Перед сном в ванную — принять душ.
Да не тут-то было!
Соседка окликнула:
— Это что… твой вернулся?
— Мой.
И пусть раздражала ее пытливость, да сокровенное выдавать не желала, но сегодня чувства все через край — и не в силах сдержаться. Ведусь. Еще как ведусь! На весь мир готова орать, трубить от счастья: Федька, мой Федька вернулся! Ко мне! И мы теперь вместе. Вместе, рядом и навсегда!
«Так не бывает!» — грозно бурчит разум.
«А мы справимся!» — рычит наперекор, вторя мне, сердце.
— Ну и? — громом прозвучали ее слова, вырывая меня из неги рассуждений. — Сколько дали? Условка?
Поежилась я невольно.
— Оправдали, — с обидой гаркнула я (грубо вышло). Надула губы.
— Да ладно! — не то искренне, не то язвой. — И такое нынче в нашем мире бывает?! Или у него денег дофига, а тебе не признается? — рассмеялся курица.
— Как там огурцы? Все закрыли? — дерзко перебиваю, явно дав понять, что пора менять тему, если та не хочет ругательств в свою сторону.
— Да с вами-то закроешь! — удручающе. — Так скрипели, так скрипели, что мысли совсем в другую сторону ушли. Еще половина осталась. С вами даже ошпарилась немного.
— Правильно, — смущенная, улыбаюсь я. — Нечего было подслушивать, надо было делом усердней заниматься.
— Так не с кем же…
— Я про огурцы, Лидия Константиновна. Я всё еще про огурцы.
Содеять затеянное — и спать. А там и не заметила, как утро грянуло. Так истощена была, что буквально сразу и провалилась в сон.
Заткнуть будильник — и пойти заварить да выпить кофе.
А после — за дело: разбудить малыша и приняться одевать несчастного «невыспавшегося».
И вдруг звонок.
Резво к двери (грохочет сердце в предчувствии, в мольбе увидеть родное лицо). И вот он — Федька. Тотчас кинулась ему на шею — крепко сжал в своих объятиях, прибил к стене. Запойный, голодный поцелуй в губы, будто и не мы вчера целый день пытались насытиться друг другом.
Но шальная мысль — и живо остановила, оттолкнула его от себя, понимая, куда всё идет. Залилась смущением:
— Федь, не здесь. Увидят же!
— И что?
— А если Федя? Младший… — смущенно опустила очи.
Тихо рассмеялся. Приблизился вплотную, шепотом на ухо:
— Хорошо, котик.
— Да и в садик надо! — торопливо обронила я, украдкой взгляд в глаза на миг.
— Хорошо, — добрая, нежная улыбка. — Жду. Пошли, проведу.
Всю дорогу так и метал откровенно на меня взоры раззадоренный Рогожин. Пылала не то от смущения, не то (откликом) желанием и я.
Завести ребенка в группу, помочь переодеться — и на выход.
В момент ухватил меня Федя — и за угол. Жаркие, бесстыжие объятия — и снова прилип поцелуем. Коротко отвечаю — и снова попытка отбиться. Рычу:
— Ну не тут же? — хихикаю, еще более смущенная.
Еле добрались домой. В комнату — и бесцеремонно быстро каждый раздел себя. К дивану — и повалил, забрался сверху на меня Рогожин.
— Да уж… до сих пор не верится, что всё это реально, — несмело прошептала я, метнув смущенный взгляд в лицо Федьке. Перевернулась на бок в постели.
Ответил участием:
— Да и не говори. Иди ко мне, — притянул к себе — поддалась: легла ему на грудь. — Да это я… дурак. Если не кто похуже. Надо было сразу… а не мусолить сопли. Быть решительнее. Очень многого… удалось бы избежать.
— Ну… будь ты сразу «порешительнее», — поспешно отозвалась я, возражая, — я бы точно тебя испугалась. Не влюбилась бы так сильно. Да и потом… это был бы уже не ты. Не тот Рогожин, которого мы все ценим и любим. На самом деле, я понимаю, и даже… ценю, что ты с Инной… Просто, если бы ты сразу ее бросил, несмотря ни на что, на то, что у вас до этого с ней было, то… Всё это было бы неправильно. Жутко. Обидно. Кто я такая? Чтоб так быстро ты взял и побежал за мной? Разменял прошлое на непонятное будущее? А сотвори — это значило бы лишь одно: несерьезный. И появись на горизонте другая (куда круче меня — а таких, верю, знаю, — уйма), так же бы и меня бросил, особо не задумываясь. И уже я бы оказалась на месте Инны. Инессы.
