Я твердо стою на том, что проблемы можно решить только конституционным способом. В этом слабость, но в этом же и сила. Сила потому, что общество, человек, получив свободу, получили возможность реализовать свои демократические права и этим дорожат. А слабость потому, что когда этими правами злоупотребляют, очень трудно прибегнуть к насилию, даже если оно законно и оправданно. В этом специфика процесса перестройки в целом. Дело не в полномочиях Президента, а в морально-политической установке. Ведь в нашей стране все всегда решалось в конце концов насилием. Политическая культура была такова: если ты мой противник, а я у власти, ты должен как минимум сидеть в тюрьме. А теперь мы признали законность плюрализма и в экономике, и в политике, во всей общественной жизни. Но это все должно еще состояться и рождается в муках. Поэтому требуется огромный запас веры, убежденности, чтобы не сорваться с рельсов. В этом — главная трудность и главная сейчас задача.
Неизбежны маневры политического и экономического характера. Но они не меняют ни цели, ни установку на конституционные средства ее достижения. И никакое давление — ни справа, ни слева — не заставит от этого отойти.
Продираясь все эти годы сквозь джунгли, выросшие давно, а теперь еще оплетенные молодыми побегами, среди опасностей со всех сторон, предпринимая неимоверные усилия, чтобы удержать в мирном русле новую революцию в стране, привыкшей к насилию и произволу, мы нашли наконец целостную концепцию движения вперед. Суть ее — в триаде взаимосвязанных основных направлений, которые только и могут привести к целям перестройки. Это:
— реформирование государства;
— реформирование экономики;
— выход страны на мировой рынок и через него и политику нового мышления — в общее русло мировой цивилизации.
После этих предварительных замечаний перехожу к теме, обозначенной вначале.
Итак — почему была нужна перестройка? Можно ли было без нее обойтись или отложить сейчас? Большинство вроде теперь считает, что обратно не вернешься. Но большинство же и не приемлет метода преодоления командно-административной системы, который, казалось бы, вот он, проверенный на Западе, — сплошная капитализация экономики. Но как идти дальше, какие должны быть конкретные формы и методы, адекватные замыслу перестройки, направлениям упомянутой триады?
Страна накануне обретения новой формы своего существования — и как государство, и как общество. Политическая реформа привела к тому, что государство не только стало другим, но и сменит название. Общество стремительно деидеологизируется. Монопольное доминирование одной партии заменяется плюрализмом. Гласность, свобода слова уже стали неотъемлемой характерной чертой общественной жизни.
Экономическая реформа сделала необратимым переход к рынку на основе многообразия форм собственности. Обе реформы открыли стране двери к вхождению по «общим правилам игры» в мировую хозяйственную систему.
Новое мышление содействовало таким переменам в международной ситуации, что стало возможным, по крайней мере на главных направлениях безопасности, проводить единую, в полном смысле мировую политику. Об угрозе мировой войны редко кто вспоминает.
Вот самые главные и самые очевидные, исторического масштаба перемены за шесть лет перестройки.
Хорошо это или плохо?
При всем многообразии оценок, в большинстве своем критических, а то и просто ругательных, в огромной массе мыслей и настроений, которые перестройка вызвала у нас и во всем мире, можно вычленить главный вопрос, на который все хотят получить ответ: перестройка — это революционный прорыв к естественным условиям развития великой страны или это — катастрофа для нее, конец ее истории как таковой?
Никакие оценки нельзя рассматривать вне конкретного времени. Они появлялись в реальном процессе преобразований перестройки, были реакцией на те или иные повороты, на определенные действия органов власти.
Исходной позицией в замысле перестройки было глубокое убеждение, что дальше так жить нельзя. Об этом мне приходилось неоднократно говорить. Я не собираюсь здесь повторяться. Никогда и ни разу я не пожалел о том, что стал инициатором крутого поворота в жизни страны. То, что в свете гласности вскрылось о нашем прошлом, подтвердило неумолимо и жестоко, что система, созданная по правилам тирании и тоталитаризма, нетерпима далее не только с моральной точки зрения, но и с точки зрения коренных экономических и социальных интересов страны. Она уже завела ее в тупик, уже поставила на край пропасти и держалась на насилии, лжи, страхе, социальной апатии, а также с помощью искусственных вливаний, растранжиривая ресурсы, обескровливая потенциал на будущее. Сохрани мы ее еще на несколько лет, можно было бы с полным основанием говорить о конце истории для нашего великого государства.
Еще на рубеже 70—80-х годов мы почувствовали, что экономика сдает, начинает буксовать. Был подорван интерес человека трудиться высокопроизводительно. Экономика отторгала научно-технический прогресс. Страна оказалась в состоянии прогрессирующей депрессии.
