До этого момента я была миссис Кристи.
Из тридцати шести способов избежать несчастья лучший — бегство.
Пора начать новую историю.
Вечером 3 декабря, в пятницу, Агата ужинала в большом мрачном доме, окруженном тисовыми деревьями, и прислушивалась: не заурчит ли мотор машины Арчи. Она оставляла шторы не до конца задернутыми и сквозь эту щель обычно видела свет ее приближающихся фар. Но не в этот раз. Она мысленно улыбнулась: Лили, которая убирала посуду, была явно озабочена тем, что на тарелках почти все осталось нетронутым. Глупо садиться за стол, если не хочешь есть. Громко тикали часы. Питер, лежавший у ее ног, вздохнул. Сумерки становились все гуще, а она продолжала ждать.
Наверху, у нее на кровати, лежал саквояж, который она начала собирать, чтобы ехать с Арчи в Йоркшир. Она не могла понять мужского упрямства, способности, приняв решение, стоять насмерть. Женщины нечасто так поступают. Они ищут лазейки. Конечно, он пожалеет. Конечно, будет вспоминать, как они любили друг друга. Конечно, конечно… В комнате становилось холоднее. Огонь в камине угасал. Она сказала Лили, чтобы та не ворошила поленья, — справится сама.
Так она сидела и сидела. Дорожный шум за окном затихал. Что-то у нее в голове открылось и захлопнулось, как крышка люка. Она давно знала: сегодня что-то случится — может, поэтому отослала Карло утром в Лондон. Та должна была возвратиться около одиннадцати. Сейчас почти девять.
Сонный Питер поднял голову, когда она внезапно встала, взяла ручку, бумагу и снова села за стол, касаясь собаки ногой, — поза, в которой она обычно работала. Написала письмо Карло, потом — Арчи. Пока писала, казалось, что черные окна наблюдают за ней. Может, Арчи стоит за одним из них? Она всегда боялась того узкого высокого окна, что рядом со входной дверью. У него был коварный, зловещий вид, напоминавший козлиный глаз.
Написав письма, она пошла в холл, чтобы оставить их там. Заставила себя, преодолевая страх, выглянуть наружу через «козлиный глаз». Никого. Нет, он больше не вернется. В середине дома стояла тишина. Где-то далеко, в глубине, сдержанно переговаривались слуги, доносилось тихое дыхание Питера. Лестница была исполосована тенями. Она поднялась по ней. Спальня выстыла, ее заливал лунный свет. Она взяла с кровати саквояж, надела шубу и шляпу. Проскользнула в комнату Розалинды, посмотрела на спящую дочь — лицо Арчи на фарфоровой кукле. Розалиндин любимый Синий Мишка упал с кровати, она подняла его и подоткнула дочери под бочок. Потом снова спустилась в холл. Питер завилял хвостом. Она любила его, но дом выталкивал ее в темноту, она не могла больше в нем оставаться. «Я еду в Лондон», — сказала она Лили, чье белое лицо высунулось в холл из боковой двери. Поцеловала Питера. Он казался обиженным, что она не берет его с собой. Его тельце было таким теплым. Она сжала его, наверное, сильнее, чем рассчитывала, потому что песик негромко взвизгнул. Потом вышла на улицу и направилась к машине. Гравий скрипел у нее под ногами — надо идти как можно быстрее, чтобы поскорее оставить страх позади.
Утром, сидя за завтраком лицом к лицу, они с Арчи смотрели друг на друга таким пустым, таким отчужденным взглядом, что это было почти похоже на близость. Уходя на вокзал, он сообщил ей, что проведет выходные у Джеймсов в Годалминге.
Если бы она была другой, если бы могла устроить скандал вместо того, чтобы сидеть с усталым видом, понятия не имея о том, как удержать мужа. «Когда ты вернешься, меня здесь не будет», — сказала она и увидела в его глазах проблеск надежды.
Как только он ушел, она сняла обручальное кольцо.
Потом на весь день отослала Карло, заверив ее, что все в порядке. Карло своим трезвым глазом посмотрела на нее проницательно и с любовью, но Агата была непреклонна: поезжай, развлекись там, в Лондоне.
Около полудня позвонила соседка, миссис де Силва. Не соблаговолит ли миссис Кристи пожаловать на чай и бридж? Благодарю, вы очень любезны, но нет — должна с дочкой навестить свекровь в Доркинге. Да, мы с вами прекрасно провели время в Лондоне на этой неделе, не правда ли? 1 декабря, в среду, они с миссис де Силва ездили по магазинам в Уэст-Энд, покупать рождественские подарки. В магазинах царила атмосфера праздника. Как бы порадовалась, глядя на это, Маргарет Миллер! «Дебнем энд Фрибоди», «Суон энд Эдгар», «Харродз», «Селфриджез», «Уайтлиз», «Арми энд нейви» — все они были полны таких же женщин, как она, в меховых шубках, с полными руками пакетов. И с мужьями.
Минувшая неделя была заполнена делами. Обычная неделя. Вечер среды она провела в своем клубе «Форум» на Гросвенор-плейс. На следующий день посетила своего литературного агента, сказала ему, что работа над книгой идет полным ходом. Да, ей было трудновато писать после смерти матери — нужно было уладить множество дел, да, благодарю, очень любезно с вашей стороны, но теперь все в порядке. Она ничего не сказала мистеру Корку — только улыбалась и демонстрировала хорошее настроение.
Добравшись до «Стайлса» в четверг после полудня, она чувствовала себя очень усталой. По ночам ей снился Эшфилд, она просыпалась каждые два-три часа, иногда принималась ходить по дому в поисках Клары или Джейн на кухне. Тем не менее вечером она отправилась с Карло в Аскот, в танцкласс, который они посещали каждую неделю. Саннингдейл — Лондон — Саннингдейл — Аскот — Доркинг — Саннингдейл. Болтать-улыбаться-есть-пить… без козырей… да, прекрасно, спасибо… мыться-чистить-зубы-крем-на-лицо-в-постель… И кто бы мог догадаться, что творится у нее внутри!
В машине было холодно, но завелась она сразу. Ночь стояла довольно теплая для декабря.
Когда она выезжала, маленькие черные окна дома наблюдали за ней. В конце дороги был перекресток. Она подумала немного — не то чтобы слишком серьезно — и повернула направо, на ту же дорогу, на которую сворачивала днем, когда ездила навещать свекровь. Розалинда тогда без умолку болтала, а Питер сидел на заднем сиденье, настороженный, как зоркий часовой.
Бэгшот, Вокинг, Гилдфорд. Названия, столь знакомые при дневном освещении и бессмысленные сейчас, когда черное небо едва не накрывает ее. Забавно. Неприязнь, которую она испытывала к Суррею, прошла. В темноте его очертания были исполнены мощи и скрывали в себе древнюю английскую тайну.
Бесформенной тенью через дорогу метнулось какое-то животное. Она вовремя успела затормозить. Кто это был? Лиса? Олень? В детстве она ездила на охоту с Ралстон-Патриками. На их машине, она ее отлично помнит. Как и человека, которого встретила в Бартлоте, неподалеку от Гудвуда, — мистер Анкател, кажется? — он вез их с Кларой в Лондон. «Эти чертовы штуки, рычаги всякие…» — говорил он весело, запихивая вещи в большую открытую машину. Как холодно было ехать в ней, хотя они и укутались в пледы, и как восхитительно! Она, совершенно счастливая, улыбнулась матери, и они тронулись. Боже, они ехали, должно быть, со скоростью пятьдесят миль в час по сельскому Суссексу!
Она была хорошим водителем, но теперь не рисковала ехать быстро. Пусть в этом не было никакого смысла, она соблюдала осторожность. Вцепившись в руль, наблюдала, как время от времени ее, словно сердясь, обгоняли огни других машин. Миновав Гилдфорд, она свернула на Эпсом-роуд, по которой ездила раньше, направляясь к свекрови. Справа — Ньюлендз-Корнер. Она видела его днем: люди выгуливали собак на крутом зеленом склоне — так называемый красивый вид. Проехала мимо, свернула на дорогу, ведущую к местечку Тихий пруд. Она знала, что на самом деле там два пруда, которых она никогда не видела, но слышала, что они наводили страх. Дальше — направо, вниз по склону, к дорогам, которые были менее знакомы: Элбери, Чилуорт. Вокруг вода, мельничный пруд, рыбные заводи. Промозгло и серо.
Теперь она была недалеко от Годалминга и, несмотря на темноту, видела, что место славное. Разумеется, не ее мир — слишком обычный, слишком осторожный. «А вы, миссис Кристи, женщина необычная». Она проследовала через Годалминг к небольшой деревушке Хартмор.
Понадобилось немало времени, чтобы разыскать Хартмор-коттедж: улицы были извилистыми и густо заросшими. Она проехала по ним туда и обратно три раза, прежде чем внезапно — и как это она его раньше не заметила? — очутилась перед домом, милым, нестрогим, гораздо более в ее вкусе, нежели «Стайлс». Она сидела и смотрела на него. Вдруг разлаялась собака — большая, подумала она. В доме могут догадаться, почему собака подняла такой шум. Но та беспокоилась зря: она не собиралась заглядывать в окна. Не хотела искать машину Арчи. Она тронулась дальше в полной темноте. В голове снова что-то начало открываться и закрываться. Надо как-то это прекратить. В конце дороги ей померещилась река, какую она когда-то придумала себе в эшфилдском саду.
А что, если поехать прямо в Эшфилд? Березы, крокетная площадка, чай с песочным печеньем…
Она двинулась обратно по той же дороге, по которой приехала, той, что вела мимо пруда Олбери-Милл. Потом въехала на холм, к Тихому пруду. Говорят, он глубокий — глубокий, как смерть.
Медленное, сладкое погружение в забытье.
Нет. Не сейчас. Она хочет еще раз увидеть небо. Свернула налево и поехала обратно к Ньюлендз-Корнер. Остановила машину на поросшей травой обочине. Северные холмы убегали вниз у нее из-под ног: обширные пространства бесцветной земли — словно приглашение к концу света.
Она вышла из машины. Черное беззвездное небо. Ночная тишина, наполненная особыми шорохами и исполненная особого величия.
Арчи. Мама. Она начала спускаться по склону.
В ней ничего не осталось — ни мыслей, ни чувств. Она была лишь тенью, скользящей к краю. Изрытая колеями дорога вела к карьеру — круглой меловой чаше, белой и безликой под лунным сиянием. Круг пустоты. Она стояла, уставившись вниз, в эту пустоту, и держась рукой за куст.
«Они завернули за последний угол и очутились перед глубокой ямой, в которой лежало что-то, чего там раньше не было, — тело женщины в странной позе: руки широко раскинуты, голова вывернута назад».
Довольно скоро она напишет это в рассказе, который назовет «Улица Арлекина». В нем она выведет себя как великую танцовщицу, пожертвовавшую искусством ради любви. В конце она танцует на улице с воображаемым мужем, который влечет ее в танце прямиком к смерти.
Спустя бог знает какое время ей наконец пришла в голову первая мысль: эта улица не заканчивается у карьера, а продолжается за ним, спускается с холма и ведет в Олбери. И следовательно, она сама вовсе не стоит на краю.
Когда-то Арчи дразнил ее за нелюбовь к хождению по склонам. «А как же Бартон-роуд?» — говорил он, когда она, пыхтя и смеясь, карабкалась вверх вслед за ним. Сейчас, в тишине, ей отчетливо было слышно собственное дыхание, тяжелое и громкое. Она старалась не сходить с дороги, но та была ухабистой, а в темноте совершенно не было видно, куда ступает нога. Рука, исцарапанная ветками, саднила. Плача, как ребенок, всхлипывая и отдуваясь, она тем не менее шла вперед. Это нечестно. Нечестно, что ей приходится вот так, дрожа от страха, в темноте карабкаться на этот жуткий холм.
По траве скользили тени. Где-то рядом поджидал Убийца.
Нужно дойти до машины. Наконец земля стала ровной, и она побежала. Рванула дверцу, упала на водительское сиденье и съежилась. Ключи торчали в замке зажигания. После двух неудачных попыток ей удалось завести мотор и чуточку отвести машину вперед. Подняв левое запястье так, чтобы на него падал лунный свет, она посмотрела на часы — десять минут третьего. Интересно, сколько же она простояла, глядя на карьер?
Все дело в грехе, конечно, она всегда это знала. Но теперь настал определенный предел.
«Она оказалась лицом к лицу с реальностью. С реальностью собственной личности, с тем, что она может вынести и чего не может».
Это она, ничего не забыв, напишет много лет спустя в книге, которую озаглавит «Место назначения неизвестно».
«Бежать, бежать! — вот рефрен, бесконечно стучавший молотом у нее в голове с тех пор, как она покинула Англию. — Бежать. Бежать…» Убежать она мечтала от себя самой, себя и своего бессмысленного горя. И все же героиня книги не убивает себя. В качестве альтернативы смерти она, к счастью, просто исчезает и продолжает жить под другим именем.
«Это был для вас потрясающий опыт. Мне бы хотелось испытать, что значит оказаться так близко к смерти. Подойти к ней вплотную, но остаться в живых. Чувствуете ли вы себя с тех пор другим человеком, мадам?»
Сидя в машине, она поняла, что ей надо поспать. На другой стороне улицы стоял отель, но отель — это завтра. Как же она устала! Свет, горевший в одном номере, проникал сквозь ее опущенный веки, как свет ночника в детской. Она поплотнее закуталась в шубу и непораненной рукой плотно стянула на шее воротник.
Это стихотворение она написала на клочке бумаги спустя много лет, будучи уже очень старой женщиной, в конце жизни.
Когда она проснулась, освещение стало немного другим. Тьма словно бы поднялась выше, и она поняла, что утро близко. Было около половины шестого. Она все еще чувствовала сильную усталость, но сон совершил чудо. Она возблагодарила за это Бога.
В голове сложился рассказ. Мертвая женщина лежит на дне ямы. Она была актрисой, и муж любил ее за ее искусство, хотя и не отдавал себе в этом отчета. Потом, поскольку, несмотря на свою романтичную внешность, был человеком заурядным, он влюбился в хорошенькую девушку — так ему было проще.
Закончится ли на этом рассказ? Что ж, она начнет писать его, а развязку оставит за мужем.
Конечно же, она умела придумывать сюжеты. Разве не это она и делала? Но лучше всего она умела описывать собственную жизнь.
Машина не хотела заводиться, и она снова разрыдалась, потому что, хотя в конце концов мотор и начал вздрагивать, это ничего не давало. Пока она спала, закутавшись в шубу, и видела во сне лес, начинавшийся от самого их сада, двигатель переохладился. «Ну, пожалуйста», — взмолилась она. Однажды в Эшфилде, когда умерла мама, мотор тоже не заводился, лишь так же упрямо фыркал. В отчаянии она скинула шубу, вышла из машины и попыталась завести его ручкой. Но она была такой уставшей. Казалось, что ладони полны перекатывающихся камней. Человек, одетый как сезонный рабочий, проезжал мимо на велосипеде и предложил свою помощь, она изысканно-любезно, как в Имперском туре, улыбнулась ему: «О, пожалуйста, буду вам очень признательна». Голос звучал немного странно, что неудивительно: она ведь так давно — казалось, много дней — ни с кем не разговаривала. Густой серый туман словно облеплял каждое слово.
Что бы сказала мама? А того пуще — бабушка? Надо же было попасть в такое дурацкое положение. Она чуть не рассмеялась при этой мысли. «Холодный, как камень, мертвый», — сказал незнакомец, качая головой и глядя на нее в ожидании объяснений, которых она, разумеется, не собиралась давать. Он заведет машину, такие мужчины, как он, это умеют. Поэтому она просто ждала. Ей никого не хотелось видеть, так что, когда ему наконец удалось оживить двигатель, попутно рассказывая ей, что нужно и чего не нужно делать в таких случаях, хотя это больше не имело ни малейшего значения, она поехала обратно к Гилфорду, чтобы замести следы: знала, что он будет наблюдать за ней. Услужливый, но назойливый человек. Может, надо было дать ему денег? Она проехала еще какое-то расстояние, чтобы окончательно избавиться от мысли о нем. Дорога по-прежнему оставалась пустой. Страшно было даже представить себе, что пришлось бы сейчас возвращаться в «Стайлс» и что эта черная крепость открыла бы свои двери, чтобы поглотить ее. Нет, нет и нет! Никогда более.
Она развернула машину и поехала в обратном направлении, к Ньюлендз-Корнер. Убедившись, что дорога пуста, свернула на поросшую травой обочину. Теперь осторожно. Сосредоточься. Это нужно сделать аккуратно.
На горизонте появилась предрассветная розовая полоса. Пора.
Она отпустила сцепление и медленно-медленно, подпрыгивая на кочках, поехала вниз по изрытой дороге… Вдруг она словно утратила контроль — что-то там, на пути? Нет, все в порядке. Медленно-медленно, вот сейчас, уже скоро, дотуда ведь всего какая-нибудь сотня ярдов, пустяк, это ночью казалось, что далеко. Осторожно, очень осторожно. Держи ровнее.
Вон там, чуть пониже, нависающий над карьером куст, за который она держалась ночью, до него всего несколько ярдов. Рычаг на нейтральной скорости, тормоза отпущены. Прихватив свою большую черную сумку, она вывалилась из машины. Ранее она переложила в нее из саквояжа все деньги, а также несколько листов писчей бумаги. Все остальное осталось в машине. Она больше не чувствовала усталости, ей даже не было холодно без шубы. Она с силой толкнула машину, и та, покатившись, послушно, как она и рассчитывала, со шлепающем звуком уткнулась в куст.
Пока она шла по дну карьера, глядя вверх, туда, где на самом краю, уставившись фарами в никуда, зависла машина, небо постепенно светлело. «Ты умная девочка», — сказала она себе. Когда дорога пошла под уклон, она почти побежала. Наконец показались дома. В них люди пили чай и читали газеты, но она сегодня предпочитала делать то, что делала. «Уотер-Лейн», — прочла она на дорожном указателе в конце аллеи.
Свернув прямо к Элбери, она быстрым шагом прошла около мили мимо рыбных заводей, мимо мельничного пруда, направляясь к железнодорожной станции Чилворт, которую заметила, когда ехала в Годалминг. Половина восьмого, лондонский поезд как раз подходил к вокзалу. Повезло. Надвинув шляпу на лицо, она устроилась в углу купе и принялась писать еще одно письмо. Суррей мелькал за окном, ей немного хотелось спать.
На вокзал Ватерлоо поезд прибыл в девять. Она купила почтовую марку и «Дейли мейл». Нужно было купить пальто, потому что без него она выглядела странно. Села в такси и велела ехать в «Арми энд нейви». Прежде чем войти в магазин, опустила письмо в почтовый ящик. Оно было адресовано ее деверю, Кэмпбеллу Кристи, в Королевское военное училище в Вулидже. В обратном адресе значился «Стайлс». Кэмпбелл был человеком, который ей нравился и которому она доверяла. Единственным, кому она могла сказать то, что хотела. Только он был во всей этой истории лицом объективным. Поэтому она отчасти объяснила ему, что и почему делает. Она уезжает в Йоркшир, как планировалось, правда, не в Беверли. Собирается одна полечиться на водах. Ей необходима передышка, этого требует здоровье. Надо признать, что она очень расстроена, он, конечно, понимает почему. Письмом она осталась довольна. Оно получилось менее тревожным, чем те, что она оставила Карло и Арчи, но тогда она пребывала в другом душевном состоянии. Придя на работу в понедельник, Кэмпбелл прочтет его.
В дамской комнате «Арми энд нейви» она промыла израненную руку и привела себя в порядок. Опуская шиллинг на тарелочку, стоявшую перед служительницей, она снова выглядела как респектабельная дама, а не беглянка. Переходя по толстым магазинным коврам из отдела в отдел, купила чемодан, ночную рубашку, термос и пальто. Выпила чашечку кофе.
Лондон кишел суетящимися людьми, делающими рождественские покупки. Надев новое пальто, она на такси отправилась в «Харродз». В нижнем этаже ювелирного отдела сдала в ремонт кольцо, назвав имя и адрес: миссис Нил, Харрогит, «Хайдро». Ей доставило удовольствие произнести это. Потом по Пиккадилли отправилась на вокзал Кингз-Кросс. В станционном буфете выпила еще чашку кофе и стала читать газету. Никто не обращал на нее внимания. Все шло хорошо. В час сорок она села на поезд, который должен был в шесть тридцать восемь прибыть в Харрогит. Всю долгую дорогу она проспала в своем теплом купе первого класса.
«Торп-Арч», вспомнила она, подъезжая к Харрогиту. Дом неподалеку от Уэтерби, принадлежавший Мэтьюзам, куда она ездила с ночевкой на домашнюю вечеринку. Оттуда они съездили тогда на «Сент-Леджер». Ей нравились эти скачки — настоящее английское спортивное состязание. Кто же победил в том году? Кто-то поставил за нее пять шиллингов на лошадь лорда Дерби, которая пришла третьей. Чудесный был визит. То путешествие на поезде оказалось очень забавным. На ней был новый твидовый костюм, такой элегантный, что начальник станции пошутил: у такой, мол, девушки должны быть служанка и шкатулка с драгоценностями, хотя на самом деле она не могла позволить себе даже ехать первым классом. Арчи восхищался этим костюмом, хотя, в сущности, он принадлежал тому времени, которое было до Арчи. Именно в «Торп-Арч» она познакомилась с Артуром Гриффитсом, тем самым, который надоумил ее поискать на танцевальной вечеринке в Агбрук-Хаусе его друга Кристи.
