Больно. Гадко. Жутко. Невыносимо…
…и не от того, что обманывал, играл всё это время со мной Золотарёв; и даже не потому, что уехал, не попрощавшись. Отнюдь нет — плевать. И не из-за температуры высокой, рвоты или ломоты в теле умираю: с ними уже сражаются врученные заботливым врачом лекарства.
Предательство. Невыносимо из-за осознания предательства… Моего предательства… Федьки.
Я. Я! Пусть и не Его… Пусть не нужна и никогда не буду надобна! Я… не имела права.
Как? Как я могла так поступить? КАК?
И что теперь? Шлюха? Шлюха. Не лучше той, «Сладкой». Шлюха. И по делам мне.
По делам.
Заслужила.
Выпала из реальности на несколько суток. А едва наскребла силы оторвать голову от подушки, выбраться из-под одеяла — как уже и срок подоспел.
А потому… полуживой труп (не без помощи уборщицы) собрал свой чемодан — и добрался до заветного автобуса.
Молила… молила Господа сжалиться надо мной: и если не явить родной дом, то поскорее забрать к себе…
Километры за километрами, одни населенные пункты сменяют другие…
Казалось, этот путь бесконечный. Круги… круги ада, уготовленные нарочно для покаявшегося грешника. Который, только если всё выдержит, то получит благодать. Получит прощение… если не от самой себя, то хоть от…
Вдох-выдох… И вновь закрываются веки.
Устала… от всего устала. А еще больше — от мыслей. А потому опять провалиться в сон.
Так или иначе… когда-то всему этому придет конец. В какой-нибудь форме, но придет.
Очнулась в больнице. Медсестры, уколы, капельницы. Мельком даже помню лицо отца, матери. Или это всё сон, или я сошла с ума?..
…а может, я всё еще еду?
И снова несколько суток (как оказалось), чтоб окончательно прийти в себя.
Областной город. Больница. И я — после операции.
Лопнувший аппендицит.
Как я добралась, как доехала; как сообразили и меня доставили в больницу, как вовремя прооперировали — никто не знает.
Одно слово у всех на устах: «Судьба».
Повторяла и я за ними, кривясь от смущения… Особенно когда приходилось пересказывать то одной соседке по палате, то другой, то третей… свою историю «узколобого, но везучего туриста».
Мама приезжала (что уже точно помню), проведывала — один раз, папа — три… да и то, только потому что тут, по месту. Один — удосужилась и Аннет, но так… мимолетом, передать фрукты. Что ж, и на этом… всем признательна.
Хотя… как по мне, так проще одной: меньше на нервы своей паникой действуют. Меньше ноют, что я такая «безответственная, глупая овца». И вообще, меня бы «по уму, надо выпороть, что не обратилась в больницу по месту, а еще и отправилась в такой далекий путь». Прилетело и медперсоналу из санатория, за их «халатность», хотя те, конечно, сразу заявили, что не их вина, ибо сбежала я «втихую».
В общем, выжила. А потому… и хватит елозить эту тему. Жива, почти здорова — а значит, и достаточно.
Надеть тапки, такие же розовые, как и вся моя остальная одежда (спасибо папе), набросить капюшон байкового халата на голову — и выдвинуться в сквер.
Сойти с ума же можно в четырех стенах. Да ладно бы дома! А то…
Пройтись под густыми кронами деревьев в сторону свободной скамейки — присесть.
Вдох-выдох. Уже и август.
Шустро лето пролетело…
— Девушка, а это не вас там все ищут? — обронила неожиданно мне мимо проходящая (мусор выносила та) санитарка.
— Кто? — обмерла я.
— Ну, медсестры. Не знаю, — пожала плечами. — Сходите, спросите… — махнула рукой на здание. — Просто, девушку всю в «розовом» спрашивали. — Усмехнулась: — А из таких… «однотонных» только вы здесь и есть.
Рассмеялась я пристыжено.
— Спасибо большое, — поспешно. Встать кое-как с лавки, кривляясь (хоть и не больно уже, но… еще неприятно, да и страшно как-то, вдруг что где… переусердствую).
Шаги в сторону крыльца. Но не успеваю даже приблизиться, как тотчас меня тормозит Алёна (медсестра из нашего отделения). Улыбается:
— Ну ты даешь! — замирает рядом. Ухватила за руку. Взор в лицо: — Там такой переполох из-за тебя наши устроили! Почему никому не сказала, что уходишь?
— В смысле? — оторопела я. — Ивановне сказала. Ну… той, которая из нашей палаты, у окна.
— Та, — скривилась девушка, махнув рукой. — Ты бы еще дворнику карту нарисовала. Пошли! Там к тебе приехали!
— Кто? — недоумеваю я. — По-моему, еще вчера со всеми аудиенциями управилась, — тихо смеюсь.
— Ну… видимо одного из виду все же упустила.
— «Одного»? — в ужасе повторяю за ней.
— Ага, — ироническое, дружеской издевкой. — Хорошенький такой. Был бы на пару годков старше, точно бы у тебя увела!
