День дурной. И хоть все они дурные, но сегодня… особенный какой-то выдался.
Опять со скандалом и капризами оттащила Малого в садик, а сама — на рынок, за продуктами. На работу — к десяти: успею еще и ужин заранее приготовить.
И вот, всё уже — готова я! Да только… соседке взбрендило с утра пораньше огурцы начать закрывать: заняла все конфорки. И даже духовку.
Хоть сядь и плачь. А время-то тикает.
А еще голова так гудит, что просто жуть. Деваться просто некуда.
— Ваня! — послышался раздражающий голос «вездесущей» старушки. — Ваня! Это тебе на мобильный звонят?
Обмерло мое сердце в тревоге: неужто с ребенком что? Живо сорвалась с табурета (бросая пост назойливого, молчаливого «выклянчивателя» доступа к плите) — и рванула в комнату.
Неизвестный номер.
— Да! Алло! Слушаю?! — лихорадочно затараторила в трубку.
— Привет, малыш. Ты где сейчас?
Окоченела я, жадно выпучив очи. Забыло и сердце свой ход. Не дышу.
— Ванюш, не молчи! Ты где сейчас: на работе, или дома?
— Дома, — тихо, едва различимо, хриплым голосом.
— Адрес?
— К-казанцева, ***, **.
Ничего не пойму. Я не могла ошибиться. Просто не могла. А если?..
Нервное хождение из стороны в сторону, меряя свои свободные полтора метра пространства в комнате.
В коридор, на кухню — обмерла у окна.
— Да не стой ты над душой, — рявкнула раздраженно соседка. — Как закончу, позову.
А я уже и не слышу. Всматриваюсь во двор, будто что-то важное, нужное смогу увидеть.
Грызу ногти на нервах. Выть готова. Волосы шевелятся на голове от страха, предположений и тревоги.
Может, кто с весточкой от него придет. Или еще что…
Хоть бы слово, полслова. Может, передать что удастся ему. Деньги… или что там? Сигареты с чаем.
«Черт возьми!» — изнемогаю уже от переизбытка волнения, чувств.
Шаг в сторону — и рухнула на табурет.
«Боже, но реально! Голос очень похож! Да и кто бы еще меня так назвал?.. А если?» — побелела я от ужаса, осознавая, вдруг самолично себя врагам сдала.
Но хотели бы — уже давно нашли.
А Федька? Вдруг с сыном что?
Сорвалась на ноги — к двери. И обмерла я.
Черт, еще ж и работа! Скоро идти уже на нее. Ну, ничего. Если что — позвоню, договорюсь. Пусть уже одна сегодня моя сменщица работает, а завтра — я на полную.
«Черт!» — и снова ругань лезет из меня. Руки трясутся, ноги подкашиваются. В груди сердце ожившее, встрепенувшееся, ноет, исходясь в шальном темпе.
Что делать? Как быть?
Звонок в дверь — аж передернуло на месте.
— Ну, глухая, что ли? — недовольное старушки.
Не реагирую на нее — разворот — и провернула барашки замка.
Будто кто ледяной водой меня окатил. Будто кто кислород вмиг весь выкачал — голова пошла кругом. Тотчас ухватил меня в свои объятия, не дав упасть. Лицом к лицу. Блестят его глаза от влаги, как и мои — залились слезами.
— Привет, хорошая моя.
А я не могу. Мне дурно. Волосы дыбом встают — не могу справиться с чувствами.
— Ну, где ты тут живешь? — теплая, нежная, озорная улыбка. — Показывай.
Беглый взор по сторонам.
Несмело разворот — да только едва попыталась идти, как в глазах — пелена сплошным полотном, отчего едва что видно. И снова удержал рядом с собой, не дав упасть, разбиться.