— Нет, котенок, — сильнее сжал в объятиях. Поцелуй в макушку. — Ты у меня одна такая. И ни на кого никогда я тебя не променял бы и не променяю. А уж тем более теперь, когда столько пришлось пройти, чтобы быть с тобой рядом. Нет уж, и не мечтай. Никому тебя не отдам.
— Не отдай, — смеюсь, смущенная.
Глаза в глаза. Вмиг движение — потянулся Федя ко мне. Поцелуй в губы — ответила.
Напор — покоряюсь: забираюсь на него сверху.
— Красивая моя, — скользящий взор по всему моему обнаженному телу.
Сжалась я от неловкости. Прикрыла ладонями грудь.
— Дурак ты, — покраснела, что мак. Пристыжено опустила я очи.
— Ты че? — силой оторвал, убрал мои руки с запретных видов. — Я серьезно. Ты у меня очень красивая. И раньше была, а сейчас, как повзрослела, так еще лучше стала. В ту еще женщину превратилась.
— Та, — сгорая уже от стыда, невольно рявкнула. Скривилась, еще усерднее пряча взгляд. — Одни растяжки после беременности.
— Малыш, — резво привстал. На расстоянии вдоха. Беглый, таящий взор по всему моему лицу. — Я тебе серьезно: ты у меня… как для меня — идеальна. И я тебя всю безумно люблю. Начиная с характера. И заканчивая — каждой твоей растяжкой или морщинкой.
— О, у меня уже и морщины есть? — язвлю.
Не дает разойтись вовсю в своем едком смехе — прилип к моим губам своими. Но лишь на миг — рассмеялся в ответ:
— Нет, но со временем же появятся — а я их уже люблю. Ну ладно, хватит. Давай лучше делом займемся. Пора работать дальше.
— Точно! Работать! — бешено вскрикнула я, вытаращив от ужаса очи. Силой, диким напором — оттолкнула себя от него, сползла вбок (едва не грохнувшись с дивана).
— Ты чего? — взволнованно, ошарашено отозвался Рогожин.
— На работу! На работу же я опаздываю! Если уже не опоздала…
— Во сколько заканчиваешь?
— А что? — улыбаюсь злокозненно, а сердце уже грохочет, взрываясь радостью. Попытки обуться, скача на одной ноге. — Встретить хочешь?
— Хочу, — ухватился. Учтиво придерживает за локоть. — Дела как порешаю свои, к вам заскочу.
— Заскакивай, заскакивай. Буду ждать. Накормлю хоть своего Федечку. Обоих Федечек, — смущенно смеюсь над неловкостью ситуации.
— Че? — расписала уста Рогожина странная, с нотками печали, улыбка. — Совсем не верила, что мы когда-то будем вместе? Потому Малого… — мотнул головой, не договорив. Залились щеки его жаром, как и мои.
Выровнялась. Прячу пристыжено глаза. Несмелым шепотом:
— И не только.
Молчит, выжидает, а потому решаю продолжить. Шумный вздох:
— Хотела, чтобы он вырос хоть немного похожим на тебя. Пусть не визуально, так характером. Нечего там от того… «травоядного» брать. — Горестно, очи в очи. — Федь, честно. Я бы все отдала, чтобы он был твоим ребенком. Но… — нервически сглотнула слюну. Опустила взгляд. — Прошлое уж не перепишешь. Да и…
— Котенок, — резво перебил меня. Обнял за шею — притянул к себе. Обвилась и я руками вокруг его поясницы. Провел рукой, погладил меня по голове. Поцелуй в висок. — Всё хорошо. Федька — наш сын. Мой. И хватит переживать. Я его очень люблю. И неважно как там, что… хорошо? — Колючая тишина. — Мы справимся. Мы, все трое, справимся.
— А что там Ника?.. — обронила, осмелилась я, когда мы уже вынырнули из подъезда и подались в сторону садика.
— А… да, — скривился, махнув рукой. Взор около.
— Что? — встревоженно я.
— Да ничего хорошего.
— Что такое? — обмираю на месте. Взгляд требованием на Рогожина.
Подчинился. Остановился. Лицом к лицу со мной.
— Да… — поморщился от неприятных чувств. — Связалась не с тем, с кем надо.
