Полковник Эймен: Адмирал Канарис был вашим непосредственным начальником?
Лахузен: Адмирал Канарис был моим непосредственным начальником.
Полковник Эймен: Вам доводилось выступать в роли официального представителя или заместителя адмирала Канариса?
Лахузен: Да. Это происходило всякий раз, когда отсутствовал его официальный заместитель, оберст Пикенброк. А также в тех случаях, когда Канарис считал необходимым представить своим заместителем именно меня.
Полковник Эймен: Доводилось ли вам встречаться в этом качестве с генерал—фельдмаршалом Кейтелем?
Лахузен: Да.
Полковник Эймен: Не принимали ли вы участия в совещаниях, на которых присутствовал господин Гитлер?
Лахузен: Да, я принимал участие в нескольких оперативных совещаниях, на которых присутствовал или председательствовал Гитлер.
При даче свидетельских показаний генерал—майор Лахузен категорически отрицал причастность к совершению военных преступлений, возлагая всю полноту ответственности на непосредственное руководство из ОКБ и Министерство иностранных дел. Определенный интерес представляют протоколы перекрестного допроса Лахузена защитником шефа ОКБ Канариса, доктором юридических наук Отто Нельте, и защитником министра иностранных дел фон Риббентропа, доктором юридических наук Фрицем Заутером.
Доктор Нельте: Сколько времени вы были знакомы с господами Канарисом и Пикенброком?
Лахузен: Я познакомился с ними в 1937, когда служил в разведуправлении австрийского Генштаба.
Доктор Нельте: Существовали ли в то время какие—либо связи военного характера между абвером в лице Канариса и вами?
Лахузен: Существовала вполне устойчивая связь не только между нашими разведслужбами, но и между австрийской армией и вермахтом с легальным обменом разведывательной информацией. Легальным в том смысле, что этот обмен происходил с ведома и по поручению соответствующих инстанций. Я бы даже сказал, что у нас сложились плодотворные рабочие отношения в военной области, заключавшиеся в обмене развединформацией по граничащим с Австрией странам.
Доктор Нельте: Мне хотелось бы узнать, ограничивались ли ваши контакты с Канарисом только служебными рамками, или же они имели продолжение и во внеслужебное время? В этой связи меня как защитника интересует отношение армейских кругов Австрии к аншлюсу.
Лахузен: Относительно того, что вы называете «личными контактами», то я встретился с Канарисом один—единственный раз не по служебным делам в министерстве обороны Австрии, в кабинете начальника австрийского Генштаба.
Председатель: Прошу «защиту» повторить вопрос свидетелю.
Доктор Нельте: Я задал вопрос господину свидетелю — в какой степени личные контакты господ из немецкого Генштаба и абвера и господ из австрийского Генштаба и разведки оказали влияние на проведение политики аншлюса.
Лахузен: Я уже сказал о том, что это не были личные контакты, по крайней мере, в том смысле, какой вкладывает господин адвокат. Единственная встреча с Канарисом в неофициальной обстановке состоялась один раз — тому есть свидетели, сидящие в этом зале (вся эта история хорошо известна фон Папену). Я ни минуты не разговаривал с Канарисом наедине, а только в присутствии моего непосредственного начальника, который действительно сделал несколько замечаний о политической ситуации в стране и о проблеме присоединения Австрии. Как младший офицер я не мог позволить себе высказывания по политическим вопросам. Никаких двусмысленных разговоров не вел, насколько я помню, и сам Канарис.
Доктор Заутер: Господин свидетель, после захвата Гитлером Австрии в 1938 г. вы подали рапорт о переводе в вермахт…
Лахузен: Нет, я не подавал такой рапорт. В этом не было никакой необходимости. Во—первых, я не был случайным или посторонним человеком в разведке; во—вторых, я всегда относился к выполнению возложенных на меня служебных обязанностей со всей добросовестностью и профессионализмом, и мое имя кое—что значило в австрийском Генштабе. С ведома австрийского правительства и в определенном смысле германских властей, вернее, ограниченного круга компетентных лиц с германской стороны, я занимался выполнением конфиденциальных поручений, лежащих вне сферы австрийских внутриполитических проблем. Специфика служебной деятельности обусловливала достаточно тесные контакты с вермахтом, итальянским и венгерским правительствами. Особо подчеркиваю, что круг моей компетенции всегда определялся властями и служебными инстанциями. Все это политика, за которую я не могу нести ответственность.
Доктор Заутер: Мне кажется, что вас подвела память — непосредственно перед вторжением вермахта в Австрию вы отправились в берлинский Генштаб, что вы категорически отрицаете, и подали рапорт о переводе в германскую армию. Тогда вы заполнили специальную анкету, в которой засвидетельствовали преданность рейху и лично Адольфу Гитлеру, а несколько позже вы принесли присягу «фюреру немецкого народа».
Лахузен: Я никогда не отрицал, что все происходило именно так, как вы говорите — это была общепринятая процедура в конкретной ситуации и при переводе на новое место службы.
