Рассвет. Едва мы пустились вдоль ж/д путей по грунтовке, как встретил нас рассвет… Багровыми красками разрисовал, истерзал еще недавно серое, спокойное небо.
Сжал мою ладонь невольно сильнее Федя.
Беглый, косой взгляд… на свою горе-лю… на своего защитника, и опустила я голову, цепляясь взором за щебенку под ногами.
Остаться… как хочется остаться здесь, наедине с ним. Не возвращаться… в тот ад, где он — не мой, и я — нужна… но не ему. Интересна, да и то… лишь только на раз.
Где все так грязно, пошло и запутанно. Цинично.
Где ужас… тканным плотным полотном.
Выпустил мою руку из своей, обнял за талию — невольно усерднее подав вперед, едва завернули в посадку. И снова шаги рядом, но не отпускает, не отрывается от меня. Излишне близко, излишние… волнительно.
Недолгие, но счастливые минуты уединения, и выбрели на улицу.
Вдоль чужих заборов — и знакомый участок.
— Федь, — обмерла я у калитки, прерывая и его заодно ход.
Подчинился. Лицом к лицу. На расстоянии шепота.
— Что?
Прикрыла я веки.
Жутко, страшно… и больно подбирать слова, сознаваться, но поддаться — и снова зайти, окунуться в тот ужас — и того… пугающе.
— Давай… Можно… — обмерла я, закусив губу, так и не досказав начатое.
— Ну что?.. — едва различимо, обжигая дыханием мои губы.
— Давай… давай хотя бы в дом не пойдем?
Окаменел. Волной его напряжение передалось и мне. Мурашки по телу.
— Пожалуйста… — осмеливаюсь я вновь на звук.
— Ваня, что было? Кто? — шепотом, но с напором. Зарождающейся волной гнева.
Открыла глаза. Сцепились взгляды.
Но не смогла ответить, опустила очи.
Движение в сторону — но не дал уйти, схватил за руку. Покорно замираю.
Шаг ближе — и обнял меня, прижал спиной к своей груди. Зарылся носом в волосы, уткнулся в ухо. Шумное, волнующее дыхание — и вдруг поцелуй в висок. Вздрогнула — но удержал. А дальше и вовсе тихий голос, что вконец разорвал всё внутри меня:
— Ванюш… молю, скажи, что случилось.
Дернулась невольно — еще сильнее сжал, вынуждая застыть, не шевелясь. А тепло его жалит, грызет. Убивает. Его аромат — от всего голова кругом. Задыхаюсь. Визжать еще сильнее хочется. Его грубость и нежность вопреки всем страхам и жутям вокруг вовсе тащат душу еще дальше — в преисподнюю.
Отчаянно рычу, из последних сил вступаясь за праведность:
— Неважно. Хватит с меня позора. Я просто устала. Я хочу спать.
— Что ж ты за человек-то такой? — горестным шепотом.
И снова на мои глаза скрадываются слезы. Замирают мерзкие на ресницах.
Зажмурилась болезненно:
— Какой есть.
Глубокие, шумные вздохи — мгновения выжидания, всех за и против — сдался.
Звонкий выдох. Вдруг движение — прильнул ко мне — поцелуй в макушку, отчего дрожь волной холода прошлась по спине, в груди зарождая иное цунами — пожар, смущение, трепет.
Отстранился. За руку — и повел, потащил меня куда-то в сторону.
— Куда? — взволнованно вскрикнула.
— В сенник.
Не то сарай, не то амбар. Несколько шагов внутрь — и замерли около высокой деревянной лестницы.
— Ну, вперед, — кивнул на меня, ухмыляясь.
А я таращу испуганно на него очи, глотнув слова от шока.
— Че? — улыбается криво. — Лезь, а я снизу, если что, подстрахую. Будешь падать — так на меня. Может, поймаю. А может, нет, — печальной, догорающей иронией гоготнул.
Покорно перевожу взгляд на шаткую, ненадежную конструкцию, ведущую стремительно вверх… аж на высоту второго этажа (если не третьего).
Мысленно перекреститься — и попытаться исполнить приказ.
Уцепился мертвой хваткой за лестницу Федька, не давая ей лишний раз дергаться.
Участливый, благодарный взгляд на своего помощника — и снова взор не то вперед, не то вверх. Рывок за рывком.
Еще немного — и выкарабкалась, забралась на настил.
Живо разворот, уставилась вниз: идет, идет за мной. Лезет вверх и Рогожин.
Невольно сжались мышцы от волнения.
