После ареста родителей, в день пятилетия, Васю забрала из дома уполномоченная НКВД. Сперва мальчика отправили в распределительный центр, а затем — в костромской сиротский дом для детей «врагов народа», что был устроен в старинном монастыре — кое-где на стенах сквозь побелку еще проступали замазанные росписи…
Это (как и дальнейшее вызволение Васи) было сделано в соответствии с приказом главы НКВД Николая Ежова за номером 00 486 от 15 августа 1937 года «Об операции по репрессированию жен и детей изменников Родины», где имеются следующие пункты:
«Размещение детей осужденных. Всех оставшихся после осуждения детей-сирот размещать: <…> б) детей в возрасте от 3-х полных лет и до 15 лет — в детских домах Наркомпросов других республик, краев и областей… и вне Москвы, Ленинграда, Киева, Тбилиси, Минска, приморских и пограничных городов. <…> Если сирот пожелают взять родственники (не репрессируемые) на свое полное иждивение, этому не препятствовать.
Подготовка к приему и распределению детей. В каждом городе, в котором производится операция, специально оборудуются приемно-распределительные пункты, в которые будут доставляться дети тотчас же после ареста их матерей…»
По данным правозащитных организаций, к 4 августа 1938 года у репрессированных родителей отобрали 17 355 детей и собирались отобрать еще пять тысяч.
«Это было как арест, — вспоминал Василий Павлович в интервью Сергею Мирову. — Они, вероятно, увезли бы меня навсегда из Казани. Меня отправили в Кострому, где я был совершенно одинок. Это было что-то ужасное… — полный, чудовищный отрыв от прежней жизни. Колоссальный стресс.
И вдруг там появился, как показалось, мой папа. Это был его брат… Я к нему бросился, крича: „Папа, папа!..“ Он добился разрешения взять ребенка».
Кто знает, какая судьба ждала бы малыша, если бы не Адриан. В январе 1938 года брат Павла Васильевича, сам переживший гонения как «родственник врага народа», проявив милосердие и мужество, забрал племянника из интерната.
Исключенный из партии и изгнанный с преподавательской работы, Андриан, как и многие, поехал за правдой в Москву. Правды он там не нашел. Но в отличие от многих людей, отрекшихся от своих близких, он в маете бюрократического ужаса, будучи, можно сказать, на пороге тюрьмы (который ему, к счастью, не пришлось переступить), продал часы, на вырученные деньги поехал в Кострому и нашел Василия. На этом настояла его старшая сестра — Ксения Васильевна Аксенова, убедившая Адриана оформить опекунство над ребенком, которое вскорости было переведено на нее.
Как много говорит о ситуации Адриана первая часть его прошения о возвращении Васи в семью: «О себе сообщаю следующее. <…> ЦК ВКП(б) командировал меня в г. Сталинабад на педработу… в Таджикском и вечернем пединститутах и в 9–10 классах средней школы в качестве преподавателя истории народов СССР и новой истории. 1-го июля (1937 года — Д. П.) я приехал к сестре в Казань, где имел в виду провести свой отпуск. 3 и 4-го июля мне пришлось встретиться с П. Аксеновым. Он был тогда членом партии и работал на стройке гортеатра. 7-го июля, после постановления президиума ВЦИК о предании суду П. Аксенова, последнего арестовали.
Я вернулся в Сталинабад. 19 авг[уста] я сообщил секретарю парткома т. Назарову и члену парткома т. Кульчину о том, что мой брат и его жена репрессированы. Это заявление послужило причиной моего исключения из партии… <…> 8 сентября последовал приказ директора] о снятии меня с преподавательской] работы. <…>
Я 14 лет работал преподавателем] истории. Никогда я не имел взысканий за свою работу… С братом с 1934 г. абсолютно никакой связи не имел… За его преступные действия, о которых ничего не знаю, кроме газетного материала, я несправедливо несу бездушное надругательство.
Вот, кажется, и всё.
А. Аксенов (подпись)».
Тем временем в десятки специализированных детских учреждений всей страны нескончаемым потоком поступали дети «врагов народа». В плохо подготовленной системе царила неразбериха. Нередко терялись документы, а с ними и дети. Об этом мало пеклись — подумаешь, «отродья врагов»! — случалось, меняли имена, фамилии… Но и в этой злой белиберде упорный Адриан Аксенов нашел маленького Васю.
Вот заявление, поданное им в органы, — удивительное сочетание страшного казенного языка страшной казенной бумаги (одна первая фраза чего стоит!) и живой, любовной мольбы о едва ли когда-либо прежде виденном, но родном мальчике…
В Управление детскими домами НКВД Тат АССР
28 января [19]38 года:
«Я — брат врага народа П. В. Аксенова, находящегося в настоящее время в Казанской тюрьме № 2.
