Громыхнуло близко и сильно. Оконные стёкла отозвались звонким дребезжанием.
– Ну, батюшка, пошёмал я домой.
– Фёдор, пережди грозу.
– И, милой, чего от написанного бегать. Бывай.
Алкоголь слегка притупил бдительность хаоса. Появились видения. Пришла Лиза с заплаканным лицом и укором в глазах, привела с собой Лазареву в ореоле двусмысленности. Я видел офис и наших модных хлопотуний с шоколадными пальчиками; в дверь вошёл директор и мина нерешённой проблемы на его лице. Как из небытия вынырнул навязчивый Коцак, но тут же растаял, уступив место стоически печальному Зоту. Мне хотелось поговорить с Андреем, спросить о Диане. Он же прятал лицо, отворачивался, судорожно одёргивал края тельняшки. Полыхнул красный платок и всё рассыпалось…
Проснулся я ещё до восхода солнца, не имея сил оторвать голову от подушки. Стоячий воздух вместе с органическим порханием пыли, пахшей чем-то глубоко вчерашним, мутил дыхание. Хотелось пить. Мерещилось прохладное солёное море, готовое вылечить меня одним мановением волны. Голова болела также пронзительно и дико как в дни отвязного студенчества. Мысленно преодолев физическую слабость, я резко поднялся. На мгновение захотелось умереть, спрыгнуть с рвотных качелей, исчезнуть … А надо было (откуда я это так верно знал?) покориться жизни. Окроплённый колодезной водой, я вышел на улицу.
Одевшийся в зелень останок тополя поблёскивал влажной корой, играя вольными отражениями с белёсым росяным покровом. Бледнела луна, а на востоке небо исполнилось ясностью близкого восхода. За кособокой, висящей на рыжих петлях, штакетной изгородью притаились тихие джунгли сада. Дёрнув ржавый крючок, я ступил за ограду. С минуты на минуту должно было показаться солнце и природа, как опытный капельмейстер не давала оркестру зазвучать раньше времени.
Но сроки вышли … На шевелюры яблонь и рябин, на кровлю дома, на сонный облачный барашек, на все видимые и невидимые глазу земные вершины, как обещало, не обманывая, плеснуло жаркой слепящей глаза охрой. И в продолжение, соблюдая высоту звучания и предустановленную последовательность партитуры, с южного конца Т. проголосил кочет. Его продублировали петухи соседней деревни, чьи голоса отразила и размножила река. Всхлипнула напуганная цапля. С ветвей прибрежного ольшаника чёрным колеблющимся покрывалом сорвался грачиный молодняк, наполнив граем ближнюю и дальнюю заоколицу. Заскулила фёдорова собака, а затем и сам хозяин, громыхнув крылечной дверью и раскатисто кашлянув, вышел во двор бить «егозу». Из глубины сада выпорхнул смешной дрозд. Нисколько не смущаясь моего соседства, он принялся ловко обдирать гроздь рябиновых ягод. Вновь полыхнул красный платок, и над деревьями показалась искрящаяся медовая долька солнца. Я зажмурился.
«Правда. Где? Как удержать? Боль против мысли … Так-так … Вот оно. Или оно всегда было? Неужели так просто … Листья, птицы, солнце … Нет, это лишь здесь … не возьмёшь с собой. А там другое. Всё провалится! Боль-то какая … Здесь не умом надо … Здесь надо не умом … Откуда это? … Ах, Зот … Если б сбылось. (– Сбылось.) Сбылось отчасти … (– Окончательно и всецело.) Но ты не можешь понять. (– Я был там, я могу.) И всё же, схема … Нарисуй … Объясни как пользоваться …( – Схемы нет.) Ты врёшь, Зот … что-то обязательно есть. (– Есть.) Что это? Погоди … Может и я … Я ведь знал как правильно … Скажи мне, прошлое … Скажи хоть шёпотом. (– Оно в могиле.) Но оно мне снится, зовёт меня. (– Проказы памяти. Его нет. Ты – это снова Ты. Первый и последний раз. Каждый раз первый и последний.) Но чем жить? (– Настоящим.) Настоящим?! (– Всегда настоящим. Каждый день с самого начала. Учись у природы. Пойми её.) Да, но где же смысл … (– Смысл в том, что жизнь равноценна везде и всюду. Учись у природы. Прощай.) Настоящее … Смысл … Везде и всюду… Прощай».
Не открывая глаз, я опустился на колени в сырую траву.
– Эть, Ать, Эва, – донеслось со стороны D. Фёдор перестал бить косу – видимо слушал. На мои закрытые веки хлынуло приятное солнечное тепло. Подул ветерок и принёс с собой аромат зверобоя.
– Эть, Ать, Эва, – оглашали окрестности первобытные звуки. Минуту спустя зазвенели колокольчики. Раздалось мычание и тогда я догадался, что это пастух скликает деревенских коров на пастбище.
– Эть, Ать, Эва. Хватит бездействовать. Хватит просить милостыню у судьбы. Хватит делать вид, что живёшь, – говорило мне это нехитрое утреннее заклинание.
«Ехать. Завтра же. Без запятых. И пусть должное свершится безупречно» – прокричал внутри меня выздоравливающий разум.
Приходилось ли вам слушать бафометовы песни, жить в эпоху всеобщего скепсиса, стоять на историческом распутье? Нет. Тогда вы совсем не знаете себя. Да. Тогда вы один из многих несчастных счастливцев, которым больше нечего приобретать и терять, а все нижеследующие рассуждения должны волновать вас настолько, насколько змею волнует судьба её старой сброшенной кожи.