Север выглядел совсем иначе. Она любила его чистое просторное небо и суровые краски. Вид Харрогита взбодрил ее, пока она ехала в такси по улицам. Солидные, похожие на замки дома — серый камень, освещенный лунным сиянием. Здесь она могла остаться и чувствовать себя в безопасности. Как чудесно сидеть, откинувшись на заднем сиденье, и чтобы тебя везли! В окно она видела здание оперы, отель «Корона», отель «Белый олень», бювет. Холмы, остроконечные вершины, березы… Благородный размах, по которому она скучала.
Такси почтительно катило по Суон-роуд. Спокойная, широкая, погруженная в темноту улица, окаймленная красивыми домами. Манкастер-лодж, Британниа-лодж… В них обитают люди, чья жизнь надежна и нерушима. Да, она может двигаться среди них как тень.
«Хайдро» стоял поперек дороги, замыкая ее, — построенный опять же из темного камня, увитый плющом, в зарослях которого утопали окна с льющимся из них теплым, великодушным светом. Она поблагодарила водителя и дала ему на чай. Поднялась по каменным ступеням. Когда, с улыбкой на губах, она вошла в вестибюль, было семь часов.
Миссис Тереза Нил из Кейптауна сняла пятый номер на втором этаже за пять гиней в неделю.
Спала она долго, встала поздно, предстоящий день ощущался как праздничный — воскресенье как-никак — и особый. Она могла делать что заблагорассудится, больше не нужно беспокоиться о том, что душа ее в опасности. Как же она боялась за папину душу, когда он играл в крокет, вместо того чтобы молиться! Глупо, если вспомнить о его доброте.
В целях предосторожности она сделала так, чтобы пришедшая утром горничная не могла рассмотреть ее лицо. Эта милая девушка, горничная старомодного воспитания, разворошила угли в камине и, принесла завтрак. Он был восхитительным. Она насладилась едой и с удовольствием приняла ванну. Жаль, что приходилось надевать ту же одежду, но с этим до завтра ничего не поделаешь, поэтому она натянула тот же серо-зеленый костюм, в котором ездила в пятницу навещать свекровь.
К вечеру эти вещи будут фигурировать в полицейских сводках, которые разошлют в пятьдесят участков, ближайших к Элбери: «…серая трикотажная юбка, зеленый джемпер, кардиган светло- и темно-серых тонов и маленькая велюровая шляпка». Шарлотта Фишер, со свойственной ей скрупулезностью, дала это описание. «Без обручального кольца, — добавила она, поскольку нашла его в хозяйкиной спальне. — Волосы рыжеватые, коротко стриженные, с сединой».
Ее дивные волосы, некогда светлые, как сам свет. Надо пойти к парикмахеру. Тридцать шесть — это еще не старость.
Позднеосеннее солнце осветило спальню, и на оконном стекле замаячило отражение ее лица. Бледная кожа, выцветшие глаза.
«Странно оказаться в поезде вместе с привидением!» — вскоре напишет она. Это из рассказа о молодой вдове «с застывшим во взгляде ужасом», которая не в состоянии отрешиться оттого момента, когда обнаружила мужа мертвым на полу его кабинета. «По сути, она так оттуда никуда и не сдвинулась. Она оставалась там. В кабинете».
Но пока — никакого сочинительства. Только ее собственная история, окончания которой она еще не знала.
Харрогит пришелся ей по душе. Ей нравилась уверенная поступь широких улиц, четкие полукружья стоящих цепочкой зданий и по-мужски надежные, но элегантные дома. Они словно бы говорили: разбитые сердца и потерянные люди для нас ничто. Что бы ты ни сделал, кем бы ни был, мы — выше этого. Мы храним жизненные тайны на своих местах.
Она пообедала в чайном заведении «У Бетти» в окружении таких же дам, как она. Еда была здоровой и очень вкусной. Потом долго гуляла. В Уэст-парке листья на березах потрескивали на ветру, освещенные солнцем. Снова серые дома. На Бич-гроув, на Стрей-лодж… Высокая викторианская церковь. Может, зайти? Нет, не хочется. Она предпочитает гулять среди этих строгих форм и северных красок, чтобы листва шумела над головой и шуршала под ногами, чтобы солнце, опускаясь к горизонту, увеличивалось в размерах, заливая все серое угасающим желтым светом, и чтобы в его краткой и мощной прощальной вспышке камень осветился в глубину.
И чтобы в окнах отражалась ее загадочная фигура, ступающая по траве: шляпа глубоко надвинута на глаза, воротник высоко поднят. Вероятно, она выглядит странно. Больной? Нетрезвой? Заблудившейся?
Время текло медленно, но это не раздражало. Теперь время снова принадлежало ей.
«Надолго ли?» — подумала она, шагая по Суон-роуд. Завтра Кэмпбелл прочтет ее письмо, и тогда что-то случится. Она написала — водный курорт в Йоркшире. Что ж, он догадается, что Харрогит — именно такое место, куда она могла бы поехать: его заполоняют такие же, как она, представительницы высшего среднего класса. И тогда он скажет Арчи: «Посмотри, она в смятении, она нуждается в тебе, что ты делаешь?» Это будет хорошо.
Разумеется, к тому времени ее машину уже найдут. Полиция постучит в огромную мрачную дверь «Стайлса», встревожив милую Карло, а потом, чуть позже, — в дверь Хартмор-коттеджа. Бедный Арчи. Он будет страшно беспокоиться за нее. Быть может, она наговорила лишнего в письме к нему — в сущности, она плохо соображала, когда сочиняла его. Тогда ей определенно хотелось умереть. Так она и написала Карло, потому что была в этом уверена. Несмотря на невозмутимый вид, который, безусловно, сохранит для всех, особенно для Розалинды, Карло будет в панике. Но в конце концов, уже завтра Карло узнает, что она жива.
Если, конечно, не принимать во внимание, что в определенном смысле она действительно умерла. Умерла тогда, когда стояла, глядя в бесстрастное лицо карьера. Та же, что идет теперь по Суон-роуд, заглядывая в окна Хайдро-лодж, где люди, реальные, живые люди, разливают чай из серебряных чайников, — лишь улыбающийся призрак, пусть теплокровный и объемный.
Она раскланялась с повстречавшейся супружеской парой («Бесплотная, совершенно бесплотная»[206]). Поболтала с миссис Тейлор, очень приятной хозяйкой отеля, сообщила ей, что три недели назад вернулась из Южной Африки и оставила свой обширный багаж у друзей в Торки. «Что ж, — улыбнулась она, — доставлю себе удовольствие — куплю несколько новых вещей! Это будет замечательно, миссис Нил. На Оксфорд-стрит есть очень хороший магазин „Бентоллз“».
Теперь — к себе в комнату. В опускающихся сумерках она смотрела из окна на круто изгибающуюся дорогу, ведущую в город, на деревья, на каменные дома.
Обед. Сегодня ей понравился красивый большой зал ресторана, хотя накануне, видимо, из-за усталости, потолок ввел ее в заблуждение: большая квадратная панель в центре напомнила ей крышу подземной темницы. На самом деле то, что показалось ей железной решеткой, было весьма красивым витражным плафоном. Она села за столик в тихом дальнем углу, чувствуя себя немного неловко в одежде, которую носила не первый день, — к тому же костюм был отнюдь не вечерним. Впрочем, она ведь уже объяснила это миссис Тейлор. Что ей требовалось, так это книги. Обходиться одной без книг было трудно. Но вполне вероятно, что завтра она будет ужинать здесь с Арчи или ее вообще здесь уже не будет, — кто знает?
Она заставила себя отрешиться от всех этих мыслей и стала прислушиваться к разговорам других посетителей. Это были люди, с которыми она чувствовала себя легко (люди ее круга). Просмотрела меню, выпила воды, считавшейся целебной. На вкус эта вода была, безусловно, куда чище саннингдейлской. Она заметила, что некоторые посетители пили вино, но очень немногие — в конце концов, они ведь приехали сюда поправлять здоровье. Может, там, в «Стайлсе», бокал вина помог бы и ей? Показалось странным, что она думает о «Стайлсе». В сущности, сейчас ей с трудом верилось, что такое место действительно существует. Теперь он представлялся ей чем-то вроде давным-давно привидевшегося дурного сна.
После обеда она вместе с другими гостями отправилась в бальный салон Зимнего сада, где заказала чашку кофе и принялась разгадывать кроссворд из газеты, которую прихватила в вестибюле. Потом разговорилась с супружеской четой, с которой раскланялась днем. Мистер и миссис Кэмпбелл из Лондона. Ах, как мило! Театры. Да, пожалуй, в это время года город действительно немного утомителен, она была там в этот раз лишь проездом — пересаживалась с поезда на поезд, но прекрасно понимает, почему им захотелось на время уехать! Нет, раньше она жила в Лондоне, но в последнее время — в Кейптауне. О да, там восхитительная природа. Нет, она потеряла ребенка, вот почему… Да, она всегда любила головоломки — они позволяют расслабиться, но в то же время тренируют мозги.
Приятные люди. С ними чувствуешь себя непринужденно. И очень милый зал. Почти как оранжерея, примыкающая к отелю со стороны сада. За окнами — темное облачное небо. Что сейчас делает Арчи? В тот момент он казался очень далеким, как будто его убили на войне и она мысленно представляла себе фотографию мертвого мужчины. Он должен найти ее. Это непросто, но в прошлом же он это сделал — когда притарахтел на своем мотоцикле в Эшфилд. Мамин голос по телефону, требующий, чтобы она возвращалась домой.
Она пила кофе, улыбалась и думала о тех приятных делах, которые предстоят завтра. Для начала — новое платье.
Понедельник, 6 декабря. Ее лицо на девятой странице «Дейли мейл». Она названа там красивой женщиной.
Ее машину, писали в газете, нашли в восемь утра в субботу. «Похоже, что автомобиль намеренно столкнули вниз от Ньюлендз-Корнера, отпустив тормоза». Все выходные хозяйку машины искали среди Северных холмов. Прочесали дно Тихого пруда и обошли все дома в Элбери. В газете была помещена также маленькая фотография «полковника Кристи». Отвечая на вопросы корреспондента, Арчи сказал, что у нее был нервный срыв. «Она вообще очень нервный человек». Он вернулся в Саннингдейл в субботу. Теперь он, должно быть, на работе. Кэмпбелл тоже уже должен быть на службе и наверняка рассказал Арчи о письме.
Она оделась — шляпа надвинута на глаза, воротник поднят — и вышла из отеля. Оксфорд-стрит, Кембридж-роуд, Парламент-стрит… Ей нравилось рассматривать одежду, примерять ее, особенно теперь, когда она похудела. Платье из розового жоржета прекрасно подойдет для вечера. Арчи оно наверняка понравится. Туфли к нему, белье и — почему бы нет? — новая шляпка; та, что на ней, уже порядком надоела. Да, вот эта ей идет, не правда ли? Нет, на самом деле из Южной Африки. Да, ей здесь очень нравится.
Она зашла в книжный магазин «Г. У. Смит». Это было блаженство. Потом — в парфюмерию Хэндфорда и Доусона, купила крем для лица, прессованную пудру — papier poudre, лавандовую туалетную воду. Как приятно снова иметь все это! Купила она также «Скетч» и «Пирсонз».
Улица Холодных ванн — как смешно! Вестминстер-аркейд — средоточие античного искусства, это должно быть интересно. И Королевские ванны, лечебные. Ее снова мучил неврит — толкание машины ему явно пришлось не по вкусу, — и она вспомнила, как помогла ей соленая вода во время Имперского тура. Возможно, завтра она испробует здешнее лечение, учитывая, что пока ни от кого ни слуху ни духу. Разумеется, она не написала Кэмпбеллу, куда точно направляется: она ведь и сама этого еще не знала тогда. Но Кэмпбелл и Арчи посоветуются и наверняка догадаются, что наиболее вероятное место — Харрогит, и тогда Арчи найдет ее. Он сообразит, что она миссис Нил. Это же игра. Достаточно вспомнить, скольких трудов стоило ему найти ее дом в Торки.
Она попросила, чтобы все ее покупки доставили миссис Нил в отель «Хайдро». К тому времени, когда она вернется туда, возможно, уже будет сообщение от Арчи.
Она интересоваться не станет — сами скажут. Но когда она вошла в отель, никто ничего ей не сказал. День сразу померк.
«О, миссис Нил?» Ее сердце екнуло. Арчи, слава богу!
«Вам пакет из Лондона, миссис Нил». Ее кольцо. Вот это обслуживание.
А скоро прибудут и ее сегодняшние покупки. Бодрящая мысль. И еще лечебные ванны — будет чем заняться во второй половине дня. Ленч, а после него, вероятно, сообщение. В ресторан она захватила с собой одну из купленных книг — сборник детективных рассказов под названием «Парный большой палец». Она купила шесть книг. Возможно, когда она закончит эту, он отыщет ее — на это может уйти дня два.
Собираясь на ужин, она осталась довольна своим внешним видом, и миссис Кэмпбелл сделала комплимент по поводу ее нового жоржетового платья. Она, в свою очередь, повторила миссис Кэмпбелл легенду о багаже, оставленном у друзей. За ужином она прочла всю книгу.
В бальном салоне Зимнего сада после ужина играл оркестр. «Мы называем его Счастливые ребята из „Хайдро“», — пояснил ей один из присутствовавших в зале местных жителей. Она улыбнулась. «Счастливых ребят» было шестеро. С ними выступала певица, мисс Корбетт, которая весьма недурно пела. Кое-кто из гостей танцевал. Наблюдая за всем этим, она вдруг, совершенно неожиданно, подумала о том, что может теперь делать все, что ей нравится. Может переспать с кем-нибудь из этих мужчин, если действительно вознамерится это сделать. Среди них было двое или трое, казавшихся свободными. Один из них посматривал на нее, похоже, с восхищением. Разумеется, она не станет этого делать. Но, сидя за чашкой кофе и глядя на черные деревья за окном, она не без удовольствия размышляла о своей свободе.
Вторник, седьмое. Проснувшись рано, она спустилась позавтракать. Самочувствие было отличным. Теперь ее отражение в зеркале выглядело совсем иначе. Войдя в столовую с улыбкой, она мило поболтала с одной из постоялиц — миссис Робинсон, прелестной дамой. «Да, я только что из Южной Африки!»
Вернувшись к себе в комнату и просмотрев «Дейли мейл», увидела, что сообщения о ней стали более тревожными. Обнаружился человек, помогавший ей завести машину. Он поведал, что «она стонала и держалась за голову», когда он нашел ее в Ньюлендз-Корнере. Неужели так оно и было? Да нет же, разумеется. «Когда я подошел к машине, она сделала шаг и чуть не упала мне на грудь». Нет, этого точно не было. Ей уже тогда не понравился этот человек, так что его преувеличения ее нисколько не удивили. Хотя, разумеется, она была ему признательна.
Сообщалось, что ее дело ведет полицейский, которого называли «суперинтендант Кенвард». Он поделился с газетой своими предположениями: по неосторожности она съехала с дороги в Ньюлендз-Корнере, вышла из машины и увидела, «к своему ужасу», как машина покатилась вниз по склону и врезалась в куст, нависающий над меловым карьером. Спотыкаясь, в панике побежала назад и заблудилась. Хотя полицейский этого и не сказал, было ясно, что он считал ее мертвой.
Арчи, говорилось далее, являет собой «печальное зрелище» человека, который, «будучи доведен до отчаяния случившимся, находит утешение только в своей маленькой дочке Розалинде».
Может, Кэмпбелл не вышел на службу в понедельник? Иначе как все это объяснить? Ради всего святого, она ведь здесь, ждет их!
Миссис де Силва тоже была опрошена. «Миссис Кристи — милейшая дама на свете!» О Господи! И так далее и тому подобное. Газета изобиловала подробностями минувшего года ее жизни: горе, в котором она пребывала после смерти Клары, беспокойство о своей работе, пошатнувшееся здоровье, день, проведенный в Лондоне с миссис де Силва, отдых с Арчи во Франции. «Они всегда были самой преданной друг другу парой, и оба боготворили свою дочурку».
В комнату вошла горничная. Сложив газету, она обернулась к девушке с улыбкой. Сказала, что собирается уходить. Горничная заметила стоявшую на туалетном столике фотографию Розалинды, на которой было написано: «Плюшевый Медвежонок» — Розалинда любила, когда ее так называли.
В вестибюле она увидела свое лицо на обложке «Дейли экспресс». Это был один из тех ее снимков с Розалиндой, которые были сделаны для «Скетч». Кивнув женщине за стойкой администратора, вышла на улицу. Сегодня она купит себе еще какую-нибудь обновку (спасибо Бабуле за совет всегда припасать деньги «на всякий случай»!). А вечером непременно будет известие от Арчи. Кэмпбелл прочтет письмо, позвонит в «Стайлс», и все станет хорошо.
Она вернулась в «Хайдро» с новой красивой вечерней накидкой, которую намеревалась надеть к ужину. Настроение у нее было счастливое, взволнованное. Остаток дня провела за чтением другой детективной книги — «Поезд-призрак», однако концентрировать внимание на ней оказалось трудно. Когда день начал угасать, она выглянула в окно — машина могла подъехать в любой момент. Возможно, это будет такси, если он решит ехать на поезде. В конце концов, путь не близок.
Когда она спускалась по лестнице, на стойке администратора зазвонил телефон, и миссис Тейлор, глядя на нее, сняла трубку. Новости, почувствовала она, определенно какие-то новости, и намеренно замешкалась, ожидая, когда миссис Тейлор закончит разговор.
«Добрый вечер, миссис Нил, — сказала та, — какая очаровательная накидка!»
Она вошла в зал ресторана с «Поездом-призраком» в руке.
Тем вечером в Зимнем саду, решив кроссворд из «Таймс», она спокойно прочла в середине газеты посвященную ей колонку: прочесали дно Мельничного пруда в Элбери… ее видели на вокзале в Милфорде, в нескольких милях к югу от Годалминга. «Согласно сведениям, полученным из резиденции полковника Кристи в Саннингдейле вчера утром, пока никаких известий о местонахождении пропавшей женщины не имеется».
Значит, и сегодня она Арчи не увидит. Что бы ни случилось с письмом, которое она послала Кэмпбеллу, события разворачивались совсем не так, как она планировала.
Улыбнувшись подошедшей к ее столику миссис Робинсон, она отпила глоток кофе. «Миссис Нил, вы забыли отрезать ценник: не хотите же вы сказать, что это все, чего вы стоите». «Надеюсь, что нет», — ответила она. Они поболтали еще немного. Когда миссис Робинсон спросила ее о муже, она поскорее сменила тему, сочтя это самым благоразумным в сложившейся ситуации.
Среда, восьмое. Загадка разрешилась, когда она, завтракая в постели и просматривая «Дейли мейл», прочла, что сталось с ее письмом Кэмпбеллу. «О! О, ради всего святого!» — мысленно воскликнула она, комкая газету. Кэмпбелл получил ее письмо в субботу вечером, говорилось в ней. Как такое могло случиться? Должно быть, он отправился в Вулидж на выходные, не дожидаясь понедельника. Таким образом, с самого начала все пошло не так, как она предполагала.
Но, что еще хуже, он напрочь проигнорировал письмо и не сделал того, чего она от него ждала, то есть не связался с Арчи немедленно. Почему он этого не сделал? Неужели ему безразлично, что Арчи уходит от нее? Или он считает, что это не его дело? Наверное, следовало написать ему более определенно. Но она считала, что в письме и так есть все, что нужно.
Он просто выбросил ее письмо. «В нем миссис Кристи сообщала, что собирается заняться своим здоровьем и для начала отправится с друзьями на воды в Йоркшир, чтобы восстановить силы». Ну не совсем так. Этим газетам совершенно нельзя верить, а они к тому же выдают свои новости с таким апломбом, словно знают все и безоговорочно! Например, она вовсе не оставляла в клубе «Форум» поручение отправить ее письмо Кэмпбеллу, когда была там 1 декабря. Она сама отправила его 4 декабря и имела в виду именно то, что в нем сказано. Почему никто ей не верит? Почему никто — а точнее, Арчи — не едет за ней сюда?
В голове уже привычно что-то стало открываться и захлопываться. Скоро придет горничная. Леди не должна показывать свои чувства на людях, сколько бы ни давала им волю наедине с собой.
Спрятавшись в ванной, она думала, думала, думала… Но так и не пришла ни к какому выводу.
Когда она вернулась в комнату, поднос уже унесли и постель была заправлена. Надев новый теплый костюм-двойку, она спустилась в вестибюль, взяла «Таймс» и с небрежным видом просмотрела ее. «Вчера поздно вечером стало известно, что брат полковника Кристи, живущий в Лондоне, получил письмо, написанное пропавшей женщиной уже после ее исчезновения, и что в нем она сообщает о намерении отправиться на воды в Йоркшир, чтобы поправить пошатнувшееся здоровье».
Вошедший в вестибюль мужчина поклонился ей. Она узнала в нем того, кто накануне пел в Зимнем саду под аккомпанемент мисс Корбетт. Иностранец с галантными манерами и приятным тенором. Она ниже опустила голову над газетой.
«Полиция Суррея, однако, связавшись с рядом курортных центров в Йоркшире, получила от них заверения, что миссис Кристи в этом графстве нет».
Она встала, вышла из отеля — шляпа глубоко надвинута, воротник поднят, как обычно, — и несколько часов бродила по улицам Харрогита. Значит, ее здесь нет, миссис Кристи нет в Йоркшире. А вместо нее есть привидение, бредущее через Вэлли-Гарденс и рассматривающее каменные дома, возвышающиеся за деревьями. Ей нравились холмы, они напоминали о Торки. Стало быть, привидения обладают памятью. Она помнила, каким плоским был Саннингдейл. Каким мертвенным.
