Но жизнь не остановилась. Жизнь продолжалась. Если я замерла тем жутким, убийственным днем, то мир вокруг — отнюдь нет. Планы, дела, проблемы, решения. Все вокруг, будто тот адский рой, закрутилось, порождая, производя то одни, то другие действия. События. Приговоры… И всё в одночасье, в короткие сроки.
Мало, что мать последнее время зачастила наведываться (еще до всего того… «обрыва») да странные речи распускать (якобы мне достойную партию нашла, и уже… едва ли не обо всем договорилась; чушь какая-то, ей богу). Как тут… череда расстройств, неудач, сложностей на работе у отца, неугодных перемен в аппарате начальников и прочее, о котором нам с Аннет он ничего не рассказывал (так только, слухи, догадки, мысли, что мимолетом из телефонных разговоров мы выуживали, да из поведения, вида истолковывали) — сломался. Сломался мой папа. Мировой человек, глыба, скала, стена, за которой мы все так дружно и радостно прятались, сломался. Вождь пал.
Инфаркт. Больница.
— Обещай, что ты выполнишь… то, о чем я тебя попрошу, — внезапно уставил на меня свои усталые глаза папа, пробираясь взглядом в самую душу.
Побежали мурашки по телу. Страх хлыстнул плетью по позвоночнику.
— О чем? — сердце сжалось в ужасе, предчувствуя страшное. — О том, что никому не говорить, что на самом деле с тобой? — взволнованно затарахтела, глупо хватаясь за бредни, как за спасательный круг. — Так я уже дала слово! — немо взмолилась не рушить надежду.
— Нет, Вань, — поморщился. Движение руки — и похлопал по койке, рядом с собой, приглашая присесть. — Иди сюда.
Йокнуло сердце.
Поежилась. Несмелые шаги ближе — подчиняюсь.
— Тогда о чем? — напряжение накаляет уже добела.
— О Лёне, — тяжело выдохнул.
— Какой… Алёне? — глупо. Глупо отрицать очевидное.
— О Лёне. Леониде Сереброве. Сыне дяди Володи.
— Что с ним? — грубо. А разум уже завопил, сопоставил все части пазла в единую картину: слова матери, его решение — мой суд. Мой приговор.
…
— Он меня старше на восемь лет!
— И что? — удивленно. Не уступает отец. — Я тоже Аннет куда старше — и ничего, нам это никогда не мешало. И потом… зато университет у него уже за плечами. Работа стабильная. Должность отличная, зарплата высокая!
— Ну да… дядя Вова постарался! — ядовито, не сбавляю оборотов и я.
— И что? — грозно. — А то за тобой никто не ходит, попу не подтирает! Соломку вперед не стелет!
Оторопела я от услышанного. Онемела, глотнув звуки.
— Чего замолчала? Разве не так? Так вот нечего упрямиться. Строишь тут из себя, — невольно грубо, но тотчас осекся. — Он хороший малый. И тебя в обиду не даст.
— Откуда знаешь? — выпадом словесным. Глаза в глаза. — Может, при папеньке он и есть хороший!
— Да что ты прицепилась к Вовке?! Я же тебе не свекра выбираю! А мужа! И с умом ко всему подхожу, обдуманно! Лёня — отличный вариант! И не ради себя прошу или матери! Ради тебя! Твоего светлого будущего! Твоего и твоих детей! Моих внуков.
— Просишь? — горестно, окончательно осознавая свое бедственное положение. — Или приказываешь?
— Хочешь считать, — вердиктом, — что приказываю — считай.
Жуткая тишина, прибитая набатом пульса… Повесила я голову на плечах. Казалось, волосы уже шевелятся на голове от несуразности, от жути происходящего.
— Почему именно сейчас? — отваживаюсь. — А как же… учеба, карьера? — отчаянная попытка выплыть из этого зловонного болота.
— Ты же видишь… в каком я состоянии? — взором ткнул на койку. — Никто не знает, что будет завтра. Я не смогу вас с матерью вечно содержать, сама понимаешь. Да и не так уж много я смогу оставить вам после себя. С аппетитами твоей матери — быстро все ляпнет. А дальше? На сухарях — долго протяните? Вань, ради твоего же блага! И твоих детей. Поступи по-умному, а. Уступи матери. И мне.