Страх. Странный страх сковал меня всю изнутри (пуская дрожь по телу)… Помесь смущения и вседозволенности. Вот… еще миг — и мы останемся вдвоем, наедине. Впервые. Впервые без запретов и преград. Без недосказанности…
— Малыш. Вань, тебе плохо?
— Там, дальняя…
— Что? — в непонимании заглянул мне в лицо.
— Комната ее. Там, в самом конце они живут. Дверь еще открыта, — слышу голос не унимающейся пожилой женщины, Клавдии Петровны.
Ведет. Учтиво ведет мой не то Спаситель, не то Кат.
— Где Малой? — прозвучал как-то странно, взволнованно Его голос.
— В садике, — едва слышно, смиренно.
Завел в комнату. Закрыл дверь — и тотчас прибил меня к ней спиной. Лицом к лицу. Мгновения жуткой, невыносимой тяги — и прилип поцелуем к губам. Детонировало. Внутри меня что-то рвануло, бабахнуло, накрыв куполом чувств. Запойная, голодная, дикая ласка. Резво отстранился на мгновение: малопонятные движения. Да и вообще, все еще не могу осознать, принять: что вот. Вот! В миллиметрах от меня мой… Рогожин.
— Федь, — горестно, давясь очередной волной слез.
— Да, моя хорошая, — и снова впился в губы.
Уверенная ловкость рук — забрался мне под халат. Проник ладонью меж бедер и подал на себя. Подчиняюсь. Толком не снимая белья, ничем лишним не заморачиваясь… момент резвого Его напора — и вскрикнула я от ощущений, прилива, взрыва чувств. И пусть больно, неудобно, но это было самое безграничное удовольствие, которое когда-либо я могла вообразить, а не то, чтобы… почувствовать. Стон мой, его.
Вдох за вдох. Движения, взрывая безумие, отрицая реальность. Попытки слиться воедино. Стать одним… единым, неделимым целым.
Еще миг — и живо вышел, отстранился от меня, разливаясь в удовольствии. Мой Рожа. Мой.
— Федя, — тотчас кинулась я к нему ближе, жадно обняла, обвилась вокруг шеи, игнорируя весь мир вокруг. И даже только что свершившееся.
Рассмеялся добродушно — обнял в ответ. Глаза в глаза, теряя фокус. Губы на расстоянии дыхания.
— Да, маленькая моя?
— Федя! Федечка мой! — запричитала я лихорадочно, испуганно. А сердце так и рвется на части. Хочется слиться, прирасти к этому человеку и никуда большее не отпускать его никогда. — Пожалуйста, не уходи. Пожалуйста! — прижимаюсь к нему, будто ополоумевшая.
— Котенок, успокойся, — жаром заливает щеки его смущение. Провел, погладил по волосам. Взгляд в глаза на короткий момент его принуждением, поцелуй в губы. — Всё хорошо.
— Т-ты как? Ты насколько здесь? — тараторю, сходя с ума.
— Навсегда, Ванюш. Навсегда.
И снова звонок телефона — узнаю: будильник.
— Черт! Мне же на работу пора! — живо я кинулась на диван, потянулась к тумбе за аппаратом. — Сейчас позвоню, скажу, что опоздаю, — заливаюсь счастливой, идиотической улыбкой.
Шок постепенно отпускает, ступор тает — медленно, но уверенно осознаю то, что произошло. Кто сейчас здесь, со мной… и что за новость взорвала мой мир.
— Лучше, что вообще сегодня… не придешь, заболела, — загоготал вдруг смущенно Федя, залезши уже за мной на постель и нагло нырнув под халат, пытаясь расправиться с моим бельем.
Смеюсь счастливо, что дурочка. Поддаюсь. Переворачиваюсь на спину. Взор в потолок, краснея уже от стыда, но потакая фривольности своего мальчика.
— Алло, да? — будто током, пронзили меня слова моей коллеги.