Она шла и шла вперед. Пусть она призрак, но призрак вполне счастлив, гуляя по паркам и чувствуя прилив сил в организме. Как было бы глупо убить этот организм — организм сильной, молодой еще женщины, которая шагает сейчас под деревьями и ощущает дуновение свежего ветерка на щеках!
Она вспомнила «Пер Понта»: «Место, где сам я собой оставался в духе, который от Бога достался». Но вспомнила как-то вчуже, не особо задумываясь о том, кто она на самом деле и где находится.
Отправившись в Королевские ванны, она заметила, что люди смотрят на нее как на призрак. Взгляд женщин за стойкой регистраторов насторожил ее. Это тоже было глупо, поэтому она улыбнулась и сказала, что хочет принять турецкую ванну. В конце концов, она ведь здесь, чтобы поправить здоровье. Чтобы все стало лучше.
На ужин она снова наденет свою красивую накидку, а после ужина не станет разгадывать кроссворды. Сегодня больше она не желает читать газеты. Просто будет болтать со знакомыми и приятно проводить время. Может спеть под аккомпанемент мисс Корбетт, как сделал тот мужчина из постояльцев, — она ведь обожает петь и так давно не пела. Да и потанцевать можно. Они с Арчи любили вместе танцевать. Как обидно, что он никак не может разгадать послание, переданное ею через Кэмпбелла! Он должен был бы находиться уже здесь, с нею. И все могло быть по-другому.
Но пока она приняла приглашение на вальс того самого мужчины, который днем раньше вызвался спеть здесь. Когда он спросил ее о Южной Африке, она постаралась сменить тему. Джентльмены, как учила ее бабушка, куда больше любят говорить о себе. Мистер Петтельсон, как он представился, оказался беженцем из революционной России. В Харрогит тоже приехал поправить здоровье, и ему здесь все очень нравится. Особенно оркестр, который играет по вечерам. Да, он обожает петь. Когда-то даже хотел петь в опере. «Вот как, миссис Нил? Что ж, не спеть ли нам как-нибудь вместе?»
Четверг, девятое. Опять завтрак в постели. Теперь она знает, что в «Дейли мейл» надо открывать девятую страницу, но, разумеется, не тогда, когда в комнате Рози, горничная — хорошенькая, милая, дружелюбная девушка. Она узнала, как ее зовут, когда та принесла поднос.
Довольно странная фотография — «коллаж», как они это называют, — составленная с помощью Карло. Бедняжка Карло. Как ей, должно быть, трудно сейчас! Она никогда не любила Арчи, и теперь волею обстоятельств ей приходится оставаться с ним в доме вдвоем. Арчи, сообщалось в газете, был «совершенно растерян и напуган» и попросил, чтобы в «Стайлсе» постоянно дежурил полицейский.
Ее свекровь без конца твердила о том, как подавлена была в последнее время ее сноха. Вспомнила историю о том, как Питера сбила машина, а сноха отказывалась верить, что он жив. Что ж, это правда. Пег, совершенно очевидно, уверена, что она мертва. А может, просто драматизирует и впадает в истерику, что ей свойственно.
Она заметила, что вернувшаяся за подносом Рози смотрит на нее немного странно, улыбнулась девушке и сказала, что сегодня собирается полечиться водой. Ей это необходимо, не так ли? Рози ответила, что эта целебная вода кажется ей отвратительной на вкус и пахнет тухлыми яйцами, хотя, наверное, не следовало этого говорить. Но она знает, что некоторые постояльцы разделяют это мнение. Зато вода поставит миссис Нил на ноги, в этом можно не сомневаться. Мадам и теперь уже выглядит куда лучше, сказала Рози. По приезде вид у нее был немного утомленный.
Да, согласилась она, по приезде она была очень усталой.
Гуляя по Суон-роуд и дуге Променада, она думала: смотрит ли кто-нибудь на нее из окон — из этих глубоко утопленных в камень, официальных, респектабельных окон?
Вполне вероятно. Во всяком случае, этой историей она добилась самоутверждения. Снова стала главным персонажем, а не второстепенным, каким оставалась слишком долго.
А сюжет — функция характера, теперь она это знала наверняка. Первое, что она собиралась сделать в тот день, — это зайти в харрогитское почтовое отделение и послать объявление в «Таймс», поскольку обеспокоена тем, что кое-кто из ее родственников не знает, где она находится. Об этом она вскользь упомянула в разговоре с мисс Корбетт, с которой разговорилась накануне вечером. Прекрасная мысль, одобрила мисс Корбетт, напоминавшая ей молодую сообразительную няню-гувернантку.
Она заполнила форму: «Друзья и родственники Терезы Нил, только что вернувшейся из Южной Африки, могут связаться с ней через почтовый ящик R 702, „Таймс“, ЕС4», — и заплатила пятнадцать шиллингов.
Сюжет развивался не так, как она ожидала, но она пыталась вернуть себе контроль над ним.
За ужином в тот вечер на ней было новое платье, и она читала новую книгу — «Способы и средства». Потом, увильнув от мистера Петтельсона, пила кофе с семейством Финдли: мистером, миссис и мисс. Миссис Финдли, которая искоса бросала на нее взгляды, коим она не придавала никакого значения, помахала газетой «Экспресс» и спросила, что она думает об истории с миссис Кристи. Думает ли она, что та умерла? Или, как подозревала сама миссис Финдли, что ее убил собственный муж, — ведь это вполне в духе того, что могла бы написать сама миссис Кристи! Не забавно ли? Мистер Финдли рассмеялся, подтверждая, что это действительно забавно, потом сказал: «Вы очень похожи на пропавшую даму, миссис Нил».
«Неужели? Миссис Кристи представляется мне весьма неуловимой женщиной. Я и впрямь не могу даже вообразить, где она может находиться и жива ли», — сказала она и налила себе еще кофе.
Пятница, десятое. Заявление Арчи в «Дейли мейл». Он уверен, что она жива. Он знает это наверняка, и она знает, что он знает.
«Да, это правда, — сказал он, — что моя жена рассматривала возможность исчезновения по собственной воле. Какое-то время назад она сказала своей сестре: „Я могла бы, если бы захотела, исчезнуть, и обставила бы это очень тщательно“».
Она так говорила? Неужели? Но какое отношение это имеет к тому, что происходит теперь? Она вовсе не собиралась исчезать. Иначе теперь все было бы уже позади. Но ситуация вышла за те рамки, где должна была завершиться.
«Я не думаю, что это самоубийство. Она никогда не угрожала убить себя, но если бы такая мысль и пришла ей в голову, я уверен, что она выбрала бы яд».
А вот это неправда. Она действительно много знала о ядах, но это не одно и то же.
«Если бы она захотела достать яд, не сомневаюсь, ей бы это удалось. Она очень умна и всегда умела получить то, чего желала».
В комнату вошла горничная Рози. Она не улыбнулась девушке, как обычно. В тот момент просто не могла. Да, поднос можно убрать, сказала она.
«Любопытно, что Питер, наш песик, которого я сегодня привез сюда, сразу рванул от того места, где была найдена машина, вниз. Он сделал это безо всякого побуждения, но потом остановился».
О, Питер, ее дружок!
«Нет ни грана правды в том, что между мной и моей женой в пятницу утром произошла какая-то ссора или размолвка».
Значит, прислуга распустила язык. Что ж, на то она и прислуга. Разве Арчи этого не знал?
«Я категорически протестую против того, чтобы к этому делу примешивали какие-то сплетни. Это не поможет мне найти жену, а именно это я намерен сделать. У моей жены никогда не было ни малейших возражений против кого бы то ни было из моих друзей, всех их она отлично знала».
Что тоже неправда.
Из газеты следовало, что ее ищут «пятьсот полицейских». А ведь она открыто сообщила им, куда направляется, — и ни один из них ей не поверил. Как же это глупо! Может, как предположила прошлым вечером искоса поглядывавшая на нее миссис Финдли, они и впрямь верят, что Арчи ее убил? Безумие какое-то.
На последней странице газеты, как обычно, были помещены фотографии. Сегодня — снимок Арчи, отъезжающего от дома в своем «дилейдже» с Розалиндой и Карло, а также Питером на заднем сиденье, и фотография этого глупого полицейского Кенварда, ищущего ее на склоне холма.
Она покинула отель и села в поезд до Лидса. Сегодня она была раздосадована на себя самое и не собиралась возвращаться до вечера. Весь день она делала покупки и ела лишь диетические гренки с сыром. Вернуться в Харрогит было приятно. Там она, вне всяких сомнений, была в безопасности. «Хорошо ли провели день, миссис Нил?» Она мило улыбнулась и поднялась наверх, в свой номер, выкинув из головы все серьезные мысли.
Суббота, одиннадцатое. Минула полная неделя. Со страниц «Дейли мейл» она представала особой весьма странной, не в последнюю очередь благодаря свекрови, поведавшей миру о том, как неуравновешенно вела себя ее сноха, когда приезжала к ней на чай с Розалиндой. «Она то казалась очень веселой, то, уже через несколько минут, делалась совершенно подавленной»; «Я уверена, что голова у нее отказывалась работать, когда она садилась дописывать свой роман»; «Перед отъездом она без конца бормотала: „Проклятые сюжеты! О! Эти проклятые сюжеты“».
Неужели она в самом деле так вела себя? Нет, она не могла поверить, что делала такие смешные вещи.
«Я почувствовала какой-то намек на то, что между Арчи и Агатой в пятницу утром произошла какая-то ссора или размолвка. Хотя вообще они были очень дружной парой».
По-прежнему защищает его.
«Я уверена, что она мертва и лежит где-то на суррейских склонах».
«Ошибаетесь, опять ошибаетесь. Как всегда, миссис Хемсли».
За одну вещь, впрочем, она была благодарна свекрови: все же та иногда бывала весьма чуткой, даже проницательной. «Широкая общественность может быть твердо уверена, что собственное исчезновение не было ею инсценировано ради саморекламы».
Значит, вот что думают обо всем этом люди. Если бы они знали… Мечта скрыться: оказаться в каком-то другом месте, перестать быть собой. И все же. Она написала для себя главную роль. Все пошло не так, как она рассчитывала, но, так или иначе, она пока не желала ставить точку. Хотя могла это сделать. Могла спуститься в вестибюль и покончить со всем этим прямо сейчас. Но ей еще не хотелось.
Когда она спустилась, чтобы отправиться на дневную прогулку, многие гости разъезжались. Мистер и миссис Кэмпбелл, майор Бриггс семьей… Конечно, они возвращались домой, чтобы подготовиться к Рождеству. «До свидания, до свидания! Да, и вам тоже!»
Она бочком пробралась к столику с газетами и взглянула на первую страницу «Дейли экспресс». Крупный заголовок гласил: «Миссис Кристи „еще жива“». Перелистнула «Таймс». Ее объявление. Да, оно было напечатано вторым сверху в колонке «Частное»: «Друзья и родственники Терезы Нил…»
«Доброе утро, миссис Нил», — услышала она за плечом. Миссис Финдли. Улыбается. «Доброе утро», — ответила она. «Похоже, сегодня отличный теплый день, не правда ли? Как ваши муж и дочь?» Сегодня она уезжает на весь день, но надеется, что вечером они увидятся, и с нетерпением ожидает выступления мисс Корбетт с оркестром.
Она гуляла, читала, вечером переоделась к ужину, а после него аккомпанировала мистеру Петтельсону и сама пела, заслужив шумное одобрение. Аплодировали даже оркестранты, наблюдавшие ее вблизи. А мисс Корбетт объявила, что опасается потерять работу.
Воскресенье, двенадцатое. Ей надоели газеты. Надоела вообще вся эта история. Полиция, аэропланы, собаки, охотники за сенсациями продолжают искать ее, прочесывая эти несчастные Северные холмы. Ну что можно сказать о них, кроме того, что они идиоты, поскольку не верят тому, что написано в ее письме Кэмпбеллу, и считают, что это всего лишь прикрытие, что письмо отправил кто-то другой, между тем как она уже мертва и убил ее Арчи. Это было глупо, и она устала от этого. Бабушка, подумала она, уже давным-давно догадалась бы, что на самом деле происходит.
Выбрав то, что понравилось, из своего нового гардероба, она оделась и пошла гулять по ставшим уже знакомыми улицам. Суон-роуд, полумесяц Променада, Парламент-стрит… Заглянула в церковь Святого Петра, помолилась за маму. Обошла весь Уэст-парк, шагая под сенью берез по внутреннему периметру окаймлявших его серо-каменных домов. Глубоко утопленные, официальные, респектабельные окна…
Она живо могла представить себе, что происходит за ними.
В голове начали складываться слова, строчки, мысли. Они поднимались изнутри, и она на ходу обыгрывала их.
Глубоко любящая женщина, чей муж непоправимо влюбляется в красивую девушку, о которой ничего не знает. Женщина мечтает убить ее…
(«— Я знаю эту историю. Она предложила Белокурой Розамунде, не так ли, на выбор: кинжал или чашу с ядом. Розамунда выбрала яд…
Элинор ничего не ответила, но вся побелела.
— Но в этот раз, возможно, выбора не будет… — сказал Пуаро».)[207]
Женщина, чей муж женился на ней ради богатства. Он замышляет убить ее, заполучить деньги и с триумфом вернуться к своей старой возлюбленной.
(«— И мне пришлось тоже принять участие в этом, чтобы позаботиться о нем…
Она сказала это просто и совершенно честно. У Пуаро не было никаких сомнений, что ее мотив был именно таким, как она сказала. Ей самой деньги Линнет Дойл были не нужны, но она любила Саймона Дойла, любила за гранью здравого смысла, нравственности и жалости».)[208]
Красивая молодая женщина умоляет любовника уйти из семьи, несмотря на то что его жена, как он ей говорит, тоже любит его.
(«— Я сказала, что понимаю это, но если она его любит, то его счастье должно быть для нее превыше всего. В любом случае она сама не захочет удерживать его, если он пожелает получить свободу.
— В жизни не все решается с помощью прекрасных максим, почерпнутых из современной литературы, — сказал он. — Помни: у природы зубы и когти в крови.
— Мы все теперь, разумеется, цивилизованные люди, не так ли? — рассмеялась она.
— …Неужели ты не понимаешь, Эльза, что она будет страдать — страдать? Ты хоть знаешь, что значит страдание?»)[209]
Женщина, влюбленная в женатого мужчину, чья жена подозрительно похожа на Нэнси Нил. Юная жена, предающая мужа с любовником. Другая женщина, «свежая, милая и до мозга костей англичанка», узнает об их любовной связи и грозится разоблачить ее. Она склоняет девушку покончить собой.
(«— Самоубийство требует большого мужества.
Вивьен дернулась назад, словно ее ударили.
— Тут вы меня поймали. Да, смелости у меня нет. Если бы был легкий способ…
— Легкий способ есть, он перед вами, — сказала Клер. — Нужно просто пуститься бежать вниз по этому зеленому склону».)[210]
Женщина в поезде с лицом призрака.
Сколько рассказов!
Например, «Улица Арлекина», в котором женщина бросается в освещенный луной карьер.
Или другой, в котором мистер Саттерсуэйт находит тело женщины в конце улицы, ведущей либо к любви, либо к смерти. Ему «представилось нечто одновременно грозное, вселяющее ужас и… Радость, Печаль, Отчаяние». Он знает, что никогда больше не испытает этих чувств. «Зато я кое-что повидал, — воскликнул он. — Пусть я всего лишь наблюдатель за Жизнью, но я вижу то, чего не видят другие».[211]
В тот вечер, после ужина, она сидела в бальном салоне Зимнего сада, склонившись над кроссвордом. Салон был более пустым, чем когда-либо с момента ее приезда. Пианист тихо наигрывал что-то спокойное, неторопливое. Приглушенный свет…
Вероятно, так она могла бы жить всегда: без любви, без печали.
Когда мистер Петтельсон подошел и спросил, можно ли ему присесть и выпить кофе вместе с ней, она ему улыбнулась. Он слышал, что она тоже уезжает. Это правда? Кто ему сказал? Кажется, миссис Финдли.
Она понятия не имеет, откуда миссис Финдли это взяла. В сущности, она и сама не знает, когда соберется уезжать, пока у нее нет никаких планов.
Не согласится ли она как-нибудь сыграть с ним партию в бильярд? Он слышал, что она играет — разумеется, гораздо лучше, чем он!
Оркестр в тот вечер не выступал, и ранее, днем, двое оркестрантов ходили в полицию. Они, как и другие служащие отеля, заподозрили, что милая дама, которая называет себя «миссис Нил», на самом деле Агата Кристи. Почти наверняка.
Она улыбнулась мистеру Петтельсону и сказала, что будет рада сыграть с ним.
Понедельник, тринадцатое. Принесшая завтрак Рози смотрела на нее немного Пристыженно.
«У вас все в порядке?» — спросила она девушку. «О да, мэм. Ваша газета, как всегда, мэм».
Вчера ее искали уже пять тысяч человек.
Сегодня она чувствует себя чуточку уставшей.
Некто Макс Пембертон поделился с «Мейл» своим экспертным мнением, которое состояло в том, что она мертва. «Если, дай бог, я ошибаюсь, я поклонюсь ей до земли как величайшей мастерице разыгрывать драмы. Но при этом буду считать, что недостойно было с ее стороны вызвать такую бурю общественного сочувствия по явно ничтожному поводу».
Ей вдруг расхотелось куда-либо идти. Она посидела у себя в комнате, почитала. Когда Рози пришла делать уборку, извинилась за то, что все еще в пеньюаре. Мама всегда учила, что нужно по мере возможности облегчать жизнь слугам.
«О, мама! Что бы ты обо всем этом подумала?» Кое-кто из журналистов пытался искать ее в Эшфилде — стучали в парадную дверь, рыскали по саду. Не следовало до этого доводить.
Газеты, которые она просмотрела в вестибюле, были полны сообщений о воскресной охоте.
Пропала еще одна женщина. Мисс Юна Кроу. Вышла из своего дома в Челси, и с тех пор ее никто больше не видел. Бедняжка — совсем еще девочка, у нее случился нервный срыв после смерти отца. Как это печально!
Что же касается ее самой, то выдвигалось предположение, что она живет в Лондоне и скрывается под мужским обличьем — как Этель Ле-Нев.[212] Смешно.
Она услышала шелест газеты в углу. Мужчина, весьма недурен собой. Столько народу уехало в последние дни. Она видела, как мисс Финдли прощалась с мисс Корбетт, и испытала даже некоторое облегчение при мысли, что больше не надо будет ловить на себе брошенные исподтишка взгляды миссис Финдли, хотя она и не обращала на них внимания. Ей даже будет недоставать неизбежного присутствия этой семьи за угловым столиком в Зимнем саду. Она будет скучать, вспоминая их несколько обиженно-грубоватую дочь и то, как миссис Финдли уверенно ведет своего мужа в хорошо отрепетированном вальсе. Они ей нравились.
Улыбнувшись новому гостю, она вышла на улицу. Шляпа надвинута, воротник поднят.
Вторник, четырнадцатое. Миссис Тейлор, прервав разговор с миссис Робинсон, улыбнулась ей лучезарнее, чем обычно. «Доброе утро! Вы замечательно выглядите, миссис Нил. Похоже, Харрогит пошел вам на пользу».
«Надеюсь, наш уговор пойти на танцы в „Проспект-отель“ сегодня вечером в силе?» — спросила миссис Робинсон. «О да, разумеется». Этот план они обсуждали несколько дней назад. Его предложила миссис Робинсон, а она подумала — почему бы и нет?
«Что ж, желаю хорошо провести вечер, милые дамы», — сказала миссис Тейлор.
Милые, любезные, совершенно нормальные люди. А вот о ней некий бывший полицейский написал в «Дейли мейл» следующее: «Большая трудность состоит в том, что искать приходится женщину, обладающую качествами, не свойственными обычным людям. Она талантлива. У этой женщины в силу особенностей ее профессии очень гибкий ум. Вследствие этого можно ожидать, что — сознательно или подсознательно — она будет вести себя неординарно».
Что ж, весьма мило, подумала она.
«Вскоре мы наверняка станем свидетелями чрезвычайно интересного развития событий, но об их природе мы, полагаю, не можем даже гадать».
Это вызвало у нее улыбку. Все остальное было обычной чепухой. Какую известность приобрела, однако, миссис Кристи! И как это абсурдно, при том что вот она, здесь, всего лишь здесь, и давно им об этом сообщила! А они собираются отправить водолазов, чтобы обследовать дно всех прудов, мимо которых она проезжала. Значит, она больше не живет в Лондоне и не скрывается, подобно персонажу музыкальной комедии, под мужским обличьем? И то хорошо.
Вот эта девушка, Юна Кроу, она скорее всего мертва. Бедное дитя. Она жила на Элм-Парк-роуд. Как странно: это же в двух шагах от ее подруги Нэн Уоттс! Они вполне могли встречаться на улице.
Она отправилась на прогулку, сегодня — в Вэлли-Гарденс. Проходя мимо отеля «Маджестик», краснокирпичного здания, не характерного для здешних мест, заглянула в окна: внутри люди пили свой утренний кофе и курили, замкнутые каждый внутри своей жизни.
«Как это прекрасно, как надежно», — подумала она.
Она с удовольствием съела свой ленч. В столовой было тихо, и она читала книгу стихов, купленную в магазине. Потом сходила на массаж. Потом снова поиграла в бильярд. Подписала мистеру Петтельсону ноты песни «Ангелы да хранят тебя», которую он исполнял под ее аккомпанемент. «Тереза Нил», — написала она. Он, безусловно, был очаровательным мужчиной. И похоже, неровно дышал к ней. Приятная мысль, но и только. «Моя дорогая миссис Нил, я буду хранить это всегда как бесценное сокровище».
