Расспрашивать Анна не стала.
Какая разница? Может, это подсобное помещение какое-то. Или погреб.
У пирамиды был нависающий карнизом зев-арка, в полукруге которого прятались дверь и два замурованных узких окошка…
В конце короткой аллеи нарисовался дом.
Он стоял торцом к тропе, поэтому Анна не сразу обнаружила подвох. Увидела, лишь когда дорожка обогнула длинное крыло и уткнулась в ступени главной лестницы.
Величественное здание в два этажа почти растеряло персикового цвета штукатурку. Там и тут на его элегантном фасаде проступали, как старые шрамы, белые пежины известняка.
Одно крыло, то самое, которое они втроем только что обошли, выглядело целым. От второго остались одни развалины. Груда камней, покрытых мхами, сквозь которые проросли молодые дубки.
Центральная часть, увенчанная широким крыльцом-террасой, пока стояла, но выглядела довольно безжизненно. В пустоте темных окон читалось смирение перед неизбежным разрушением.
Дом умирал.
Но все еще сопротивлялся.
В оставшемся живом… то есть жилом крыле теплилась надежда на возрождение. Стекла в окнах были целые, и красовались на обшарпанных подоконниках цветы.
— Добро пожаловать, госпожа. — Пожилая провожатая склонила голову.
Будто она виновата.
Мариса пораженно застыла, приложив к сердцу широкую ладонь.
— Как же так, Ирма? Я особняк еще целым ведь помню…
«Значит, ее зовут Ирма», — отметила для себя Анна.
Ирма потопала по земле кожаным башмаком.
Сказала:
— Шахты обрушаются. Те, что под деревню ушли.
Анна невольно глянула себе под ноги, будто прямо в тот миг должна была разверзнуться под ними жадная подземная бездна.
— Много ль народу на каменоломне сейчас работает? — спросила Мариса.
— Откуда ж многим взяться? Шесть дворов в деревне всего-то и осталось, — донесся печальный ответ. — Шесть семей. Работают в шахтах по очереди. По очереди в соседнее село на подработку ходят. Хорошо, что Орра есть. Она и ее звери — наше все.
Анна не стала расспрашивать у Ирмы про таинственную Орру, решив выяснить все у Марисы чуть позже.
Дубовые двери распахнулись, открывая взгляду разруху. Потолок центральной части обвалился и переломил хребет длинной галереи, тянущейся в оба крыла вдоль второго этажа.
В левое, уцелевшее, вела арка.
С невидимой пока кухни тянулся восхитительный аромат куриного бульона с базиликом.
Они прошли по длинному коридору.
Он был светел, чист и полон жизни. Отштукатуренные стены покрывала фисташковая краска, нанесенная разнотонными широкими полосами. Справа и слева висели картины: по большей части портреты каких-то людей.
Они чередовались с пейзажами. На некоторых узнавалось имение. Вот странная пирамида. Вот мост и дорога. Вот дом — еще целый: торжественный, новый, с крыльями, раскинутыми, будто для объятий…
Какой он был красивый когда-то.
Столовая находилась в конце крыла и имела отдельный выход в сад…
Туда, где некогда был сад.
Сейчас о его наличии напоминала лишь пара утонувших в траве каменных вазонов. Раньше тут имелась веранда. Теперь на ее существование намекали едва заметные остатки фундамента и деревянный лом под слоем вездесущего мха.
У стола, накрытого кораллового цвета скатертью, хлопотала молодая черноволосая девушка.
— Накорми госпожу, Джина, — скомандовала Ирма.
Девушка поклонилась, приветствуя хозяйку.
— Здравствуйте, госпожа. Добро пожаловать. Ужин готов. Изволите отведать?
— Да, спасибо. — Анна склонила голову в ответ.
Поймав удивленный взгляд Марисы, она сделала вид, что поправляет волосы.
Нет, не выйдет из нее знатной госпожи. Не привыкла она к тому, что ее все вокруг обслуживают и превозносят.
Придется что-то придумать…
Суп оказался даже вкуснее, чем представлялось из аромата. И чай, заваренный из трав — Анна четко определила лишь мяту, чабрец и эстрагон, — согрел не только тело, но как будто и душу.
— Отведайте пирожков, госпожа, — произнесла Ирма, подталкивая огромное блюдо пышущей жаром выпечки. — Дочка моя пекла. Она в деревне лучшая кухарка.
Анна взяла один пирог, откусила. И правда вкусно!
С яблоком и черноплодкою…
Глядя, как, вытянувшись по стойке смирно, ждут ее вердикта пожилая провожатая и ее усталая дочь, Анна не выдержала:
— Это нам, — сказала, отложив на тарелку три пирожка. — А остальное раздайте в деревне детям.