— А-а, да, — захрипела я нервозно. А бесцеремонный Рогожин уже принялся и сам халат на мне расстегивать да бюстгальтер снимать. — Я сегодня… не смогу. Давай, я твою часть возьму завтра. Я сегодня не приду. Потом расскажу, — лихорадочно запричитала я, заикаясь и черти что, на автомате, неся. Не дожидаясь ответа, испуганно нажала отбой, чувствуя уже как Федька вот-вот окажется во мне, разорвав вновь на части мою вселенную.
Еще момент, еще секунды — и Тиран взял свою крепость. Да только этому захватчику я готова раз за разом сливать бой. Звонкий, бесстыжий стон вырвался из моей груди, вторя безумному взрыву, что накрыл темным полотном бархата все вокруг. И лишь золотые звезды пошли маревом. Еще движение — и вновь я не в силах себя сдержать. Отчаянно пытаюсь глядеть на своего Рогожина, желая всецело узреть его, внять, что это он со мной. Он: не сон, не греза, и не шальные бредни. Он. Мой Федька со мной. Тот, о ком столько мечталось, ждалось. В фантазии перебиралось. Он — реален.
Силой впиваюсь в губы поцелуем, ловя поверхностные вдохи любимого человека — радостно отвечает лаской. Но вырываюсь — я задыхаюсь. Захлебываюсь. Теплом, безумием. Собственными слезами. Слезами счастья. Замирая, пропускаю вдохи — лишь бы на дольше задержать в себе сосредоточение, ощущение Его всецело. Каждой клеткой пыталась я насытиться тем, кто, казалось, навек под запретом. Мы наконец-то вместе.
Вместе… и навсегда.
— Федь, диван скрипит! — испуганно обронила я шепотом, пресекая свои движения. Замерла я на Нем, словно пойманный вор.
— И что? — остановился послушно Рогожин, отрываясь губами от моей груди. Задорная, шаловливая улыбка. — Только услышала?
— Ну, соседи… как потом?..
— Я к своей жене пришел. И мы у себя. Так что… что тут такого? Ничего, пусть привыкают, — залился коварством. — У меня на тебя большие планы! — вдруг движение — и повалил меня на кровать. На спину. Забрался сверху. Поцелуи бесстыжей тропинкой от шеи к низу живота…
Пробовал. Пробовал меня везде на вкус, доводя до бешенных чувств. До крика, до рыка, до откровенных рыданий. До сумасшедшего наслаждения.
Его. Отныне и навсегда — я стала его. Я стала Рогожиной.
— Маленькая моя… — погладил меня по голове.
Отвечаю участием: сложила ладони одна на другую на подушке — и вперила в родное лицо взгляд.
— Я тебя так люблю, — неожиданно продолжил и щелкнул по носу.
Тотчас отдернулась я. Уткнулась ему в грудь, прячась от шалостей. Смущенно захихикала.
— Я так по тебе скучал… — и снова разрывает меня всю откровением.
— Я тоже… очень, — несмело прошептала я.
— Был период, — вдруг запнулся, перебирая какие-то свои воспоминания, — прям задолбала сниться.
— Что? — возмущенно взревела я, уставив на него очи.
— А то, — хохочет. — Только решил: всё, хватит. Пора браться за ум и смотреть правде в глаза. А ты сразу впровадилась день и ночь сниться.
— Ты и днем спал? — язвительное.
— Нет, блин. Книжки читал.
— А надо было, — паясничаю. — Меньше бы снилась по ночам.
— Или больше, — гыгыкнул.
— Ты какие там… собрался книги-то читать?
— У-у-у… с картинками.
Наигранно надула я губы и скривилась.
— Шучу, — поспешно. — Котенок, ну не дуйся… Я так рад тебя видеть, а ты тут… обидки мне строишь.
— Рогожин, — гневно, — я Вас сейчас покусаю!
— М-м-м, а можно заказ… в каком месте?
