Диалоги политических с командирами трудовых полков и отрядов, квартирмейстерами, персоналом, отвечающим за кухни и мастерские, больше походили на приказы. Их староста Богданов во время беседы с любым из представителей низших чинов комендантской всегда начинал свою фразу словами: «Мы желаем…» вместо «Мы просим…». Перед самым распределением пайков Богданов имел обыкновение наведываться к квартирмейстеру с целью выбрать для своей группы лучшее мясо, белый хлеб и т. д. Заместитель старосты — социал-демократ Мамулов, юрист из Владикавказа, пользовался такими же правами. Политические, в достатке располагая личным временем, могут обучать своих детей и воспитывать их в соответствии с собственными политическими убеждениями. Часто можно увидеть десятилетнего мальчика, сына социалиста, проходящего мимо бараков и приветствующего чекистов и охранников бранью. А когда заключенные, смеха ради, спрашивают его, к какой партии он принадлежит, он с гордостью отвечает: «Я — социалист. Долой коммунистов — узурпаторов!»
Ужасное общество — Как выплачиваются карточные долги — Чекистский гарем — «Рублевые» женщины — Венерические заболевания
Самое большое благо, которым наслаждаются политические, это то, что их женам и детям не приходится соприкасаться с уголовницами. Общество этих женщин ужасное.
В настоящее время в Соловецких лагерях содержится около шестисот женщин. В монастыре они расселены в «женском здании» — в Кремле. На Поповом острове им полностью отведен барак № 1, и часть других. Три четверти из них составляют жены, любовницы, родственницы и просто соучастницы уголовных преступников.
Официально женщин высылают на Соловки и в Нарынский район за «постоянную проституцию». Через определенные промежутки времени в крупных городах европейской и азиатской частей России против проституток предпринимаются рейды, с тем чтобы отправить их в концлагеря. Проститутки, которые при советском режиме объединились в своего рода официальные профсоюзы, время от времени устраивают в Москве и Петрограде уличные шествия, с целью протеста против рейдов и высылок, но это приносит мало пользы.
В характере и образе жизни женщин, представительниц шпаны, столько дикости, что их описание любому человеку, незнакомому с условиями соловецкой тюрьмы, может показаться бредом сумасшедшего. К примеру, когда уголовницы направляются в баню, они заранее раздеваются в своих бараках и, совершенно нагие, прогуливаются по лагерю под раскаты смеха и одобрительные возгласы соловецкого персонала.
Уголовницы так же, как и мужчины, приобщаются к азартным карточным играм. Но в случае проигрыша они вряд ли могут расплатиться деньгами, приличной одеждой или продуктами. Ничего этого у них нет. В итоге, каждый день можно наблюдать дикие сцены. Женщины играют в карты с тем условием, что проигравшая обязана немедленно отправиться в мужской барак и отдаться десяти мужчинам подряд. Все это должно происходить в присутствии официальных свидетелей. Лагерная администрация никогда не пресекает эти безобразия.
Можно представить себе то влияние, которое уголовницы оказывают на образованных женщин из контрреволюционного крыла. Самые отвратительные ругательства, вперемешку с которыми упоминаются имена Бога, Христа, Божьей Матери и всех святых, поголовное пьянство, неописуемые дебоши, воровство, антисанитария, сифилис — этого оказывается слишком много даже для очень сильного характера.
Послать честную женщину на Соловки — значит в несколько месяцев превратить ее в нечто похуже проститутки, в комок безгласной, грязной плоти, в предмет меновой торговли в руках лагерного персонала.
Каждый чекист на Соловках одновременно имеет от трех до пяти наложниц. Торопов, которого в 1924 году назначили помощником Кемского коменданта по хозяйственной части, учредил в лагере официальный гарем, постоянно пополняемый в соответствии с его вкусом и распоряжениями. Красноармейцы, охраняющие лагерь, безнаказанно насилуют женщин.
По лагерным правилам, из числа контрреволюционерок и уголовниц ежедневно отбирают двадцать пять женщин для обслуживания красноармейцев 95 дивизии, охраняющей Соловки. Солдаты настолько ленивы, что арестанткам приходится даже застилать их постели.
Старосте Кемского лагеря Чистякову женщины не только готовят обед и чистят ботинки, по даже купают его. Для этих целей обычно отбирают наиболее молодых и привлекательных женщин. И чекисты обходятся с ними так, как им вздумается.
Все женщины на Соловках поделены на три категории. Первая — «рублевые», вторая — «полрублевые», третья — «пятнадцатикопеечные» (пятиалтынные). Если кто-либо из лагерной администрации хочет «первоклассную» женщину, т. е. молодую контрреволюционерку, прибывшую в лагерь недавно, он говорит охраннику: «Приведи мне «рублевую».