Еще мгновения — и ловко выбрался наверх мой спутник.
Взгляд на меня из-подо лба:
— Че? — улыбается. — Думала, брошу? Закину на чердак и лестницу уволочу?
Молчу. Невольно поддавшись на настроение — робкая, едва заметная улыбка.
— Ложись, — приказом. Кивнул на сено. — Ты же спать хотела.
Покорно закивала я головой.
Отползла на четвереньках подальше от края — и попыталась исполнить веление.
— Ай, — дернулась невольно, уколотая, что прутом железным, толстым стеблем.
— Та да, — неожиданно рассмеялся Федор, умащиваясь рядом. — Как-то я уже и забыл, насколько эта перина мягкая и пушистая. — Еще одно ерзанье — и, скривившись, тотчас вновь расселся. — Ладно, — шумный вздох — и подался к краю. — Сча… чего-нибудь найдем.
Вниз по лестнице — а я, пытливо, тотчас за ним — аккуратно ухватившись за балку, взор обронила на первый этаж.
Уже шарился там мой Рожа.
Еще миг — и выровнялся, протянув вперед в одной руке какую-то куртку, а в другой — какое-то покрывало. Взгляд на меня:
— Фуфайку или ряднину? — озорная улыбка с нотками наигранной нелепости.
— Ряднину.
— Лови, — резво замахнулся, отчего тотчас испуганно отдернулась я.
— Да я шучу, — гогочет. Шорох — поднимается уже. — Не такой уж я ловкач, чтоб докинуть.
Живо к краю. Пытаюсь удержать силой стремянку, не давая ей танцевать на балке.
Еще движение — и обмер возле меня. Лицом к лицу.
Ласковый взгляд, теплая ухмылка:
— Че, не пустишь?
— Пущу, — едва слышно. Мигом отползаю в сторону, пряча за ресницами очи. Чувствую, как жар уже заливает щеки.
Забросил полотно. Рывок — и выбрался наверх.
Сгорбившись (спасибо «высокой» крыше») принялся расстилать — живо подползла в желании помочь.
Общие усердия — и плюхнулся сверху Рогожин. Взор на меня, все еще сидящую, поджав под себя ноги, и в волнении изучающая происходящее.
— Ну?! — протянул ко мне руки. — Идешь? Или я один тут мерзнуть буду.
Благодарная, смущенная улыбка — и еще рачительнее пряча глаза, подползла к нему.
Разлеглась рядом. Его веление — и умостилась на его груди. Жадно обнял.
— А теперь спать, — непонятной едкой иронией и прокашлялся. Шумный вздох — и повелительно прикрыл очи (пытливый бросила на него взгляд).
Подчиняюсь. Зажмурила веки.
И снова мгновения… дабы улеглось волнение от событий (суть которых я, по-моему, до сих пор не осознала), и отдалась — тугим, не менее пугающим (нежели всё доселе творящееся), давящим мыслям и ощущениям.
Родное сердцебиение — мелодию которого я уже за сегодня выучила наизусть, и которую бы слушала и слушала всю жизнь. Запах — который бы вдыхала всегда. Тепло — в котором бы тонула и тонула.
Но всё это — призрачное. Запретное. Данное напрокат. «Демо-версия». Которой Он позволяет мне насыщаться, пока сам того хочет. Пока мир позволяет, не роняя на нас ни осуждение, ни зависть, ни злость.
Опять я — Его… украдкой.
А Он — мой, вопреки всем запретам и доводам рассудка.
Притиснулась к нему сильнее — тотчас отозвался движением: сжал крепче.
Сумасшествие.
Ну почему? Почему Он себе, мне всё это позволяет? Но через миг — снова ставит на место, возводя между нами стены. Почему… на большее не решается?
ФЕДЯ, ПОЧЕМУ?!
Что за игра, издевательство какое-то? Нерешительность?
Весь мир готов и можешь поставить на колени, вот только собственную судьбу в узду взять не хочешь, в жизни своей разобраться и на грамм не стремишься.
А я? Чего хочу я?
Знаю. Уже, наверно, все знают. Один ты молчишь.
Глупо всё как-то. И жутко.
Но забери эти мгновения — и того будет хуже.
Нет, будет ужасно. Невыносимо.
Пусть хоть так, украдкой. Чужой — но иногда мой.
Хоть так — в мои легкие будет попадать «воздух».
Но… как долго? Как долго ты себе это будешь позволять?
Пока Инна не прознает? Не запретит? Или пока… сам не насытишься?