Потом она приняла лечебную ванну и переоделась к ужину. Надела жоржетовое платье, купленное в первый день по приезде, — бог ты мой, с тех пор прошло больше недели! В сумерках, начинавших окутывать комнату, просмотрела газету. Женщина, обладающая качествами, не свойственными обычным людям.
Выглянула в окно. Круто изгибающаяся дорога, ведущая в город, деревья, каменные дома, угасающий день…
Оглядела себя. Выцветшие волосы, выцветшие глаза. Улыбнулась.
Как каждый вечер, пока была здесь, она прошла по коридору, половицы которого слегка поскрипывали, спустилась по короткой закругляющейся лестнице в вестибюль. За парадной дверью отеля на улице в темноте угадывалось какое-то шевеление. Новоприбывшие? Она пошла к газетному столику посмотреть «Таймс».
Арчи сидел в вестибюле у камина.
Они взглянули друг на друга. Арчи и Агата. Как прежде.
Она села напротив.
Потом произошло нечто странное: к ней с галантным поклоном подошел мистер Петтельсон, и она сказала: «Вот видите, приехал мой брат». Потом вдруг засуетилась, заметив, какой усталый и печальный вид у Арчи. Ее пронзила мысль: она любит его, любила всегда и будет любить вечно, и все это она устроила ради него, но он приехал слишком поздно, слишком поздно.
Он взял ее под руку, чтобы вести на ужин.
Она услышала, как, обращаясь к мужчине, которого видела в вестибюле накануне, он произнес: «Да, это моя жена». Человек заговорил с ней. Он оказался полицейским. Какая досада! Какое отношение к ней может иметь полицейский? Она сказала ему, что не помнит ничего, что случилось с ней с того момента, когда она покинула дом одиннадцать дней назад, — неужели действительно прошло столько времени? — и что только теперь к ней начинает возвращаться память. «Да, моя жена ничего не помнит», — подтвердил Арчи.
Они пошли на ужин вместе. По дороге она заметила миссис Робинсон, что ей так жаль, что она не сможет пойти на танцы сегодня вечером… «Неожиданно приехал мой брат, надеюсь, вы меня простите». — «Конечно, миссис Нил, какая радость для вас».
Они сели. Арчи снова напротив нее за столом. Какое у него бледное лицо!
А что, если теперь все опять может стать хорошо? Меню, еда, вероятно, бокал вина…
«Как Медвежонок?» — спросила она.
«Ей ничего не рассказывали, — ответил он, — так что она в полном порядке».
«Скучала по мне?»
В этот момент подошел официант, и Арчи отвернулся от нее, чтобы сделать заказ.
«С тобой все в порядке, Агата?» — спросил он, когда официант ушел.
«Не знаю, — сказала она, — а ты как считаешь?»
Он посмотрел на нее.
Она уехала сама, но теперь точно знала, что это он от нее ускользнул, тогда, чуть раньше, и сейчас и навсегда.
Наконец она повзрослела.
Она улыбнулась и принялась за еду.
Начиная с этого момента она стала общественной собственностью.
Журналисты заполонили харрогитский отель «Хайдро». Мистер и миссис Тейлор были бессильны против них. Пресса жаждала встречи с Агатой, но та после ужина поднялась к себе в комнату. Арчи, снявшему отдельный номер, дали возможность прийти в себя. Хоть ему и не хотелось ничего говорить, но он последовал совету суперинтенданта Макдауэлла из полиции Западного райдинга,[214] того самого, который успел поговорить с Агатой перед ужином, и согласился встретиться с одним корреспондентом. В своем заявлении для «Йоркшир пост» он впервые огласил официальную версию Агатиного исчезновения, коей семья строго придерживалась в течение многих лет.
«Нет никаких сомнений относительно того, что это моя жена. В настоящий момент она страдает полной утратой памяти, не помнит даже, кто она. Она не узнала меня и не может сказать, почему оказалась в Харрогите. Завтра я намерен увезти ее в Лондон, показать врачам-специалистам, и надеюсь, что покой и отдых пойдут ей на пользу. Хочу выразить свою признательность полиции за неустанные усилия, которые они приложили и которые позволили найти мою жену».
Надежда на то, что это положит конец всяческим спекуляциям, теперь, с дистанции времени, кажется смешной. Но у Арчи не было ключа к разгадке того, во что он оказался вовлечен. Он мог лишь смутно догадываться о таинственных мотивах поведения жены, которая, как он сам сказал корреспонденту «Дейли мейл», была «очень умна» — куда умнее его. За последнюю неделю или чуть более того он прошел через ад, предполагая в лучшем случае адюльтер, в худшем — убийство, и теперь, когда все разъяснилось, к чувству облегчения примешивались злость, тревога и чувство вины. По обыкновению, он инстинктивно старался скрыть свои чувства. Идея была правильной, но ему не слишком хорошо это удавалось. Он так крепко держал себя в узде, что та могла в любой момент лопнуть, и репортеры видели это. Он явно что-то скрывает. Ну конечно, «миссис Нил»! Они знали, что это значит. И если Арчи покрывал жену, то одновременно он покрывал и себя.
Сделав заявление для печати, Арчи отправил телеграмму Шарлотте Фишер в «Стайлс» с просьбой устроить так, чтобы его «дилейдж» перегнали из Саннингдейла на вокзал Кингз-Кросс, откуда они с Агатой могли бы вернуться на нем домой. Еще около полудня Шарлотте позвонили из суррейской полиции и сообщили о полученной из Йоркшира информации о возможном местонахождении миссис Кристи. Ее попросили приехать в Харрогит, но она не могла этого сделать, поскольку не с кем было оставить Розалинду. Вместо этого она связалась с Арчи в его офисе, и он успел на поезд, отходивший с вокзала Кингз-Кросс в час сорок, — тот самый, на котором одиннадцать дней назад ехала Агата.
Шарлотта тоже прошла через ад. В определенной степени и ее подозревали — не просто в том, что она знала больше, чем говорила, а в том, что она по какой-то неизвестной причине убила свою хозяйку. Репортеры толпились вокруг «Стайлса», шныряли под маленькими темными окнами и старались сфотографировать ее всякий раз, когда она появлялась. Чтобы поддержать ее, приехала ее сестра Мэри, вместе с которой они опекали Розалинду. Несмотря на чудовищное давление, преданность Шарлотты Агате оставалась непоколебимой.
Теперь она обзванивала родственников и друзей семьи, сообщая им официальную версию об «амнезии». Тем временем Арчи придумал иной способ увезти Агату из Харрогита. Было очевидно, что они не смогут завтра сесть в поезд до Лондона, а потом доехать до Саннингдейла без того, чтобы журналисты не сопровождали их на каждом шагу и не устроили лагерь вокруг дома. Поэтому он связался с Мэдж и Джеймсом Уоттс и организовал все по-другому. По-прежнему будет считаться, что чета Кристи направляется в «Стайлс», а на самом деле в Лидсе они пересядут на другой поезд и поедут в Эбни. Там Агата сможет укрыться. Через широкие чугунные ворота Эбни не прошмыгнет ни один репортер.
В соответствии с новым планом в среду утром Уоттсы прибыли в «Хайдро», где их встретил Арчи. Мэдж ничего не знала о терзаниях Агаты накануне ее отъезда из дома 3 декабря, хотя должна была бы догадаться о душевном состоянии сестры. Джеймс, любивший Агату и бывший человеком практичным и компетентным, взял на себя заботы о том, чтобы незаметно вывезти ее из Харрогита.
Приблизительно в 9.15 Агата покинула отель, на десять дней ставший ей домом. Как же не хотелось ей, должно быть, вытаскивать себя из глубин забытья! Избежать докучливого внимания оравы журналистов было нелегко. Для отвода глаз к парадному входу отеля подогнали автомобиль с откидывающимся верхом, к которому сразу же ринулась куча фотографов. Одновременно к черному ходу за углом подъехало такси. Разгадавший уловку корреспондент «Мейл» подоспел туда и сумел сфотографировать Агату, когда она спускалась по ступенькам, направляясь к машине: отсутствующее лицо, выглядывающее из-под полей шляпы.
На вокзале в Харрогите ей снова пришлось воспользоваться черным ходом. На перроне было слишком много народу, чтобы журналисты могли различить Агату в толпе, и им с Мэдж удалось спрятаться в своем купе — забронированном на имя мистера Паркера, — пока их мужья благоразумно контролировали ситуацию снаружи. Но множество репортеров, перебегая пути, ринулось к поезду, следовавшему до Кингз-Кросс. В Лидсе представление повторилось, поскольку кто-то проведал, что Агата не едет до Лондона, а пересаживается на другой поезд. Здесь корреспондентам многих газет удалось сфотографировать, как Агата со странной улыбкой на лице идет к манчестерскому поезду. К тому времени, когда он прибыл на станцию назначения, огромная толпа журналистов собралась на вокзале. Арчи на мгновение утратил контроль над собой и оттолкнул человека, пытавшегося заговорить с Агатой. «Эта дама больна!» — крикнул он. «Вулзли» Мэдж с шофером ждал у выхода с вокзала, и, пока Агата садилась в машину, было сделано еще несколько фотографий. На них она тоже улыбается. И на пальце у нее снова обручальное кольцо.
Журналистский конвой сопровождал «вулзли» всю дорогу до Эбни-Холла, где ворота перед ними захлопнулись. Толпа, ожидавшая прибытия поезда из Харрогита на Кингз-Кросс, шумела и металась, пока машинист не крикнул: «В нашем поезде ее нет!» Лишь после этого все разошлись по домам, разочарованные, судача о миссис Кристи.
В любой тайне есть нечто, что так и остается неразгаданным. Отсутствующее лицо женщины, на которую ведется охота, никогда не выдаст всех своих секретов. Теперь факты известны и стоящие за ними мотивы в большинстве своем — тоже, однако что остается в конце, так это история. Детективная история. Ее лучший «рассказ», потому что его нельзя разгадать.
Разумеется, предпринимались бесчисленные попытки сделать это, но все они были обречены на провал, потому что тайна, которую создала Агата, содержала в себе куда больше, чем просто головоломку. Можно задаваться вопросами. Спланировала ли она все это заранее? Действительно ли у нее был провал в памяти? Был ли это трюк ради популярности? Желала ли она отомстить, вызвать жалость или положить конец всему? Эти вопросы задают без конца в надежде получить простой ответ. Но такая надежда неуместна, ибо исходит из упрощенного взгляда. Ее одиннадцать дней в «пустыне» — миф, поэма. Они существуют в ином измерении, несовместимом с логикой теорий и решений.
Эти одиннадцать дней — создание художника, писателя, а писатели живут иной жизнью. Их поступки основываются на смешанных побуждениях, ибо для них все — рассказ, повествование. В этом их убежище и их свобода. Так уж они устроены.
Но поскольку это рассказ Агаты Кристи, возникло искушение толковать его как детектив, требующий разгадки. О, это задачка для Пуаро! Для человека, который может просто взять факты — письма, брошенная машина, пересадки с поезда на поезд, объявление в «Таймс» — и чудесным образом с помощью логики выстроить в цепочку, заставить соединиться.
В некотором роде они действительно соединяются. И, как было показано, из этого лесного бурелома можно найти выход. Но если честно признаться, просека будет пролегать меж непроходимых чащоб, двусмысленностей и непознаваемого. Агата и сама плохо понимала, что она сделала в эти одиннадцать дней, так как же иначе можно их толковать, если не как рассказ, историю?
Любая биография — рассказ. Ни одна не представляет собой кода, который можно точно расшифровать: всегда остаются пробелы и нестыковки, и лишь рассказ — рассказывание истории — позволяет воссоздать недостающие связи. Всеведение — это для Эркюля Пуаро. Реальная жизнь знает куда меньше; она исполнена прелести тайны, и это, несмотря на все написанные ею книги, Агата очень хорошо понимала. Она не могла не понимать, что создала загадку иного уровня, коей присуща геометрическая сложность «Роджера Экройда». Как ее решить? Так? Эдак? Все равно останется последняя хитрость: это случилось на самом деле, а потому это нельзя понять до конца. Идеальный рассказ. Совершенная метафора человеческой тайны. Что может быть более непостижимым, чем женщина, появившаяся в Харрогите как улыбающийся призрак и читающая газетные репортажи о собственном исчезнувшем «я»?
И поэтому рассказ продолжает жить, бесконечно чаруя; и те, кто разрушает его красоту, пытаясь «решить» его, будут терпеть поражение при каждой попытке.
Возможно, самый лучший комментарий появился 16 декабря, через два дня после того, как Агату обнаружили в Харрогите, когда все газеты еще бурно обсуждали это дело и глуповатую роль, которую они сами в нем сыграли. Его автор — колумнист «Дейли скетч», подписывавшийся псевдонимом «Человек с улицы»:
«Многие граждане, которые, подобно мне, никогда не видели миссис Кристи и не читали ни одного из ее романов, должны были испытать огромное облегчение, когда полиция наконец установила ее местонахождение… Независимо от того, подтвердятся ли факты, которые были известны по этому делу с самого начала, последующие действия, коих потребовала эта литературная выдумка, в которой с энтузиазмом участвовало столько народу, не говоря уж о впечатляющих затратах энергии и средств, весьма сомнительны.
Вскоре после того, как миссис Кристи покинула дом, брат полковника Кристи получил от нее письмо, в котором утверждалось: она очень плохо себя чувствует и собирается в Йоркшир, на водный курорт, что, судя по всему, точно соответствовало действительности. Так что теперь остается лишь констатировать, что множество людей получило удовольствие за чужие деньги».
Такая вот чуть отдающая высокомерием шутка насчет «исчезновения» Агаты Кристи. Отделите, мол, замысел от результата — и станет ясно, что никакого исчезновения не было. По крайней мере запланированного. Разумеется, никакого осознанного намерения исчезнуть на одиннадцать дней действительно не было. Так лишь казалось тем, кто столь усердно искал Агату. Они просто слепо не замечали того факта, что Агата сама сообщила им, где она. Как написал, не испытывая никаких сомнений, «Человек с улицы», Агата сделала именно то, что собиралась сделать, и со стороны полиции и прессы было тем более глупо не поверить ей.
Итак, вот — почти прямым текстом — рассказ Агаты. Она уехала из «Стайлса» со смутным намерением то ли найти Арчи, то ли покончить с собой, то ли сделать и то и другое. Затем впала в некое необычное душевное состояние: оказалась хозяйкой самой себе до той степени, когда могла свободно планировать, думать и действовать, но личности, которой она теперь безраздельно распоряжалась, на самом деле больше не существовало. Она не убила себя, но в каком-то смысле действительно умерла.
Новая, призрачная Агата создала свою трогательную ложную загадку из брошенного автомобиля, зависшего над карьером, саквояжа, водительских прав, меховой шубы — это «ключи». И все это она предприняла для того, чтобы попытаться заставить мужа раскаяться. Она бежала в надежде, что, после того как Арчи проведет выходные в муках и испугается, что она мертва, в нем пробудятся прежние чувства и он вернется к ней. Она обратилась к единственному человеку, который мог вступиться за нее, — к своему деверю, и сообщила ему, что едет в Йоркшир, дав понять, как она больна и несчастна. Она надеялась, что Кэмпбелл получит письмо 6 декабря, в понедельник, свяжется с Арчи и заставит его поехать за ней. «Миссис Нил» — еще один «ключик»: знак ее присутствия и укор мужниной совести.
Но объяснять в конце концов означает запутывать. В том, что делала Агата, был смысл, и в то же время в этом не было никакого смысла. Вот почему два наиболее популярных «решения» загадки ее исчезновения не просто неверны, а бессмысленны. Агата не теряла память, как официально утверждалось долгие годы, и не замышляла интригу, как цинично утверждали некоторые комментаторы. Истина лежит где-то посередине: в сфере неопределенности, в царстве забвения, как и сознание ее создательницы, чье «я» вознеслось в черное ночное небо, пока она спускалась на дно карьера.
Но историю исчезновения Агаты писала, разумеется, не только она. Наряду с ее собственной версией существовала куда более хорошо известная, созданная полицией и прессой. В сущности, их было две: частная и для публики, — и вся прелесть заключена в характере расхождений между ними. Пока Агата молчаливо скользила под березами, озабоченные ее исчезновением англичане, находясь как будто в другой вселенной, копались в ее жизни.
Сама она всегда относилась к той части событий, которые имели место до ее обнаружения в Харрогите, как к сугубо личному делу. Учитывая то, какую известность ей предстояло обрести, трудно представить себе, как мало было известно об этом происшествии сначала (6 декабря «Дейли мейл» сообщила о пропаже «некой романистки, автора детективных рассказов», в том числе «Кто убил Экройда?»[215]). Агата очень дорожила неприкосновенностью своей частной жизни и даже в спокойном состоянии представить не могла, что ее поступки станут предметом общественного обсуждения. Поэтому, оставляя машину висящей над карьером, она предполагала вызвать тревогу только одного человека, собственного мужа. Мысль о том, что своим поведением она спровоцирует волну за пределами собственного узкого мира, просто не приходила ей в голову. Не таким она была человеком.
Волна бы и не поднялась — по крайней мере такая высокая, — если бы не действия полиции, а точнее, заместителя главного констебля Кенварда из суррейской комендатуры, который был, если так можно выразиться, влюблен в собственную версию, и не чрезмерное внимание журналистов, готовых ему внимать.
О машине, которая принадлежала Агате, как свидетельствовали водительские права, оставленные внутри, и которая была найдена в Ньюлендз-Корнере, Кенвард узнал 4 декабря, в субботу, около одиннадцати часов утра. В интервью, данном сразу после этого газете «Суррей адвертайзер», он сказал: «Кажется вполне вероятным, что… человек, или люди, находившиеся в машине, попали в беду». Поскольку Агата жила в Саннингдейле, была проинформирована полиция Беркшира, и два полицейских подразделения оказались вынуждены сотрудничать. В этом-то и заключалась трудность. Заместитель главного констебля Кенвард с самого начала не сомневался, что Агата мертва и ее тело находится где-то поблизости от машины. Беркширский суперинтендант Годдард стой же уверенностью считал, что она жива.
Годдард был разумным человеком, и интуиция подсказывала ему, что нервное расстройство заставило Агату совершить что-то вроде побега. Если до предела упростить события, то именно это и произошло. Однако главная роль в расследовании принадлежала Суррею, поэтому версия Кенварда превалировала. Дело об исчезновении Агаты, которое следовало вести с чрезвычайным умом и тактом, получило широкую огласку: поскольку оно давало шанс обрести известность в масштабе всей страны, в него активно вовлекали прессу и окрестности Ньюлендз-Корнера прочесывали без конца. Очевидно, Кенвард искренне верил в гибель Агаты, но чем менее вероятной становилась перспектива обнаружить ее тело вблизи машины, тем более упрямо он стремился доказать свою правоту.
«Что я всегда вам говорил? Во внимание нужно принимать все. И если факт не укладывается в гипотезу, значит, гипотезу следует отбросить». Это слова Пуаро из «Таинственного происшествия в Стайлсе», но Кенвард — как большинство тех, кто строил свои теории вокруг этого дела, — их игнорировал. Повторилось то же, что было с расследованием дела Йоркширского Потрошителя в 1970-х, когда полиция зациклилась на сфабрикованной магнитофонной записи и из-за этого упустила преступника, которого неоднократно допрашивала как свидетеля: Кенвард был настолько одержим своей версией, что полностью игнорировал единственный верный ключ к местонахождению Агаты. «Прямым долгом полиции, даже если исходить только из соображений гуманности, было приложить все усилия, чтобы найти миссис Кристи, если она, помутившись рассудком, бродила где-то в окрестностях Ньюлендз-Корнера, — позднее заявил Кенвард той же „Суррей адвертайзер“. — Когда все усилия в этом направлении не дали результата, опять же прямым долгом полиции было констатировать, что убийства не было и речь о преступлении в этом деле не идет».
Именно в этом и заключена суть: Кенвард верил в высокую вероятность того, что Агату убил ее муж. Вот почему он не придал значения письму, которое она послала Кэмпбеллу Кристи. Вместо того чтобы отнестись к его содержанию с полным доверием, учитывая, что почтовый штемпель — «9.45, Лондон SW1» — доказывал: в субботу утром Агата была жива, он продолжал слепо разрабатывать собственную версию, решив, что либо письмо было послано не самой Агатой, либо она отправила его из Лондона, перед тем как вернуться в Ньюлендз-Корнер. Поэтому проверка сообщения Агаты о том, что она направляется «на йоркширский водный курорт», не была должным образом проведена. Проблема состояла еще и в том, что письмо было уничтожено — хотя конверт сохранился — и о его содержании судили лишь со слов Кэмпбелла. Кенвард мог подозревать: Кэмпбелл, покрывая брата, лжет насчет того, что действительно было в письме, или что письмо написал сам Арчи.
С самого начала и на протяжении всего расследования газетчики знали, что думает об этом деле Кенвард, и чувствовали, что ему не терпится защелкнуть наручники на запястьях надменного полковника Кристи. На газетных страницах выдвигалось еще несколько версий, но именно женоубийство вызывало наиболее бурную общественную реакцию. Некоторые комментаторы дошли до того, что предполагали, будто Агата намеренно хотела бросить подозрение на Арчи, чтобы его арестовали. Вот уж полный абсурд — Агата стремилась вернуть мужа, а не окончательно оттолкнуть его. Но чтобы понять это, было необходимо отделить намерение от результата. Ничего подобного Агата в отношении Арчи не замышляла, тем не менее это становилось вполне вероятной перспективой. Позднее журналист Ричи Колдер из «Дейли ньюс» писал: «Если бы ее тело было обнаружено, например, на дне Тихого пруда, то, учитывая известное отношение полиции к этому делу, не сомневаюсь, полковник Кристи был бы задержан на основании косвенных улик».