— Вам не понравилось? — побледнела Джина.
— Что ты! Очень понравилось, — успокоила девушку Анна. — Вкусно — пальчики оближешь. Пусть детишки тоже порадуются в честь моего приезда. — Она внимательно оглядела мать и дочь. — Вы, как я вижу, сильно устали? Идите домой, отдыхайте.
Женщины, пожилая и юная, переглянулись. После чего принялись уточнять:
— А как же госпожа будет мыться? А раздеваться? А волосы чесать?
— Я сама с этим справлюсь, — объявила Мариса.
Она уже привыкла к странностям госпожи и, по всей видимости, списывала все на потерянную память.
Когда старательные селянки ушли к себе, настало время объясниться.
Смирившись с тем, что быстро войти в роль герцогини-белоручки со своими привычками она вряд ли сможет, Анна придумала неплохую легенду, удобную и почти правдивую:
— Послушай, Мариса, — сказала она камеристке. — Мне нужно открыть тебе одну тайну.
— Какую? — живо заинтересовалась собеседница.
— Тебе, наверное, кажется, что я себя немного странно себя веду после того, как память потеряла?
— Да, — не стала отпираться камеристка. — Пожалуй что…
— Дело в том, что в последнее время мне снились сны, будто я — вовсе не я, а другая женщина. И живу не здесь, а в другом мире, совершенно отличном от этого… нашего, то есть. И теперь я все, как ты знаешь, забыла. Кроме этих снов.
Уф-ф… Анна выдохнула и с надеждой посмотрела на Марису. Поверит — не поверит? Совесть за обман почти не мучила, ведь по сути это не было таким уж страшным враньем. Былая жизнь на самом деле стала чем-то вроде сна.
Была ли она вообще?
Была…
Наверное.
Здесь, в новой, яркой, волшебной и молодой реальности драматичное прошлое совсем потеряло краски и размылось, обернувшись печальной серой грезой.
Мариса отхлебнула чаю. Глаза ее горели интересом.
— Расскажете, что там видели, госпожа? В ваших снах? Они, наверное, о-о-очень необычные!
И Анна рассказала.
Про город, полный самоходных повозок и спешащих по своим делам людей. Про многоэтажные многоквартирные дома. Про подземные норы метрополитенов. Про жизнь в трехкомнатной квартире без слуг.
— Как же господа и без слуг-то? — ахнула камеристка. — А ванну набрать? А камин растопить? А ужин подать? А лампы зажечь и потушить?
— Там в каждом доме… — Анна замялась, подбирая простые слова, чтобы описать привычные радости коммунального быта. Сыпать незнакомыми терминами она не хотела. Попыталась объяснить на пальцах. — Что-то вроде особой магии…
Камеристка все расспрашивала и расспрашивала. Анна рассказывала.
Под конец, когда за окнами повисла бархатная осенняя ночь, Мариса спохватилась:
— Что ж это я вас, госпожа, все болтовней своей беспокою? Спать давно пора. Путь выдался тяжелый. Пойдемте в ванную скорее, чтобы грязь дорожную смыть, и… — Она смущенно потупила взгляд. — Знаете что? Можно ли дать вам один совет?
Анна заинтересовалась:
— Конечно. Какой?
— Вы бы записали это все. Про чудеса и странности эти. А то сотрется из памяти и пропадет. Сны ведь имеют свойство постепенно забываться. Жалко будет. Может, что-то вроде дневника заведете? Вдруг это потерянную память восстановить поможет?
— Спасибо за совет. Я подумаю. — Анна вспомнила о том, что изначально планировала поменьше говорить и побольше слушать. Поэтому стала расспрашивать про Драконий дол и его жителей: — Кто такая Ирма? Почему она за все отвечает?
— Она староста в поселении и временная управляющая в имении. Раньше здесь был наемный управляющий, но потом уволился. Все уволились, когда разрушился мост и ваши родители перестали сюда даже изредка заезжать. Ходят слухи, что ваш папенька хотел Драконий дол продать за ненадобностью, но матушка ваша напомнила ему про один древний документ, в ее роду со времен прабабки хранящийся, который продажу запрещает. Совсем.
Анна заинтересовалась:
— Почему?
Мариса честно призналась:
— Того не ведаю…
Чуть позже, лежа в ванной, Анна обдумывала слова Марисы и никак не могла разобраться в своих чувствах к собственному прошлому. С одной стороны, оно несло боль последних минут жизни и ужас предательства. С другой, было в той жизни и много всего хорошего, чего не хотелось забывать.