Доктор Заутер: До этого вы утверждали, что не подавали никакого рапорта. Между тем, я располагаю информацией о том, что вы и сопровождавшие вас два или три офицера были первыми военнослужащими австрийской армии, которые выехали в Берлин и подали рапорт на имя начальника Генштаба сухопутных войск, генерал—оберста Людвига Бека, о переводе в вермахт.
Лахузен: Я был бы вам крайне признателен, если бы мы больше не возвращались к обсуждению этого вопроса, поскольку я уже дал исчерпывающие и однозначные объяснения по сути проблемы. Не было нужды хлопотать о моем трудоустройстве в вермахте потому, что к тому времени мое имя было достаточно широко известно в военных кругах. Я могу объяснить вам и причины столь поспешного выезда в Берлин. Я уже говорил, что по поручению командных инстанций австрийского разведуправления сотрудничал с разведслужбами разных стран и разрабатывал отдельные направления. В то время в сфере ближайших интересов Австрии находилась Чехословакия. В разработке чехословацкого направления и моем переводе в Управление Аусланд/Абвер/ОКВ был заинтересован и мой будущий шеф Канарис, знавший меня по предыдущей служебной деятельности в Австрии. Так что именно Канарис и Бек были инициаторами моего нового назначения.
Воздушная разведка
Эксперты Управления Аусланд/Абвер в числе первых осознали значимость технических методов разведки для ведения блицкрига — современной молниеносной войны. К 1939 г. абвер располагал самой мощной в мире системой воздушной разведки, во многом обеспечившей успехи вермахта в польской и французской кампаниях. Ни в одной стране мира самолеты—разведчики не имели такого первоклассного оснащения, так же как и ни одни ВВС не совершали такое количество разведывательных самолето—вылетов, как люфтваффе. Широкомасштабная воздушная разведка сопредельных стран была грубейшим нарушением нейтралитета, поэтому в число посвященных входила ограниченная группа высокопоставленных офицеров Генерального штаба и немецких разведведомств.
Полковник Эймен: Вам знакомо имя оберста Ровеля?
Лахузен: Да.
Полковник Эймен: Что вам известно о нем?
Лахузен: Ровель был офицером люфтваффе, оберстом люфтваффе.
Полковник Эймен: Известно ли вам что—нибудь об эскадрилье особого назначения люфтваффе, которой он командовал?
Лахузен: По приказу Управления Аусланд/Абвер эскадрилья «Ровель» выполняла полеты на сверхбольших высотах для аэрофотосъемки интересующих командование районов или стран.
Полковник Эймен: Присутствовали ли вы во время его докладов адмиралу Канарису в штаб—квартире?
Лахузен: Да, время от времени я при этом присутствовал.
Полковник Эймен: Не могли бы вы вспомнить, о чем конкретно сообщал Ровель во время этих докладов?
Лахузен: Ровель докладывал о результатах разведывательных полетов и демонстрировал аэрофотоснимки, если мне не изменяет память, с комментариями экспертов абвер–1, группы «Воздух».
Полковник Эймен: Вам известно, над какими районами совершались разведывательные полеты?
Лахузен: Это были аэрофотоснимки территорий Польши, потом Англии и Юго—Восточной Европы. Я не могу сейчас точно сказать, какие именно районы вызывали интерес командования. Я знаю только то, что эскадрилья дислоцировалась под Будапештом.
Полковник Эймен: Вы сами держали в руках какие—нибудь аэрофотоснимки?
Лахузен: Конечно.
Полковник Эймен: Не могли бы вы сообщить суду, когда, с вашей точки зрения, были осуществлены ранее упомянутые разведывательные полеты над Лондоном и Ленинградом?
Лахузен: Я не смогу назвать точные даты. Я вспоминаю только о состоявшемся в моем присутствии разговоре между Ровелем, Канарисом и Пикенброком — они обсуждали уже состоявшиеся разведывательные полеты и анализировали полученную информацию. Могу добавить, что самолеты—разведчики взлетали с аэродромов под Будапештом. Я был лично знаком с несколькими пилотами эскадрильи особого назначения и один раз совершил перелет из Будапешта в Берлин на их самолете.
Полковник Эймен: Назовите суду год или годы, когда эскадрилья «Ровель» совершала разведывательные полеты.
Лахузен: Эти полеты происходили в 1939 г. перед началом польской кампании.
Полковник Эймен: Были ли вы осведомлены о захватнических планах Третьего рейха как один из руководителей абвера?
Лахузен: Я был осведомлен в той мере, в какой эти планы касались деятельности Управления Аусланд/Абвер/ОКВ.
Полковник Эймен: Имели ли вы доступ к информации, получение которой было недоступно рядовым сотрудникам или армейским офицерам?
Лахузен: Да, естественно. Доступ к совершенно секретной информации был одной из привилегий моего служебного положения.
31 августа 1939 г. несколько переодетых в форму солдат польской армии немецких уголовников, которым было обещано досрочное освобождение, совершили нападение на радиостанцию в Глейвице на германо—польской границе. Глейвицкий инцидент стал поводом для вторжения вермахта в Польшу. Общее руководство операцией осуществлял шеф РСХА Рейнхард Гейдрих, а Управление Аусланд/Абвер принимало активное участие в подготовке акции на ее начальной стадии.