— Я его не люблю, — горестно. — И никогда не полюблю… — Глубокий вдох для смелости — и самое сокровенное, как на духу: — Я другого люблю.
— Да я всё я понял уже про твоего Федьку! — махнул рукой и раздраженно скривился, уведя взгляд в сторону. Поежилась я от шока. Продолжил: — Чего там не понятного было после того твоего… концерта?.. Или вон, сколько мы тебя с Анькой… после суда успокоительными отпаивали. Страшно было даже домой идти, узнать… что ты что-то с собой натворила.
Пристыжено опустила я голову. Жар смущения, стыда разодрал щеки.
— Только толку-то, зай? Что он тебе даст? Даже когда выйдет? Какое у вас будущее? Нулевое? Или на минусовой отметке? Не противься. Ради себя же! Да и слово ты мне давала. Если попрошу что-либо… исполнишь.
— Так нечестно! — распятая, уставила на него полные слез глаза.
— Честно — нечестно, зато правильно. Ты мне обещала. Вот будь добра, сдержи слово.
Казалось, счастливее нет человека на свете. Улыбка до ушей, слезы радости градом. От чувств даже дыхание перехватывает.
Не я это была, нет. И не Лёня — тому, по-моему, вообще всё фиолетово было. Еще с утра накатил со свидетелем по паре стопок и на автомате выполняли все то, что ему велел тамада.
Мать. Самой счастливой на свете была моя мать. Сбылась ее мечта. С одной шеи — да благодатно на другую, помоложе.
Ну что ж, Серебров. Прошу любить и жаловать… дорогую тещу.
А я… я, словно мертвая. Только временами тонкие струи горячих слез по щекам выдавали… «счастливую» Невесту.
— Ну что же ты, родная? — запричитала какая-то женщина (которую и знать не знаю). — Весь макияж сейчас испортишь.
Я жизнь тут себе порчу… А вы… вы о всем этом фарсе, мазиле печетесь.
В голове — туман. Путаются не только слова, но и мысли. Уже и лекарство Аннет не спасает. Сплошной дурман. И качели эмоций — от слез до истерического смеха. От полного равнодушия до желания всех изничтожить здесь.
Приглашение регистратора — и зашли в зал.
Долгая, монотонная, до тошноты прознающая речь… о счастье, о светлом будущем, о новой ячейке общества. О детях.
Дернулась я в сторону, но отец тотчас схватил за руку. Удержал.
На ухо шепотом:
— Успокойся, — грозно.
— Мне плохо, — шепотом; не вру.
— Потерпи. Осталось недолго.
Еще минуты собственного погребения — и подписи. Кольца — зажимы, кандалы для некогда свободных птиц. И фото — на память. О том, как можно заживо похоронить человека.
Попытка мужа вновь поцеловать меня — но уже увиливаю:
— Мне плохо, — грублю.
Силой вырываюсь из объятий — и на выход.
На свежий воздух. К машине. Уперлась руками в капот. Попытки отдышаться. Не дать и так пустому желудку вывернуть всё наружу.
— Беременна, что ли? — слышу перешептывание где-то сбоку.
Бросаю на них гневный взор. Да сил не хватило на язву.
Очередной пустой, немой вздох — и отвернулась.
— Вань, ты как? — узнаю голос отца. Поспешно подхватил меня под локоть, силой обернул к себе лицом.
Еще один глоток кислорода — и вырываюсь из его рук.
Рыком:
— Нет больше Вани! Для Вас, Николай Артурович, я отныне Ванесса Сереброва! Я выполнила долг! Оставьте теперь меня в покое!
Пара моих фырканий на мужа, сверх короткие «горько» чмоками — и едва меня не стошнило прямо на мужа.
Ушла. С позволения своего нового «Господина» — отправилась в какую-то коморку в ресторане — дабы прийти в себя.
Пару часов сна Невесты, дюжей дозы алкоголя в Жениха — и танец молодых был шикарен. А дальше — откланяться — и поехать домой. Из омута — да в самое пекло.