Анна вплелась взглядом в синее кружево узоров на белом потолке. Нарисованные русалки и тритоны не могли подсказать решение.
Она вытянула искусственную ногу и положила на край. Не это ли настоящее чудо? Протез не нужно снимать. Можно мыться прямо с ним — и ничего. Она подвигала ступней, завороженно наблюдая, как повинуется мысленным импульсам блестящий шарнир.
Все-таки ей повезло с этим миром. Нужно наладить новую жизнь и прожить ее так, чтобы ни о чем не жалеть.
Анна повернулась к стене и улыбнулась собственному отражению.
Ванную с трех сторон окружали высокие зеркала. В них отражались закрытая дверь, кофейный столик рядом с диваном, шкаф с полотенцами, трюмо с десятком разноцветных баночек и пузырьков и большой камин, тепло которого напитывало все помещение ароматами экзотических масел и трав.
Пришла Мариса. Подала сначала полотенце, потом тяжеленный пушистый халат.
Отвела в спальню.
В мягком свете фонарей-ночников кровать под складками нависшего балдахина сама казалась пещерой.
В комнате было свежо.
За чуть приоткрытым окном ночь прорывалась переливчатым пением близкой реки. И шелестом листьев, уже местами подсохших и поэтому звонких…
Занавеска вдруг колыхнулась, и что-то заметалось в ней, путаясь в ткани.
— Ай! — Мариса схватила оставленное Анной полотенце и собралась шлепнуть им незваного гостя.
— Подожди.
Анна видела их прежде.
Летучих мышей.
Когда-то безумно давно, в походе, одна запуталась в волосах. Было нестрашно. Щекотно… И Лариса Чалова, жена председателя их турклуба, женщина совершенно бесстрашная, до безумия увлеченная природой, выпутывала рвущееся на свободу создание из Анниной шевелюры.
Та мышь была изжелта-серенькая, с белым брюшком, с прозрачными длинными ушками, с острой розовой мордочкой и смешными пальчиками-крючочками на пергаментных крыльях. Оказавшись в человеческих руках, она оскалила крошечные зубки и тут же была отпущена на свободу.
Лариса Чалова сказала, что это, должно быть, ночница…
Анна бережно освободила местную мышь из западни. Она тоже оказалась белобрюхой и длинноухенькой. Только была больше той, прежней.
Раза в три…
И эта мышь не сердилась. Она внимательно смотрела на Анну бусинками глаз, покорно ожидая, пока ее выпустят в окно.
— Ну и страшилище, — нахмурилась камеристка.
— Это ночница. Наверное… — повторила Анна слова Ларисы Чаловой. — Должно быть, прилетела из подземных гротов.
Мариса затворила оконную створу, защелкнула медный шпингалет.
— Вот так-то лучше. Ложитесь, госпожа, спать. Что-то мы засиделись совсем.
Часы в резной оправе пробили полночь.
В деревне залаяла собака, и в ответ ей со стороны берега прилетел надрывный жутковатый звук.
— Кто это? — спросила Анна.
— Гиены, — рассказала Мариса и успокоила: — Они ручные. Домашние. Их Орра держит.
— А кто такая Орра?
— Орчиха. Работает в каменоломне. Для их народа скалы и подземелья — дом родной.
Анна изумленно вскинула брови.
— Хочу с ней поскорее познакомиться. А где она живет?
— Ее дом стоит отдельно от деревни. Чуть дальше. У берега Резвянки, на тропе, что ведет к шахтам. — Мариса подошла к резному комоду на высоких медных ножках, достала из ящика мягкое ночное платье, подала. — Вам помочь переодеться?
— Спасибо. Справлюсь сама, — отказалась Анна.
Камеристка почему-то усомнилась:
— Точно?
Анна убедила ее:
— Да. Хочу чувствовать себя дееспособной, понимаешь? — Она красноречиво постучала костяшками пальцев по искусственной ноге. — Мне это нужно. Хочу заново в себя поверить и жить полной жизнью.
— Я понимаю, — закивала камеристка. Предположила робко: — Это другая женщина из снов так на вас повлияла?
— Почему ты так решила? — поинтересовалась Анна в свою очередь.
— Потому что… — Мариса помрачнела, потупила взгляд и видимо пожалела о сказанном. — В общем-то, неважно. Главное, что теперь вы столь жизнерадостны и бодры, что я больше не боюсь за вас…
— Больше не боишься? Как это понимать? — насторожилась Анна. Она легко справилась с ночнушкой и теперь по привычке подыскивала вешалку для халата. — Что не так? Расскажи мне, прошу.