Вот так — в первую очередь из-за позиции Кенварда, а также из-за газетной шумихи — и получилось, что частное событие из жизни Агаты стало публичным. Полиция и пресса оказались втянутыми в folie à deux,[216] что привело к нежелательному результату: глубоко личный кризис превратился в общенациональное достояние. Если кто-то верит, что назойливое и безапелляционное вмешательство средств массовой информации в личную жизнь есть феномен лишь последнего времени, пусть почитает репортажи об исчезновении Агаты — в 1926 году газеты исходили из точно такого же посыла, что и теперь: читатель жаждет сенсаций, катастроф и скандалов. Но в этом нельзя винить прессу. Кость, брошенная Кенвардом, оказалась слишком соблазнительной, чтобы противиться искушению: это было — и продолжает оставаться — первоклассным рассказом.
Действие его начинается в понедельник, 6 декабря, со всего лишь маленькой заметки, соседствующей с сообщениями о кончине Клода Моне. На следующий день появилось уже множество заголовков. О событии, правда, сообщалось с должной аккуратностью. Однако в последующие дни, по мере того как газеты начинали соперничать между собой, претендуя на эксклюзивность информации, в отношении аккуратности и точности стали допускаться существенные компромиссы. Тем не менее во вторник, седьмого, основные факты оказались установлены.
«Моррис» Агаты был найден в Ньюлендз-Корнере, занимающем обширную часть территории Северных холмов, простирающуюся от шоссе А25 неподалеку от Гилдфорда до деревни Элбери. Машину нашли ярдах в трехстах от вершины холма, на краю карьера, уткнувшейся капотом в куст, нависающий над обрывом. Место находится поблизости от проселка, теперь называемого боковой дорогой, который начинается на верхней точке Ньюлендз-Корнера. На полпути вниз дорога переходит в ухабистую колею под названием Уотер-лейн, которая сворачивает в левую часть карьера и ведет из него в Элбери. Цыганский мальчик по имени Бест обнаружил машину в субботу, 4 декабря, когда шел по главной улице Элбери около восьми часов утра.
В 1926 году Ньюлендз-Корнер был куда более открытым местом, чем теперь. Не было никакой преграды между главной дорогой и крутым, поросшим травой склоном, и быстро едущие водители время от времени скатывались по нему вниз. Сейчас поперек склона насажено множество деревьев, тогда их было мало, но все же достаточно, чтобы задержать автомобиль. Тем не менее машина Агаты съехала вниз довольно далеко, и никакого тормозного пути на земле не было видно, поэтому представлялось маловероятным, что ее занесло случайно.
Вскоре после восьми часов автомеханик Фредерик Дор обследовал «моррис» более тщательно. Как сообщалось в большинстве репортажей, он выяснил, что аккумулятор машины разряжен, а тормоза отпущены. Широко цитировалось его высказывание относительно того, как автомобиль мог оказаться там, где его нашли: корреспонденту «Суррей адвертайзер» он заявил, будто похоже, что машину намеренно пустили под откос. «Мне кажется, что ее столкнули с вершины холма». Машина, несмотря на аварийную ситуацию, пострадала незначительно, и оказалось возможным отвести ее своим ходом в гараж на Эпсон-роуд. В баке оставалось около двух галлонов бензина; в салоне нашли дорожный саквояж Агаты, кое-что из ее одежды, в том числе шубу, и просроченные водительские права.
В некоторых интервью Дор упоминал также цыганскую девушку, с которой повстречался субботним утром и которая сказала, что слышала, как около полуночи по верхней части дороги в Ньюлендз-Корнере ехала машина. Он отправился на вершину холма, где стоял киоск с прохладительными напитками, принадлежавший некоему мистеру Алфреду Лаланду, которого он попросил присмотреть за машиной, потом — к находящемуся неподалеку отелю «Ньюлендз-Корнер», чтобы позвонить в полицию (Лаланд сообщил корреспонденту «Дейли ньюс», что уверен — тормоза были включены, и добавил: «Трудно представить, как она могла скатиться со склона»).
Много писали газеты и о том, как выглядела сама Агата. Уже в начале расследования обнаружился человек, который, по его словам, около 6.20 утра в субботу, четвертого, неподалеку от Ньюлендз-Корнера помог завести машину женщине, отвечающей описанию пропавшей. Почему-то сначала этого человека называли Эрнестом Кроссом, потом Эдвардом Макалистером — противоречие так и не получило объяснения, и в изложении его показаний содержались неизбежные разночтения. «Дейли мейл» с его слов сообщала, что у женщины, которой он помог, были «тронутые сединой» волосы и что она хваталась за голову, «словно у нее было большое горе». «Суррей адвертайзер» же, которой мистер Макалистер дал интервью (в целом отличное) непосредственно, писала, что «женщина вовсе не выглядела потерянной или особо расстроенной, но казалась немного странной, что он отнес на счет огорчения из-за поломки машины». Действительно, создается впечатление, будто речь идет о двух разных свидетелях. Кросс утверждал, например, что радиатор машины был «довольно горячим», а капот квадратным (капот «морриса» Агаты имел форму бычьего носа), в то время как Макалистер говорил, что радиатор был ледяным. Во всех репортажах, правда, было сказано, что на женщине не было ни шляпы, ни пальто и что ехала она в направлении от Ньюлендз-Корнера.
Газетная информация подталкивала читателя к выводу, что Агата покончила с собой. Заголовок в «Экспресс» гласил: «Женщина с непокрытой головой, замеченная на Холмах» — словно речь шла о полураздетой лунатичке, бредущей среди ночи навстречу своей погибели. Особое внимание уделялось тому, что брошенная машина найдена вблизи Тихого пруда, дно которого прочесывала полиция и который описывали (справедливо) как весьма жуткое место. С самого начала — и не только из-за того, чем профессионально занималась Агата, — делу придали оттенок темной, зловещей тайны.
В среду, восьмого, новостью дня стало письмо Агаты Кэмпбеллу Кристи. «Она сообщила, что собирается провести выходные на курорте в Йоркшире» — озаглавила свой материал «Дейли скетч». Однако тут же, словно бы с облегчением, добавляла: «Однако нет никаких свидетельств, что она действительно туда отправилась». И впрямь, разве такая простая разгадка могла кого-либо заинтересовать? Что касается почтового штемпеля «SW1» — который тоже представлял угрозу сценарию под названием «Труп в Ньюлендз-Корнере», — то было выдвинуто предположение, что Агата отправила письмо не сама, а, будучи 1 декабря в своем клубе «Форум», вероятно, попросила кого-нибудь отослать его. «Как и кем оно было отправлено из Лондона — вопрос, который пока не выяснен», — писала «Суррей адвертайзер». Никому и в голову не пришло принять содержание письма за чистую монету — оно стало лишь еще одним «наркотиком», к которому полиция и пресса мгновенно обнаружили привыкание.
Например, сообщалось, что не далее двух недель назад Агата посетила своего аптекаря, чтобы взять у него снотворное, что она беседовала с ним о гиосцине[217] и сказала: «Я бы никогда не прибегла для самоубийства к насильственному способу. Зачем, когда существует такой препарат, как гиосцин?» Некоторые газеты утверждали, что у Агаты мог быть револьвер.
Однако, определенно склоняясь к версии о том, что Агата мертва, газеты одновременно публиковали свидетельства людей, которые якобы видели ее. Большинство «встреч» произошло в окрестностях Ньюлендз-Корнера. Миссис Китчинг, которая жила неподалеку от Элбери, «в субботу днем встретила на дороге странную женщину»; она не сомневалась, что это была миссис Кристи. Рабочий с фермы около четырех утра в субботу, четвертого, видел, как ее машина ехала через соседнюю деревню Шиар; некто мистер Браун подвозил ее около четверти двенадцатого в тот же день («Похоже, она была в том состоянии, когда человеку безразлично, что происходит»), а некий мистер Ричардс сообщил, что видел, как в субботу днем она сидела в машине, припаркованной на обочине сельской дороги в нескольких милях от Гилдфорда, и рядом с ней сидел мужчина.
В понедельник Агату видели в Пламстеде, в юго-восточной части Лондона: якобы она ворвалась в дом какого-то мистера Дэниелса, размахивая фунтовой банкнотой и требуя, чтобы ей ее разменяли. Во вторник некая миссис Бисшоп наблюдала, как она, «в бедственном состоянии», садилась на Пиккадилли в автобус, следующий до Бейсуотера.
Между тем вереду, восьмого, «Харрогит кроникл» опубликовала еженедельный список гостей города. Имя «миссис Нил из Кейптауна» значилось в списке остановившихся в отеле «Хайдро».
Разумеется, полиция приняла во внимание сведения из письма Агаты Кэмпбеллу. В «Дейли экспресс» 9 декабря появилась маленькая заметка, в которой сообщалось, что «в Харрогите ведутся тщательные поиски». «Стало известно, что некая дама приблизительно того же возраста, что и миссис Кристи, вчера посетила Королевские ванны» — вот единственное истинное свидетельство среди кучи ложных. Журналисты из «Экспресс» и «Дейли кроникл» обошли все харрогитские отели, но, не обнаружив женщины, зарегистрировавшейся под именем Агаты, пришли к заключению, что ее там нет.
В то же время первый ключик появился в «Вестминстер газетт» девятого числа — там была упомянута «мисс Нилд», как ее назвали, — «единственная другая гостья» коттеджа в Годалминге, где Арчи провел предыдущие выходные. Публиковались также показания прислуги дома Кристи. «Я, конечно, понимаю, — писал специальный корреспондент „Газетт“, — что „нет ни грана правды в сплетнях“ о том, что за завтраком супруги говорили „на повышенных тонах“…»
Иными словами, специальный корреспондент именно поверил, что ссора была, и отлично догадывался из-за чего. К тому времени пресса уже учуяла душок. Журналисты знали, что думает Кенвард об Арчи и почему: история приобретала новое многообещающее измерение. Из объекта сострадания («доведенного этой загадкой до отчаяния», как писала 7 декабря «Мейл») Арчи превращался в объект подозрения. Он потребовал и добился того, чтобы в «Стайлсе» установили полицейский пост — для защиты его и дочери (полисмен каждый день сопровождал Розалинду в школу) от назойливого внимания прессы. Однако он не мог бесконечно уклоняться от контактов с ней. «Я плохо себя чувствую, — заявил он газете „Дейли экспресс“, — и нервничаю из-за отсутствия новостей. Честно признаться, я больше не могу это выдерживать». Газете «Ивнинг ньюс» он сказал и того больше: «Я уехал из дома в пятницу, чтобы провести выходные у друзей. Я не готов сообщить, где именно был, — об этом я уведомил полицию. Не хочу, чтобы моих друзей втягивали во все это. Это мое сугубо личное дело. Меня травят и мучают как преступника, а единственное, чего я хочу, это чтобы меня оставили в покое».
На следующий день, десятого, появилось множество снимков и репортажей о поисках Агаты в Ньюлендз-Корнере. «500 полицейских ищут миссис Кристи» — такой заголовок дала «Дейли мейл». Менее сенсационно «Таймс» сообщала, что в поисках участвует около двухсот пятидесяти полицейских, которым помогают добровольцы, в том числе и Арчи Кристи. С ним — песик Агаты Питер (или Простак, как называли его в некоторых изданиях). Для осмотра местности задействованы два гражданских аэроплана. Ранее было обследовано дно Тихого пруда в Элбери, а также Кенвард неофициально привлек к поиску охотников с собаками из Гилдфорда и Шера. Пока не найдено ничего, кроме мистифицирующей записки — о чем, как положено, сообщалось в газетах, — гласившей: «Поинтересуйтесь у Кэндла Лэнча. Ему известно о Тихом пруде больше, чем…»
Но главной новостью 10 декабря было то, что Арчи Кристи, сдавшись наконец, согласился на обширное интервью. «Мейл» приводила его полностью. Без сомнения приободренный сочувственным отношением специального корреспондента, Арчи поделился с ним кое-какими мыслями — не только о собственно исчезновении, но и вообще об Агате. Его нельзя было упрекнуть в непонимании ее натуры, он отлично знал, что ее голова работает неординарно. Тем не менее гипотезы, которые он выдвинул, были явно окрашены желанием выгородить себя.
С этой целью он сказал, что Агата «говорила о вероятности исчезновения по собственной воле. Какое-то время назад она заявила сестре: „Если бы захотела, я могла бы исчезнуть и обставила бы это очень тщательно“. Кажется, в тот момент они обсуждали что-то напечатанное в газетах. Это показывает, что мысль о заранее обдуманном исчезновении посещала ее, — и причина, вероятно, касалась ее работы.
Лично я полагаю, что именно это и произошло. Во всяком случае, я поддерживаю себя этой мыслью».
Далее Арчи объяснял, почему не верит в самоубийство Агаты: решись покончить с собой, она воспользовалась бы ядом, сказал он, к тому же «если человек намеревается свести счеты с жизнью, он не станет тратить силы на то, чтобы уезжать за много миль от дома, снимать с себя тяжелую шубу и идти неизвестно куда, чтобы сделать это… Я думаю, она спустилась по склону и ушла — бог знает куда. Почему я предполагаю, что она пошла вниз? Потому что она всегда ненавидела карабкаться вверх».
Кое-что из его соображений было весьма близко к истине, особенно пассаж о том, что Агата спустилась вниз по дороге. Однако сказал он это из эгоистического интереса. Он хотел подчеркнуть, что она жива, потому что единственной правдоподобной причиной ее самоубийства могли быть только его отношения с Нэнси Нил.
Арчи подробно рассказал о последних трех днях, предшествовавших исчезновению Агаты, включая ее визит в Лондон к Эдмунду Корку. Удивительно, особенно в свете их отчуждения, как много он знал о писательских делах Агаты. Очевидно, какие-то отношения они все же поддерживали, или, может быть, Агата просто старалась делать вид, что у них все в порядке.
«Она сказала мне, что они говорили о ее новом романе, «Тайна „Голубого поезда“», который она никак не могла закончить… Я также знаю, что она была весьма озабочена книжным изданием своих рассказов „Большая четверка“, которые до того печатались в периодике с продолжением. Впрочем, непохоже, чтобы этот визит расстроил ее, так как во вторник вечером она со своей секретаршей мисс Фишер отправилась в Аскот — то ли в танцкласс, то ли еще куда-то».
Все это было очень интересно, но цель интервью заключалась в другом. «Я обратил внимание полковника Кристи на слухи, распространившиеся как в Саннингдейле, так и за его пределами». Арчи решительно отрицал, что между ним и Агатой утром в пятницу, третьего, произошла какая-то ссора.
«Она была в отличном расположении духа — по крайней мере в таком же, в каком пребывала все последние месяцы, — и знала, что я собираюсь уехать на выходные; знала она и кто будет среди немногочисленных гостей в том доме, куда я отправлялся, и ни в то утро, ни в какое-либо другое время не выказывала ни малейшего неудовольствия. Я категорически возражаю против того, чтобы в это дело вмешивали сплетни. Это не поможет мне найти жену, а именно это я собираюсь сделать.
У моей жены никогда не было никаких предубеждений против кого бы то ни было из моих друзей, со всеми ними она была знакома».
Как неразумно вел себя Арчи! Насколько мудрее было бы ничего не сказать. Однако он был не единственным, кого пресса провоцировала на «объяснения». Люди, куда более искушенные в методах журналистов, позволяли убедить себя в том, что молчание якобы порождает гораздо больше недоразумений; только умная и бдительная Шарлотта понимала, как неправильно поступает Арчи. Журналисты вовсе не стремились оправдать его — их единственной заботой было написать увлекательную историю. А что могло быть интереснее, чем виновность Арчи? Один репортер, Стэнли Бишоп из «Дейли экспресс», был абсолютно уверен, что речь идет о женоубийстве. Ричи Колдер предполагал, что Арчи покинул дом Джеймсов посреди ночи, встретился с Агатой в Ньюлендз-Корнере и убил ее. Как показал процесс 1922 года над Эдит Томпсон,[218] английская публика охотно приравнивает адюльтер к убийству, какими бы шаткими ни были доказательства. Никаких улик против Арчи не существовало, но пресса точно так же чернила его; даже если он не убивал свою жену, журналисты верили в вероятность того, что он довел ее до самоубийства. Так что для него лучше всего было молчать. Возможно потому, что Арчи не был повинен в большем преступлении, и потому, что, зная Агату так, как знал он, не сомневался, что она жива, и интуитивно стремился защитить себя.
На самом деле Арчи не мог поверить в то, что оказался в подобной ситуации. Он был из тех, кто считает журналистов и полицейских людьми другой касты, и вот вдруг сам оказался не только в центре газетной шумихи, но и на пороге вероятного уголовного расследования. Милый уют уик-энда, который он проводил с Нэнси — отдых, временное облегчение, гольф, Мэдж и Сэм, счастливо забавляющиеся со своим новорожденным малышом, — был нарушен спокойным голосом Шарлотты. Возможно, уже тогда он понял, что ни для кого из них жизнь больше не будет прежней.
Газетные сообщения расходятся относительно того, когда Шарлотта связалась с Арчи: в пятницу вечером, по возвращении в «Стайлс» из Лондона, или в субботу утром, после того как нашли машину Агаты. По воспоминаниям Ричи Колдера — наверняка безошибочным, — именно в пятницу Шарлотта, «то ли по просьбе миссис Кристи, то ли потому, что страшно встревожилась», позвонила Арчи, чтобы предупредить, что Агата пропала. «Ужин, — писал Колдер, — который домочадцы квалифицировали как „помолвку“ полковника Кристи и мисс Нил, был в разгаре». Слух распространила прислуга, и через полицию он дошел до прессы. Доказательств тому не существует, однако это помогает объяснить отношение к Арчи. Это также делало более правдоподобной гипотезу о том, что Арчи покинул дом Джеймсов среди ночи, предполагая встретить Агату неподалеку, и убил ее. Но все это неопределенно, поскольку, согласно другим сообщениям, Шарлотта позвонила Арчи лишь в субботу утром, после чего он вернулся в «Стайлс» и встретился с полицией.
Нэнси тем временем ретировалась в цитадель родительского дома в Херефордшире, где, как горячо надеялся Арчи, ее никто не мог побеспокоить; лишь бы Агата нашлась до того, как всплывет имя Нэнси! Какое счастье, что Шарлотта так рассудительно-сдержанна, хотя положиться на прислугу так же, как на нее, нельзя! Шарлотта не теряла самообладания даже тогда, когда полиция метала случайные стрелы подозрения в ее сторону. Она и ее сестра Мэри со свойственным эдинбуржцам неторопливым достоинством продолжали хозяйничать в доме. Шарлотта прекрасно управлялась с Розалиндой, которой сказали, что мама уехала, чтобы писать книгу; поддерживала контакт с Мэдж Уоттс, которая была убеждена, что кто-нибудь должен знать, что случилось с ее сестрой; отвечала на бесконечные телефонные звонки и справлялась с журналистами, шмыгавшими вокруг дома и уже знавшими, что от мисс Фишер ничего не добьешься, как ни старайся. Арчи — другое дело. В своем интервью «Дейли мейл» от 10 декабря он рассказал еще больше о том, что могла, с его точки зрения, сделать Агата:
«Знаю я только то, что мне сказали слуги. Однако могу представить, что она впала в такое состояние, когда невозможно спокойно сесть за работу или чтение. Со мной тоже не раз такое случалось, и тогда я выходил из дома и шел куда глаза глядят, безо всякой цели. Думаю, то же самое сделала моя жена, только отправилась не пешком, а на машине, четырехместной…
Слуги не заметили в ее поведении ничего особенно странного, и когда мисс Фишер позвонила в тот вечер из Лондона, чтобы спросить, не нужна ли она, моя жена ответила, что все в порядке. Она оставила записку, адресованную мисс Фишер, в которой просила ее сделать все необходимое, чтобы отменить запланированную на выходные поездку в Йоркшир (в Беверли), добавив, что отправляется в небольшое путешествие на автомобиле и завтра даст ей знать, где находится.
Это все, что мне известно, и едва ли мне нужно говорить вам, как ужасны для меня нынешняя тревога ожидания и неопределенность».
К тому времени письмо Агаты к Шарлотте уже находилось в распоряжении полиции. Письмо, которое она оставила для Арчи, тот сжег прежде, чем кто-либо другой смог прочесть его. Почти наверняка в нем упоминалась его связь с Нэнси Нил, хотя в интервью газете «Дейли мейл» от 11 декабря он по-своему излагал его содержание. «Оно не имело ни малейшего отношения к исчезновению моей жены, — говорил он. — И разумеется, это не было ни прощальное письмо, ни письмо, содержавшее хоть какие-то жалобы. Это была просто записка, которую, не сомневаюсь, моя жена написала, просто вспомнив кое-что, что забыла мне сказать, задолго до того, как ей пришло в голову уехать на автомобиле».
Неудивительно, что у Кенварда была своя, отличная точка зрения на то, что могло содержаться в письме Агаты мужу. Очевидно, что сам Арчи не сообщил бы Кенварду о существовании этого письма; возможно, это сделала Шарлотта, но скорее — кто-то из горничных, видевших письмо, когда оно лежало в передней.
Последовало состоявшееся в полицейском участке Бэгшота совещание представителей суррейской и беркширской полиции, «в ходе которого обсуждалось обнаружение факта существования еще одного письма», — писала «Дейли скетч». Журналисты также задавали Арчи вопросы относительно содержания письма, оставленного Шарлотте. Арчи отвечал на это корреспонденту «Мейл» в стиле, который к тому времени стал уже для него привычным и который заставлял читателя приходить к выводам, прямо противоположным тому, что он хотел сказать. «Оно не имеет никакого отношения к исчезновению моей жены. И разумеется, не содержит никаких претензий к кому бы то ни было». Явно полагая, что это ему поможет, он продолжал утверждать, будто они с Агатой «никогда не ссорились из-за своих друзей или чего-либо другого. Вы должны понимать, что мы женаты много лет и, как у всякой супружеской пары, у каждого из нас была до некоторой степени своя отдельная жизнь».
