Вечером встретил. И снова в магазин. Вот только в этот раз провокатор — Федор Старший: купил продуктов, ребенку — вкусняшек, а мне (по единогласному решению мужчин) — арбуз.
И нет, мне не показалось. Эти двое действительно очень быстро и как-то даже неестественно спелись. Уже и я им не нужна: «отойди, мама», «не мешай, мама», «я с Дядь Федей пойду».
— А может, мне вообще уйти? — стою, таращусь на них, заливаясь смущенным смехом.
— Не, — вполне серьезно заявил мне сыночек, забравшись на горку. Уставил на меня взор. — Мозесь остаться. Мы не плотив.
Хотя, чего грешить? Сбылась. Сбылась моя самая большая мечта и не реализовался самый огромный страх: принял Федька второго Федьку. Причем, в этой фразе неважно, кто Старший, кто Младший из них. Правильно будет в обоих случаях.
Да и не только дело во «вкусняшках» или внимании. Не знаю, что-то есть в них. Что-то похожее. Да и… дружба эта… она уже… куда более яркая, теплая и глубокая, чем отношения у Малого были с Серебровым. Там лишь строгость с одной стороны, и откровенная привязанность ребенка — с другой.
Так что есть. У меня, у нас — шанс… есть.
Сварить пельменей — и снова к себе в комнату, накрыть тумбу-стол.
Поужинали, поболтали. А там уже и Федька Младший уснул.
Объятия, тайные ласки, поцелуи с Рогожиным — да время беспощадно: мчится, как ошалевшее, в никуда. Уже и ночь за окном давно начала править. Спать пора — провела до двери. И снова поцелуи в полумраке, не желая расставаться с тем, кого столько времени ждала, жаждала. За кого столько ночей Бога молила: чтоб уберег, чтоб простил и помиловал. Чтоб дал нам счастья кусочек. Хоть крохотное, пусть и не навек, на немного.
— Завтра, может, вечером заскочу, — прошептал мой Федя, нехотя оторвавшись от моих губ своими. — А если нет — дела утащат, то тогда до послезавтра. Всё хорошо, не переживай. Просто съездить надо будет кое-куда, в другую область. Старых поставщиков пошевелить. Посмотреть, что там по остаткам — часть товара достать, да думать, что как дальше с торговлей и кредитом.
Рогожин не появлялся несколько дней (всё дела, как сам взахлеб утверждал), но исправно звонил… и болтали, что дураки, ни о чем и обо всем долго и упорно, пока ухо и рука не начинали болеть. Ездил в соседнюю область и в столицу. А здесь, по месту, стартовал закрытие «лишних» точек. Не забыл и про поиски квартиры (куда бы мы могли все трое переехать); да машину свою продал (вместе с кредитом, за копейки: но, главное, что уже без долгов — а более нам и не надо).
И вот оно — заветные слова: сегодня вечером уже встречается с хозяйкой, отдает ей оплату за первый месяц, залог — и получает ключи.
Уже и темнеть начало за окном, а он всё не звонит.
Мечты мечтами (конечно, уже сегодня хотелось встретиться да быть вместе с Рогожиным), но… реальность вовсе не такая, как я, мы ее хотим видеть — привыкла и почти смирилась. А потому терплю. Закусив губу, сжав кулаки от волнения — терплю.
— Малыш, — от его тревожного голоса всё жалось у меня внутри.
— Да?
— Не получается сегодня у нее, прости. Там срочно кто-то то ли помер, то ли женился. Короче, до завтра. С утра. Обещала с утра. Прости… Я вас очень люблю.
— И мы тебя любим.
С утра, так с утра.
Подкормить своего егозу и уложить спать. Приготовить одежду на утро — и самой лечь. Покорно ждать утра.
Уже и в сад отвела, и сама вернулась — на работу принялась собираться, а не звонит. Наверняка, опять что-то случилось: не буду голову забивать до вечера.
Да только… легко сказать, но тяжело сделать.
И снова уже вечер. И снова уже сумерки крадутся по земле.
Не выдержала — сама ему позвонила: абонент не доступен. До дрожи, до жути. До откровенной паники. Все ногти сгрызла. Пока салат готовила — порезалась. Осталось только начать биться головой об стенку.
Внутри всё переворачивалось и выворачивалось наизнанку: лишь бы ничего не произошло. Лишь бы ничего плохого.
Практически ночь без сна. Утро — и вновь к телефону, набрать заветный номер: жуткий, противный, пробивающий до дрожи и липкого пота вариациями подноготной голос робота, оповещающего о том, что абонент не желает, али не имеет возможности с «вами» говорить.
Думала, сойду с ума. Уже на память выучила все переливы голоса занудного оператора — не берет Федька трубку, а я не знаю, что и думать.
Едва собралась уже в садик за Младшим идти, как вдруг забренчал полусевший от изматывания моими нервами аппарат:
— Да? — мигом, дрожащими руками, ответила я родному номеру, что уже выучила наизусть, поедая его на работе глазами.