Сталинская тоталитарно-бюрократическая система позволяла путем концентрации сил, и ресурсов огромной страны добиться на определенном этапе крупных результатов. Но чрезвычайные усилия шаг за шагом подтачивали здоровье общества. После Сталина в основе власти и управления оставалась все та же созданная при нем административно-командная система, опирающаяся на абсолютное господство государственной собственности. Это был, по сути дела, постсталинизм.
Прежняя теоретическая и практическая модель социализма, которая в течение многих десятилетий навязывалась стране, оказалась несостоятельной. Тяжелый кризис, в который мы уже вползли, был не кризисом каких-то отдельных частей общественного организма, а самой модели казарменного коммунизма.
Перестройка, таким образом, была жизненно необходимой, иного способа вырваться из заколдованного круга, в который попала страна, не существовало.
Приступая к реформам, мы хорошо отдавали себе отчет, что невозможно обойтись отдельными усовершенствованиями, нужна именно еще одна, говоря словами Ленина, перемена всей нашей точки зрения на социализм. Но крайне трудно давался каждый шаг в силу того, что и в партии, и в обществе за многие десятилетия укоренились идеологические стереотипы. Заболевание общества оказалось намного серьезней, чем можно было предположить вначале.
Меня недавно спросили: если бы можно было возвратиться в весну 1985 года, что бы я захотел сделать по-иному? Я ответил, что без колебаний пошел бы тем же путем. Тогда уже был убежден, что преобразования жизненно необходимы. И чем дальше мы узнавали, в каком действительно положении находится страна, тем больше убеждались, что их надо было начинать лет 10 назад, а то и 20, если не раньше. Сохранил бы я и основные звенья концепции перестройки, основные принципы и цели политики. Их конкретное выражение менялось в ходе реального политического процесса, в борьбе, в том числе с самими собой, с прошлым внутри себя, которое цепко держит еще всех нас: одних больше, других меньше.
В самой общей форме цели перестройки — это свобода экономическая, свобода политическая, выход из изоляции, включение страны в общий поток цивилизации. А основной принцип, если брать его философский план, — неприемлемость каких-либо искусственных схем, которые вновь, пусть с благими намерениями, можно было бы навязывать обществу, осчастливить его „сверху". Установка на то, чтобы раскрепостить живые силы самого народа, дать людям возможность в свободном движении самим строить свое благополучие — каждому в отдельности и всем вместе — и мостить дорогу к своему будущему не на основе догм, а руководствуясь простыми общечеловеческими ценностями, выработанными веками мирового прогресса.
Конечно, не сразу мы поняли, как далеко придется пойти, какие глубокие перемены потребуются. Отсюда и просчеты: где-то не обеспечили синхронизацию в принятии решений, где-то запаздывали, где-то поспешили, не додумав все, порушили старые формы и структуры, не создав новых механизмов. Иногда непозволительно оглядывались на тех, кто вроде бы призывал к разумной сдержанности и осторожности, а на самом деле тянул назад, тормозил движение.
Все это так. Но нужно было практически втянуться в новое дело, набраться опыта, углубиться в познание общества, каким оно оказалось за 70 лет чрезвычайного режима и изоляции от мира, и научиться учитывать всю его специфику. Только тогда пришли к окончательному убеждению, что перестройку нельзя мерить привычными понятиями, вершить ее по принципам господствовавшей идеологии. В конце концов поняли мы и то, что перестройка не состоится в рамках старой системы, как бы мы ее ни обновляли и ни улучшали. Нужна замена самой системы, смена экономических и политических форм жизни, реформирование всего многонационального государства, то есть по всем параметрам — настоящая революция, которая подготовлена всем нашим собственным прошлым и общемировым прогрессом.
Первые выстрелы по перестройке прозвучали со стороны «догматиков наоборот», которые заявили, что не было плана, не было концепции, что пустились в путь, не зная, куда он ведет. Не буду ни здесь, ни потом называть фамилий, потому что многие затем не раз меняли свои взгляды, во всяком случае — публично объявленные позиции.
Я всегда считал, что критика такого рода — либо демагогия, либо недомыслие, примитивизм мышления, заложенный в головы сталинистским по сути, интеллектуальным воспитанием.
Тот, кто требует сначала все расписать по пунктам, что и как делать, заранее предсказать все последствия каждого конкретного шага преобразований, тот по сути — противник реформирования общества, противник политики перестройки. Ибо такого расписания никто, кроме шарлатанов, не даст, никакая академия. Ответ должно дать общество. Подойдя к стадии глубоких перемен, оно «свою песню складывает», используя опыт других, но всегда — в собственном реальном контексте — с учетом традиции, достигнутого уровня развития, не только экономического, социального, научно-технического, но и культурного — в смысле общей культуры и культуры политической.
