Жить. Единственный способ найти силы жить, существовать и далее — это с головой уйти в работу. В труд. В учебу.
Надрывные, как еще никогда, усердия. Помимо школьной программы — заглатывала всё из вне. Вместо отдыха — библиотека. Вместо пустого сна, где постоянно Он, — книги. Да что поядренее: история государства, всемирная история, отрасли права. И пусть, может, еще рано, но вовсю готовилась к университету. Даже на курсы записалась. Взяла ко всему и обязанности репетиторства относительно пары младшеклашок. Всё, лишь бы не было времени для мыслей о прошлом, не было времени… для слез.
А там и Аннет родила. Мальчика. Няня, правда, во всем помогала, так что меня это ничего практически и не коснулось. Но, если что, носом не воротила — с радостью бросала все силы на помощь и туда.
Весна. Победа уже не только на школьной олимпиаде по литературе, но «город» и взяла. Прямой путь на область.
Я тянулась к делам, а они благодарно отвечали мне тем же.
— В туалет сходите, а то потом вас никто не выпустит, — любезно напомнила, проинструктировала нас учительница.
— Спасибо, — тихо, смущенно шепнула я и выбрела из класса в коридор.
Чужой лицей, незнакомое здание. Попытка покружить немного, расспросить мимо проходящий девчонок — и добраться до заветного места.
Черт дери, такое все «крутое» вокруг, а тут прям… еще совдепией пахнет! В переносном смысле, кхм. Все старое — разве что… за счет покраски кажется «свежим» и не столь запущенным.
Попытка взгромоздиться на этот фаянсовый трон.
Слышу голос. Не знаю почему, но мне кажется… он до боли знакомым, хотя кто — явно ума не приложу.
Замерла, как есть, так и не решившись ни на что большее.
Жду.
Еще шаги девиц — замерли напротив меня. Взоры по бокам — и пустились в бой.
А я и дышать забыла как.
Спешно выполнить долг — и в коридор. Ждать, сгорая от чувств. Как, что… что мне ей сказать? Как представиться? И стоит ли? И вообще, а вдруг я обозналась? И это… вовсе не Она?
Еще мгновения — и пустились в мою сторону.
— Рита! — взволнованно окликнула я ее.
Обмерла покорно девушка. Беглый, изучающий с ног до головы меня, взгляд, и вдруг кивнула головой:
— Да. Мы знакомы?
— Т-ты же Рожина? — невольно заикнулась я на нервах.
— Рогожина, — с некой сдержанной агрессией.
— Ну да, — счастливая я, покорно закивала головой. — Рогожина. — А сердце уже пустилось в шальной, радости пляс. — А й-я Ваня, Ванесса. — Шаг ближе к ней. Стоит сверлит, бурит меня пристальным взором. — Ты, наверно, меня не помнишь… Но мы как-то виделись в школе, в столовке. Я п-подруга… Ники и… Феди.
— Рада за вас, — грубо. Нахмурилась вдруг.
Но не отступаю:
— Прости, что лезу, — от смущения едва не шепотом. — Просто… счастлива была повидать.
— Взаимно, — откровенно жеманно, лживо. Разворот — и подалась та на выход. — Пошли, — кивнула подруге. Спешно подчинилась девушка.
— Погоди! — отчаянно я. Следом.
— Что еще? — раздраженно. Замерла, вновь взор вперила в меня.
— Как там они? Как там… — не смогла договорить.
— Нормально, — все так же грубо. — К выпускному готовится. А че ты ей сама не позвонишь? Спросила бы лично…
— Да я… — замялась, пристыжено опустила взгляд.
Жгучие мгновения выжидания, и неожиданно:
— Понятно. Бывает, — разворот и на выход.
— А Федя? — горестно ей вслед, смертником.
Обомлела Рогожина.
Взор на меня через плечо:
— Да что ему? — гневно. — Посадят. Так ему и надо, идиота кусок.
— В смысле? — окоченело в момент сердце мое. Застыла вокруг жизнь.
— А ты че, не знаешь? — в мгновение расписала ее уста странная, довольная, больная улыбка. Разворот, лицом к лицу: — Попался… на своих темных делишках. С осени — в СИЗО. Суды запоем. Десятка светит, хотя… по-моему, ему и это не поможет. Не дойдет до барана.
— За что? — агоническим шепотом.
— Разбой.
— А Инна?..
— А че она? — гоготом. — Она умная девочка. Сразу бросила его. Ибо нефиг там ловить.
Потемнело в моих глазах.
Ничего уже не видела, не слышала. Не поняла, даже как оказалась одна. Как звонки прозвенели.
Даже как в кабинете на автомате оказалась — тоже не поняла. Слезы нескончаемыми потоками.
И строчки не написала.
Даже толком с доски шапку списать не смогла.
С этой жуткой новостью… казалось, я… умерла.
Молча встала и ушла.
Донесли. До папы все донесли.
Единственное мое оправдание, которое всем твердила запоем: мне стало плохо. Очень плохо. Невыносимо.
А потому… встала и ушла.
— Молча?! — бешеным ревом. — Никому ничего не сказав?! Ты в своем уме?! А если бы… ты где-нибудь в обморок грохнулась? Под машину попала? Что это за безответственность? Я тебя просто не узнаю! Ванесса! — немного помолчав, прожевывая ругательства, эмоции. Отец. — А ну взгляни на меня!