Эй, младенцы с первого ряда, вам ещё не наскучил этот предсказуемый, как итог старости, спектакль? Обернитесь на галёрку. Там слышен остроумный шёпот; там, кажется, зреет настоящий заговор. Как, вы не слышите! Ах – вот она причина – вы слишком приближены к сцене. Вы почти не чувствуете разницы. Вас заманили; вам пообещали роль в фарсе «Pozitiv». А ведаете ли вы, что таит в себе это легкомысленный весельчак?
Для начала знайте, что «Pozitiv» играют тогда, когда пропадает вера в чудо. Нет, речь не идёт о колдовстве отдельно взятого мага или, что ещё менее присуще нашей скромности, о таинственных жителях иных миров. Мы имеем в виду чудо самой жизни, которое существовало и существует за границами нашей повседневной слепоты.
«Pozitiv» вне сцены (витрины, барной стойки, экрана TV) выжить не способен, ибо, споткнувшись о реальность, теряет всякую «позитивность» и мгновенно превращается в свой антипод. Это белозубое, идиотски улыбчивое, повизгивающее от сытости животное, осыпая фронду фекалиями презрения, послушно пойдёт на очередную политическую бойню истории и лишь в финале, уткнувшись слабыми рогами в последний рубеж, постигнет (идиллический вариант) истинную ценность непрожитой им жизни.
Знайте же и то, ретивые англоманствующие неофиты, что «Pozitiv», как плохо задуманный фарс, мрачнее самой ужасной трагедии, ибо, пренебрегая крайностями, он учит равнодушию.
Ну а вы, те кто пытается говорить серьёзно в смешные времена, постарайтесь удержаться от всеобщего невесёлого смеха. Слывите чудаками, оставайтесь маргиналами, сомневайтесь… Только так и можно продолжать быть самим собой и продолжиться в Истории.
Начало века
Поезд тронулся после двухминутной стоянки. По вагону неслись зевки и посапывания. В этот ранний, насильно отобранный у ночи, час поезд вёз рабочий люд в город. Многие знали друг друга, заводили разговоры, совместно спасаясь от липнущего к лицу сна.
Я сел к окну и по ходу движения состава, но мне было не до ликований по поводу этой маленькой удачи. Всю мою, взбодрённую кофе и книжным бдением, натуру заполнила нетерпеливая сила. Она бежала в хвосте состава, упираясь плечом в последний курительный вагон; она сидела на спине локомотива, шутя раздувая серые остатки ночи; она бесилась и смеялась, вытягивая за кончик первого луча, едва пробудившееся, солнце из его восточной колыбели.
– Почта обходная! Газеты, журналы, кроссворды, детские журналы, мужское чтение … Кто ещё не приобрёл – приобретаем. Желающим перечислю, – разорвал сонный полог тонкий мужской голос.
Мой сосед, до нитки пропахший табаком и кочегаркой, улыбнулся в густые с белыми перелесками усы и по-детски любознательно принялся рассматривать большой палец левой руки. Рядом засмеялись. Послышался глубокий утробный зевок и кхеканье.
– Криминальчик имеется?
– В трёх вариантах.
– Давайте второй.
– Мне приусадебное чего-нибудь.
– На дачу, значит, путь держите?
– Ага … Надо проверить кормилицу. Ведь обнесли поди, черти косматые.
– Ну-ну … Это вполне может быть. Да вы «Зелёного лекаря» ещё полистайте.
– А есть что ли?
– Свежий, свежий … Его женщины хорошо берут. Гляньте вот.
– Тэкссс … У Вали-то старый номер… Теперь уж я ей … Обсчитай ка, дружок, обе.
– Подойдите, пожалуйста, – обратился я к озирающемуся профилю разносчика газет.
Он обернулся на плавном автомате, чиркнув костяшками правой, огруженной печатным массивом, руки по макушечным торчкам моего соседа. Тот вновь улыбнулся и сомкнул крупные рабочие пальцы в пудовый волосатый замок.
– У вас есть Газета?
– Последняя?! Нет. Да и не продавал я её никогда. Не тот контингент обслуживаю.
– Эг … кха … м, – то ли чихнул, то ли крякнул мой сосед.
– Понял вас. Благодарю.
Разносчик дёрнул уголками рта вверх и едва заметно кивнул. Мне понравились его живые глаза цвета слабого купоросного раствора; его основательное сложение с гипертрофированной мускулатурой правой (всегда рабочей) руки. Заметил я и, специально скрываемую, виноватую неловкость его движений. «Детдомовец, инвалид, спившийся и выдворенный с позором муж, вор, тюрьмою исправленный? Какой ёмкий персонаж!».
– Да и не купите больше нигде, – добавил разносчик, обернувшись через плечо, – закрыли её недавно, совсем закрыли.
– Газету? Закрыли? Как?!
– Высшей волей подишто и закрыли. Как ещё-то.
Мой сосед в очередной раз улыбнулся в усы и покачал сам себе головой. Напротив, по диагонали от наших сидений, двое похожих меж собой рябовато-русых паренька пили, как объяснил запах, «самопальный» спирт из пластиковой бутылки с надписью «Колокольчик». Они быстро пьянели и смеялись, подзуживая друг друга.
– Уууть … и до дна. Да закуси хоть хлебцем.
– Неа… Сам его жри. Облил чаем – вот и не суйся.
– Так с одного конца ведь только … Херли делать теперь?