— Привет, Малыш. — Странный, сухой, замученный голос. — Прости. Дел было по горло, а телефон сел. Вот только-только до зарядки добрался. Ключи у меня. Я уже в нашей квартире. Но… — замялся, подавляя эмоции. — Тут такое дело. Нике плохо. Кое-что случилось. В общем, она пока у нас здесь… побудет, с… со мной.
Тревога в голосе Рогожина едкой змеей и ко мне просочилась. Жуткая дрожь охватила меня, чуя неладное. Но молчу. Покорно немотствую, выжидая, что дальше.
— Короче, — прокашлялся. — Вы пока у себя там, хорошо? Не обижайся только. Просто… просто. А-а-а, — вдруг взревел и обмер. — Короче, х*рово Нике. Истерика жуть. Тут… тут такое. В общем, не телефонный разговор. Потом объясню. Сама всё поймешь, почему не хочу… чтоб Малой всю эту… хр*нь видел. А Некита больше некуда деть, да и… присматривать надо. Сам тоже потому не приеду. Только гадостей не надумай, — тотчас торопливо отозвался. — А то я вас знаю. Я тебя очень люблю, и по вам очень соскучился. Но… как говорится, долг есть долг. В общем, — обмер в рассуждениях, — если будет возможность, ты когда там завтра на работу? Можешь заскочить? Поможешь ей тут… по-девичьи. Да и… пожрать, может, че нормального приготовишь. А то я уже не знаю, что в нее пихать — ничего не ест, выплевывает. — Немного помолчав: — Прости, что сваливаю все это. У тебя своих проблем и дел… по горло. Короче, не сможешь, то и не сможешь. Я всё понимаю: работа, Федька. То я так… мало ли. Короче, не переживай. Всё у меня нормально. Как смогу вырваться, так сразу и к вам.
— Адрес какой?
— А, ну… Сейчас в смс кину. Только если придешь, — торопливо добавил, — маякни… Ну, чтоб ее не разбудить ненароком. Пусть лучше спит, чем…
— Хорошо, Федь. Постараюсь завтра быть.
— Хорошо, — радостно. — Люблю тебя.
— И я тебя. Очень люблю.
— Что случилось? — пришла к Рогожину (не так и далеко от нашей общаги) сразу, как Малого в садик отвела. Сменщице еще вчера позвонила — попросила подменить.
— Да… — скривился Федя, пропуская меня в квартиру. — Заходи, котёнок.
Не успел и дверь закрыть, как тотчас я кинулась ему на шею — обнял, жадно прижал к себе. Поцелуй в губы — и замерли так на пороге. Уткнулась носом в шею.
— Федечка… что случилось? Где она?
— Спит. Она почти всё время спит. А если не спит… — невольно отстранился — отпускаю. Поддаюсь на серьезность разговора. Взгляд в лицо, изучая эмоции. — То орет, ревёт постоянно. Те еще припадки.
Сжалось всё внутри у меня от страха: Ника и ревет. Казалось, для меня эти понятия априори несовместимы. И это безумно страшно… когда ТАКИЕ сильные люди… настолько сломлены, что… Это значит лишь одно: произошла реальная жуть. И страшно узнать правду.
— Так что с ней? Что случилось? — сжала я волю в кулак. Замерло сердце.
— Вань, — поморщился вдруг. Увел взор в сторону. — Давай лучше… если захочет, то сама тебе всё расскажет. Не могу я так. Это её… Я тебя люблю, ценю. И никогда ничего скрывать не стану, а тут — тут это ее тайны. И… не мне решать, кому что знать. Хорошо? — глаза в глаза.
Покорно закивала я головой.
— И что она теперь? Что со всем этим делать?
— Да ничего, — скривился. И снова взгляд поплыл по стенам. — Проходи давай, мой руки. Может, что покушать хочешь. Там еще… вчерашние пельмени есть: эта всё не жрет, — метнул гневный взор в сторону комнаты. — Уже не знаю, что готовить. Даже суп забебенил — плюется только и вопит. Ты хоть что… нормальное там. Скажи, что из продуктов надо — быстро сбегаю. Магазин тут рядом. Во дворе.
— Хорошо, сейчас посмотрю, — покорно шаги в ванную — мыть руки. — Так, а чего так много спит? — взор на последовавшего за мной Рогожина.
— Да врач… какие-то таблетки прописал. Странные, до одури. Вообще, сначала всё жутко было. У нее жар поднялся, бредила, орала тут. Встать не могла толком — башка крутилась. Короче, еле успокоили и температуру сбили. Уложили спать. А дальше — эти, успокоительные. Только тормозят ее конкретно. А порой вообще х*рню всякую несет. Потом вот спит, — кивнул вновь в сторону комнаты, — до упаду, а дальше — просыпается и ничего не помнит! И всё — начинай ей жевать сначала! Че да как! Где этот ее *** делся! И опять — истерика, крики: «Ниче не хочу знать, мне надо срочно его увидеть!»
— А он что? — в удивлении вперила в Федьку взгляд, округлив очи.
— А он, че? Накосячил — и свалил! Говорю же: с*ка!
Обмерла я, поежившись.