— Ох, госпожа… — Камеристка забрала халат с тяжким вздохом. Направилась к встроенному в стену платяному шкафу с овальными зеркалами на створах и деревянной головой оленя по центру. Зашуршала там. Ее голос звучал приглушенно из одежных дебрей. Она не хотела поворачиваться и смотреть хозяйке в лицо. Но и молчать не могла. Говорила: — После того, как его сиятельство объявил, что вас высылает, вы плакали день и ночь. Вы страшные вещи говорили. Что убьете себя. Что не сможете жить с таким позором. Что калекой быть не хотите… — Она не выдержала и разрыдалась, уткнувшись лицом в еще влажную после ванной ткань. Запричитала: — Простите, госпожа… Простите…
— Мариса, ну что ты… — Анна растерялась. Поспешила к камеристке и обняла ее за плечи. Стала на ходу подбирать нужные слова. — Это я сгоряча тогда... От расстройства. Посмотри на меня. Я уже в порядке, видишь?
— Вижу, — шмыгнув носом, всхлипнула Мариса. Испуганно взглянула на залитую слезами одежду. — Ох, госпожа. Простите…
— Ничего страшного, — успокоила Анна, забирая несчастный халат. Ляпнула на автомате: — Я завтра постираю.
— Вы постираете? — Мариса округла глаза. — Сами, что ли?
— У нас слуг нет, — снова оконфузилась Анна, повторив любимую фразу своей матушки.
Мариса испугалась:
— А как же я? Вы меня прогоняете, что ли?
— Нет, что ты! Это просто поговорка такая. — Пояснение родилось само собой. — Из сна. Привязалась...
Надо меньше говорить.
А то все из-за стресса проклятого. Из-за рассеянности.
И старости. Ведь в душе она до сих пор парализованная старуха из двадцать первого века с плохой памятью и грузом предательства на душе.
Как ни крути.
Что ж…
Но не это расстраивало Анну и наводило на темные мысли. Другое. Пазл последних дней жизни прежней хозяйки тела складывался в пренеприятнейшую картинку. Никакой там, в пути, не приступ был, похоже…
Неужели прежняя Анна решилась на подобное?
Господи… Бедная… Бедная девочка!
Голос Марисы вырвал из капкана ужасных мыслей.
— У той женщины, из сна, наверное, все в жизни было легко и прекрасно? — предположила вдруг камеристка. — Наверное, у нее там хорошая жизнь, замечательная семья и верный муж. Так?
— Нет, — с горечью призналась Анна. — Муж поступил с ней так же, как герцог со мной. Выкинул больную за ненадобностью. — Она печально улыбнулась. Добавила, с теплом вспомнив родителей, подруг, племянников и племянниц, их детей, любимых собак и кошек, зачитанные до дыр книги, походы, поездки, работу, праздники, дачу, увлечения и все остальное. — Впрочем, в остальном жизнь у нее действительно отличная была. Ты права.
В тот же миг она почувствовала, как неподъемный груз вселенской усталости давит на плечи каменной плитой. Захотелось прекратить непростой разговор, уснуть и забыться.
Хотя бы просто лечь.
— День у вас трудный выдался, — поняла все без слов камеристка. — Ложитесь. А то я вас совсем заболтала.
Анна спросила с надеждой:
— Ты будешь рядом?
— В соседней комнате, — раздалось в ответ.
Она легла на кровать. Закуталась в тяжелое одеяло, пахнущее сухим ментоловым разнотравьем. Мелисса, мята, котовник… Всего и не разберешь. Закрыла глаза, окунаясь в баюкающие звуки дикой ночи.
Здесь не было места привычным городским шумам. Не гудели машины. Не играла музыка в ночных барах туристического центра. Не стрекотали у окраин стремительные поезда.
Тут все было иначе.
Резвился в кронах деревьев ветер. Совы звали кого-то во тьме, и, как нежная арфа, пела река.
Сон утопил в черном киселе небытия, а потом прорвался агонией чужой умирающей памяти. Анна увидела перед собой высокого мужчину с хищным орлиным носом и серебром первой седины в шоколадных кудрях.
— Ты мне больше не жена! — кричал он, и в уголках его рта собиралась пена. — Уходи прочь! Видеть тебя больше не желаю!
— Ты не можешь меня выгнать, Генрих, — сами собой шептали губы Анны. — Ведь я люблю тебя. Я твоя жена. Сам Его величество благословил нас Благодатью... Не прогоняй меня. Прошу!
— Не дави на жалость, Анна. — Мужчина брезгливо поморщился. — Мне не нужна увечная женщина в доме. Как я с тобой в свет выйду? Как станцую на балу? Как поеду на охоту? Надо мной все смеются. Одноногая жена — посмешище и позор!