Порядочная женщина, отказывающаяся от «улучшенного» пайка, который чекисты назначают своим наложницам, в скором времени умирает от недоедания и туберкулеза. Особенно часты такие случаи на Соловецком острове. Хлеба не достает на всю зиму. До тех пор, пока не начнется навигация и не будут привезены новые запасы продовольствия, и без того скудные пайки урезаются почти наполовину.
Чекисты и шпана заражают женщин сифилисом и другими венерическими заболеваниями. О том, насколько широко распространены на Соловках эти болезни, можно судить по следующему факту. До недавнего времени больные сифилисом (и мужчины, и женщины) располагались на Поповом острове в специальном бараке (№ 8). Но их количество возросло до такой степени, что за несколько месяцев до моего побега барак № 8 уже не вмещал всех больных, и администрация сочла наилучшим способом разрешения проблемы их переброски в другие бараки, занятые здоровыми людьми. Естественно, это привело к быстрому увеличению числа зараженных.
Если домогательства чекистов наталкиваются на сопротивление, они совершают оскорбительные выпады против своих жертв.
В конце 1924 года на Соловки была прислана очень привлекательная девушка-полька семнадцати лет. Ее, вместе с родителями, приговорили к расстрелу за «шпионаж в пользу Польши». Родителей расстреляли. А девушке, поскольку она не достигла совершеннолетия, высшую меру наказания заменили ссылкой на Соловки сроком на десять лет.
Девушка имела несчастье привлечь внимание Торопова. Но у нее хватило мужества отказаться от его отвратительных предложений. После этого Торопов приказал привести ее в комендантскую, обвинив в «укрывательстве контрреволюционных документов», раздел донага и стал обыскивать на глазах у всей лагерной охраны, исследуя с особой тщательностью те части тела девушки, где, как ему казалось, лучше всего можно было бы «упрятать документы».
В один из февральских дней в женском бараке появился пьяный чекист Попов в сопровождении нескольких своих коллег (тоже пьяных). Он забрался в постель к мадам Икс. Эта дама принадлежала к наивысшим кругам общества и была сослана на Соловки на десять лет после расстрела мужа. Попов стащил ее с постели и сказал: «Не хотите ли прогуляться с нами за проволоку?» (для женщин это означало быть изнасилованной). Мадам Икс находилась в бреду до следующего утра.
Необразованных и полуобразованных женщин из контрреволюционной среды чекисты нещадно эксплуатировали. Особенно плачевна была участь казачек, чьих мужей, отцов и братьев расстреляли, после чего они и были сосланы.
Шпионаж в пользу Мексики — Загадочное сообщение — Тактика ГПУ — Попытки совершить побег жестоко пресечены
Большинство иностранцев были сосланы на Соловки по обвинению в «шпионаже в пользу международной буржуазии» (статья 66). Наряду с данной статьей чекисты иногда использовали и другую, но с той же степенью безосновательности. «Юриспруденция» ГПУ удивительно искусна в обнаружении преступления там, где на него нет даже и намека.
Среди соловецких узников находится граф Вилле — генеральный консул Мексики в Египте — и его жена. Если вдуматься, человеку, живущему в Каире, довольно трудно «осуществлять шпионаж в пользу Мексики в Советской России», особенно если учесть, что консул не только не говорит, но даже и не понимает по-русски. Обстоятельства его ареста таковы.
Жена графа Вилле — грузинка, урожденная княжна Каралова. В 1924 году с разрешения Советского правительства, внеся в паспорта соответствующие дополнения, она вместе с консулом приехала на Кавказ навестить свою мать. К несчастью, именно тогда было подавлено грузинское восстание. Большевики расстреляли брата княжны — князя Каралова, а дипломата с женой сослали на Соловки на три года «за шпионаж в пользу Мексики». В феврале 1925 года они прибыли в лагерь.
Генеральный консул проживает на Соловках по дипломатическому паспорту, гарантирующему личную неприкосновенность. По прибытии в лагерь он пытался послать в Мексику исчерпывающее описание вопиющих нарушений советскими властями международных законов по отношению к себе. Но соловецкая цензура уничтожила письмо. В конце концов граф прибег к помощи эзопова языка и направил своему правительству телеграмму, начинавшуюся словами: «Я совершаю чрезвычайно интересный круиз по северной России». Очевидно, факт высылки максимального дипломата на Соловки известен за рубежом, так как незадолго до моего побега ему были присланы вещи из Лондона, аэропланом (кстати, в момент ареста, чекисты дочиста ограбили графа). Он ведет оживленную переписку с Чичериным по-французски, требуя своего освобождения. Но Мексика слишком далеко, к тому же она не располагает ни торговым флотом, ни деньгами, чтобы дать их взаймы Советам, а по сему — комиссариат иностранных дел, в вежливых ответах на письма мексиканских коллег, обходит молчанием вопрос об освобождении графа Вилле. Единственным результатом переписки с Чичериным было отстранение консула от работ, но графиня Вилле, как и все контрреволюционерки, моет в бараках полы и стирает чекистам рубашки.