Всё равно. Как-то уж не сходится. Это же Ника! Не какая-то глупая наивная дурочка, слепо идущая за мечтой, отрицая реальность. НЕТ! И вдруг…
С*ка, говоришь? Ну, может, и так. Только для остальных. Был бы для нее таким — явно бы не рвалась… и явно бы не полюбила.
Не для всех и ты, Федя, хорош. Я уже говорила. Не для всех и ты ангел. Зато для меня — ты вся моя вселенная, и ничего больше в жизни не надо.
— Так что, суп какой сваришь? Идти в магазин? — уставился на меня, взмолившись, Рогожин, своей речью невольно вырывая из внутренних рассуждений.
— Д-да, конечно, — заикнулась от неожиданности. Шаги на кухню — следует за мной. — Сварю, — замираю я около холодильника. Вцепилась в ручку. Взор на Федьку: — Я-то сварю. Да только… что та еда, когда в душе полная лажа? Ты лучше поговори с ней. Только по душам. ВЫСЛУШАЙ. Очень прошу. Ты же самый близкий ее человек! Вы же… как сиамские близнецы были! И сейчас, наверняка, эта связь осталась. Ей нужна твоя поддержка. Не порицание, не воспитание. И даже не навязчивые советы. Поддержка, Федь, — взмолившись, уставилась в глаза. Открыла дверцу — взор на полупустые полки — и вновь закрыла холодильник. Разворот лицом к Рогожину. — Федь, пойми… — несмело, но с напором (нервически сглотнул слюну мой благоверный, но перечить не стал, учтиво слушает). — Не таблетки ей нужны. И не спать сутками. А поговорить. Реально, поговорить. С тобой, с ним. И не нам решать, кого ей любить, а кого ненавидеть. Уже за меня «нарешали». Да что там за меня? За нас. И что? Лучше стало? Сколько всего мы прошли, пережили из-за этого. Разве не так? — цепкий взгляд, желая прорваться вместе со словами — докричаться до глухой стены. — Не будь, как мой папа. Будь выше своих страхов. Молю! Это же Ника! Взрослая, умная девочка. Девушка. Женщина. И дай ей прожить свою жизнь, по ее желанию, по ее выбору, а не по твоему «плану». Она — человек. И даже если ошибется — она имеет на это право. Не губи ее еще больше. Ты же видишь, какая она: вопреки всему и всем сердцем… Любит его. Верно? Потому и истерики, потому плачет? Это же Ника, а не какая-то… малолетняя дуреха, которая жизни не видела. Да и потом, такие, как я, мы тоже заслуживаем право на выбор. Самостоятельный выбор. Мы же не куклы.
— Вань! — горестно рявкнул. Скривился от боли, увел очи в стороны. — Ты не понимаешь, о чем говоришь!
— Ну да, — живо киваю головой. Не без сарказма. — Я же дура. И папа так считал. Да только в итоге… вы, «решатели», сами же в дураках и окажетесь.
Цыкнул. Шумный вздох. Взор в лицо мне:
— Ладно, — махнул рукой. — Решай, какие продукты покупать. Схожу, принесу, да спать пойду, а то всю ночь… с ней одна нервотрепка была. И, кстати, дверь к ней закрыта, но, если что… там шорох, крик, сразу меня набирай. Прибегу.
— Федя! Она же не заключенная! — горестно.
— Она невменяема! — злобно.
— Я тоже шесть лет была невменяема. И что меня… под замок? Ты вернулся — и всё прошло. Каждому свое надо. И не нам решать, что это будет. Пока не задеваем права других, мы вправе сами решать, как нам жить и что делать. Федя! Я тебя умоляю! Дай ей свободу! Ну за что ты так к ней? Это не благо! Это прямой путь в петлю! Да поверь мне! Я знаю! Знаю, что говорю… — опустила очи, залившись уже малодушно слезами.
Шаг вдруг ближе Рогожина — и обнял, притянул к себе. Поцелуй в макушку:
— Прости меня. Прости, что больно делаю. И делал.
— Да дело в не том! Пожалуйста… пусть они поговорят. Пусть они сами решат. Только так она сможет быть счастлива. Или, если не судьба, то отпустить, закрыв все гештальты.
— Чего? — рассмеялся, несмело отстранил немного меня от себя. Взор в глаза.
— Да ничего, — пристыжено; в момент отвернулась.
Прижалась к нему сильнее.
Колкая, полная раздумий тишина. И вдруг вздрогнул:
— Ты… кстати, до которого часа? Когда там тебе на работу?
— Я отпросилась. До вечера смогу побыть. Ну, пока Федьку не надо будет забирать.
Мгновения молчания — и вдруг хмыкнул. Шумный вздох:
— Ты знаешь, что я тебя люблю? — ласковым шепотом на ухо.
Рассмеялась я, еще больше рдея от раздрая чувств в душе.
— Знаю, — смущенно закусила губу, глупо улыбаясь. — И за это тебе безумно благодарна. Но пожалуйста… ради меня, — враз вновь стала серьезной, с напором, — дай им шанс. Какой бы там «Этот» ее не был. Дай. Нам дали шанс — и мы должны. Я ее тоже люблю. Люблю, как сестру, а потому и прошу: дай ей свободу. И только так она… справится со всем, что там у нее на сердце.