— В смысле? — обомлела я от удивления еще больше.
Шумный вздох:
— В прямом. Того еще типА себе… в «женихи» нашла. Сплошной пример для подражания.
— Что, серьезно? — округлила очи.
— Ага, — саркастическое. Наградил учтивым (полного взвинченности и злости — не на меня — на «него» и на нее) взглядом. — Бандюган, короче, — сплюнул раздраженно на землю.
Прожевал эмоции.
— Ну-у, — протянула я сквозь робкую улыбку. — Ты тоже… так-то не ангел. Но я же тебя люблю.
Окоченел. Глаза в глаза со мной:
— Не сравнивай нас! — гневно.
— Но она же его любит? — не унимаюсь я, хотя и дрожь по телу (волнением и из-за спора, страха оттолкнуть Федю; и из-за Ники, за которую всей душой болею, как за себя).
И пусть не знаю всей подноготной, но сжалось от потаенной радости сердце. Раньше мне казалось, что она так и не найдет того, кто будет в пору ее боевому, чистому, как по мне, идеальному характеру. Того, кто сможет с ней тягаться. Того, кто сможет быть достоин ее.
— Говорит, что… да, — наконец-то проиграло его упрямство мне — сдался Федька, вынужденно ответив.
— Ну… Вероника — не глупая девушка, — веду отважно дальше я. Шаги по ранее заданному маршруту. Последовал и Федор за мной. — Раз любит, значит, за что-то? — продолжила я. — Верно? Или, по-твоему, она мазохисткой стала? — криво усмехаюсь, глупо язвя.
Хмыкнул. Вперил на мгновение в меня пристальный, отчасти удивленный, взгляд Рогожин. Молчит, выжидая, комкая какие-то свои тяжелые, колкие мысли.
— Вот и не решай за нее. Вон, за меня уже нарешали, — метнула я в сторону (своего прошлого) головой. — И что? Я была счастлива? Да, я была в тепле, но как птица в клетке. Каждый день по расписанию — еда, вода, прогулки. Были обязанности и возможности отдыха. Было всё — да только жизни не было. Федь, ты даже не представляешь… что мне пришлось пройти… морально пройти за эти годы. Я жить не хотела, — отвела в сторону взор, сгорая от стыда. — И, если бы не Федька, если бы не ребенок… точно бы тебя не дождалась.
— Вань, — поспешно потянулся ко мне, заставил замереть на месте.
Коснулся щеки — отдернулась.
Глаза в глаза:
— Без любви… — рычу, режу дальше, уже сквозь слезы, — это не жизнь. А если у нее есть чувства… Даже если он, я не знаю, — замотала головой, — исчадье ада для всей планеты, разочарование для всех его и ее знакомых, близких. Это же Ника — и, если она его полюбила, по-настоящему полюбила, значит было за что. Значит… на самом деле он другой. — Многозначительный, требовательный, пронзающий мой взгляд.
Сцепились мнения.
— Ты сейчас опять на меня намекаешь, да? — криво усмехнулся с опаской.
— Нет, — резво. — Я говорю о том, что сердце знает… кого и за что выбирает. И не нам, нелепым, глухонемым зрителям, его осуждать. Не нам за них решать. Лично я рада за Нику. Рада, что, как и я, она нашла себя. Хоть на сколько времени — но она будет свободна и счастлива. Как я с тобой, Федь. Не суди строго. Ты тоже не для всех мил. А мой отец, так он… Он вообще, как и моя мать, спал и видел рядом со мной доброго, заботливого магната. Вот только мне этого не надо было. Мне нужен был лишь ты. Ни достаток, ни должность, ни положение в обществе. Лишь ты. Так и с Никой — позволь ей самой выбирать, даже если ошибается. Это ее жизнь — и ей решать. Ибо под чужую дудку… сил долго не хватит плясать: марионетка сломается.
— А о нас? Что она говорит о нас? Что думает? — криво улыбаюсь, все еще не имея сил попрощаться, оторваться от своего Рогожина. Замерли у калитки.
— Она не знает… ничего, — отвел смущенно взор в сторону.
— Почему? — округлила очи я.
Сердце в волнении, в странных предчувствиях, страхах сжалось.