На Соловках можно встретить представителей разных наций — как больших, так и малых: англичан, итальянцев, японцев, французов, немцев, а также уроженцев крохотных государств. Причины их арестов, как правило, до постыдного безосновательны. Складывается впечатление, что ГПУ умышленно отбивает у иностранцев охоту посещать Россию, поближе знакомиться со страной, закладывать основы коммерческих или каких-либо иных связей с нею.
Я уже упоминал здесь о деле венгерского фабриканта Франкеля, которого Внешторг пригласил в Россию. А в результате он был сослан на Соловки. Подобного рода случаев великое множество. К примеру, эстонец Мотис поехал в Москву, чтобы посмотреть Всероссийскую выставку, и его прямо с выставки отправили на Соловки.
Во время правительственного кризиса в Литве, когда борьба партий достигла ужасающего уровня ожесточенности, член одной из проигравших партий бежал из своей страны в Советскую Россию. Он был офицером инженерных войск Литовской армии, ровным счетом ничего не знавший о Советской России и коммунистах. Он думал, что ему, как политическому эмигранту, предоставят убежище в соседней стране. Но не успел беглец пересечь границу, как его тут же арестовали, обвинив, несмотря на его энергичный протест, в «организации контрреволюционного заговора и шпионажа в интересах Литвы», и выслали на Соловки.
В монастыре и на Поповом острове содержится большое количество лиц, официально прикрепленных к дипломатическим миссиям иностранных государств. Преимущественно это поляки, финны, эстонцы и литовцы — сотрудники дипломатических представительств, консульств и миссий соответствующих стран, арестованные по обвинению в «шпионаже», и реже — по обвинению в «спекуляциях».
Все иностранцы живут одной только надеждой, что правительствами своих стран они будут обменяны на коммунистов. Администрация обходится с ними самым жестоким образом. Они получают тот же паек, что и контрреволюционеры, а выполняемая ими работа большей частью чрезвычайно тяжела.
За последнее время предпринималось несколько попыток бегства. Они осуществлялись (причем, всегда неудачно) главным образом эстонцами, латышами, финнами и поляками. Поэтому Ногтев распорядился, чтобы заключенные этих национальностей не привлекались к работам вне лагерей.
Вначале попытки побега карались жестоким избиением, а затем — расстрелом (хотя, согласно правилам, максимальным наказанием является продление срока заключения на один год).
В марте 1925 года некий финн попытался бежать из Соловецкого монастыря. Сопровождаемый часовым, он направился к уборной и, перемахнув через стену, оказался на берегу моря. В этих широтах весна преимущественно наступает поздно, от чего слой льда на море, расположенном от Кремля, был еще довольно прочен для того, чтобы выдержать человеческое тело. Финн, со скоростью, на какую только был способен, бежал в сторону леса по узкой ледяной кромке вдоль берега. Побег был обнаружен, подняли тревогу, и вдогонку беглецу раздались выстрелы. Прежде чем финн достиг леса (где он мог бы укрыться и переждать до более благоприятного для продолжения побега момента и избежать поимки) лед перед ним неожиданно надломился, и беглец застыл в нерешительности. Чекисты схватили его.
Финна вернули в лагерь. Его истязали около часа с такой жестокостью, что сломались даже толстые «смоленские палки». Затем, весь окровавленный, он был расстрелян.
Новые руководители Кемлагеря — Военный парад — Чекист-многоженец — Прежние злоупотребления продолжаются
Весной 1924 года на Поповом острове был заменен персонал. Члены же УСЛОНа (Управление Северными лагерями специального назначения) и руководители монастыря остались на своих местах. Это как раз и было то, что заключенные прозвали «сменой кабинета».