А что мне делать потом? Как МНЕ потом быть? Жить?
Существовать… как?
Федя…
Никто не сможет (да и не хочу!) заменить тебя.
Ни Золотарев, ни Шмелев. Никто.
Да и другие придут в мою жизнь. Смогут быть хоть немного похожи на тебя? Вызывать те же ощущения, чувства? Надежду? Жажду? Мечту?
А если опять будет обман? Игра?
Ты пользуешься — но не скрываешь, заодно и меня делая счастливой.
А если такие как Глеб придут? Без спроса возьмут?
Или такие, как Ваня, которые уедут на следующий день, не попрощавшись?
Или я ничего более не заслуживаю?
Не достойна?
— Федь, — несмело.
Вздрогнул:
— А?
Отстраняюсь — поддается. Взор в лицо, но тотчас не выдерживаю смущения, отворачиваюсь, а затем и вовсе вновь улеглась, уткнулась ему в грудь.
— Что, Вань? — тихо, голос просел от тревоги.
— Можно тебя о чем-то попросить? — шепчу, будто лезвия глотая.
— О чем? — движение — вынуждает меня приподняться. Взгляд в лицо, но прячу очи, окончательно сгорая от стыда.
И снова заливаюсь жаром неловкости — прижимаюсь к нему.
Страшно. До безумия страшно, но… осмеливаюсь. Разрывными залпами:
— Федь… пожалуйста…
— Что, Ванюш? — едва слышно, обжигая дыханием мне кожу. Гладит, проводит рукой по волосам, еще сильнее прижимая к себе.
Дрожу. Мурашки по телу. Задыхаюсь от его всего: запаха, тепла, что, казалось, уже проникли в меня, в каждую мою клетку. И даже сердца наши отныне стучат в один такт.
— Федь… — отчаянно, рубая все преграды, еще сильнее жмурясь от страха, — ты можешь быть моим первым?
Окоченел. Сжались, затвердели все мышцы в его теле. Не дышит.
Жуткие, палящие, слишком долгие мгновения… дабы быть просто шоком.
Ответ. Это было… решение. Его решение, которое он уже принял, но еще не в силах озвучить.
Дернулась в ужасе, в позоре я, желая отстраниться, убежать от него, но тотчас расселся, ухватил, сжал, привлек к себе обратно — невольно забралась к нему на колени. Лицом к лицу. Щека к щеке. Соприкасаемся — но на нечто большее никто не решается.
И вдруг звук, будто свист выстрела:
— Зая, хорошая моя… — ласкает меня его дыхание. — Ты же знаешь… — разрезая мне сердце. — Я не могу…
— Пожалуйста, — силой впиваюсь пальцами в его плечи. Еще стремительнее текут слезы. Притискиваюсь сильнее. Губы к губам. — Без обязательств. — Горьким шепотом: — Я не хочу, чтоб мной гадко воспользовались, обманули, или… еще чего. Я не хочу кого-то другого… запомнить. Федь… Не хочу, чтобы это был… кто-то иной.
Нервически сглотнул слюну.
Чувствую, невольно чувствую его уже всего собой. Его твердое, уверенное запретное желание, отчего еще сильнее начинает меня накатывать страх. Начинаю дрожать от происходящего, сгорать от перенапряжения.
…схожу с ума.
Слепая надежда голодным волком воет.
— Пожалуйста… — едва различимо, догорающее мое сердце шепнуло вслух.
— Зай, — набатом пульса в ответ. Из моей души потекли реки крови, уже осознавая по его интонации последующее. Окончательное.
— Пожалуйста, — горько я, сквозь плач, еще сильнее к нему тулюсь, отрицая, не желая ничего слышать. Сгораю от ужаса. — Пожалуйста!..
— Я не могу, — расстрелом. — У меня же Инна есть… она мне верит… и любит.
Взрывом рыдания вырвались из меня. Жуткой, убивающей правдой.
Его выбора. Его праведности. Моего грехопадения.
— А ты? — прощальным, неосознанным вздохом.
Отвернулся. Отчего невольно уткнулась ему в шею носом. Но держит, еще удерживает подле себя.
Звенящая тишина, разбитая ритмом разодранных сердец.
— Не знаю, — выхлопом кислорода в мои удушливые тенета. — Уже не знаю.
Еще сильнее меня сжал, притиснул к себе — отвечаю тем же.
— Прости меня… — горьким шепотом.
Грохот. Вдруг внизу раздался шум. Женский смех ответом. А затем и вовсе стал отчетливо слышен голос.
Ее голос.