— Ну… — скривился. Забегал взгляд по окрестности. — Почему… — Шумный вздох. — Поначалу… всё это было неправильно. Запретно. Постыдно… что я облажался, предал. Не выполнил все свои обещания, обязательства перед Инной. А потом… — запнулся, подбирая слова, давя эмоции. — Потом… и вовсе всё стало каким-то безумно личным, что ли. Сокровенным. Ценным. — На мгновение взгляд мне в глаза, но тотчас увел его в сторону, давясь неловкостью. — То, что в глубине души. В сердце. Вот не хотелось никому ничего такого рассказывать. Да и… чем меньше знают, тем крепче все мы спим, — нервически рассмеялся. И снова на короткий миг встретились наши взоры. — Дело не в самой Нике. Нет. Она офигенный друг, отличная сестра. Но… Вообще, просто не хотел, чтоб кто-то знал. Это мое дело — и… касается лишь нас двоих. С тобой. Нет, — вдруг резво перебил сам свои мысли. И вновь пристыженный, нервический смех. — Я, конечно, скажу ей. Сейчас всё устаканится у нас. Разберемся, с квартирой, с Малым. — Взгляд мне в глаза. — Подашь на развод — и скажу. Я тебя не стесняюсь, или еще чего. Не подумай. Нет! Я тебя очень люблю, — уверенно, в подтверждение закивав головой. — Очень люблю. Ты для меня — всё. Но… всему свое время. Я не люблю трепаться о… — поморщился от волнения, — о том… о самом важном. Оно мое — и… я его берегу, как могу. Позже узнают, а пока — пока всем так проще будет. Чем начнется сейчас: а что, а где, а как давно? «Ух, ты», «ах, ты»… Бесит меня это. Из личного вдруг всё перерастает (пусть и невольно, не со зла или еще чего), но в цирк. Не хочу всего этого. Хочу, чтоб было, как есть. А узнают — в свое время все всё узнают, но уже у нас почва будет под ногами, а не так — временный настил.
— А родители?
— Что с ними? — нахмурился.
— Ты им скажешь?
Скривился, прожевав эмоции. Отвел вщгляд в сторону.
— Наверно.
— В смысле, «наверно»?
И снова тяжелый, раздраженный вздох.
Очи в очи:
— Я меньше всего хочу посвящать их в то, что происходит в моей жизни.
— Почему? — жгучая тишина молчанием. Сдался — отвернулся в сторону. Продолжила: — А если внуки пойдут? Тоже смолчишь? — встревожено я.
— Вань. — Глаза в глаза со мной. — Давай сначала сами разберемся с тем, что с нами творится, а затем уже… начнем пускать зрителей, критиков, советчиков. Они хотели, чтоб я больше в их жизнь не лез? Не лезу. Только и в мою теперь не надо лезть! — стукнул кулаком себя в грудь. — Понимаешь?
Пристыжено опустила я очи. Колкие мгновения тишины, подбирая слова:
— Твои… как и мои, да?..
Тихо рассмеялся:
— Котенок, не грузись. Нашла ты тему… Мне плевать на их мнение. Мне главное ты и Федька. Всё: всё остальные поскольку, постольку. Побоку. Так, чисто, формальность. А потому — всё это глупости: «узнают — не узнают». Придет время — куда денутся? Узнают. Будут внуки, да и вон… поженимся, Федьку усыновлю — чтоб всё официально было, и никто и слова нам не посмеет сказать. Если так уж хочешь, потом съездим к ним. Познакомлю. А в остальном: не хотят — не надо. Мне еще лучше! В сто раз! Понимаешь?
— А Ника? Она, ты думаешь, тоже?.. Ну… — спрятала я очи от стыда, — против будет.
Нервно цыкнул, скривившись.
— Да все тебе, вам, нам будут рады. Только я их не хочу в наш мир пускать. Я! Нике скажу. На днях — скажу, если тебе это так надо. А родители — родители потом. Обождут. Хорошо?
— Да нет, просто… — взволнованно замотала я головой, зажмурившись. — Когда посчитаешь нужным, тогда и говори.
Глаза в глаза.
— Можешь и сама ей позвонить — мне всё равно. Мне даже так проще. Меньше душу перед кем-то оголять.
— Да ну, — залилась я краской смущения, ретиво пряча взгляд. — Давай уж лучше ты… твоя же все-таки сестра.
— Ну я так я. Только не торопи, — скривился. — Не нужны мне ее вопли, сопли. Да и вообще, у нее сейчас своя песня в голове. С этим своим, ёб… гр*банным Мирой.