Вместо Гладкова начальником Кемлагеря был назначен Иван Иванович Кириловский, бывший сержант одного из гвардейских полков. Как уже говорилось выше, он отказывался принять руководство лагерем, до тех пор, пока центральным правительством не будет назначена специальная комиссия по проверке лагерной документации. Когда комиссия обнаружила расточительство и мошенничество в невообразимых размерах, Гладкова приговорили к 5-летней ссылке за «мошенничество и халатное отношение к возложенным обязанностям». Мамонов, имевший непосредственное отношение к преступлению, не понес никакого наказания. И вероятно поэтому, сам Гладков через два дня после вынесения приговора был прощен и получил назначение в ГПУ города Калуги.
До прибытия Кириловского, по лагерю прошла молва, что он вполне приличный человек. Скоро представилась возможность воочию убедиться в его «порядочности». Кириловский до сих пор стоит во главе лагеря, имея тех же помощников.
Его приезд оказался подходящим поводом для проведения прекрасно отрепетированной церемонии. Эйхманс (уже знакомый читателю), чьей мечтой было превратить лагеря в военные поселения аракчеевской эпохи[33], несколько дней подряд выстраивал голодных арестантов, включая женщин и детей, и заставлял их разучивать различные движения, подчиняться словам команды — и все это было пронизано военным духом.
Когда Кириловский приблизился к лагерю, нас выстроили в два ряда. «Внимание! Равнение направо!» Староста подошел к Кириловскому с рапортом: «Во вверенном мне трудовом полку все в порядке». То же самое проделали командиры трудовых рот. Затем Кириловский поприветствовал нас: «Добрый день!».
Этот пошлый фарс продолжался в течение часа. Под конец Кириловский спросил, имеет ли кто-нибудь просьбы или жалобы на администрацию. Конечно же, вопрос остался без ответа. Если бы кто-то и набрался дерзости высказать жалобу, то его в тот же день бросили бы на Секирку (место пыток) и забили бы до смерти «смоленскими палками».
Помощником Кириловского по административной части был, как я уже упоминал, Торопов, отпетый негодяй с вытаращенными бараньими глазами. Первоначально он командовал взводом 95-й дивизии войск ГПУ, охраняющей Попов остров. Помимо безнадежной глупости, неотъемлемой чертой его характера является манера обзаводиться женой каждый раз по прибытии на новое место. На Поповом острове Торопов не удовольствовался гаремом из арестанток и в шестой раз женился на «трескоедке» («трескоеды» — название, придуманное для жителей рыбацких поселков в окрестностях лагеря, и чьей основной пищей является треска).
Помощником Кириловского по хозяйственной части был Николай Николаевич Попов. Он на удивление хорошо одевался и, как ни странно, не являлся ни чекистом, ни даже коммунистом. Это был очень загадочный субъект. Иногда Попов говорил, что некогда был гвардейским офицером, иногда — что служил в министерстве при царе, иногда — что являлся адъютантом Троцкого. Но в любом случае он производил впечатление хорошо образованного человека и внешне походил на поляка. Попов заикался. К контрреволюционерам он относился со злобой и ожесточением. Когда заключенные, следуя на работу, проходили мимо него, он обращался к окружающим его чекистам нарочито громким голосом, чтобы услышали контрреволюционеры: «Это шайка уголовников. Вы слышите — уголовников. Они враги. Мы приструним эту свору!»
«Смена кабинета» мало изменила положение заключенных. Единственной переменой было то, что их «приструнили», а разворовывание администрацией казенных денег и арестантских, и без того скромных, пайков, стало еще более регулярным, нежели раньше. Гладков крал не таясь, Кириловский же — прикрываясь своею «честностью».
Общая картина соловецкой жизни и порядков — печальный звон колокола, сзывающий на работу; репрессии, античеловеческий характер деятельности персонала — осталась прежней.
«Место под лампой» — Работа «снаружи» и «внутри» — Освобождение по болезни — Ужасы лесоповала — Как нас кормили — Заключенных морят голодом, а государство обжуливают
Бараки Попова острова составляют около сорока ярдов в длину и десять ярдов в ширину. В каждом из них расквартировано, как правило, от двухсот до трехсот человек. В бараках № 5 и № 6, которые в основном заняты шпаной, более семисот обитателей.
С приходом ночи становится невозможно дышать. В бараках стоит ужасный смрад. Вечером, когда заключенные возвращаются с работы, их обиталища, сплошь усыпанные щелями в стенах, отверстиями в крышах и продуваемые сквозняками со всех сторон, настолько выстужены, что людей трясет от холода, как при лихорадке. По ночам невозможно спать от духоты и человеческих испарений.
Нары расположены вдоль стен в два яруса. Каждый стремится занять верхнюю койку, поскольку, если оказаться внизу, то на голову обрушивается нескончаемый ливень из вшей, объедков, плевков. За верхний ярус разгораются буквально кровопролитные бои.