— Но… — Несчастная герцогиня с трудом сдержала рыдания, рвущиеся из груди. — Но ведь мы же хотели держать все в тайне. И заказали у эльфов новую ногу, чтобы…
— Тайна раскрылась! Все! — Клочья пены с усов супруга отлетели и упали на подол длинного платья прежней Анны.
Она невпопад закончила начатую фразу:
— …чтобы ты меня не стеснялся. Чтобы все думали, что я такая же, как была… — Всхлипы рвали ее и без того нездоровое дыхание. — Но тайна раскрылась… — повторила она за мужем обреченно. Тут же спохватилась. Затараторила с надеждой: — Давай скажем, что все это дурные слухи. Сплетни. Болтовня. Я лучшее платье надену. Буду блистать. Никто не посмеет сказать, что твоя жена уродлива и недостойна тебя. Я не оступлюсь ни на одном вальсе. Никто не заметит…
— Твоей увечности не скрыть, как ни старайся. — Голос герцога лязгал сталью. Он нервно дернул верхней губой. С отвращением. — И дело не только в приемах и балах. Не только в разговорах за моей спиной, насмешках и сплетнях. Я не могу на тебя смотреть спокойно, Анна! Мне неприятно. Ложиться в постель… Тошно. Одноногая жена. Тьфу! Это просто отвратительно. Пойми же ты это наконец!
И Анна Сергеевна Орлова всей кожей ощутила ужас своей обреченной предшественницы.
Ее боль.
И отчаяние.
Спустя миг картинка сменилась новой. Прежняя Анна рыдала в спальне, повторяя, как мантру, что все еще может быть хорошо. Что муж передумает, отойдет, возродит в сердце давнюю страсть и всю ту нежность, что дарили они когда-то друг другу.
Бедняжка все вспоминала былые дни, все раскладывала их в памяти кадрами. Вот три года назад, когда герцог вернулся из военного похода весь израненный, она выхаживает его сама. Отсылает горничных и сиделок. Накладывает повязки, поит из ложки заживляющими отварами, по ночам не смыкает глаз…
Верная жена.
Хорошая жена…
Любимая!
И муж тогда казался благодарным. Он говорил: «Ты у меня лучшая. Я никогда тебя не брошу, не предам. Мое сокровище…»
Новая Анна ощутила, как душу стягивают черные щупальца томительной ярости. И легкие переполняются воздухом, как меха подземного горна, кормящие темный огонь, неукротимый и непобедимый.
Картинка опять сменилась.
Прежняя Анна вновь появилась, но пока что была весела и беззаботна. Цела. События происходили раньше жестокого герцогова предательства и болезненного разрыва.
Новая Анна скакала верхом на лошади по лиственному лесу. Где-то вдали, почти за гранью слышимости, пел охотничий рог. И гончие вторили ему. Замысловатые трели их голосов слышались то справа, то слева.
Молодая герцогиня ликовала, проносясь сквозь сети теней, рожденных хитрой игрой листьев и солнечного света.
Лошадь всхрапывала. Мотала головой.
Ей что-то не нравилось.
И Анна Сергеевна была с лошадью согласна. Она, глядя на происходящее с высоты сна, тоже ощущала стягивающую пространство тревогу.
Хотелось крикнуть прежней Анне: «Стой»… Как в фильме ужасов — не ходи туда!
Не ходи…
Тень, плотно сбитая, увесистая, налетела слева. Лошадь испуганно прянула в сторону, соскочила с дороги, вскинулась на дыбы, споткнулась о поваленный ствол и рухнула на валуны, покрытые обманчиво мягким мхом.
Прежняя Анна вылетела из седла и больше не встала.
Последним, что успела заметить беспомощно наблюдающая за происходящим Анна Сергеевна, стала подступающая к герцогине тень…
Она проснулась в холодном поту и закричала на весь дом. Ногу пронзила тупая боль, а душу — горькая и острая, как игла, безысходность.
Мариса первой прибежала на шум, растрепанная и перепуганная.
— Что случилось, госпожа? — выкрикнула она, свирепо озираясь по сторонам. В руке камеристки угрожающе кривилась каминная кочерга. — Кто посмел вас обидеть?
— Никто, — ответила Анна, едва справляясь с дыханием. Она прокашлялась, протерла ладонями глаза. — Просто сон страшный приснился… И я вспомнила ту охоту. И нашу с мужем ссору…
— Бедная моя госпожа. — Мариса захлопотала у кофейного столика. Налила в высокий стакан воды из графина. Подала. — Выпейте и успокойтесь. Обезболивающей травы заварить?