Подчиняюсь.
Но за пеленой слез уже вновь ничего не вижу.
— Чего ревешь?! — гневно, хотя более сдержано. — Тебе до сих пор плохо? Что стряслось? Поехали к врачу, — попытка схватить меня за плечо — увиливаю.
Лихорадочно качаю отрицательно головой:
— Дело не в этом… — виновато опустила очи.
— Тогда что?!
— Папа… — отчаянно. Стерла живо влагу с лица. Пристально в глаза. Робким шепотом: — Спаси его…
— Кого? — оторопел, немного подавшись назад.
— Спаси… молю!
— Да кого?! — взбешенно, вытаращив очи.
— Федьку… Рогожина, — с всхлипом глоток свежего воздуха. — Ему срок грозит. Очень большой. Очень…
Побледнел до неузнаваемости.
Но мгновение — и затряс головой, будто прогоняя страшное видение.
Нахмурился:
— Это один из этих?! Да?! Из прошлого твоего?! Из тех мра… нелюдей, что с тобой то сотворили?!
— Он там ни при чем! — поспешно. — Пожалуйста! Папа!
— А как же наш договор? — с презрением, давясь яростью. Хотя явно хочет сказать нечто иное, куда более болезненное, грубое. Ранящее. — Вот так ты его выполняешь?! Вот так тебе доверять?!
— Пожалуйста! — отчаянно. Захлебываясь слезами: — Молю! Я на все готова! Всё выполню, что бы когда не попросил! Только спаси! — Миг — и кинулась перед ним на колени, прижав руки к груди: — Умоляю, папочка! Я никогда ни о чем таком тебя не просила! Спаси его!
Ошалел. Забыл, как дышать. Но еще секунды разрывного состояния — и вдруг дернулся. Живо ухватил меня за плечи и силой поднял вверх — поддаюсь. За грудки — и бешено затряс, вопя в лицо:
— Не смей! Никогда больше не смей так унижаться! Ни перед кем и ни ради кого! Слышишь?! — невыносимое, исступленное. Казалось, словно бес в него вселился. — СЛЫШИШЬ?! НИКОГДА!
— Пожалуйста! — смертником. Без Федьки — мне нечего больше терять. И нет, ради чего жить.
Окаменел. Очи в очи, захлебываясь ужасом. С осознанием всего того, что творится вокруг. Со мной.
Еще секунды, минуты зрительного боя — и выигрываю. Я выигрываю. Мотнул головой, выпустил из своей хватки.
Прошелся по комнате, сдирая с лица ладонями напряжение. Миг — и стрелою взор на меня, замершую на собственном суде Фемиды в лице отца.
— Хорошо, — громом. — Посмотрю, что смогу… Но ничего не обещаю.
— Поздно. Слишком поздно ты сообщила. Там уже все фактически решено. Наверняка сядут. Вопрос только… на сколько.
На выпускной не пошла. И ничьи просьбы не помогли. Даже Аннет на уговоры расщедрилась («это бывает лишь раз в жизни», «не простишь потом себе», «будешь жалеть всю жизнь» и прочие «бла-бла-бла»).
Не смогла. Ничего не смогла… Пусть уже и всё оплачено, и платье давно куплено. Не смогла.
Эти недели, месяцы — сама не своя. Не жила — отбывала.
Было безумно страшно прийти домой и узнать, узнать от отца, что… всё. Конец. Приговор вынесен. И хоть ни о чем больше папа не распылялся, не рассказывал, я знала… знала, что не бросил затею. Что ради меня сделает всё возможное. Но при этом и я все дальше и дальше оказываюсь от Рогожина. Все тверже, крепче и основательнее растет мой долг исполнить старое обещание: и действительно… больше никогда с ними не пересекаться впредь и не напоминать о прошлом.
— Завтра.
От его голоса даже побежали мурашки по телу.
— Что завтра? — испуганно, отрицая очевидное, хриплым голосом.
— Завтра окончательный приговор. На заседание не пущу, но…
— Когда?
— В одиннадцать.
Под присмотром Сереброва Владимира Алексеевича я и просидела в кабинете оного всё это время. Кофе, чай, печенье — а мне бы удавку, да мыло в придачу.
— Вынесли, — внезапно влетела молоденькая девушка, секретарь. Растерянный взор то на дядю Вову, то на меня.
Побледнела я. Не было ничего доброго, обнадеживающего… ни в ее лице, ни в словах, ни во взгляде.
Резво сорвалась с места — и вперед. Под двери зала суда. Да только миг, еще один шаг — и отворились врата. Вывели осужденных. Под конвоем.
Окаменела я, будто под взглядом Горгоны.
Не сразу заметил. Сообразил, но тотчас вывернулся, в ужасе метнул на меня взгляд:
— Ваня? — ошарашено. Бучардой по мертвому мрамору.
Не дышу. Будто тот Шредингер, молюсь на незнание.
И снова молчаливое веление, напор — поддается моя горе-беда. Уводят прочь.
Но миг — и будто молнией, кромсая, победно разбивая меня на осколки.
Силой сопротивление, разворот и криком, моим личным исходом, выдохом Фемиды:
— НЕ ЖДИ! Слышишь?! ВАНЯ, НЕ ЖДИ!
Семь лет. Единственное, что удалось для всех нас выбороть — это семь лет, с возможным УДО.