Мурашки по телу.
«Неужто Иван? Ну… ну не может же быть!» — возмущается разум.
А душа разрывается. Душа вопит… немо взывая, моля о том, что не смеет произнести вслух.
Зато грохочет смело сердце, отбивая своими стальными колесами по жилам такт: «Федор. Федя. Феденька…»
И вот оно, еще один шаг — и узнаю. У двери застыл в растерянности мой личный Инкуб.
Стоит, мечет взгляды по сторонам, что-то… кого-то высматривает, выискивает, нервно сжимая пакеты в руках.
Обмерла, встала я, как вкопанная.
— Ты чего? — запнулась и Алёна. Уставилась на меня.
А я молчу. Пропали звуки. Пропали вдохи. Сверлю Его взором.
Почувствовал. Увидел. Вперил и Он в меня взгляд.
Миг — и добрая, проказливая улыбка озарила его уста.
— А-а-а, понятно, — протянула девушка. — Ну, не буду мешать. Потом в палату. И найди меня, маякни, что вернулась. Хорошо?
Не сразу соображаю, а потому повторное ее, одернув меня за рукав:
— Хорошо?
Испуганный взор на нее — и поспешно закивала я головой.
— Чудики… — тихо рассмеялась та. Разворот — пошагала прочь.
Шорох — взгляд на Федьку. А Он — еще пару шагов — и уже замер подле меня.
— Привет, — громом… разрывая вперед мое сердце молнией на части. — А я тут тебе… это… покушать привез. А то мало ли… — тихо рассмеялся, отведя очи в сторону. Покраснели щеки. — Может, голодом морят.
— Морят, — невнятно мямлю.
— А? — дернулся.
Дрогнул и мой взгляд — глаза наши встретились, но тотчас мы, смущенные, осеклись.
— Морят, — выдавливаю из себя чуть громче.
— А, — рассмеялся.
Колкая, жалящая пауза…
Как много хочется сказать, но сил… духу не хватает. Да и не высказать всё… словами.
— Может, — внезапно отозвался, — пройдемся… по скверу? Ну, там… на скамью… присядем?
Робко закивала я головой, разворот — и пошагала.
Обнял вдруг, несмело… несколько раз замявшись, задергавшись, но всё же переборов себя. Сжал за плечи — притискиваюсь в ответ.
Еще ход, еще шаги — и обмерли. И снова задергались, как дураки, на месте, пытаясь уступить один другому, не мешать присесть.
Опустились на лавку. Почти вплотную друг к другу.
Зажатый, взволнованный Федя — а потому не сразу даже решается отставить в сторону свою поклажу. Но миг — выдох — и рядом с собой, по другую сторону взгромоздил пакеты на скамью.
Тихо, нервически рассмеялся. Взор на меня. Прокашлялся:
— Ну… — выстрелом звук, отчего в момент устремила взгляд на него (глаз коснуться не решаюсь). — Расскажешь… как ты до такого докатилась?
Виновато опускаю голову.
Острым лезвием самобичевания полосонуло по горлу.
Немотствую.
— Ну, чего молчишь? — и снова смущенно, сдавленно смеется. — Вань…
Пронзил звуком в самое сердце.
Решаюсь — отчаянным смертником: тотчас бросаюсь, прижимаюсь к Нему.
— Ты чего? — нервический смех. Обнял несмело за плечи, прижал к себе в ответ.
А слезы… позорные, выкрывающие слезы уже градом покатились по моим щекам.
— Вань, ты чего? — испуганно.
Попытка отстранить меня от себя, взглянуть в очи — но не поддаюсь. Сопротивляюсь — покорно уступает.
Миг — и еще крепче сжал в своей хватке.
— Что-то произошло, да? — цепенящая, пугающая тишина. — Ванесса, что случилось? — дрогнул, просел его голос от ужаса.
— Федя… если бы ты только знал… как я рада тебя видеть, — несмелым, запойным шепотом, молясь.
Обмер ошарашенный. Но секунды — и шепнул в ответ:
— Я тоже очень скучал.
Поднимаю очи. Немного отстраняюсь — поддается. Выдерживаю взгляд — но ровно настолько, чтобы сполна наполниться ядом… ненавистью к самой себе. Чтобы наполниться порохом для залпа.
— Федя… — горько, глотая слезы. Лицом к лицу.
— Да, Вань? — сжался невольно, предчувствуя ужасное.
— Я там с парнем познакомилась…
Заледенел не дыша, выжидает.
— Мы там… встречались. Гуляли… Целовались.
Казалось с каждым тактом, моим напором всё сильнее и сильнее всё трескалось внутри него, рассыпаясь на осколки.
— Чуть не переспали… — взрывом.
Ошеломлено еще сильнее округлились очи. Ожил. Невольно опустил голову. Молчит.
Едва заметные вдохи.
— Прости меня…
Сглотнул слюну.