Если лобзания этого пьяного животного я могла выдержать, то лишь от одной только мысли, что мне придется с ним переспать, меня бросало не только в холодный пот, мандраж, а просто в жестокую истерику. Ужас.
Откровенно трясло. Очередные позывы тошноты просто пеленой меня заслали.
Я сходила с ума. Молилась всем ведомым и неведомым Святым.
Уж лучше бы Шмелев был мой первый… тогда, добровольно, на озере, чем… это мерзкое чудовище.
— У меня живот болит, — отчаянно выпаливаю, когда его ласки стали уже откровенными и за платьем пошло долой белье.
— И что? На нервах, — тихий смех. — Бывает, хорошая моя. Сейчас всё пройдет, обещаю.
— Не надо! — с визгом отдергиваю его руку из-под моего лифа.
— Ты чего? — оторопел, выпучив на меня очи.
Нервически сглотнула я слюну.
Страшно. Страшно что-то не то ляпнуть, но еще страшнее — допустить, то… что…
Хотя оно и неизбежное. В конце-то концов.
Но пусть не сегодня. Не сейчас.
Потом. Потом…
Сегодня и так стресса…
— У меня месячные.
— И что? — еще сильнее таращит глаза. — Ты же моя теперь жена. Так что я ни капли не брезгую.
— Не надо, пож… — но не дал договорить.
Силой впился в губы своим слюнявым ртом.
Грубые движения рук… повалил на кровать.
Когда-то я смеялась над старой книгой по «домоводству», где была расписаны нормы, регулирующие отношения супругов в семье, в том числе и в спальне. Была там одна забавная строка (помимо безоговорочного подчинения во всем мужу, «холенья и лелеянья» его), к которой рождалось у меня уйма рассуждений и предположений, хотя, в основном, шуток: после совершения полового акта с женой, муж должен позволить ей пойти в ванную, не следуя за ней, а дать ей побыть наедине, одной. Возможно, она захочет поплакать.
Отныне я больше над этим не смеюсь.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде, чем я смогла прийти в себя. Собрать осколки прошлого и настоящего, чтобы понять, признать, что произошло, на что согласилась. И что грядет.
И да. Со Шмелевым у меня так ничего и не вышло.
Теперь я знаю уж точно.
Увы. Уж лучше бы он был моим первым, чем этот… гад.
Одеть на себя какую-то грязную (выуженную из стиральной машины) футболку мужа — и вернуться в комнату. Мышью забраться под одеяло — и замереть. Лишь бы не проснулся. Лишь бы вновь ничего не потребовал!
Но вдруг шорох, скрип, дрожание кровати — и приблизился ко мне, обнял, прижав меня спиной к себе.
Окаменела в ужасе.
Господи, молю! Только не сегодня! Только не продолжение ада!
— Ты девственницей была, да? — выстрелом, внезапное.
Поежилась от жути.
Не знаю, отчего больше (или чтобы не тешить его самолюбие, или чтоб не отдать сокровенное ему, или чтоб хоть как-то, возможно, отбить охоту, вызвать отвращение — пусть лучше он разведется со мной!) ляпнула. Да так, что и сама не сразу поняла, что произнесла:
— Нет.
Обмер в удивлении.
Жуткие, пугающие мгновения — и вновь продолжил:
— А с кем тогда? Давно? Или сколько их там… было? — в голос сквозило недоверие, непонимание.
— Один, конечно, — провернулась в его хватке, заодно отодвигаясь на пионерское расстояние, расстояние взгляда. Но тотчас и осеклась, увела очи в сторону. — Мы тогда на даче были. Выпили. Одни остались. На чердаке. Ну и…
— ХВАТИТ! — гневно, — живо оттолкнул меня от себя. Перевернулся на другой бок. — Шлюха, — громом.
Убийственные мгновения тишины, приговора… пока не засопел.
А по моему разуму разлилось жидким, раскаленным металлом осознание того, куда еще дальше мы продвинулись. И кому я досталась.
Хотя… наверно, и я не лучше.
Ведь искренне презираю его.