У П. Аксенова был сын Василий Павлович Аксенов — пятилетний мальчик, которого 20 ав[густа] 1937 г. органы НКВД взяли и распределили в детский распределитель НКВД. В настоящее время мальчик находится в одном из детских домов Костромского районо. Вот я и хочу просить… чтобы мне дали разрешение взять на себя заботу и воспитание моего племянника Васи. Тем более что в настоящее время органы НКВД возвращают детей репрессированных родителей на содержание их родственникам. Заверяю вас, что Васильку будет у меня неплохо, ибо я педагог, люблю детей вообще, а его в особенности. Следовательно, я имею законные основания вернуть его к себе. Я обязуюсь обеспечить его всем необходимым, посвятить свою жизнь его образованию и коммунистическому воспитанию. <…>
Я прошу вас разрешить Васильку жить в Казани у моей сестры Ксении Аксеновой и моей матери Евдокии Аксеновой, которым я буду посылать средства… Как только я устроюсь, Вася переедет ко мне.
Еще раз убедительно прошу вас, верните [мне] моего племянника. Он будет счастлив. Я люблю его как своего сына.
А. Аксенов (подпись)».
Васю отдали. И Адриан Васильевич привез мальчика в Казань к сестре Ксении — в большую семью Котельниковых-Аксеновых, в которой были и свои малыши. Забота о них досталась тете Ксении и бабуле Дуне — чудесным женщинам, существованию которых на свете вечно радуется Россия.
А в это время Васиных бабушку и деда со стороны матери — Ревекку и Соломона — допрашивали в НКВД.
«Деда забили там, — вспоминал Василий Аксенов. — У него открылась чахотка. А бабушку привезли и в какую-то швырнули комнату… Она называлась „Попова гора“, я это помню.
И тетя Ксения по просьбе бабушки отдала меня туда. Ревекка ничего не могла делать, была в полной прострации… Тетя Ксения ей помогала, мыла полы, готовила еду. А я кричал, что хочу домой, на Карла Марла…»
Этот дом с мезонином стоял на углу улиц Карла Маркса и Комлева, напротив бывшего губернаторского дворца, где в ту пору располагался туберкулезный диспансер, а нынче музей изобразительных искусств.
Когда-то в середине XIX века он был сердцем городской усадьбы, простиравшейся между улицами Грузинской и Большой Красной. Говорят, сюда захаживал поэт Евгений Баратынский, в свои приезды в Казань квартировавший по соседству, у тестя — генерала Энгельгардта. Еще говорят, что здесь родилась девочка Лена — в будущем знаменитая Гала — жена и муза Сальвадора Дали. Но это вряд ли… А что известно точно, так это то, что в 1888 году несколько дней здесь жила мать Владимира Ульянова, прибывшая в Казань искать квартиру после возвращения сына из шушенской ссылки.
Теперь здесь, в доме, выстроенном заново, музей писателя Аксенова. А в нем — реконструированная комната, где он прожил десять лет — с 1938 по 1948 год…
Беззаветно любившая внука, но до крайности измученная бабушка со стороны мамы, жившая в комнатушке на улице Лобачевского с другим своим внуком Димой — сыном сестры Евгении Гинзбург, — передала Васю тете Ксении. В огромную семью, огромную коммуналку, огромный двор с огромным тополем в углу, с березовой аллейкой, липами и вербой. В анфилады проходных дворов и подъездов. Где «тучи детей всевозможных» сновали и туда, и сюда. А с ними Вася — бегал, шумел… А с ним — племянники — Галя — 1934-го и Алик — 1938 года рождения — дети Матильды, дочери его тетки Ксении, и видного комсомольского деятеля Евгения Котельникова.
Они были дружны. Потом Галя стала журналисткой, Саша — инженером-механиком. Теперь они живут в соседних домах в подмосковной Черноголовке… Мы беседовали много часов. Пожалуй, вряд ли есть люди, рассказы которых об Аксенове-мальчишке достойны такого же доверия, как полученные от них, хотя сведения из других источников — и очень любопытные — тоже имеются.
«Я прижился там, — просто скажет потом Аксенов о доме на Карла Маркса. — И жил до шестнадцати лет. Мне там было хорошо».
Он вошел, в матросском костюмчике и бескозырке, прижимая к себе тряпичного слона — подарок дяди Адриана. Вошел в дом, где семья Котельниковых — дружная, интеллигентная — занимала комнату, разделенную на три части перегородками, не достигавшими почти пятиметрового потолка. Здесь, кроме бабушки Евдокии, сестры Павла Васильевича Ксении, ее дочери Матильды и ее мужа Евгения, жили их дети, а еще Вася с сестрой по отцу Майей.