— Не нужно.
Анна прижала к груди ладонь. Полусон-полуявь никак не хотел отпускать. Ребра ходили ходуном. Сердце прыгало за ними, как пойманная птица. И черные щупальца, рожденные яростью, все тянулись… тянулись из несуществующей дали. Упрямо прошивали реальность, притягивая ее силой к больному небытию злого прошлого.
И все кругом беспокоило, нервировало.
Пугало.
Анна невольно глянула вверх. Под куполом балдахина собралась в густое облако непроглядная тьма. Она пульсировала и вздрагивала, будто живая.
Она была рождена той яростью из сна.
— Ох, госпожа… — Мариса тоже заметила изменения в спальне и чуть не выронила из рук графин. — Какая магия-то страшная…
— Это я сотворила? — поинтересовалась Анна неуверенно.
— Видать, само сотворилось из ваших чувств, — тихо предположила камеристка. — Такое бывает. Правда, редко очень. Но бывает. И даже у тех, кто без дара. Подобным образом обычно проклятья рождаются: вот разозлится человек или обидится так, что всякий контроль над чувством потеряет, тогда и сотворится прямо из мыслей его неукротимых некая опасная штука… Только проклятье на кого-то сразу цепляется, а это… — Она опасливо вгляделась в кусок ожившего мрака. — Это будто само собой существует и никого не трогает… Но вы лучше в гостиную на диван перелягте. От греха. Я сейчас быстренько перестелю.
Анна пробуравила тьму взглядом.
Нестрашная все-таки. Какая-то родная. Своя.
— Не перестилай, — попросила Марису. — Я тут останусь. Так надо.
— Тогда кричите, если что, — посоветовала камеристка. — Я стрелой примчусь.
— Я знаю.
Когда взволнованная Мариса ушла к себе, Анна легла на спину. Уставилась в центр подрагивающего мрака. Стоило повести взглядом слева направо, и темные волны покорно повторили движение. Когда зрачки Анны описали круг, тьма тоже закрутилась водоворотом и какое-то время продолжала вращаться, словно заведенная.
Игра с неизвестностью моментально вымотала, и Анна не заметила, как уснула. Больше ее не тревожили ни чужие воспоминания, ни ночные кошмары.
Пробудилась она рано.
За окном горела румяная заря. Солнце, почти дозревшее, обливало сдобным золотом сонные гребни лесов.
В столовой тихо говорили Мариса и, кажется, Ирма…
Да. Точно, Ирма.
Анна встала легко, лишь на миг удивившись странному чувству в правой ноге. Будто онемела вся. Затекла.
Ах, так ее же нету… Точно! Забыла с непривычки после сна.
Первая ночь в новом мире все-таки.
Она накинула поверх ночнушки халат, собрала в быстрый узел растрепавшиеся за ночь волосы. Длинные такие… Их бы обрезать. Интересно, тут носят короткие прически? Хотя бы каре?
Поправив выпавшую прядь, посмотрела на себя в овальное зеркало платяного шкафа. Коснулась отражения. На всякий случай.
Сказка продолжается?
В столовой уже было накрыто. Дышала жаром овсяная каша в перламутровом с синей каймой фарфоре. Пах сиренью крепкий чай, сдобренный сахаром и молоком. Лежали во фруктовнице спелые яблоки и сливы.
Анна почувствовала себя неловко.
В прошлой жизни для нее обычно никто не готовил завтраков. Все она делала сама. Для себя и для Ивана…
Взглянув на застывших у стола женщин и одинокую тарелку, она предложила:
— Присаживайтесь. Позавтракаем вместе. Берите тарелки, а то тут всего одна…
Ирма застыла столбом, не понимая, шутит госпожа или нет. Мариса же все поняла и подыграла Анне.
— Садись скорее. — Она пододвинула пожилой управляющей стул перед тем, как убежать за дополнительными тарелками. — Просто госпожа не любит завтракать одна. Ей так проще. Ну ты понимаешь… — крикнула из кухни.
Судя по выражению лица, Ирма не понимала, что происходит. Но и не спорила.
Анна похвалила угощение и собралась отдать яблоки деревенским детишкам.
— Да много у нас их в этом году, — успокоила ее Ирма. — Оставьте, госпожа. Спасибо за доброту, госпожа. И позвольте, я уже пойду…
— Конечно, — кивнула Анна.
— Там Орра вас ждет. Вы же хотели познакомиться? — напомнила Ирма перед уходом. — Я Джину пришлю, чтобы проводила.