Некоторые вышедшие 11 декабря газеты доставили Арчи немало огорчения. «Скетч» информировала своих читателей, что «полковник Кристи был сегодня приглашен для беседы с заместителем главного констебля Кенвардом» по поводу письма, которое он уничтожил. «Вестминстер газетт» писала, что в результате бэгшотского совещания «события получили важное развитие» и что Арчи после встречи с Кенвардом выглядел «смущенным». Сколько-нибудь проницательный читатель должен был предположить, что его арест неминуем. В то же время «Экспресс» взяла другое направление, утверждая, будто теперь полиция считает, что Агата жива (для беркширских полицейских это было бесспорно). Между тем репортеры, как и следовало ожидать, осаждали дом Джеймсов в Годалминге. «Мейл» удалось получить кое-какие отрывочные сведения у Сэма Джеймса, чья преданность Арчи не вызвала симпатии.
«Ходят слухи, будто жена звонила сюда полковнику Кристи, что он ездил встречаться с ней или что она приезжала к нему сюда. Ничего подобного не было.
Я думаю, миссис Кристи, вернувшись домой и обнаружив, что полковник проводит выходные у нас, в порыве раздражения просто уехала из дома».
Не все разделяли подобное мнение. Хотя «Дейли ньюс» смоделировала три снимка, на которых Агата изображалась так, как она могла выглядеть, тем или иным способом изменив свою внешность, и хотя появились новые слухи о том, что она остановилась в одном из отелей на южном побережье или в Риле, версия Кенварда по-прежнему превалировала. Превалировала настолько, что 12 декабря множество людей решили отправиться на поиски трупа Агаты. «Сегодня — день массовых поисков миссис Кристи, — писала „Санди пикториал“. — Полиция обращается с просьбой к автолюбителям Даунса, а также к владельцам бладхаундов принять участие в поисках». Так же как впоследствии, после смерти Дианы, принцессы Уэльской, тысячи людей отправятся в поход на Кенсингтон, побуждаемые в том числе и желанием просто приобщиться к событию, с раннего утра в воскресенье возбужденные толпы начали стекаться в Ньюлендз-Корнер; среди них была и писательница, автор детективных сочинений Дороти Л. Сэйерс.
По совету Кенварда и его подчиненных публика прибывала, соответственно одевшись («офицер полиции предупредил, что от людей в легкой кожаной обуви пользы не будет»), и имела при себе палки. Как и ожидалось, привели с полдюжины бладхаундов. Поиск охватил большую территорию. Инструкции на дальние фланги доставлялись конными курьерами. Однако, как всегда бывает, среди охотников-добровольцев находились и не страдавшие излишним усердием, так что киоск прохладительных напитков Алфреда Лаланда пользовался популярностью. То и дело прокатывались слухи о находках; самыми выдающимися были несколько дамских сумок. «Дейли экспресс» постаралась представить их как потенциально важные улики.
Оценки численности добровольных помощников полиции разнятся: «Дейли мейл» писала о пяти тысячах человек; «Дейли скетч» — десяти тысячах, «Экспресс» и «Вестминстер газетт» — о пятнадцати. «Таймс» более благоразумно остановилась на двух тысячах, хотя признала, что даже при этом «дороги были блокированы, и оставленные на стоянке машины запрудили все плато неподалеку от того места, где был найден автомобиль миссис Кристи». Приехало около четырехсот (если верить «Скетч» — «три тысячи») автомобилей. Казалось, люди собрались, чтобы весело провести время. И неудивительно, что Арчи, который не принимал участия в этой великой воскресной охоте, сказал корреспонденту «Дейли экспресс»: «Уверен, она не вернется, пока все не уляжется».
Последние страницы газет изобиловали фотографиями, сделанными во время поисков в Ньюлендз-Корнере. Одновременно появилось также сообщение о пропаже двадцатиоднолетней Юны Кроу, которая вышла из принадлежавшего ее семье дома в Челси в субботу, 13 декабря, утром. «Пропала дочь известного дипломата» — гласил заголовок в «Экспресс». «К исчезновению миссис Агаты Кристи прибавилась еще одна загадка пропавшей женщины».
13 декабря газетное безумие достигло апогея. Мертва ли Агата? Жива ли? Может, она в Хиндхеде, как предположил управляющий отелем «Ройял хатс», где Агата обедала в выходные? Или «в Лондоне, под мужским обличьем»? Это последнее преподносилось со всей серьезностью как новейшая полицейская версия; «Дейли ньюс» даже поведала, будто бы Арчи «провел тщательную ревизию своего гардероба», чтобы выяснить, не пропало ли что-нибудь из его одежды.
«Вестминстер газетт» возвращалась к письму, оставленному Шарлотте Фишер: «Дело Кристи. Запечатанная записка. Вскрыть, только если будет найдено тело», — и цитировала свекровь Агаты, миссис Хемсли, которая предположила, что в неоконченном романе «Голубой поезд» (sic) может содержаться ключ к разгадке реальной тайны. В газете также упоминалась «фигура в белом одеянии», которую видели то там, то здесь в Ньюлендз-Корнере, в том самом районе, который день ото дня вселял все больший ужас.
«Дейли скетч» информировала своих читателей, что «под открытым небом на холмах, а также в окуренных ладаном помещениях Гилдфорда и близлежащих городов имели место спиритические сеансы». Некий журналист побывал на одном из них, проводившемся «известным медиумом», которому дух по имени Мейси («дух африканской девушки неизвестного племени») поведал, будто Агата похищена в Бейсуотере двумя мужчинами. Журналист оказался скептиком, однако статью сочинил и между прочим показал в ней, какие глупости заставляет совершать людей Агата.
14 декабря принесло известие о найденной в Ист-Клэндоне, расположенном всего милях в двух от Ньюлендз-Корнера, избушке, в которой имелись следы человеческого присутствия. Относительно благоразумная «Вестминстер газетт» дала ее описание: «…что-то вроде внушающего суеверный ужас жилища Ханзеля и Гретель, расположенное в самой глубинке Суррейских холмов». В избушке нашли почтовую открытку, горбушку хлеба и шубу, а также пустую бутылку «с этикеткой: „Яд: свинец и опиум“». Полиция, говорилось дальше, посыпала пол хижины порошком, чтобы последам определить, посещает ли ее кто-нибудь. «Сегодня утром на полу появились отчетливые женские следы». Однако на деле все обстояло не так: порошок рассыпал какой-то мошенник-репортер, который потом подговорил официантку из бара в Гилдфорде пройтись по нему. «Опиум» на поверку оказался лекарством от диареи, а вещи, найденные в «избушке» — а на самом деле в совершенно обычном, хотя и отдаленном коттедже, — принадлежали хозяевам.
Между тем Кенвард опять готовил охоту, поведав «Дейли мейл» о своих планах организовать новые массовые поиски в окрестностях Ньюлендз-Корнера: «Все овраги, ручьи и пруды в этой местности будут прочесаны». Он без конца повторял, что тело будет найдено, и надеялся вновь привлечь начавшее ослабевать внимание газетчиков (к тому времени они несколько подустали от его непродуктивной версии). «Газеты выдвигают предположение, будто миссис Кристи жива. Если так, почему она до сих пор не написала своим банкирам, агентам, адвокатам или кому-нибудь из родственников? Ведь при этом вовсе не обязательно разглашать свое местопребывание. А не написала она никому по одной очевидной причине: потому что мертва».
К несчастью для Кенварда и в ущерб его последующей карьере, Агата написала такое письмо — Кэмпбеллу Кристи, но тот предпочел проигнорировать его. Тем не менее, пока Кенвард давал интервью «Мейл», тайна начала потихоньку приоткрываться.
В воскресенье, тринадцатого, два музыканта из оркестра, игравшего в отеле «Хайдро», Боб Тэппин и Боб Лиминг, явились в местный полицейский участок и поделились своими подозрениями, что тихая улыбчивая миссис Нил, судя по газетным фотографиям, внешне очень напоминает пропавшую миссис Кристи. На следующий день офицеры из полиции Западного райдинга отправились в отель и, понаблюдав за женщиной, пришли к мнению, что Агата найдена. Они связались с Кенвардом, но тот, пропустив их сообщение мимо ушей, продолжал согласно собственному плану обшаривать местность вокруг Ньюлендз-Корнера.
Первое, что сделали в полиции Йоркшира во вторник, это снова связались с Кенвардом, пытаясь убедить его, что, каковы бы ни были его собственные сомнения, домашних Агаты оповестить необходимо. Поэтому он позвонил Шарлотте Фишер в «Стайлс» и попросил приехать в Харрогит, чтобы удостоверить, является ли найденная женщина ее хозяйкой. Мисс Фишер, в свою очередь, позвонила Арчи, который тут же поспешил на поезд. Согласно «Дейли экспресс», Кенвард продолжал выказывать скептицизм чуть ли не за час до того, как Агату опознали. «Не думаю, чтобы харрогитская версия нам что-то дала», — сказал он. И даже позднее заявлял, будто у самого Арчи тоже имелись сомнения.
Тэппин и Лиминг были не единственными людьми в отеле — или по крайней мере в оркестре Хэрри Кобба, — узнавшими Агату. Рози Эшер, обслуживавшая в качестве горничной номер, который занимала Агата во время своего пребывания, сообразила еще раньше. Впоследствии она объяснила, почему не решилась пойти в полицию: «Думаю, я догадалась одной из первых, но я слишком дорожила своей работой, чтобы впутываться в это дело». Она с самого начала заметила, что в «миссис Нил» было что-то странноватое — всего один маленький чемодан багажа, отсутствующий взгляд, какой бывает, наверное, у призраков. Среди вещей постоялицы имелись необычные туфли с пряжками, ставшие известными всем по фотографии Агаты, помещенной в газетах, и сумка на молнии, описание которой дала полиция. «Вот тут-то меня и осенило».
Миссис Тейлор, хозяйку отеля «Хайдро», тоже посещали сомнения, которыми она поделилась с мужем. «Я признаю, что в какой-то мере несу ответственность за то, что не заявила в полицию, — сказала она корреспонденту „Мейл“. — Это сделал кто-то, кто не работает в отеле, хотя некоторые служащие поговаривали о большом сходстве нашей постоялицы и женщины с газетных снимков. Я велела им молчать».
Кое-кто из гостей тоже обращал внимание на это сходство, но их подозрения никогда не переходили в действия — не такими людьми были постояльцы «Хайдро». Как и жители Харрогита. «Разумеется, мы знали, что это она, но ничего не говорили», — признался один харрогитец много лет спустя. Если миссис Кристи захотела побыть здесь одна, погулять по городу, побаловать себя обновками, это ее сугубо личное дело: Харрогит, аристократичный, благоразумный, замкнутый, ничего не имеет против, пока она благополучно вписывается в него. Может быть, не слишком подходящий конечный пункт дня такого особого путешествия, и тем не менее Агата выбрала именно его, потому что Харрогит был северным Торки, городом, куда ездят «такие люди, как мы», даже когда хотят исчезнуть.
К тому же трудно было найти место, более удаленное от одержимых полицейских и жадных до сенсаций журналистов, которые легкомысленно игнорировали единственный ключик, предоставленный им самой Агатой, — недаром же, несмотря на всю свою лихорадочную активность, они так и не сумели ее там найти.
Неудивительно, что газетам было трудно простить ее, когда она была наконец найдена в том самом месте, которое указала с самого начала.
Не ее вина, что столь многие люди выставили себя глупцами. Она не просила их прочесывать мелколесье Северных холмов, осушать пруды и «замечать» ее в лондонских автобусах. Она не стремилась целую неделю красоваться на первых полосах газет. Общественным достоянием ее жизнь стала помимо ее воли, но теперь с этим уже ничего нельзя было поделать. Пресса чувствовала себя так, будто Агата заставила ее плясать под свою дудку; в конце концов объективно так и оказалось, но она опять же не просила их плясать. То же можно было сказать и о тех, кто бесконечно рассуждал о горькой судьбе миссис Кристи. Она вызвала их сочувствие по причинам, оказавшимся ложными: они-то считали ее несчастной покойницей, а она оказалась здоровой, хорошо питающейся постоялицей шикарного отеля (везет же некоторым!) и заставила их вести себя так, как они ни за что не повели бы себя в иных обстоятельствах. Она выставила их на посмешище. Так пусть же теперь и она пострадает.
13 декабря, в понедельник, репортеры получили неофициальную информацию, что дичь, которую они преследуют, вероятно, обнаружена. Некоторые из них немедленно бросились в Харрогит и всю среду пытались установить, в каком отеле остановилась Агата. «Ивнинг стандард», опередив других, в вечернем выпуске 14 декабря сообщила, что полковнику Кристи предстоит опознать женщину, найденную в Харрогите.
Арчи прибыл в город вскоре после половины седьмого и вместе с суперинтендантом Макдауэллом из полиции Западного райдинга проследовал в «Хайдро», где его встретила миссис Тейлор. «Миссис Нил» была у себя наверху, переодевалась к ужину. Почерк в книге регистраций принадлежал Агате, хотя был несколько изменен.
Примерно в половине восьмого Агата спустилась по лестнице и увидела Арчи, который подтвердил Макдауэллу, что это действительно его жена. Снаружи толпились журналисты. Скоро им позволят наброситься на полковника Кристи, который больше не являлся женоубийцей, а становился участником совершенно новой легенды прикрытия.
15 декабря газеты разразились сообщениями о находке. С рождественской рекламой «Дерри энд Томз», «Уайтлиз», «Бурн энд Холлингзуэрт» на равных конкурировали заголовки: «Миссис Кристи найдена в Харрогите», и далее — беспомощная ложь Арчи, поведанная им журналистам накануне вечером: «Она не помнит, кто она».
Приводились подробности пребывания Агаты в «Хайдро», неизбежно грешившие разночтениями, поскольку каждая газета черпала информацию из собственных источников. «Дейли мейл» забралась на дерево выше всех: ее корреспонденту удалось побеседовать с хозяином, мистером Тейлором, чья жена заподозрила, что пропавшая женщина находится среди них.
«Миссис Кристи прибыла на курорт „Харрогит хайдропатик“ в субботу, в такси [сказал он]. Поначалу она жила так же, как все другие гости нашего отеля. Ела в общей столовой, лишь изредка завтрак относили ей в номер.
По вечерам мы иногда устраиваем в салоне танцы и пение. Миссис Кристи охотно принимала в них участие. Несколько раз пела — что именно, я не могу сказать, поскольку в музыке несведущ, — часто танцевала и легко находила общий язык с молодежью, отдыхающей на нашем водном курорте…
Что она рассказывала им о себе, я не знаю, но они хоть и отмечали сходство между своей новой знакомой и пропавшей женщиной, на самом деле не верили, что это действительно миссис Кристи».
«Мейл» также докладывала, что во время пребывания в Харрогите Агата накупила много одежды. В отеле поначалу больше молчала, но потом завела друзей: другой постоялице, миссис Робсон, дала понять, что оправляется здесь после потери ребенка. Иногда играла на бильярде, хотя и «без особого успеха». Однако «Вестминстер газетт» удалось выяснить у «одного служащего отеля», который видел, как играет Агата, что
«…хоть она и говорила своему партнеру, иностранному джентльмену, тоже остановившемуся в отеле, что играет плохо, тем, кто наблюдал за игрой, было ясно, что она дурачит его…
Это была славная, привлекательная женщина, — сказал он, — веселая, любившая пошутить со служащими. Она совсем не пряталась от внимания окружающих — напротив, принимала самое активное участие в жизни отеля, очень любила петь и играть на пианино в салоне… Ничто не наводило на мысль, что она больна».
Корреспондент «Дейли экспресс» побеседовал с работающей в отеле певицей, мисс Корбетт, которая задним числом проявляла мудрость: «Мы все говорили между собой о том, что это миссис Кристи, но нам не хотелось ничего предпринимать. Она много пела под мой аккомпанемент. У нее высокое сопрано, и она очень мило поет». Один из постояльцев, кажется, коммивояжер, мистер Петтельсон, сообщил газете «Экспресс», что виделся с «миссис Нил» накануне перед ужином и она сказала ему: «О, видите, неожиданно приехал мой брат». Мистер Петтельсон также признался, что другие постояльцы «Хайдро» догадывались, что это миссис Кристи, но он «не мог себе даже представить такое». Она «всегда казалась задумчивой. Однажды я спросил ее: „Откуда вы приехали? Вы живете в Лондоне?“ Она ответила: „Нет, я не живу в Лондоне. Я живу в Южной Африке“. Я сменил тему, поскольку мне показалось, что ей не хочется продолжать этот разговор».
На следующий день мистер Петтельсон поведал еще кое-что: газете «Дейли ньюс» он сообщил, что они с Агатой подружились. «Может быть, потому, что мы оба любим музыку». Рассказал, что она купила и подписала для него ноты песни «Ангелы да хранят тебя», которую они незадолго до того исполнили вместе. По поводу встречи с Арчи он высказал такое соображение: «Мне показалось странным, что ее брат был так подавлен».
На следующий день странным стало казаться многое. Пятнадцатого все газеты как попугаи начали добросовестно повторять версию об амнезии, описывая «жалостную» сцену воссоединения четы Кристи и то, как Арчи пытался заставить Агату вспомнить, кто он. До той поры тон репортажей был в целом весьма сочувственным и доброжелательным. Но цинизм уже начинал снова закрадываться в репортерские сердца.
«Никаких признаков утраты памяти», — глумливо оповещал заголовок в «Вестминстер газетт»,[219] которая «проконсультировалась с ведущими специалистами-психиатрами» по этому вопросу. Невозможно, утверждалось в статье, потерять память и при этом продолжать совершенно нормально вести себя, не выказывая никаких признаков смятения. Неправдоподобно также, чтобы Агата не узнала своего имени в газетах. Арчи тем не менее непоколебимо стоял на своем, но добавил: хотя Агата и не помнит, как попала в Харрогит, теперь память начинает постепенно возвращаться к ней.
«Сегодня утром, — сказал он, — она смутно припомнила, что она действительно миссис Кристи».
То, как вела себя Агата, когда садилась в поезд от Харрогита до Лидса и потом до Манчестера, поразило газетчиков. «Она весело болтала с сестрой и один раз, смеясь, похлопала ее по плечу». История начинала выглядеть как розыгрыш, и газеты принялись злобствовать. Журналисты были уверены, что читатель тоже чувствует себя оскорбленным, поэтому они ничем не рискуют, особенно вытягивая на поверхность тему денег. Во сколько обошлись поиски Агаты? «Дейли скетч» оценила их в сумму от тысячи до трех тысяч фунтов, но впоследствии эта цифра драматически возрастала, достигнув в конце концов абсурдной величины — двадцать пять тысяч. Одну из своих корреспонденций «Дейли мейл» начала словами из письма читателя о «беспрецедентном и (как кажется некоторым из нас) неоправданном сосредоточении сил полиции двух графств на исчезновении миссис Кристи. Не вижу никакой причины, — писал читатель, — почему полиция должна тратить тысячи фунтов, которые отнюдь не были предоставлены ей кем бы то ни было имеющим отношение к пропавшей романистке».
Далее возник вопрос об имени, под которым Агата жила в Харрогите, — «имени, совпадающем с именем молодой женщины, одновременно с полковником Кристи гостившей в Хармор-коттедже, годалмингском доме мистера и миссис Джеймс», — многозначительно намекала «Вестминстер газетт». «Дейли экспресс» тоже проявляла подозрительность, обращая внимание на то, что Арчи «особо просил, чтобы имя, которым пользовалась его жена, когда жила на водном курорте, не разглашалось», а также добавляла, что Арчи не намерен возмещать расходы, связанные с ее поисками. «Я никого не просил искать ее, — заявил он. — Я все время знал: она жива, — что и твердил им без конца».
На это, разумеется, возразить было нечего. Но соображения логики больше не имели никакого отношения к тому, как освещалось дело в печати. В головы тысяч людей уже внедрилась общедоступная история исчезновения. Хотя автором ее была сама Агата, ее история была вовсе не такой, какой жаждала публика. Подробности исчезновение публике были недоступны, и поэтому всеобщее мнение склонялось к тому, что ее непостижимое творение есть не что иное, как «спектакль».
Изливая свое раздражение, газеты писали, что сначала она скрылась ото всех на одиннадцать дней; теперь снова скрывается, запершись за воротами Эбни-Холла.[220] «Миллионы замечательных парней были убиты во время войны, и это прошло практически незамеченным, — сказал в интервью „Скетч“ мистер Митчелл-Хеджес, „известный исследователь-археолог“. — А тут исчезла всего-навсего одна женщина — и наступил полный паралич». Если бы потерю памяти удалось доказать, Агата утонула бы в общественном сочувствии, писала «Экспресс»; пока же можно лишь констатировать, что ничего, кроме насмешки, не заслуживают «полиция, доказывавшая, что ее мертвое тело лежит в окрестностях Ньюленд-Корнера, рьяные толпы, топтавшие холмы в его поисках, и разные добрые люди, „видевшие“ ее живой в разных взаимоисключающих местах в разное взаимоисключающее время…»
«Суррей адвертайзер», проявлявшая хозяйский интерес к делу, подытожила общее мнение:
«Миссис Кристи найдена, но тайна, окружающая ее исчезновение, далека от разгадки. Больше того, многим это дело представляется все более и более „таинственным“ с каждым новым предлагаемым объяснением. Все мы радуемся тому, что миссис Кристи оказалась жива и здорова — или по крайней мере выглядела совершенно здоровой до тех пор, пока в отель „Хайдро“ в среду вечером не приехал ее муж. Но, честно признаться, публика озадачена и сбита с толку.
