(Л е о н и д)
Все на месте. И Матросов, и Буторин. Прошелся я по своему кабинету. Еще шаг — и обмер, обернувшись к этим идиотам лицом. Оперся руками на стол. Уставил поочередно на каждого взгляд:
— Ну, б***ь… что делать будем?
— А что тут поделать можно? — тотчас взъерошил перья Петюня. — Ты, с*ка, не мог сразу всё разузнать про этого Рогожина? Кто, что, где и как им подмазан? Нет? Ладно Вольский. И то, б***ь, тот еще геморрой на мою голову! Но Мира?! Это же п**дец! Без меня, ребята! — развел руки, немного попятившись. — Я на такое д*рьмо не подписываюсь! Тут как бы… сейчас сухим из воды выйти. А ты, Жора? Чего молчишь? — уставился на своего родственника.
Скривился тот. Не ответил. Лишь только отвернулся.
Рассмеялся я, давясь желчью, осознавая, каких трусливых крыс пригрел под боком.
— А еще этот, с*ка, тварь, — вдруг продолжил Буторин. — Мазуров. Обещал же! Уверял же, что все будет гладко, что у него все решено с этим, с этой… конской **лупой. Что этот х*р не впишется. Ан нет! Выкуси! И что теперь? Сам смылся, — захохотал цинично, — а вы, б***ь, идиоты, расхлебывайте, так?
— Да что ты про прошлое всё ноешь?! Там всё шито-крыто. Про будущее надо думать. Как дожать этого щенка.
— Какое дожать?! КАКОЕ ДОЖАТЬ? Ты вообще о чем? Ты в своем уме?! БЕЗ МЕ-НЯ!.. Без меня, ребята! Я уже всё сказал. А про «шито-крыто»: ты не загоняйся. Расслабился он раньше времени. Ну-ну. Твоя хоть и дура, но знала на кого ставку делать. Как бы не догадалась, кто за всем этим стоит, и не сдала нас. А то нам, в отличии от ЭТОГО, — кивнул вбок головой, — бежать некуда. И все наши связи сюда сходятся, — ткнул пальцем на пол. — Да и родственники наши с Матросовым, как и твой папаня, — не всесильны. Да и на *** оно им надо? Рисковать своей головой ради нас, долбо**ов: сами зал*пнулись — значит, и нам отвечать.
Колкие мгновения тишины. Режущие, убийственные размышления.
Сдался. Сдался я.
Шумный вдох. Выровнялся, отвернулся к окну. Неуверенным в истинности произносимого, но приказным тоном:
— Да не сдаст! — Немного помолчав: — Если сами не засветимся, то никто ничего не просечет. И вообще, не *** ссать — мы тоже не пальцем деланы. Если что, ребят из столицы подключу. На каждого царя — есть свой палач. А я этой с*ке… ничего не спущу. Как она меня в грязь, так и я ее, вместе с ее е**рем, — по стене размажу.
(В а н е с с а)
— Простите, — обратилась я к воспитательнице, разувшись и пройдя уже в саму группу. Заглянула в санузел. — А я Федю своего что-то не вижу. С ним что-то случилось, он у медсестры, или где? — сердце загрохотало исступленно, предчувствуя беду.
И вот оно — гром и молния в одночасье:
— Так его папа забрал. Серебров Леонид. Он даже паспорт показал. Сказал, что вы просили…
Даже не поняла, как вылетела на улицу. Лихорадочные движения, пляс пальцев по кнопкам серебристой «раскладушки» — и дико, отчаянно завопила в трубку:
— Он его забрал! Забрал! Понимаешь?!! Забрал!!!
— Кто? Кого? — ошарашено вмиг перебил меня Рогожин.
— Серебров. Федьку моего. Забрал!
— Котенок, пожалуйста, успокойся, — отчаянно сжимал мои руки в своих ладонях Рожа. Пристальный, молящий взор в лицо. — Мы его найдем. Непременно найдем. Да и не сделает Он ему ничего. Это его сын. Потому зверствовать не станет.
