— Это хорошо, что видел… Да, так вот, Миша. Миша? Я правильно говорю?
— Да, Николай Павлович, правильно.
— Это хорошо, что правильно… Ты мог бы завтра мне что-нибудь почитать?
— Что, например, Николай Павлович?
— Какой-нибудь монолог… Ну хоть Чацкого можешь?
— Вообще-то, Николай Павлович, я этот монолог не читаю, но по средней школе еще помню.
— Ну вот и молодец. Прочтешь мне Чацкого и еще что-нибудь.
— Я, Николай Павлович, могу «Королеву Элинор», английскую балладу в переводе Маршака.
— В переводе Маршака, это хорошо. Ну вот Чацкого и эту королеву, как ее…
— Элинор, Николай Павлович.
— Да, Элинор… Ты как завтра, свободен часов в двенадцать?
— Да.
— Слушай, давай приезжай в Переделкино на дачу к Штейнам. Ты же у них бывал раньше?
— Да.
— Ну и отлично. Вот и встретимся. Хорошо?
— Хорошо, Николай Павлович.
— Ну и хорошо, что хорошо… Значит, в Переделкино в двенадцать у Штейнов. Запомнил?
— Запомнил, Николай Павлович.
— Ну, будь здоров, Миша. Миша?
— Да, Николай Павлович, Миша.
— Будь здоров, Миша Козаков.
— До свидания, Николай Павлович
И ту-ту-ту…
Он уже повесил трубку, а я все еще держал ее возле уха.
Мама смотрела на меня с осуждением.
— Зачем ты к нему поедешь? Ты же принят во МХАТ.
— Мама, я поеду. И все. Баста. На эту тему разговоры окончены.
— Ну, дело хозяйское.
Мама резко повернулась и ушла к себе.
В 12 дня я уже был в Переделкине.
В 1963 году из книги А. П. Штейна, названной им «Повесть о том, как возникают сюжеты», я с удивлением узнал, что «мечтал о роли Лаэрта» во втором составе, что вообще рвался в театр к Охлопкову, что не раз говорил автору об этом, и именно Штейн оказал мне протекцию.
Итак, открылась калитка штейновской дачи, и вошел «сам». Я впервые видел его «живого»: не из зала кино или театра, а вот так, на расстоянии десяти шагов. Высокий, красивый. Седая голова, курносый нос, толстые губы, обаятельная улыбка. Приближается. Светлая рубашка навыпуск, с короткими рукавами по тогдашней моде, узенькие, тоже по моде, светлые брюки, мягкие туфли. Комильфо. А. Б. Мариенгоф шутил: «Охлопков — это смесь кацапа с лордом…»
А. П. Штейн и его жена Людмила Яковлевна, именуемые мной в детстве «тетя Люся» и «дядя Шура», представили меня Охлопкову и удалились, оставив нас на веранде одних.
Для начала последовал какой-то малозначительный разговор о дипломных спектаклях. «Что играл?.. К сожалению, не видел…» Что-то о картине Ромма, где играет Козырева, о самом Ромме, о чем-то еще. «Ну ладно, почитай мне». Читаю «Королеву Элинор». Слушает внимательно. По лицу ничего нельзя понять. Светлые глаза смотрят то ли серьезно, то ли смеются — не разберешь. Закончил. Жду.
— Так, так. Перевод чей?
— Маршака.
— Ах да, Маршака. Хороший перевод. Ну, давай Чацкого.
Читаю довольно грамотно, темпераментно, обличаю старух зловещих, стариков, дряхлеющих над выдумками, вздором… Останавливает меня мягким, пластичным жестом.
— Слушай, начни еще раз. Только вот что, давай сыграй мне такой этюд. Там ведь как: Чацкий сначала слышит объяснение Софьи с Молчалиным. Из него он узнает правду обо всем. И вот представь себе, что он, слушая их разговор, пьет рюмку за рюмкой. Ты вообще-то как, сам пьешь?
— Случается, Николай Павлович.
— Случается или пьешь?
— Случается.
— Это хорошо, что случается… Так вот, он пьет и слушает, слушает и пьет. Вот представь себе. Главное, не торопись. Накопи и из этого состояния начни. И не торопись начинать. Так тихо, тихо… — уже шепчет Охлопков, выпятив толстые губы…
А у меня откуда-то слезы на глазах:
— Не образумлюсь, виноват… И слушаю, не понимаю… Как будто все еще мне объяснить хотят… Растерян мыслями… чего-то ожидаю. — И дальше меня повело в живое чувство.
Он остановил, довольный.
— Вот видишь, это уже иначе. Этюды — великая вещь. Про меня ведь чушь болтают. Я систему Станиславского хорошо знаю. Без Станиславского актеру нельзя… Ну ладно, садись, поговорим. Ты, значит, во МХАТ принят. А что бы ты сказал, если бы я тебе предложил работать у меня и репетировать со мной Гамлета? Только ты не торопись с ответом. Подумай. Я понимаю, МХАТ тебя учил, и вообще академия, но ведь Гамлет… Ты мой спектакль видел?.. Ну вот… Ты подумай…
— Да что думать, Николай Павлович, я уже все обдумал, когда сюда ехал…
Быстрый его взгляд. Понял, что мне кое-что известно.