Матильда в то время работала ответственным секретарем газеты «Комсомолец Татарии», а Евгений был комсомольским функционером, так что жили в достатке. В доме были удобная мебель, патефон…
Как потом говорил об этой музыке Аксенов: «Почти пошлятинка, а слезы наворачиваются…» В семье много читали, на дни рождения дарили детям книги.
Но арест Васиных родителей разрушил это благополучие. Матильду и Евгения уволили с работы — родственникам врага не место было среди бойцов идеологического фронта. Жить стало не на что. Пришлось продавать веши, прежде всего мебель — резные кресла с высокими спинками… Надо переждать, — говорил Евгений, — и все наладится. Но не ладилось. На работу не брали.
В отчаянии беременная Сашей Матильда взяла за руку трехлетнюю Галю и пошла в горком. На бюро. И там в истерике прокричала: «Убейте меня! Расстреляйте! Уже много дней мы без работы и без надежды на работу, а сегодня дома нет и куска хлеба! Евгения нигде не принимают… Товарищи, вы же все и меня, и его знаете! Помогите!..»
Товарищи их действительно знали, и в общем-то не желали им зла. Дали Матильде капель, отвели домой, обещали разобраться. И вскоре устроили редактором на республиканское радио. Взяли на работу и Евгения, и благополучие как бы восстановилось.
На Карла Маркса стала приходить бабушка Ревекка — седенькая старушка в аккуратной шапочке из алой «слюды», подходила к окну и несильно стучала тростью в наличник. Ксения открывала створку, звала: заходите, Ревекка Марковна, через подъезд! Но та отказывалась — просила Васю выйти, интересовалась: не обижают ли? Кушал ли он?.. И что кушал?.. В войну ее забрала к себе в Рыбинск вторая дочь — Наталья Соломоновна.
Прибывший с Васей из Костромы серый игрушечный слон под красным седлом тоже прижился на Карла Маркса. Дети дали ему имя. С ним разыгрывались сценки. У него были даже биография и увлекательная история путешествия из дальней Африки в Казань. Сочинил ее Вася…
В 1939-м умер Васин дедушка Соломон. Незадолго до ухода он писал дочери в тюрьму: «…чувствую себя неважно. Но буду бороться за жизнь. Она теперь нужна моим дорогим внукам — Алеше и Васе». Но арест, пусть по тем временам и недолгий, подорвал силы пожилого фармацевта…
В 1940 году Вася Аксенов пошел в школу. В уже упоминавшуюся нами школу № 19. Она считалась элитной. Ее директор Иосиф Ильич Малкин, которого и сейчас тепло вспоминают в Казани, хорошо знал Васиного отца.
Одноклассники помнят, как Василий впервые пришел в школу и сосредоточенный стоял чуть поодаль от класса, внимательно рассматривая всё, что творилось на линейке.
Учителя знали, чей он сын, и старательно избегали отмечать необычность его положения. Педагоги старой школы (а были среди них и орденоносцы, вроде знаменитой учительницы географии Веры Николаевны Пономаревой по прозвищу Глобус) хотели, чтобы он рос нормальным советским мальчиком — не отвечающим за отца. Чтобы и намека не было на яблоко, что падает у яблони…
Одноклассник Аксенова Лев Натанович Пастернак, восемь лет просидевший с ним за одной партой, рассказывал, что однажды кто-то обозвал Васю «врагом народа». Тот побелел. Глаза полыхнули яростью. И тут сын уборщицы, не блиставший умом, но очень сильный Ванька Поляков взял да и набил обидчику морду. Стоявшие вокруг «дети из хороших семей» молчали.
Василий издавал в школе журнал «Живоглот». Брал тетрадки, сшивал их, разрисовывал и расписывал смешными стихами. В его классе учились Ильдар Утяганов и Эдик Тихомиров — у первого была ярко выраженная татарская внешность, у второго — курчавые волосы и пухлые грубы. И вот в очередном номере «Живоглота» Вася нарисовал матч баскетбольных команд «татар» с раскосыми и жадными глазами и «негров» с кольцами в приплюснутых носах. Причем одна корзина располагалась на чем-то вроде минарета, а другая — на пальме. Журнал попал в руки классной руководительнице, и из учительской долго слышался смех…
Учился Вася средне. Был молчалив. Руку на уроках не тянул. Но много знал и рассказывал интересные истории. Нередко, раскрыв под партой книгу, читал Дюма, Джека Лондона, Жюля Верна, Майн Рида.
Его «школьные годы чудесные» пришлись на войну, когда все или почти все жили одинаково трудно и были схожи выражением лиц, одеждой и тем, что отцы были кто на фронте, а кто — в лагерях.