В момент вперила в Федю я взгляд:
— Он меня ненавидит. Он ко мне мириться приходил — а его откровенно послала. Унизила, как и он нас всегда унижал. Вот и мстит. Это — дикий, больной на всю голову, зверь. В нем ничего святого! Федя! ФЕДЯ, ЧТО ДЕЛАТЬ?!
— Успокойся, Малыш. Потерпи. Сейчас милиция приедет — и со всем разберется. Найдем мы его. А обувь где твоя? — нахмурился. Взор по сторонам.
— А? — вторю ему невольно, смотрю на свои ноги, что в одних лишь носках. Поджала стыдливо под лавочку ступни. Виновато спрятала очи, скривившись. — Не знаю.
— Да в группе. Вроде, это ваше, не наше, — кисло улыбнулась Воспитательница, что учтиво все это время находилась рядом со мной (пока за малышами няня присматривала), дабы вместе дождаться того, кто иной сможет за мной проследить и помочь, если что. Если мне еще хуже станет.
— Ну… это же отец, — развел руки в стороны прибывший участковый. — Что можем сделать? Он же не лишен родительских прав?
— Нет, — отчаянно качая головой, хриплю. — Но он нас выгнал, понимаете? — вперила пронзающий взгляд в мужчину. — Выгнал, на улицу, без копейки. Вещи за двери — и знать не знает. Отказался, а теперь… теперь просто пришел и забрал его. Он украл его. Из мести. УКРАЛ! И неизвестно, что ждет теперь ребенка. Он ему не надо. Никогда не был нужен. И сейчас ни к чему, кроме как сделать мне больно.
— Ну, это понятно, — скривился, отвернувшись в сторону. — Но вы… попытайтесь снова к нему дозвониться, или к его родственникам. Хотя бы просто поговорить.
— Да я пыталась! ПЫТАЛАСЬ! Вон все докажут! И ни с одного номера уже набирали — не берет. Он объявил войну. Только жертва здесь не я! Не только я…
Чем больше на часах наматывали круги стрелки, а за окном нашей квартиры темнело — тем сильнее начинало меня трясти. Тянул уже внизу живот. В голове — сплошной дурман. Задыхаюсь.
— Малыш, я тебя умоляю. Ради нашего будущего ребенка: успокойся! Потерпи! Его ищут!
— Он его забрал! А они отказались помогать! — реву взахлеб, давясь кислородом, будто разъедающим изнутри всю меня газом.
— Я понимаю, Ванечка, — сильнее прижимает меня к себе. — Но я уже своих подтянул. Там не взять буквой закона — другими путями надавим. Малыш, котенок, очень прошу, успокойся.
— Я не могу! Я не могу! Он у него! Он его забрал! Забрал моего Федю! Понимаешь?! — вонзила убийственный взгляд, моля докричаться хоть до кого-то.
— Понимаю, солнышко. Понимаю.
— Ванечка, пусть тебя доктор осмотрит? — несмело, ласково прошептал Рогожин, присев на корточки напротив меня.
— А? — нервно дернулась я от него, вырываясь из плена шальных мыслей, что и как может произойти дальше. Куда тот мог его увезти. И когда, через сколько лет, и смогу ли вообще… я увидеть своего сына. Сына, которому душу в свое время отдала. Который, как оказалось, для меня значит гораздо больше, чем могу и могла себе вообразить.
— Тетя укольчик сделает — и тебе легче станет.
— Не надо, — силой оттолкнула от себя Федора. — Я беременна! Мне нельзя! — дико вытаращила я очи.
— Она знает. Она в курсе, — как ребенку, причитает, разжевывает мой благодетель. — Просто даст успокоительное.
— Я не хочу, не хочу спать! — задергалась в ужасе на месте, давясь изумлением.