— Сама выберу! — игриво зарычала и тотчас кинулась к нему, желая шутливо впиться зубами в ухо. Но перехватил инициативу — губы в губы. Запойный поцелуй, рождая игривые мысли, желания, проникая откровенно в мой рот языком. Ответила развратной лаской…
Застонал, не выдержав.
— Нам еще… Федьку забирать… из садика, — лениво бурчу, уже буквально засыпая у Него на груди.
— Заберем. Не переживай, — добрый, подобно неге, звук. Тихий, родной смех.
Зажмурилась я от удовольствия. Но подколоть так и не упустила возможность:
— Тебе ха-ха, а мне… я наверно, и встать после всего не смогу.
— Ну… мадам Рогожина, — крепче сжал меня в своих объятиях. — Привыкай. Это только начало.
Невольно рассмеялась:
— В смысле? Начало чего? — язвлю, провоцируя на приятные рассуждения, шутки.
— О-о, — взревел забавно. — Моих коварных фантазий. Ух, знаешь, сколько их уже набежало!
И снова не унимаю смех:
— Это что еще можно там было придумать? По-моему, ты уже… меня по-всякому перепробовал.
— О-о-о, Ванюш! Ты это зря! — тотчас перевернул меня на спину и повис сверху. — Тут еще экспериментировать и экспериментировать!
— Не надо! — отчасти наигранно взмолилась, прикрывая лицо руками. — Я уже еле жива…
— Не-ет, — злокозненно. — Уж слишком долго мы этого всего ждали. Ты просто так не отделаешься… — лукавая усмешка.
— Там уже соседи, наверно… в шоке.
— Ничего, им полезно. Авось, и свой бесстыжий романтик потом ночью устроят.
Еле дошли с Рогожиным — всё тело просто адски болело. Но осознание причин всему тому… только какого-то странного, нездорового удовольствия и добавляло.
Как дураки, хохочем: над всем и всеми. Надеюсь, за пьяных нас не примут.
Зайти в группу, забрать ребенка и приняться его переодевать.
— А знаешь, кто к нам приехал?
— Папа? — счастливо, хотя и радость тотчас сменилась на какую-то настороженность.
Нахмурилась невольно и я. Спрятала очи.
— Нет, — мотнула головой. Скривилась от неприятных чувств. Но вдох — для прилива моральных сил, и, рисуя силой радость на лице, прощаясь с тугими мыслями (что враз накрыли меня от одного только напоминания о том гаде), продолжила я: — Дядя Федя. Тезка. Мы уже его когда-то видели. Он очень хотел тебя повидать.
— А молозенку купит? — вперил в меня пытливый взор.
— Купит, — искренне смеюсь над этой его неожиданной наглостью. — Купит.
В магазин за мороженым — и домой.
— Дядя, дядя! Там впеледи долога! Луку давайте! И не бойтесь.
Захохотали мы с Рогожиным: надо же — запомнил (уже и я даже забыла).
— Да дядя уже больше не боится! — торопливо отозвалась я.
— Боится-боится, — резвое Феди. — Еще как боится! Только там лужа. Давай я тебя лучше на руки возьму.
— Мам, мозна?! — молящий взор в глаза.
— Мозна-мозна, — добродушно паясничаю.
Да только Серебровскую породу сложно в себе подавлять. Наглости моему «переживателю за дядю» хватило на то, чтоб его до самого дома несли: то, якобы, еще лужи, то так… дядя опять чего-то боится, то уже он просто устал.
А Рожа только и потешался с меня, с моих тщетных попыток уговорить «неуговариваемого».
На скорую руку приготовить ужин — и пригласить всех за стол (али, вернее, тумбу-стол в нашей коморке).
Метнула я взор на сынишку, а затем вновь уставилась Федора… Старшего. Вот оно… счастье. О котором столько грезила. Не только сейчас: а практически всю свою "взрослую" жизнь. Семья. Где муж, которого безумно люблю, где ребенок. Наш ребенок. И все мы за столом, дружным коллективом уплетаем ужин, обсуждаем все то, что произошло за день. Рутина, которая в благодать, а уж никак не в кару. С дорогими сердцу людьми — даже обыденность… сладкая.