Попросив Марису подыскать в гардеробе что-нибудь удобное, простое и немаркое, Анна быстро сполоснула посуду, пока камеристка не видит. Взваливать дополнительную работу на и так загруженных женщин было стыдно.
Она думала, что Мариса не заметит, но та заметила. Покачала головой.
— Что же вы сами-то? Ладно я… Но что другие скажут, если увидят?
— Да всего-то пару тарелок помыла, — шепотом возмутилась Анна.
Что она делает? Оправдывается, как школьница, перед служанкой? От этой мысли стало весело, и Анна рассмеялась так беззаботно, как не смеялась уже давно.
Очень давно…
— Ну раз мытье посуды делает вас такой счастливой, — заулыбалась Мариса, — можете хоть все тут перемыть. Я не возражаю. Для душевного здоровья же!
Переодевшись в охотничий костюм — длинную тунику с разрезами на бедрах и узкие, легко тянущиеся штаны, Анна сразу почувствовала себя увереннее. Высокие сапоги-ботфорты скрыли увечную ногу. Плоские подошвы позволили уверенно стоять на земле.
Тяжелую теплую шаль на плечи — и Анна готова.
Джина пришла по распоряжению Ирмы, чтобы сопровождать госпожу в путешествиях по имению и показывать дорогу, куда попросят.
Хотя холодное дыхание грядущей зимы и проскальзывало, утро выдалось теплым. В его лучах даже покореженный дом не выглядел грустно, как вчера вечером. Живое крыло поблескивало окнами и пестрело цветами. Вокруг нашлись клумбы, полные хризантем, астр и георгинов. Их лепестки пылали, напитанные осенним огнем.
Белки, как искры костра, метались по окрестным деревьям, ожидая угощения.
Мариса прихватила с кухни лесных орехов и бросила в траву.
— Пойдемте, госпожа. Туда… — поторопила Джина.
Она провела Анну мимо надломленной скамейки и пары высоких раковин-вазонов, увитых мраморным виноградом, местами облупившимся.
За строем лип вздымалось на гребне обрыва круглое сооружение с широкой лестницей, крышей-куполом и балконом по периметру.
— Что это? — спросила Анна.
— Родовая усыпальница, — ответила камеристка.
Анна насторожилась:
— Склеп?
— Вашей прабабки, — принялась разъяснять Джина. — Там больше никого из родни вашей нет. Да и прабабкин саркофаг вроде как пустой стоит… Никто не проверял, но ходят такие слухи.
— Куда же она делась? — Анна внимательно осмотрела сооружение.
— Того не ведаю, — развела руками провожатая. — Давно ведь дело было…
За усыпальницей начинался пологий склон. Он уходил к ручью на дне балки, столь густо заросшей молодой порослью осины, ореха и ольхи, что резвую воду было только слышно.
Не видно.
Дом Орры стоял на самом краю. Упирался сваями в поросшие травой камни. Зависал над зеленой звенящей бездной. От него вдоль берега ручья шла узкая сырая тропка.
Гостий никто не встречал.
— Орра точно дома? — уточнила Анна, на что Джина ответила ей:
— Да. — И добавила тут же: — Вы только не пугайтесь их.
Два крупных зверя выбрались из-за приоткрытой двери домика и с громким улюлюканьем помчались навстречу. Их рыжие пятнистые шкуры дополняли картину палящей осени.
Опавшая листва разлеталась из-под мощных лап.
Подбежав к Анне, Марисе и Джине, звери загоготали, захрюкали на разные лады и принялись с интересом обнюхивать пришедших.
Обе зверюги оказались огромными, как пони. Их спины были широкими, будто кресла, а пасти казались бездонными колодцами.
Гиены…
Анна никогда не видела их прежде вживую. Только в передачах про природу Африки. Там эти звери выглядели не столь внушительно.
Анне гиены нравились, пусть многие и считали их существами неприятными. На полке с самого детства стояла любимая книга Джейн Гудолл. Бочка, Кровавая Мэри, Миссис Браун… Имена любимиц великой исследовательницы до сих пор сидели в памяти. Гудолл писала о гиенах с уважением и безграничной любовью, рассказывала о том, какие они успешные охотницы, заботливые матери и верные подруги… А в одной из познавательных передач показывали город в Эфиопии, где гиены и люди живут бок о бок. Хищники ходят по улицам, кормятся у мясных лавок отходами и никого не трогают.
Удивительное дело.
Одна из прибежавших гиен дружелюбно потерлась об Аннину искусственную ногу и смешно закрутила толстым кургузым задом. Анна почесала ее, как чесала в прошлой жизни знакомых собак и кошек. Подействовало. Неугомонная животина вся извертелась от радости, стала подставляться то грудью, то мордой, то шеей, неохватной, как столетнее древо.