— Да никто не уснет! — раздался внезапно чужой, колкий женский голос. — Просто чуть-чуть расслабитесь. А то так и до выкидыша недалеко. Вы на себя посмотрите — вас всю трясет.
Поддаться уговорам — и снова затеряться в сдержанной панике и ужасе. Сгорала. Я заживо сгорала от ужаса и откровенного психоза. Рехнусь. Если не уже, то скоро… точно рехнусь: ОН ЕГО ЗАБРАЛ.
— Ванесса, Ваня! — неожиданно позвал меня кто-то незнакомый. Навести фокус и уставиться в странное, пугающее своим видом, и пусть даже с доброй улыбкой на устах, лицо. Золотые коронки зубов в довершение рождали во мне еще больший ком тревоги. — Ты меня слышишь?
Молча, несмело кивнула я головой.
— Мы ищем. Его, их — ищем. Но будет быстрее, если дашь наводки. По адресам — малыша нет.
Очередной волной слезы тотчас хлынули из глаз.
Вдруг движение — и присел рядом, обнял меня мужчина, прижал к себе, сдавив в своей дюжей, цепкой хватке.
— Дочка, успокойся. Все будет хорошо. У меня… твоего возраста — шпендик тот еще. Тоже… любовь-морковь, а потом — прибегает. Вся соплях и слезах: «Папа, папа! Он их забрал». Так двое детей. Близняшки. И ниче — нашли. И даже этого вон, перевоспитали. А «твой» — не тронет он Малого. И потому что сын его, да и так: знаю я этого Сереброва.
В ужасе провернулась, вперила взгляд в незнакомца — до неприличия близко вышло, но ни я, ни он не отстраняемся.
— Ну так, — ехидная улыбка. — Земля — шарик маленький. Да и город — не так, чтобы Москва. Хотя и там — «деревня». На одном конце мотылек пукнул — а на втором уже все обо всем знают. Так что найдем. Не переживай. Лучше этого побереги. А то такой же, — вдруг разворот и залился иронической ухмылкой; вторю ему — взор на Федора, — нервный вырастет, как и папаня его. Хватит нам и одного Рожи… Пусть лучше будет здоровее да умнее. А ты думай, — и снова взгляд обрушил на меня — виновато опустила голову. — Куда мог увезти? Может, загородный дом какой, дача? Санаторий, где друзья, и можно втихую, без прописки. Не оставляя следов.
— Матросов, друг.
— Да этого… — раздраженно скривился, — сразу проверили. И родственника его, да прочую шелуху.
— Дача, — будто молнией меня пронзила мысль. Уставилась на мужчину вновь. — У его родителей есть за городом дача. Она не на них, на друзей записана — всё семейство там часто отдыхает. И даже Федьку возили.
— Адрес знаешь, покажешь?
— Адрес знаю, но не покажу. Я туда ни разу не ездила, — взволнованно.
— Ну хоть что-то, — закивал головой.
— Ладно, Вольский, — вдруг рявкнул Рогожин и подошел к нам ближе. — Харе обнимать мою жену. Дача, так дача. Поехали.
— Можно я с вами? — отчаянно я.
— Ну, а куда ж ты денешься? — улыбнулся мужчина.
(Л е о н и д)
Не успел я зайти в дом, разуться, не успел даже справиться у няньки, как обстоят дела (что там ребенок), как вдруг следом — звонок.
Настороженные шаги ближе. Не менее настороженный взгляд в глазок — побелел я от ужаса.
И снова настырное нажатие на кнопку. Следом, будто гром, заколотили в дверь.
Провернуть барашек замка, дернуть на себя стальное полотно:
— А-альберт… К-константинович, — заикаясь. — К-какими судьбами? — попятился я назад.
— А то ты не знаешь… — циничное.
…
Увидел. А после и вовсе увидел в окно: и этого… ее хахаля е**чего, и саму с*ку, что около машины истерики свои устраивала — все сюда, в дом рвалась.
Шумный вздох смертника — обернулся я к гостю. Махнул рукой, приглашая:
— В кабинет?