— Хочешь, я останусь? — смущенно прошептал Федька, едва мы оказались вдвоем, на кухне: замерла я у раковины, моя посуду. Обнял, прижался к моей спине Рогожин. Поцелуй в шею.
— Ну да, — вздрогнула я, ошарашенная услышанным. — А куда ж ты еще?..
Руки в боки посреди нашей комнаты — и будто впервые я увидела ее по-настоящему. Всецело. Осознала ее «красочные габариты». Диван полуторка, тумба, шкаф. И места свободного — так, что только и остается крутиться, стоя на одном месте.
— М-да… кладовка та еще… Разве что в коридоре лечь, — печально улыбнулся Федор. — А так, здесь и на полу негде примоститься.
— Ну, — невольно залилась я краской стыда. — Как есть, — пожала плечами. — Но ничего. Поместимся. Что ты? Не на улице же тебе ночевать!
— Да ладно, — хмыкнул. — Я пока… у Ники останусь, перекантуюсь. На днях квартиру нам подберу — и съедем. Хорошо? — вперил в меня взгляд.
Поморщилась я от волнения и непонимания:
— А деньги где возьмем? — глаза в глаза, с опаской.
Скривился:
— Найду. Есть там один вариант.
— Федька, — с испугом вырвалось из меня.
— Да боись ты, — кисло рассмеялся. — Без приключений.
— А, хотя это, — поспешно отозвалась я, невольно перебивая. — Я же твои не все потратила. Давай верну.
— В смысле, «верну»? Ты опять? — резво изменился в лице. — То твое. А вообще, теперь у нас все общее. А не «твое-мое». Так что пусть у тебя лежат. На черный день, а то мало ли… каким местом еще к нам жизнь повернется. А это я… старых знакомых навещу. Поставщиков. Есть там у меня… еще немного замороженного капитала. Нереализованные авансы. Без прямого контакта — не хотели возвращать. А сейчас уже не отвертятся. Да и так, надо посмотреть, да кое-что сдать из остатков, что еще на мое имя записано. Как тогда, когда этот… тебе деньги привез, — кивнул. — Нормально все. Справимся, — шаг ближе и обнял меня, прижал к себе. — Не переживай.
Разговоры за разговорами. Заодно поиграть, потискать ребенка, прочитать в очередной раз всё одну и ту же детскую книгу (на которую расщедрилась я столь недавно) — и уже ночь скралась на землю — уснул малыш. Усталость, дремота и нас с Рогожиным стала глодать нещадно.
Шаги по коридору. Едва только Федя к двери, как тотчас я кинулась к нему, не стыдясь уже никого и ничего. Прижалась жадно, уткнулась носом в шею.
Вдохнуть, вобрать фанатично аромат напоследок, тепло. Страшно вновь отпускать, снова расстаться. Рискнуть опять потерять.
Я не смогу, не переживу, если вдруг вновь что-то случится… и мой журавль снова рванет в небо. Не смогу, не хочу. Не буду.
Буду. Конечно, случись что, вновь буду мечтать и ждать, покорно ждать, да только… нервы мои на исходе. Я на исходе.
— Ванюш, ты че, плачешь? — попытка заглянуть мне в лицо, но не даюсь — прижимаюсь сильнее.
— Федька…
Я знаю. Знаю, что нельзя просить остаться, да и глупо. И потерпеть осталось немного, но сил уже нет. Выдержки не хватает играть и дальше роль сдержанной, которой всё по плечу, дамы.
Поцелуй в висок — и стиснул меня крепче в своих объятиях.
— Хорошая моя. Ну не надо… Хочешь, я утром приду? Когда вы там в садик, да тебе на работу?