Когда произошла потеря памяти? Когда она бросила машину в Ньюлендз-Корнере? Если так, то представляется странным, как человек в таком плачевном состоянии умудрился найти дорогу в Лондон, проехать через весь город с одного вокзала на другой, забронировать номер в Харрогите… Возможно, врачам такой феномен известен; у обывателя же, в силу его медицинского невежества, он вызывает лишь изумление.
Еще одна загадка, почти — хотя и не совсем — такая же удивительная: как миссис Кристи могла столь долго оставаться неузнанной? Только подумайте! В течение десяти дней она была персоной, о которой говорила вся страна… Между тем героиня сенсации все это время вела обычную жизнь обычного человека в отеле, где жило множество других постояльцев, разговаривала с ними, даже пела для них, и при этом никто ее не узнал… Нет, мы берем обратно слова, с которых начали этот абзац: эта загадка ничуть не менее удивительна, чем первая. Может, даже более».
17 декабря, последний день газетной шумихи по поводу этого дела. Арчи вышел к репортерам, осаждавшим Эбни-Холл, и вручил им медицинское заключение. Оно было подписано доктором Доналдом Кором, неврологом, профессором Манчестерского университета, и семейным врачом Уоттсов Генри Уилсоном. В заключении говорилось: «После тщательного обследования миссис Агаты Кристи, проведенного сегодня днем, мы пришли к общему мнению, что она страдает безусловно подлинной потерей памяти и что ради ее будущего здоровья ее следует оградить от всех тревог и волнений».
К этому Арчи добавил от себя, сообщала «Таймс»:
«Моя жена тяжело больна, она страдает полной амнезией. Последние три года жизни целиком выпали из ее памяти. Она не помнит ничего, что случилось за этот период… и не может даже смутно припомнить, как оказалась в Ньюлендз-Корнере, а потом в Харрогите.
Сейчас она знает, кто я, а также понимает, что миссис Уоттс — ее сестра. Показательнее всего, что она не знает, что у нее есть дочь. Когда ей показали фотографию, на которой она изображена вместе с Розалиндой, ее маленькой дочерью, она спросила: кто эта девочка? А потом поинтересовалась, какая она и сколько ей лет».
В заключение Арчи обратился с просьбой не вторгаться более в их частную жизнь. «Мы пережили ужасные волнения, и нам всем необходимы покой и тишина. Мне предлагали пятьсот фунтов, чтобы я рассказал, как моя жена очутилась в Харрогите. Говорю всем: я не знаю, и она не может мне этого объяснить».
«Очень надеюсь, — сказал он корреспонденту „Дейли скетч“, — что на этом история будет завершена». Но неумение самого Арчи уходить от вопросов порождало как минимум новые спекуляции. «Скетч» задал ему вопрос, не было ли исчезновение Агаты мистификацией, устроенной для того, «чтобы ее книги лучше продавались». Он энергично отрицал это. «Ничего подобного не было. Врачебное заключение доказывает это».
Журналисты задавали ему и еще более опасный вопрос о том, почему Агата назвалась фамилией Нил — фамилией их «общей приятельницы», как выразился в интервью «Дейли мейл» сам Арчи.
«Она поместила в „Таймс“ объявление от имени миссис Нил с просьбой к родственникам связаться с ней, потому что оказалась в чрезвычайной ситуации: в незнакомом отеле, где очутилась неизвестно почему и не зная, кто она есть. Вероятно, имя Тереза Нил показалось ей ее настоящим именем. Врачи сказали мне, что такой образ действий вполне вписывается в поведение человека, страдающего потерей памяти».
Далее «Дейли мейл» посвящала несколько абзацев «обшей приятельнице», мисс Нил, чей отец дал короткое интервью у себя дома, в Херефордшире. «Я не рискую строить предположения, почему миссис Кристи воспользовалась именем моей дочери. Это просто несчастливое стечение обстоятельств, — сказал он, — что Нэнси оказалась в гостях у мистера и миссис Джеймс именно в те выходные, когда пропала миссис Кристи, и что полковник Кристи тоже гостил там в это время».
«Вестминстер газетт» мистер Нил сказал немного больше. «Для моей дочери и для всей нашей семьи чрезвычайно неприятно, что ее имя поливают грязью, тем более что для этого нет никаких оснований». Миссис Нил сообщила репортерам, что Нэнси дружила с четой Кристи, «но особой дружбы между ней и полковником никогда не было». Ее дочь, сказала она, «очень расстроена всем этим».
«Газетт» пролила свет на историю с кольцом, которое Агата оставила чинить в «Харродзе» четвертого декабря, сообщив для доставки адрес отеля «Хайдро», куда кольцо и было отправлено. «Установлено также, вне всяких сомнений, что „миссис Нил“ по пути в Харрогит побывала в Уэст-Энде в субботу утром, то есть в день исчезновения миссис Агаты Кристи, и сделала там ряд покупок, как самая обычная женщина».
Сколько бы ни настаивал Арчи на том, что Агата «тяжело больна» и что ее выздоровление займет много недель, его заявления встречались с почти полным недоверием. Как писала в «Дейли мейл» «Леди Понтифекс», «многие из нас также хотели бы узнать, как утверждение о том, что она потеряла память, вяжется с тем, что она жила в отеле, оплачивала счета, пела и танцевала и даже играла на бильярде». Вопрос о деньгах тоже по-прежнему не давал покоя: Арчи заявил, что дополнительные расходы на поиски его жены составили не более двадцати пяти фунтов и что он как налогоплательщик не обязан их оплачивать. Некий «сурреец» написал в местную газету «Адвертайзер», что
«…лучшее, что может сделать полковник Кристи, чтобы выразить свою благодарность за возвращение ему жены, это оплатить расходы, связанные с ее поисками. Очень жаль, что одна из наших суррейских жемчужин была подобным образом растоптана и осквернена. Быть может, когда память вернется к миссис Кристи, она в меру возможностей возместит убытки, позаботившись о том, чтобы ни в чем не повинные налогоплательщики не пострадали из-за ее исчезновения».
Агата и, в меньшей степени, Арчи оказались в фокусе общественного осуждения. Ее считали лицемерной женщиной, которую муж защищает недозволенными средствами, вполне вероятно, в собственных интересах. На нее нападали в манере, характерной для английской публики: завистливо, обиженно, со жгучим любопытством и с сильным оттенком «кем это она себя возомнила?». Некая «обычная женщина» направила в «Дейли мейл» письмо, в котором говорилось, что автору хотелось бы знать, что случится, если исчезнет она? Отнесутся ли к ее исчезновению с таким же привилегированным вниманием, как к исчезновению Агаты Кристи? Когда 21 декабря было найдено тело несчастной Юны Кроу, которая покончила жизнь самоубийством на почве нервного срыва, реакция оказалась вполне предсказуемой: вот женщина, действительно сделавшая то, что Агата лишь симулировала. Вот добрая душа, на самом деле заслуживающая сострадания, — в отличие от выскочки, желающей привлечь к себе внимание.
Газетчики уловили дымок и не замедлили раздуть пламя. Возможно, они и сами разделяли подобное мнение. Женщины — объекты общественной ненависти — весьма распространенное в сегодняшней прессе явление; словно они необходимы обществу как вместилище его наименее возвышенных эмоций. «Мир немилосерден в том, что он говорит о женщинах», — напишет позднее Агата.[221] За «преступление», состоявшее всего лишь в том, что она невольно позволила своей личной боли обрести публичность, ее подвергли гонениям, мало отличающимся по своей жестокости от охоты на ведьм, устраиваемой современными таблоидами. В феврале 1927 года в палате общин был поднят вопрос о средствах, затраченных на ее поиски. Сэр Уильям Джойнсон-Хикс, министр внутренних дел, ответил, что дополнительные затраты суррейской полиции в целом составили около двенадцати фунтов десяти шиллингов, но другие члены парламента легко сдаваться не собирались. «А кто, — был задан вопрос, — возместит ущерб тысячам людей, намеренно введенным в заблуждение этим жестоким розыгрышем?» Ответ Джойнсон-Хикса, что эти люди присоединились к поискам из чистого любопытства, разумеется, соответствовал истине, но никто не хотел принимать его. И с этим абсолютно ничего нельзя было сделать, как бывает всегда, когда в дело вступает глупость популизма.
Гипотеза о том, что Агата все время точно знала, что делает, что она заранее задумала исчезновение и намеренно заставляла полицию и публику плясать под ее дудку, для многих остается привлекательной; до сих пор время от времени появляются люди, рассказывающие истории о том, как они познакомились с кем-то, кто жил в Харрогите, когда все это случилось, и — «О да! Она определенно придумала эту историю сама».
Скептики, в общем, основываются на тех же соображениях, какие были в ходу в 1926-м. Это неприятие теории «амнезии», которую изначально выдвинул Арчи и которую семья защищала много лет. То, что Агата потеряла память, настолько неправдоподобно, настолько неубедительно почти для всех, что настойчивое повторение этого объяснения раздражает людей, заставляет думать, что от них что-то скрывают — что-то, подрывающее чью-то репутацию, — и они начинают подозревать прямо противоположное. Те, кто не верит, что Агата действительно была не в себе, когда исчезла, больше склонны полагать, что она, напротив, очень хорошо понимала, что делает: она придумала сюжет, как делала это, когда сочиняла книги. Только сюжет был особый.
Несмотря на все, что он впоследствии говорил журналистам, Арчи и сам верил: Агата прекрасно знала, что делала. Много лет спустя Розалинда получила письмо, в котором говорилось, что, со слов его приятельницы Мэдж Джеймс, он «чувствовал, что это исчезновение — рекламный трюк». Так же думали сама Мэдж, ее муж и, возможно, Нэнси Нил. Выражение «рекламный трюк» предполагает, что Агата исчезла, чтобы придать новый импульс своей писательской карьере, но Арчи скорее всего имел в виду другое: что она пыталась настроить общественное мнение против него. Она хотела поднять волну сочувствия к себе, что привело бы к его дискредитации и поставило под угрозу его отношения с Нэнси.
Возможно, по-другому Арчи и не мог смотреть на те события. Он, безусловно, чувствовал свою вину перед Агатой, но чувство вины всегда лишь ожесточало его сердце. Он испытывал муки ада, и самым легким способом избавиться от них было — винить Агату. Вероятно, в глубине души он не до конца верил в то, что сказал тогда Мэдж Джеймс. Вероятно, упрощенное объяснение, сводившееся к тому, что это был «трюк», он использовал как щит, ограждающий его от более глубоких чувств, которые он, как это было ему инстинктивно свойственно, прятал.
Гипотеза о заранее спланированном исчезновении развернута в знаменитом журналистском опусе, написанном сразу после смерти Агаты Ричи Колдером и опубликованном в еженедельнике «Нью стейтсмен».[222] Автор прослеживает, как эта история постепенно овладевала вниманием газет — «даже степенной „Таймс“» — и как из полиции просачивались намеки на то, что имело место убийство: «В те дни репортеры уголовной хроники и полиция поддерживали весьма тесные связи». Он приводит многочисленные тогдашние слухи, выдавая их за факты, в том числе сплетню о том, что в ночь исчезновения Агаты в доме Джеймсов фактически происходила помолвка Арчи с Нэнси Нил.
Описывает он и поведение Агаты в тот вечер, когда ее обнаружили в отеле «Хайдро». «Она не была взволнована. Откликнулась на обращение „миссис Кристи“ и, когда ее спросили, как она попала туда, ответила, что не знает и что у нее амнезия». Нет никаких подтверждений тому, что 14 декабря Агата говорила с кем-либо из представителей прессы — уж газетчики не преминули бы привести ее слова, — и это бросает тень сомнения на все сочинение Колдера. Однако в своих выводах он прав: «Эмоциональное расстройство — да, амнезия — нет».
По-своему ближе к истине фильм 1979 года «Агата»,[223] создателям которого удалось отчасти уловить ее сомнамбулическое состояние в том эпизоде, когда она, подобно призраку, бредет по Харрогиту. Хотя собственно сюжет абсурден — Агата якобы замышляет самоубийство руками Нэнси Нил. Несмотря на то что фильм исключительно сострадателен по отношению к ее матери, неудивительно, что Розалинда пыталась предотвратить его появление.[224] Тем не менее суть событий в нем ухвачена: Агата могла «планировать» нечто, не отдавая себе в том отчета, и в течение тех одиннадцати дней «писала» рассказ о себе самой.
Куда более жестокой по отношению к Агате оказалась вышедшая в 1996 году книга Джареда Кейда «Агата Кристи и одиннадцать недостающих дней», автор которой претендует на то, что ему удалось раз и навсегда разгадать тайну ее исчезновения. Эта работа основана на версии событий, изложенной автору Джудит, дочерью подруги Агаты — Нэн Кон. Как уже было сказано, дочери Нэн было десять лет в то время, когда исчезла Агата, так что ее версия целиком зиждется на воспоминаниях ее матери, которая, должно быть, рассказала ей все в уникальных подробностях. По какой-то причине, однако, дочь очень долго ждала, прежде чем обнародовать свою историю, несмотря на ее явную сенсационность.
По словам Джудит, Агата замыслила побег в Харрогит, чтобы наказать Арчи за его связь с Нэнси, и сделала это с помощью Нэн. В пятницу, третьего утром, прежде чем вернуться в «Стайлс» к ленчу, она приехала на машине в Лондон, к Нэн, чтобы обсудить план. Покинула она «Стайлс» вечером того же дня, без четверти десять, отправилась прямо в Ньюлендз-Корнер, столкнула машину под откос, затем пешком дошла до станции Уэст-Клэндон в Суррее и села на лондонский поезд. Ночь она провела у Нэн, в Челси. Утром они обзвонили харрогитские отели, интересуясь свободными местами, и, узнав, что места есть, решили, что Агате лучше появиться в «Хайдро» без предупреждения. Это придаст правдоподобие версии с амнезией. Нэн дала Агате денег, сходила с ней в «Арми энд нейви», где они купили кое-какую одежду и чемодан, после чего пообедали вместе, и Нэн посадила Агату на поезд.
На первый взгляд эта история выглядит вполне убедительно. В ней есть детали весьма тонкие и безошибочные: например важность, которую она придает письму, написанному Агатой Кэмпбеллу Кристи. Но есть в ней изъян, который все сводит на нет.
Расстояние между «Стайлсом» в Саннингдейле и Ньюлендз-Корнером невелико: не более двадцати миль. Сегодня поездка туда на машине занимает минут тридцать — сорок. Конечно, в 1926 году автомобили были менее быстроходны и куда хуже оснащены, к тому же Агата ехала зимой, в темноте. Тем не менее — ради поддержания дискуссии — допустим, что она на полной скорости помчалась в Ньюлендз-Корнер и прибыла туда в половине одиннадцатого.[225]
После этого она должна была бы, маневрируя на плато, доехать до вершины холма и — опять же в полной темноте — столкнуть машину со склона, придав ей мощное ускорение. Каким бы крутым он ни был, это не головокружительный обрыв и толкать по нему тяжелый «моррис» не такое легкое дело. Тем не менее — еще раз — допустим, что все прошло гладко и заняло не более пяти минут.
Теперь, чтобы добраться до вокзала в Уэст-Клэндоне, Агате предстояло пройти пешком, по неосвещенной незнакомой дороге, приблизительно две с четвертью мили. Предположим, что шла она быстро, со скоростью четыре мили в час, допустим даже, что порой она бежала, все равно этот путь занял бы у нее больше получаса. Значит, на вокзале она должна была появится чуть позже одиннадцати. И это самое раннее — при условии очень быстрой ходьбы (на высоких каблуках) по темным извивистым дорогам и при том, что машина сразу и беспрепятственно скатилась под откос.
И тут возникает главная нестыковка в теории Джареда Кейда: согласно железнодорожному справочнику «Брадшо» за декабрь 1926 года, последний поезд на Лондон отходил из Клэндона в 10.52 вечера.
Есть и другие недоразумения. Зачем, черт возьми, Агате понадобилось так все усложнять для себя? И если это было частью заранее обдуманного плана, почему она оставила себе так мало времени? Почему не выехала в девять часов? И хотя в самой идее оставить «моррис» неподалеку от Годалминга, чтобы бросить тень подозрения на Арчи и косвенно указать на его местонахождение, определенная логика есть, с трудом верится, что Агата выбрала бы такой трудоемкий способ избавиться от машины, как сталкивание ее со склона, когда в тамошней округе существует столько других мест, весьма подходящих для инсценировки аварии. Почему было просто не оставить ее на берегу Тихого пруда? Ведь, толкая машину, она не могла знать, куда та скатится. Не было никакой гарантии, что она застрянет в такой гибельной позиции над карьером. Напротив, характер ландшафта наводит на мысль, что это почти невозможно, поскольку Уотер-лейн делает совершенно неестественный поворот вправо. Вопрос вызывает также и то, как машина могла, прокатившись по склону триста ярдов, постоянно набирая при этом скорость и врезавшись в конце концов в куст, нависающий над карьером, пострадать так незначительно, что ее удалось отогнать в гараж своим ходом.
К чрезвычайной неправдоподобности того, что Агата выбрала бы как лучший именно такой способ обойтись со своей машиной, следует добавить и тот удивительный факт, что — при том, сколько раз, кто и где только не «видел» ее за эти дни, — никто не припомнил, чтобы одинокая женщина, отвечающая описанию полиции, садилась на последний поезд из Клэндона до Ватерлоо, и не нашлось ни одного таксиста, который подвозил бы ее около четверти двенадцатого ночи.
Между тем есть кое-что еще, и это кое-что делает бессмысленными все разговоры о заранее обдуманном плане. Ньюлендз-Корнер декабрьской ночью — жуткое место. Стоять в одиночестве, в полной тишине, под черным зимним небом и видеть перед собой необозримые пустынные склоны — занятие, от которого мороз подирает по коже. Ни одна женщина, тем более женщина, обладающая воображением, не устроила бы себе такой пытки ни со злости, ни из мести, ни по какой бы то ни было иной столь же мелкой причине: само место исключает подобную возможность. Только тот, кому никогда не доводилось оказаться в Ньюлендз-Корнере глухой зимней ночью, может допустить, что Агата вышла из машины, столкнула ее под откос и бодро поскакала на вокзал. Стоит съездить туда, чтобы почувствовать интуитивно, что это невозможно, что никто не смог бы выдержать пребывание в этом месте, не будь его мозг подернут защитной пеленой душевной муки.
На более прагматичном уровне заметно, что Кейд в своей книге выдергивает нужные ему факты из рассказов об исчезновении Агаты и опускает те, которые ему не подходят. Например, он выговаривает Джанет Морган за то, что она в авторизованной биографии Агаты (которую, кстати, сам Кейд широко использует в своей работе) допустила незначительные ошибки, касающиеся расписания движения поездов до Харрогита, но полностью игнорирует тот факт, что сам «сажает» Агату в Клэндоне на поезд, на который она никак не могла успеть. Он также пренебрегает показаниями Эдварда Макалистера, который 4 декабря, в субботу, около 6.20 утра помогал Агате завести машину. Признаем, это свидетельство ничем не подтверждено и, более того, скомпрометировано тем, что в газетах Макалистера почему-то иногда именовали Эрнестом Кроссом. Но Макалистер объявился в самом начале, когда публичность еще не замутила воды следствия, и его описание Агаты, данное газете «Суррей адвертайзер», вполне убедительно. Полиция (не только Кенвард) всегда относилась к его свидетельству серьезно, и оно действительно представляется правдивым, «если только, — как писала „Адвертайзер“, — по совпадению, столь невероятному, что его и рассматривать не стоит, Макалистер не встретил другую женщину, как две капли воды похожую на миссис Кристи». Действительно невероятному. В 1926 году было очень мало женщин, которые в такую рань решились бы в одиночестве разъезжать по безлюдным местам на машине.
Ничтоже сумняшеся Кейд использует любые газетные измышления, выдавая их за проверенные факты, если это отвечает его целям. Он приводит слова Агатиной саннингдейлской приятельницы миссис де Силва, не обременяя себя кавычками, вследствие чего ее многозначительные умствования перед репортерами становятся как бы бесспорными фактами. В то же время, когда миссис де Силва сообщает журналистам, что звонила Агате около полудня в пятницу 3 декабря, чтобы пригласить на чай, он игнорирует этот факт, поскольку он противоречит его версии, будто Агаты в это время дома не было, так как она ездила в Лондон встречаться с Нэн Кон.
И это лишь незначительные иллюстрации фундаментальной порочности книги. Автор без конца описывает эпизоды, о которых ничего не может знать — такие как разговор между Арчи и Агатой в утро ее исчезновения, — причем описывает так, будто лично присутствовал при этом. Всезнайство его собеседницы Джудит, или, если быть точнее, ее матери, безгранично. Нет ничего, чего бы они не знали об Агате. Да, Нэн, конечно, была доброй подругой Агаты. Джудит сама была близка и с Агатой, и с Розалиндой до той поры, пока из каких-то загадочных побуждений не стала сотрудничать с автором книги, которая не могла доставить Розалинде ничего, кроме горькой боли. Но ни одна из них не была хранительницей секретов Агаты. Эта роль скорее принадлежала Шарлотте Фишер.