— Ты добрая, да? — похвалила ее Анна.
Вторая гиена взвыла бензопилой и принялась оттеснять первую, чтобы получить свою порцию почесушек.
— Аша! Бонту! Хватит! — грозно выкрикнул кто-то.
Гиены послушно отбежали в сторону и сели, выжидающе глядя на крыльцо.
Из дома вышла зеленокожая женщина, высокая и мускулистая. На ней была кожаная жилетка без рукавов и широкие холщовые штаны, заправленные в рабочие ботинки. В трещины на обуви, обитой по краю металлом, въелась белая пыль.
— Я Орра, — представилась великанша. — Вы хотели меня видеть, госпожа?
— Да. Рада познакомиться, — произнесла Анна. — Я о тебе наслышана.
Орчиха улыбнулась, обнажив длинные нижние клыки.
— И что говорят?
— Что работаешь хорошо и подземелье знаешь, как свои пять пальцев.
— Знаю, — подтвердила Орра.
Анна попросила:
— Покажешь мне каменоломню?
— Отчего не показать? Идите за мной. — Орчиха кивнула на блестящую тропу, завивающуюся в мареве молодого подлеска. — Шагайте осторожно. Это скользкий путь.
Они углубились в наполненную тенями влажную полутьму леса. Тропа тянулась по краю обрыва, узкая, в один шаг. Корни змеями ложились под ноги. На дне балки наконец-то показался стремительный, увитый кудрями порогов ручей.
Вскоре путь вывел к реке. Ручей умчался на простор большой воды с веселым звоном. Крутой скалистый берег оперился густой травой и стал еще выше.
Анна застыла, пораженная пейзажем.
Река Великая несла свои воды с северо-запада на юго-восток. Ветер разметал по волнам белые барашки пены. Вода была темна, и беззаботное бирюзовое небо преображалось в отражении, становясь свинцовым, грозовым.
Как ни странно, Анну не пугали ни гиены, ни клыкастая хмурая орчиха, ни опасная тропа, слети с которой вниз — и костей не соберешь. Дивная земля, раскинувшаяся вокруг, восхищала и порождала в душе почти детское ликование.
Как давно Анна не радовалась утру. Не шла вперед в ожидании приключений и чудес. После инсульта она вообще не думала про будущее. Оно стерлось, исчезло, обратившись тоскливым серым туманом. Ожиданием чего-то плохого, о чем не хотелось думать…
— Это единственный путь? — поинтересовалась Анна, с трудом удерживая равновесие на скошенном склоне.
Наклон тропы вынуждал хвататься за гриву растущей по правую руку травы, чтобы не скатиться под берег.
— Единственный, — подтвердила Орра.
В отличие от остальных, орчиха шагала вперед уверенно, как по удобному тротуару. Ее гиены разделились. Одна рысила впереди, вторая замыкала шествие.
— Как же тут лошади проходят? — поразилась Анна.
— Наши — никак, — донеслось в ответ. — Груз возят они. — Орра указала на своих зубастых питомцев. — Пещерные гиены. Спины у них крепкие, лапы устойчивые, характер покладистый. Так и живем.
— Не представляла, что они могут возить грузы.
— Они многое могут, — усмехнулась Орра. — Они очень умные, сильные и смелые.
Услышав похвалу, гиены радостно загудели и заухали, закивали лобастыми головами.
— Здесь добывают только известняк? — продолжила Анна свои расспросы.
— Раньше, когда вода стояла ниже и под склоном была дорога, обходились им. Подводы приезжали даже из Норвина. Брали крупные камни для дворцов и общественных зданий. А теперь… — Тропа привела на круглую полянку, отгороженную от бездны под обрывом парой корявых сосен. Напротив виднелся низкий, заросший травой вход под землю. Орра загадочно прищурила темно-карие с красными отблесками глаза. — Теперь, чтобы прокормиться, приходится искать что-то особенное. — Спросила, кивая на вход: — Желаете взглянуть, госпожа?
Анна не успела ответить. За спиной послышался шум. Дробный топот сотряс почву, и гиены предостерегающе заквохтали.
— Ты же говорила, что лошади тут не проходят? — непонимающе уточнила Анна.
— Так то обычные, — отозвалась орчиха. — Эльфийским все нипочем. — Она вгляделась в летящие по краю обрыва светлые силуэты, разочарованно покачала головой. — И чего им дома не сидится? Одни проблемы от них…
Анна напряглась. Предыдущая встреча с эльфами ей не понравилась.
Совершенно.