Другой фронт критики открыли те, кто испугался новизны и заявил, что вообще ничего существенного не надо было предпринимать: жили же и прожили бы и так, авось — не пропали бы. Им возражали: начинать надо было и начали в общем правильно, но потом свернули с марксистско-ленинского пути. Дальше — больше. Из этого же лагеря вскоре раздались крики о предательстве социализма, о том, что перестройка специально была задумана, чтобы покончить с социалистическим обществом, а заодно и с ленинизмом.
В последнее время докатились до последней степени оголтелости. Как в свое время Ленина объявили немецким шпионом, совершившим переворот по указке германской разведки (этот бред реанимируют), так теперь желтая наша пресса «вычисляет» среди инициаторов перестройки агентов империализма, выполняющих замыслы западных спецслужб.
А рядом с этим — как и в отношении 1917 года — запущена «версия» о перестройке как жидомасонском заговоре. Но это все уже — по части политической шизофрении.
Если же вернуться к тем, кто в партии и за ее пределами считает, что перестройка означает измену делу социализма, то это говорит лишь о далеко не изжитом наследии постсталинизма, о неосталинизме как реальности сегодняшнего дня, о грузе оставшихся от прошлого проблем, о том, что революция в умах идет очень трудно и что это — длительный процесс.
Мы действуем в конкретной исторической ситуации, конкретной социально-экономической обстановке и должны считаться с реальностями, говорить языком правды, а не заученными формулами, заимствованными из ушедшей эпохи. Никакая теоретическая по форме мысль не стоит этого названия, если она не опирается на политический анализ действительности. А это прежде всего предполагает огромный интеллектуальный труд, переосмысление всего прошлого, да и всей нынешней нашей деятельности. Наши прогнозы должны опираться на реальности, а не на модели и схемы, абстрактно разработанные пусть даже в самых лучших институтах. И если мы не перестанем молиться — я уже говорил об этом однажды — на основоположников и если мы по-прежнему будем искать истину в конфронтации с зарубежной демократической мыслью, мы лишим себя возможности отстаивать социалистический выбор на современном уровне.
Наша теоретическая мысль сильно отстала в осознании и отечественных, и особенно мировых процессов. Схемы прошлого, укоренившиеся предрассудки довлеют над сознанием, мешают понять смысл происходящих изменений. Но оберегая догматы марксизма-ленинизма, не корректируя кардинальным образом его теоретические положения достижениями бурно развивающейся науки, не обогащая теорию всем опытом XX века, мы обречем себя на серьезные ошибки в политике. И можем опять завести страну в такие дебри, что не только удивим, но и вновь оттолкнем от себя весь мир.
Именно с учетом этого готовился проект новой Программы партии, который опубликован и вокруг которого надо собирать все здоровые социальные силы, стремящиеся к успеху перестройки.
Перестройку с самого начала поддержала значительная часть интеллигенции. В обстановке свободы и гласности, как уже бывало на крутых поворотах нашей истории, она быстро стала делиться на враждующие группировки, многие из которых вскоре оказались в оппозиции, потому что… руководство страны поступало не так, как требовала та или иная фракция интеллигенции.
Ультрарадикалы среди них, запамятовав, откуда все пошло и благодаря кому, поправ печальные опыты прошлого, потребовали крушить все «до основанья, а затем…». Осудив и прокляв большевиков, они, по сути, восприняли их методологию действий.
Разлад и нетерпимость в интеллигентской среде, которые выплескиваются на общество через массу старых и новых средств информации, отражают, часто в искаженном, окрашенном истерикой и паникой виде, реальности общества, которое переживает, я бы сказал, даже не смутное, а смутнейшее время.
В чем только не ищут выхода? И в восстановлении полностью порядков, существовавших при царе, включая монархию. И в возрождении духовности только на один манер — через отождествление ее с религиозностью и передачу церкви монополии на общественную и личную нравственность. И в насаждении капиталистических порядков, что называется, «в чистом виде», не ведая или не считая нужным знать, что повальное превращение большей части собственности в частную означало бы создание ситуации первоначального накопления и раннекапиталистического развития, где каждый за себя, где человек человеку волк и всякий, от кого отвернется удача, пусть выкарабкивается как может.