…
— Ну, ты же понимаешь, — искренне завел Вольский, едва мы скрылись за дубовой, резной дверью. — Мне на эту вашу… «ситуацию», — повел пальцем около, — пое**ть. — Глаза в глаза со мной. Замерли посреди кабинета. Не дышу. — НО… — продолжил, — этот человечек, — кивнул на выход головой, — который со мной пришел, Федор Рогожин. Если ты еще не в курсе, то он уже родственник Мире: вон как… наш молодец за него всем *опы рвал. И вот Его уже — я расстраивать не хочу. Давай по-нормальному: отдавай пацана — и разойдемся… подобру-поздорову.
— Мне Мира не указ, — отчаянно, на грани откровенной паники.
— Да ты что? — сарказмом. — И давно? — ядовитая ухмылка.
— Я буду судиться, — сдержанно, тихо.
— Да пожалуйста, — лукавая усмешка. — Только учти… не стоит копать там, где не готов смириться с тем, что отроешь.
(В а н е с с а)
Суд.
Очередное заседание. И снова из пустого в порожнее: я от всего отказываюсь, от любого раздела имущества — всё принадлежит Сереброву, и не рассчитываю ровным счетом ни на что, вплоть до алиментов — ни копейки не надо. Как ранее говорила, так и сейчас твержу: только Федьку мне отдайте. Раз и навсегда — провести черту, за которой окажемся мы с ребенком, уйдя от семейства Серебровых строго в противоположную сторону.
И пусть уже прошло больше двух недель с того жуткого дня, когда я чуть двоих детей не потеряла, и чуть с ума не сошла, до сих пор от ужаса трясет, от одной только мысли, что в километре окажусь от этого чудовища. Монстра, который ничего и никого не щадит.
И вроде все было, как всегда, ничего нового, да только чуяло мое сердце — грянет гром. И вот оно — разразились небеса: втайне от меня, так что не только у Сереброва эта новость выбила почву из-под ног, адвокат наш с Рогожиным предоставил судье на общем собрании иные документы — тест ДНК. Тест, который четко дает понять, что с 99,9 % вероятностью отцом Федора Леонидовича Сереброва является ни кто иной, как Рогожин Федор Романович, а не записанный в свидетельство о рождении Леонид Серебров. Да и иные факты говорят в пользу этого положения вещей: отношения между гражданкой Серебровой (до замужества — Соколовой) Ванессой и гражданином Рогожиным Федором носят долгий, неоднозначный, но откровенно выказывающий симпатию друг к другу характер (в том числе, очередная такая их (наша) встреча, вызвала разлад в семье Серебровых, отчего Леонид Владимирович и выгнал из дому в холод и голод свою законную жену и ребенка (которого, кстати, до сегодняшнего момента, искренне считал своим). И несмотря на то, что предположительно настоящий, биологический отец Маленького Федора в тот период, когда предположительно был зачат ребенок, находился под заключением, есть свидетели их публичной встречи, что, в принципе, может даже служить доказательством, по крайней мерее более подтверждает, нежели исключает, последующую их встречу в более уеденной обстановке. А все тот же Рогожин Федор намерен оспаривать в судебном порядке отцовство ребенка и добиваться признания его родительских прав относительно малыша. И мы, а вернее я, Ванесса (пока все еще Сереброва), заодно требую лишения родительских прав относительно Сереброва Леонида Владимировича, что, в принципе, должно упростить и разрешить наконец-то спор и дать оформить развод между этими двумя гражданами, то бишь нами с Лёней.
— Как, Федь?! — изумленно прошептала я ему на ухо, утопая в жарких, нежных объятиях Рогожина, едва закончился весь этот ад, и мы вышли из здания суда на улицу.
— Не здесь, котенок. Не здесь…
И снова отложили дело. А адвокат взялся исполнять все, что заявил на прежнем заседании. И опять время. И опять нервы.