Шумный, со свистом, вздох — и вдруг на уста силой натянул лживую улыбку. Взор в лицо. Глаза в глаза супостатами:
— Да че ты, Вань? — очи блестят, пронзая болью. Редко моргает. — Ты же взрослая… свободная, самостоятельная девушка. Сама вправе решать… с кем, как и когда…
Стиснул зубы, заиграв скулами. Отвел в сторону взгляд.
— Прости меня, — едва слышно вновь шепчу я, повесив голову, только и успевая глотать соленое послевкусие.
Убийственные, режущие мгновения тишины, перебивающиеся лишь шумным, тяжелым его, моим дыханием. Бешенным, грохочущим сердцебиением.
— А я это, — внезапно, попытка его состроить непринужденность, радость, былое настроение. Взор вновь мне в лицо. Дрожат губы. — Чего сюда…
Поддаюсь, перевожу очи на него, но все еще давлюсь позором, пряча стыд за ресницами.
— Ты же сказала две недели… — продолжил. — А тут уже и четвертая началась. Вот я и… к тебе домой зашел. Надеюсь, ты не против. У твоей мамы расспросил… что да как.
Молча, киваю головой. И снова повинным грешником склоняю перед ним голову — руби!
Не мучь, молю! Руби!
Внезапно движение, заерзался. Попытка встать — отстраняюсь, даю свободу — не препятствую.
Выровнялся на своих двоих.
— Поздно уже… пойду я, наверно, — скривился в лживой ухмылке. Еще миг — и коснулся моих глаз своим взглядом. Колкие мгновения — и не выдерживаю — отворачиваюсь, вконец испепеляясь от жара стыда.
— Ну да… — шмыгнула носом.
— Не плачь, пожалуйста… Вань, — тихо, несмело. Тревожно. Поморщился от неловкости. — Я еще зайду… на днях… Как получится. Может, в пятницу, или в субботу.
Прокашлялась, глотая позор:
— Да меня… — малодушно, — наверно, уже и выпишут скоро.
— Когда? — изумленно.
— Ну… не знаю точно. Но, вроде как, к концу недели и обещали.
— Понятно, — буркнул. — Кто там? Твои приедут?
Пожала плечами, не сразу ответив:
— Не знаю. У нее всё еще эта возня с крышей. Рабочие всё бунтуют, и так что-то по смете не сходится…
— Так ты… — встревожено, — тут, что ли, останешься? У бати?
— А? — удивляюсь, машинально взор в лицо, но тотчас отдергиваюсь. — Нет, — поспешно, закачав головой. — Тут Аннет, да и ей скоро уже в роддом ложится. Нет, — поморщилась от неприятных воспоминаний. — Скорее сама. На такси… или так, на автобусе доеду.
— В смысле, «на автобусе»? «Такси»? — огорошено. — Шутишь? — злобное, хоть и сдержано. — Узнавай, давай, всё конкретно — и я сам тебя заберу.
— В смысле? Как? — невольно дернулась я от неожиданности. Сцепились наши взгляды. Мгновения боя.
— Как-как? — раздраженно. — На машине. Шмеля напрягу — пусть отрабатывает свои «права», не зря ж получал. Так что… к нему зайду и договорюсь. Ты только время узнай, когда к тебе подскочить. Чтоб мы не торчали тут под окнами.
— Да ладно… — от смущения опять пунцовеют щеки, прячу глаза. — Я бы так… сама. Это уже ж не с моря тащиться.
— Да че ты мне «ладнаешь»? — укором, но уже как-то мягко, добро. — Иди, говорю, — кивнул головой на вход в здание больницы, — узнавай. А я тут пока подожду.
— Да ну, Федь, — мямлю, уже сгорая от страха. Едва не заикаюсь. Мурашки по телу.
— ИДИ, говорю! — неожиданно, сквозь уже откровенную улыбку, тихий смех. — Давай! — кивнул головой. Обнял, излишне осторожничая, меня за плечи со спины — и подал немного вперед. — А я на крыльце подожду.
Несмелые шаги по лестнице к Феде обратно — и замерла в нерешимости, опустив взгляд.
— Ну что там? — первым не выдерживает. — Сказали?
— А-а, да, — запнулась я. Робкий взор в лицо. — До обеда… уже… можно.
— Хорошо, приедем.
— Федь, — поспешно. Дрогнул мой голос. Шаг вперед — вплотную к нему. Прижалась к груди, невольно уткнувшись носом в шею. — Прости меня… пожалуйста.
— Да хватит, Вань! Ну че ты? — взволнованное, колкое. Поспешно. Дернулся, несмело коснулся плеч. — Всё нормально. — Еще миг — и решился. Сжал, обнял меня, притиснув к себе сильнее. На ухо шепотом: — Всё хорошо, — колкая, звенящая пауза. — Я рад… рад, что ты сказала.
Вздрогнула, я несмело отстранилась в попытке заглянуть в лицо. Но тотчас увиливает — отпускает, отодвигает и сам уже меня, глазами ушел в сторону.
Едва слышно:
— Ладно, я пошел. До пятницы.
Резвый разворот — и подался прочь.