Иронизируют по поводу социалистического выбора, не видя того, что отторжение социализма в массовом сознании произошло потому, что социализм предстал в образе сталинизма. Не хотят даже задуматься над тем, что право на существование социалистической идеи — в самой объективной логике человеческой истории. Это признают даже антикоммунистические авторитеты — крупные ученые, известные философы. Я убежден, что дискредитация социализма в глазах масс — явление преходящее. Стремление людей к социальной справедливости, свободе и демократии неистребимо. Это, можно сказать, глобальный процесс — в русле общего развития цивилизации. Следующее поколение наверняка вернется к этой великой идее.
Ищут спасения в покаянии — через отрицание всего того, что было после Октября. К этой мирной, почти религиозной установке примыкают буйные ниспровергатели. Эти не останавливаются перед варварскими средствами уничтожения памяти и символов веры целых поколений советских людей, которые жили, боролись, шли на жертвы ради большой идеи и неповинны в том, что их преданность идеалам революции и социализма была использована против них самих, и все обернулось бедой.
В обществе, и в особенности среди части коммунистов при должностях, довольно распространено мнение, что в общем-то правильно, что решили все-таки покончить со сталинским наследием и его продолжением в виде брежневского фарса. Но вот… если бы не ошибки по ходу дела и если бы не менять старые, испытанные рычаги власти и не трогать тех, у кого они в руках. В этой среде крупнейшей политической ошибкой числится XIX партконференция. С нее, мол, и начался развал партии и государства. И «перестройка не состоялась», не достигнув первоначально поставленной цели, и «нужно повернуть назад».
Да, ностальгия по старому не уходит от многих партийных работников. Один мой умный испанский собеседник сказал однажды: если партия или какая-то ее часть дорожит больше всего «знаком качества своего прошлого», то она теряет почву легитимности в демократической стране. Напомню еще раз сказанное мной три года назад: «Всем нам, всей партии нужно учиться работать в условиях нарастающей демократии». Судя по всему, это предупреждение не было принято всерьез. Партия отстала от демократического процесса общества. И на этой почве в ней развился комплекс неполноценности, который многих сбрасывает в ряды оппозиции.
Демократия развертывается во всю ширь, хотя формы ее не окрепли. Общество живет по-иному. На политическую арену вышло много новых сил, ищущих, ошибающихся, но желающих стране добра. Но выступили и набирают известность также воинствующие деструктивные силы, откровенно реакционные и антикоммунистические.
Все это совершенно изменило политический климат в стране, где должен править закон и только закон, исключающий предпочтение и привилегии. В равноправном соперничестве надо завоевывать людей на сторону общенациональных идей, во имя общих интересов.
Доказывать свою правоту, консолидировать общество — только в рамках закона, мирными демократическими методами. И только так, опираясь на здравомыслящее большинство, можно отвергнуть и обуздать притязания всякого рода националистических, шовинистических, авантюристических и им подобных элементов. Не позволить им прорваться к власти, используя кризисную ситуацию. Иначе — беда.
Да, эти силы хотят выбить руководство страны из колеи. И когда им не удается добиться своего через конституционные формы, действуют через толпу, охлократию, путем подстрекательства, спекуляций на трудностях. Такое явление наблюдается в последнее время и в партийной среде. Это — путь к переводу партии на противоположную от перестройки сторону. А для коммунистов, если они хотят остаться влиятельной политической силой социалистического выбора, нет альтернативы, как искать ответы на путях продолжения и развития реформ, призванных радикально обновить общество, модернизировать его. И нет другого способа выхода из кризиса, как объединение всех патриотических сил, всех демократических движений во имя решения общенациональных задач. И ради этого идти на сотрудничество и где надо — на компромисс с другими политическими силами.
Введение же чрезвычайного положения, в котором видят выход из кризиса даже некоторые сторонники перестройки, не говоря уже о тех, кто исповедует идеологию диктатуры, это — гибельный путь, путь к гражданской войне. И откровенно говоря, за призывами к чрезвычайному положению нетрудно подчас разглядеть поиск средства вернуться к политической системе, существовавшей в доперестроечный период.
В этом ряду критиков и оппозиционеров находятся и коммунистические фундаменталисты, неспособные вырваться из круга догматических представлений. Вопреки теперь уже всем известным фактам, вопреки сложившемуся общественному мнению, они не хотят признать, какую чудовищную цену пришлось уплатить за доктринерство, безграничную веру в идеологические постулаты и мифы. Требуют сделать партию вновь становым хребтом государства и управляющей всеми делами общества, командной силой. Реформу политической системы они объявляют антинародной политической диверсией, демократизацию экономики клеймят как возврат к дореволюционным порядкам. Характерны и лозунги борьбы — против оппортунистов, ревизионистов, неоменьшевиков, национал-коммунистов, социал-предателей.