Прошло несколько недель. Уже и пузо мое добротно округлилось. И отдышка вовсю. Тяжело, лень было вообще двигаться, а не то, чтоб на работу ходить. И Федя давно уже уговаривал бросить эту лихую затею, да только я не могла.
Узнала, узнала какой ценой всё это нам обошлось. Сколько денег на этот «трюк» ушло. Да мало всего этого. Мало… подтасовать результат. Самое страшное еще впереди… когда Серебров не поверит и примется с удвоенной силой и рвением перепроверять. И хоть Рогожин меня свято уверял, что всё схвачено, было до одури страшно. И жутко.
Федя всё продал, почти весь свой (еще не успевший толком возродиться) бизнес. Нет, конечно, главным управляющим в том магазине Рогожин так и остался (куда найти лучший вариант? что им, что нам), однако… уже появились «партнеры», если не сказать точнее — хозяева.
А потому — терплю. Дополнительная копейка явно лишней не будет. А там — осталось совсем немного — и уже скоро выйду в декрет. Хоть какая-никакая, да помощь. Гинеколог обещала подсобить — и на сохранение положить немного раньше, а то и так… все очень с натяжкой. Нервы, все эти суды, переживания — все сказалось на мне и на ходе беременности. И пусть Федя сдувает с меня пылинки, я-то уже… не фонтан. Тащу всё, как могу. Как получается. А получается — не очень.
Черт. Всё как-то жутко с самого утра. Живот ноет, ребенок неспокойно себя ведет. Голова гудит — наверно, опять давление.
В общем, еле добрела до работы. А там еще напарница отлучилась — стою, глажу постельное белье, гружусь всем этим. Хорошо, что Федька в обед обещал заглянуть — а значит, уже не всё так плохо.
Резко отлетела дверь — вихрем ввалился демон, дико вытаращив очи. Только и обронила я утюг на доску — попятилась в ужасе, предчувствуя собственную смерть.
— Ты! Ты! С*ка ты ушлая! Ш*лава мерзкая! Тогда, еще тогда ты мне с ним изменила! — тычет, лихорадочно тряся, какую бумажку мне в лицо. — От этого с*киного сына ублюдка родила! И еще мне, МНЕ лапшу на уши вешала! А я! А я вас содержал! Терпел! Да я! Да я вас обоих удушу! Чтоб и следа, и места мокрого не осталось! На заборе разопну, гн*ды вы е**чие!
Резво кинулся ко мне — еще сильнее скрутилась, забилась я в угол, прикрываясь машинально руками.
Окоченел, сверлит взглядом.
— Ты че, б***ь?! — бешено.
Поддаюсь, устремляю на него испуганный взгляд.
Побелел тот от прозрения:
— Реально?! Реально от него еще одну мр*зь ждешь?! Да я ж… да я ж тебя на куски сейчас порву! Заживо его достану и разорву!
И сама не поняла, как машинально кинулась вбок, смертником навстречу. Тотчас ухватила утюг и на него — отдернулся в ужасе.
— Это я! Я тебя убью! — дико завопила я, черной яростью давясь. Глаза затянуло поволокой. — Только шаг ступи — убью!
…
Влетел (как он влетел вовремя, даже спустя недели, а то и месяцы осознания всего того, что там было, — не знаю, кому молиться и кого благодарить). Влетел мой Рогожин.
Да вмиг к этому травоядному — удар в лицо, да так, что тот тотчас и грохнулся на пол. Да только уже Федьке было все равно: в сознании тот, или уже давно не в себе. Жутко, адски метелил его. И кинулась я спасать — не так ублюдка, как Рогожина, что наделает сейчас делов, подписав нам очередной приговор, да только уже не слышал, не видел — и меня раз едва не задел. Вбежали работники детсада — дворник и разнорабочий. Силой оттащили от полуживого Сереброва.
— Еще, еще раз, — задыхаясь, завопил Федя, — приблизишься к моей семье — ЧЕТВЕРТУЮ, ТВАРЬ!