Именно поэтому кое-кто считал Шарлотту сообщницей Агаты в ее исчезновении. Объявление, помещенное в «Таймс», якобы было шифром, оговоренным между ними, и в письме, оставленном Шарлотте, Агата, мол, сообщила ей, что собирается делать. Однако, поскольку на протяжении всего расследования письмо находилось в распоряжении полиции, это не может быть правдой. Объявление в «Таймс» действительно напоминает шифрованное послание (а если так, то кому же, если не Шарлотте?), но Шарлотта просто была не тем человеком, который способен на такой хладнокровный обман. Если бы она что-то знала, то так и сказала бы. После этих событий она действительно многое узнала и впоследствии все рассказала Розалинде.
Вполне объяснимо и даже похвально, что Розалинда так долго и так упорно придерживалась «официальной» версии. Мать среди ночи уехала, оставив ее, отец собирался бросить ее ради собственного блага, но дочерняя преданность Розалинды обоим родителям была безупречна. Она хотела защитить их. Поэтому и держалась версии, выработанной с самого начала: Агата болела весь 1926 год и в какой-то травмирующий момент ночи с 3 на 4 декабря потеряла память.
Сообщалось, будто Агата не узнала дочь, увидев ее в Эбни. В это невозможно поверить, хотя легко представить себе Агату притворившейся, что она ее не узнает. Как придуманный ею же персонаж, Джейн Финн из «Тайного врага», она могла симулировать потерю памяти в целях самозащиты. Она должна была испытывать глубокий стыд — особенно в присутствии дочери — за то, что совершила, и «амнезия» была подходящим средством «уйти от ответственности».
Но официальная версия никогда не выдерживала критики, и ее невозможно было бесконечно преподносить публике. Слишком многим фактам она противоречит, и не в последнюю очередь особенностям течения амнезии. Конечно, недуг это загадочный, но он не может поразить человека на какие-то две недели, а потом исчезнуть безвозвратно.
Чтобы объяснить передвижения Агаты в ночь с 3 на 4 декабря, которые все же не лишены некоторой логики, утверждается, будто большую часть ночи она бесцельно кружила на машине, впав в такое беспамятство, что не знала, куда едет. Однако в баке осталось два галлона бензина, так что очень долго кататься она не могла. Далее утверждается, что в Ньюлендз-Корнере она съехала с дороги и врезалась в куст, нависающий над карьером, и, возможно, получила сотрясение мозга. Это тоже маловероятно, поскольку во время спуска она должна была бы изо всех сил жать на тормоза, но на это ничто не указывает. Хотя машина вполне могла действительно вылететь с дороги, почти невозможно, чтобы она остановилась в трехстах ярдах ниже по склону, если только это не было специально подстроено.
Считается, что, несмотря на состояние крайнего эмоционального и физического истощения, Агата пешком проделала путь до гилфордского вокзала — почти четыре мили, включая необходимость вскарабкаться по крутому склону, чтобы дойти до главной дороги. Там она села на поезд до Ватерлоо, оттуда добралась до Кингз-Кросс, а затем — до Харрогита. Рекламные постеры харрогитского курорта висели тогда на всех железнодорожных станциях — вполне вероятно, что они и навели Агату на мысль отправиться именно туда. Прибыв в Харрогит, она, возможно, решила ехать в «Хайдро» просто потому, что среди машин, дежуривших по тогдашней традиции на местном вокзале, чтобы развозить гостей по разным отелям, была и машина из «Хайдро» (хотя, судя по сообщениям, Агата приехала в отель на такси).
По официальной версии, она не принимала участия в жизни отеля, ведь танцы и пение не вписываются в образ жизни женщины, пребывающей в том состоянии, в каком пребывала Агата. Тем не менее существует немало свидетельств тому, что она это делала. Конечно, иные рассказы о ее тамошнем поведении выглядят сомнительными, преувеличенными или искаженными. Но ноты песни «Ангелы да хранят тебя» с автографом «Тереза Нил» действительно существу; от — в 1970 году[226] они были предоставлены дочерью Александра Петтельсона издателям Агаты (издательство «Коллинз» от имени Агаты отказалось их обнародовать, сославшись на то, что Агата больна и это может ее огорчить).
Объявление, помещенное в «Таймс», — которое сторонники теории заговора рассматривают как свидетельство того, что Агата стремилась подкрепить свои претензии на утрату памяти, — не укладывается в описание течения амнезии. Равно как и кольцо, которое она отдала в починку в «Харродзе» и которое по ее собственному распоряжению было доставлено «миссис Нил» в Харрогит. И зачем стала бы Агата оставлять свою машину так близко к Годалмингу, если бы целенаправленно не думала об Арчи? Есть множество вопросов, на которые официальная версия не способна ответить.
Тем не менее она была придумана из соображений отнюдь не низких; не для того (как часто предполагают), чтобы что-то скрыть, а для того, чтобы защитить слабую женщину, испытывавшую безмерные страдания, слишком сложные, чтобы можно было объять их какой бы то ни было стройной теорией. И эта версия несравненно ближе к истине, чем любые разговоры о «трюках» и «замыслах». Она учитывает то, что Агата находилась в состоянии нервного срыва, что наложившиеся друг на друга события — смерть любимой матери и предательство мужа — подвели ее к краю пропасти. Но не увели за край.
Последствия описанных событий оказались плачевными: пока длилось неприятное затяжное «похмелье», некоторые репутации оказались под нелицеприятным прицелом. Нэнси Нил родители отправили в кругосветное путешествие в надежде, что это избавит ее от пристального внимания прессы и позволит забыть Арчи. А самому Арчи пришлось столкнуться с осуждением коллег по Сити, которые в те времена составляли круг, чрезвычайно заботившийся о своей благопристойности и не допускавший никаких публичных скандалов: речи не могло быть о том, чтобы кто-нибудь из директоров компаний оказался хоть косвенно замешан в убийстве, а того хуже — в адюльтере, равно как ни у кого не должно было быть истеричных жен, чье поведение становится предметом обсуждения на первых страницах газет. 17 декабря Арчи оставил Агату в Эбни-Холле и вернулся туда с Розалиндой на Рождество. После этого опять уехал в «Стайлс» и запустил механизм продажи дома.
Джеймсов предоставили собственным невеселым размышлениям о той роли, которую они сыграли во всей этой истории, устроив встречу Арчи и Нэнси у себя дома. Мэдж Джеймс признала, что «была глупа»,[227] когда полагала, будто от брака Арчи осталось одно название, и ей в любом случае не следовало ставить интересы своей приятельницы Нэнси выше интересов жены, какой бы неподходящей она ее ни считала. Для Мэдж Джеймс стало шоком, что Агата не разделяла мнение Арчи об их браке. Сэм Джеймс, который глупым отнюдь не был, вероятно, сознавал, что у Агаты есть все основания чувствовать себя страдающей стороной, но он был преданным другом и всегда принимал сторону Арчи. Обе пары пришли к молчаливому согласию, что единственный способ разрешить ситуацию — это просто не обращать внимания на Агатины истерики и продолжать жить. Когда они все вместе отдыхали на юге Франции как раз накануне начала Второй мировой войны, Сэм скончался от солнечного удара; после этого на какое-то время Арчи и Нэнси поселились в огромном доме Мэдж в Годалминге. Их дружба всегда оставалась тесной, и через многое в этой жизни они прошли вместе.
После того как Агата нашлась, «Вестминстер газетт» высказала мнение — весьма спорное, — что «возможно, больше всех пострадал мистер Кенвард, ответственный и надежный офицер». В 1927 году Кенварду пришлось представить в министерство внутренних дел доклад с объяснением своих подвергавшихся суровой критике методов расследования этого дела. «Я утверждаю, — писал он с некоторым скрытым вызовом, — что тогдашние обстоятельства полностью оправдывали предпринятые мною действия». Он отрицал обвинение в том, что слишком большие полицейские силы были отвлечены от других обязанностей. Лишь тридцать шесть кадровых полицейских участвовали в поисках, писал он. «Бесчисленные специальные констебли»[228] и большое количество «гражданских помощников» работали бесплатно. В других районах страны расследование вела полиция Беркшира.[229] Никакие другие силы не привлекались, и вопреки молве никто не обращался за помощью в Скотленд-Ярд. Расходы, равняющиеся приблизительно двадцати пяти фунтам, «пошли в основном на транспорт и прохладительные напитки для специальных констеблей»; это та сумма, которую просили возместить полковника Кристи и которую он возместить отказался. Она почти вдвое превышает названную в палате общин, тем не менее даже она весьма незначительна, как и число штатных полицейских, задействованных в операции.
Основным аргументом в свою защиту от обвинения в излишней приверженности версии об Агатиной смерти Кенвард выдвигал «тревожный характер информации, которая поступала в мое распоряжение». Много лет спустя дочь Кенварда утверждала, что это относилось к четвертому написанному Агатой письму, в котором говорится, что она опасается за свою жизнь.[230] Это утверждение было тут же опровергнуто. На самом деле на Кенварда повлияло письмо к Шарлотте, действительно истеричное, полное намеков на самоубийство и обвинений в адрес Арчи. Неудивительно, что оно постоянно владело воображением Кенварда, и он был совершенно прав, когда говорил, что, отнесись он к содержанию письма с недостаточным вниманием, его бы смешали с грязью.
Но в длинном интервью газете «Суррей адвертайзер» он пошел еще дальше. По его словам, он верил, что это было убийство, так как «многие из тех, кто ее знал, включая кое-кого из родственников, вполне допускали: что-то в этом роде могло случиться». Конечно, подобные суждения вполне объяснимы в устах человека, который старается оправдаться, хорошо зная при этом, что корреспонденту газеты можно говорить куда более диковинные вещи, чем министерству внутренних дел. Тем не менее это дает повод поразмыслить о той роли, которую сыграла в этом деле Мэдж, сестра Агаты. Не в ее характере было тихо отсиживаться, однако, похоже, она ничего не делала до тех пор, пока не приютила Агату у себя в Эбни-Холле. Безусловно, у нее были свои соображения относительно того, что произошло. Невозможно представить себе, чтобы она сказала Кенварду, будто подозревает Арчи в убийстве: при всей ее самоуверенности и эксцентричности, она была не менее Агаты скрытна, когда речь шла о частной жизни семьи. Но она должна была понимать, что Агата исчезла — вероятно, покончила с собой — из-за Арчи (иными словами — вина в любом случае лежит на нем), и, разумеется, непоколебимо держала сторону Агаты. Поэтому, вероятно, она и сказала Кенварду что-то такое, что привело его к заблуждению, в коем он так упорствовал.
Но по ходу дела оставалось все меньше оправданий тому факту, что Кенвард игнорировал все улики, которые не согласовывались с его идеями, особенно письмо Кэмпбеллу Кристи. Он виноват в том, что подгонял факты под свою версию. Он был хорошим полицейским, но это конкретное дело его подкосило. Спустя пять лет он вышел на пенсию и умер в 1932 году в возрасте пятидесяти шести лет.
В конце февраля 1928 года исчезновение Агаты все еще муссировалось в печати, и ее имя стало символом двуличного поведения. В ходе рассмотрения некоего дела по обвинению в клевете (инициированного, кстати, тем самым мистером Митчелл-Хеджесом, который критиковал Агату в 1926-м) представитель обвинения сослался на «женщину, которая сыграла дурную шутку с полицией».
Глубоко уязвленная и спровоцированная этим Агата дала интервью «Дейли мейл», чтобы еще раз представить свою, то есть «официальную», версию тогдашнего исчезновения. Она также дала распоряжение своему адвокату от ее имени сделать заявление на том самом процессе. В соответствии с этим распоряжением королевский адвокат[231] Стюарт Беван попросил разрешения судьи представить в защиту репутации своей клиентки медицинское заключение, выданное ей в Эбни-Холле. Обмен репликами между адвокатом и судьей был напечатан в «Таймс». Лорд — главный судья[232] ответил, что у суда нет времени «выслушивать заявления лиц, между делом упомянутых в ходе разбирательства другого дела». Мистер Беван возразил: «Если упомянута женщина, не присутствующая в зале и никем здесь не представленная, а следовательно, лишенная возможности защитить себя, то отказ предоставить ей право обнародовать факты во всей полноте является грубой несправедливостью». На это судья заметил: «Полагаю, мистер Беван, что, сказав так много, вы, вероятно, уже достигли своей цели».[233]
А вот Агата своей не достигла. Действия, предпринятые ею из любви к Арчи, выйдя из-под контроля, жестоким образом привели к прямо противоположному результату: они убили в нем даже ту любовь, какую он когда-то к ней питал. Она хотела вернуть его, мечтала, что он приедет в Харрогит и возродится для нее вновь, а вместо этого сделала все, чтобы отбить у него охоту когда-либо снова ее увидеть. Окончание рассказа выскользнуло у нее из рук.
Когда она увидела его в отеле «Хайдро» у подножия лестницы, надежда, должно быть, вспыхнула в ее сердце. Но в ту ночь она лежала в постели одна, не сомкнув глаз, ясно осознавая крушение своей мечты, которую сама же и загубила. На следующее утро она покинула отель вместе с Арчи, вместе с ним отправилась в путь, они шли рядом, и он ограждал ее от осаждавшей их прессы. Но это уже ничего не значило. Он делал это ради себя, ради своей будущей жизни с Нэнси Нил. Больше всего на свете ему хотелось окончательно порвать с Агатой. Спровоцировав, как она считала, крах собственного брака тем, что оставила Арчи одного, пока оплакивала мать, она теперь нанесла их союзу последний, смертельный удар, выставив себя на общественное осмеяние, а Арчи — на общественное осуждение. А ведь они оба чрезвычайно дорожили приватностью личной жизни. Как же она допустила, чтобы такое случилось? Как это случилось?
Теперь она снова стала самой собой; блуждающий улыбающийся призрак из Харрогита умер. Она вернулась в реальный мир и, живя в Эбни, видела презрение в глазах Арчи и его надменную усталость после каждого разговора с журналистами. А потом он ушел совсем.
Те дни были худшими.
«Это оказалось для нее не просто ужасным горем, но чудовищным шоком — настолько сильным, что он поверг ее в состояние душевного расстройства. Она была женщиной, к которой жизнь всегда благоволила: исключительно любящая мать, красивый и любящий муж… и психологически была не готова к тому, что все вдруг разом рухнет. Не думаю, что она вообще сумела когда-либо с этим справиться. Уверена, что разрыв любых отношений, в которые женщина так много вложила, — одно из самых распространенных и самых тяжелых несчастий. И именно поэтому Агате доставляло удовольствие писать книги, в которых обычный порядок, будучи полностью разрушен и поставлен с ног на голову, в конце непременно восстанавливается. Она ощущала психологическую необходимость привносить порядок в беспорядок, что, вероятно, вызывало у нее ассоциацию с собственной жизнью. Полагаю, любая из ее книг давала ей возможность пережить своего рода катарсис. Все они. Небольшой катарсис».
«Люди до сих пор думают, что существует некий скрытый мотив. Хорошо зная ее, могу сказать: она ни за что не сделала бы ничего подобного сознательно».
«Эта тема была под запретом. Агата отказывалась говорить об этом. С кем бы то ни было. Пытаться было бесполезно. Как-то в Багдаде мне рассказали, что некто затронул эту тему и Агата больше никогда не разговаривала с этим человеком».
«Я думаю, мы все имеем дело с тайной, и если эту тайну выдать, мы не сможем дальше жить — по крайней мере так, как жили раньше».
«Я была глупа. Я жила в собственном мире. Да, я была глупа».
«Она продолжала любить его все время, но эти события потрясли основы мира фантазии, в котором жил ее дух — ее добрый гений. И это сломило ее».
«Кристи был дерьмом».
«— Вы хотите сказать, что в конце детективной истории все должно быть объяснено? Таково правило?
— Нереальности.
— Тогда, если наш рассказ не подчиняется нереальным литературным правилам, вероятно, это может означать, что на самом деле он более жизненно правдив?»
«Я знаю, что случилось, потому что я там была».
«Хотя я теперь в полном порядке и бодра духом, не могу сказать, что я так же беспредельно счастлива, как тогда, когда была миссис Нил».
Из незаконченного рассказа о молодой вдове.
Из романа «Печальный кипарис».
Из романа «Смерть на Ниле».
Из романа «Пять поросят».
Из романа «На краю земли».
В мае 1930 г. Агата писала Максу Мэллоуэну в связи с выходом ее сборника «Таинственный мистер Кин»: «Два рассказа из сборника я считаю хорошими — „Мертвый Арлекин“ и „Человек из моря“».
Этель Ле-Нев — любовница одного из самых известных убийц XX в., доктора Хоули Харви Криппена. В 1910 г. в подвале его дома в Лондоне были найдены расчлененные останки его жены, но к тому времени доктор Криппен скрылся вместе с Этель Ле-Нев, замаскировавшейся под мужчину. — Примеч. пер.
Из «Королевских идиллий» Теннисона.
Райдинг — единица административно-территориального деления графства Йоркшир; существовала до 1974 г. — Примеч. пер.
Под таким названием роман печатался с продолжением.
Безумие двоих (фр.).
Яд, с помощью которого убил свою жену доктор Криппен.
Любовник Эдит Томпсон, Фредерик Байуотерс, бывший намного моложе ее, убил мужа Эдит, что было квалифицировано как преступление по страсти. Обоих повесили — было признано, что Эдит являлась подстрекательницей убийства. В действительности же она почти наверняка ничего не знала о нем, но ее осудили за безнравственность, поскольку она имела любовную связь.
Эта газета весьма напоминала современный таблоид: стремилась к сенсациям, была весьма скептична в суждениях и в высшей степени «читабельна». Однако много позднее Розалинда получила письмо от Тревора Алена, в свое время освещавшего всю эту историю для «Газетт». Теперь он писал «Автобиографию» и просил Розалинду дать ему «истинное объяснение тогдашнему исчезновению» ее матери. В ответ она повторила ему «официальную» версию, которую Ален и изложил, сообщив Розалинде, что считает «это полным и окончательным объяснением».
В 1960 г. Агата получила письмо от старого друга Джеймса Уоттса, который писал, что тогда, в 1926 г., он получил от Джеймса «длинное письмо, полное проклятий в адрес гнусных репортеров, которые устроили осаду его дома».
В статье, опубликованной в «Санди кроникл» 11 августа 1929 г. и посвященной кройдонскому убийству, когда были отравлены три члена одной и той же семьи.
«Нью стейтсмен», 30 января 1976 г.
Экранизация книги Кэтлин Тайнан «Агата» (1979).
В 1978 г. Розалинда подала иск (иск также был подан от имени Фонда Агаты), но федеральный судья отказал в запрете демонстрации фильма. В 1977 г. Розалинда написала также в «Таймс»: «Хочу воспользоваться случаем, чтобы сказать, что этот фильм, сделанный без консультаций с кем бы то ни было из представителей семей моих родителей, противоречит нашим желаниям и вызовет у нас большое огорчение». То, как были представленью фильме ее родители, вызывало «серьезные возражения и в нравственном отношении было более чем оскорбительно». О продюсере фильма Дэвиде (теперь лорде) Путтнаме она писала: «Пусть мистер Путтнам рассказывает свою сказку, если уж это ему так необходимо, но, ради бога, не позволяйте вмешивать в это мою семью». Путтнам лично ответил Розалинде: «Мы, разумеется, не хотели, чтобы фильм кому бы то ни было доставил огорчения».Но друзья семьи были возмущены перспективой выхода фильма и объединились (увы, безрезультатно) вокруг Розалинды, чтобы оказать ей поддержку. Ричард (теперь лорд) Аттенборо тоже лично ответил Розалинде на ее просьбу о совете. «Боюсь, судя по тому, что мне известно, здесь никто ничего не сможет сделать».О книге Кэтлин Тайнан «Агата» американский обозреватель писал: «Кристи эта книга была бы ненавистна». Тем не менее интервью с миссис Тайнан показывает, что она не была лишена некоторого понимания предмета, хотя ее стиль не совсем в духе Агаты: «Просто она проходила период мучительного взросления как женщина. То, как она с этим пыталась справиться, быть может, не вполне отвечает викторианским нормам, в которых она была воспитана, и это, похоже, всегда беспокоило ее…»И последний штрих: роль Агаты блестяще исполнила Ванесса Редгрейв, которая весь свой гонорар за съемки в этом фильме — 40 тыс. фунтов — пожертвовала на нужды Революционной рабочей партии. Ее тогдашний партнер Тимоти Далтон играл Арчи (и тоже превосходно), хотя, когда его спросили, не собирается ли и он пожертвовать свой гонорар, он ответил: «Черта с два!»
«Вестминстер газетт» утверждала, что Агата могла доехать до Лондона за пятьдесят пять минут: от Саннингдейла до центра города около 25 миль.
Дочь мистера Петтельсона также написала в ноябре 1977 г. письмо Розалинде, в котором изложила обстоятельства знакомства Агаты и мистера Петтельсона в Харрогите: «Ваша дорогая матушка предложила аккомпанировать ему на фортепьяно… Одну песню, она называлась „Ангелы да хранят тебя“, она особенно любила играть, а мой отец прелестно пел. Ноты именно этого произведения были подписаны ему вашей матушкой — „Тереза Нил“ [sic]».
Из беседы автора с дочерью Мэдж, 2006 г.
Специальные констебли помогают полиции в экстренных случаях, работают в свободное время на добровольной основе. — Примеч. пер.
Графство Беркшир оценило дополнительные затраты на следствие в шесть фунтов или около того, каковую сумму Арчи счел заведомо разумной и возместил.
Это утверждение содержится в книге Гвен Робинс «Тайна Агаты Кристи» (1978).
Королевский адвокат — высшее адвокатское звание в Великобритании. — Примеч. пер.
Полный титул — Судья-председатель отделения королевской скамьи Высокого суда правосудия, лорд — главный судья. — Примеч. пер.
«Таймс» от 16 февраля 1928 г.
А. Кристи. Там, где лежит мой возлюбленный.