— Но ты ведь не хочешь! — сказал Роджер.
— Я не позволю тебе уйти без меня. За таким ребенком, как ты, нужно присматривать. К тому же каков я буду, как ты думаешь, если уходит мой младший брат, а не я?
Поэтому Вильям и Роджер записались вместе и вместе лома выступили, пытаясь уговорить родителей.
— Не волнуйся, мама, — сказал Вильям. — Я буду заботиться о Роджере так же, как и ты, и я сделаю так, чтобы нас не разлучили.
В том же месяце они были уже в Поткауэне, в учебном лагере королевской артиллерии.
«Если подумать, то здесь не так уж плохо, — писал Вильям домой. — На самом деле я думаю, что мне это подходит». И в конце письма, в небрежном постскриптуме: «Вчера утром я был лучшим в стрельбах. Инструктор говорит, что я прирожденный артиллерист. Мне могут сразу же дать нашивку, если все пойдет по плану».
Теперь, когда он стал солдатом, Вильям просто не мог не быть хорошим солдатом.
Однажды в майское воскресенье Бетони ездила в Лондон, где весь день провела с Майклом. Он выглядел лучше, окрепшим и отдохнувшим, но когда она сказала об этом, его глаза потемнели и его передернуло.
— Я здоров практически на сто процентов. А это значит, что меня скоро отправят за границу.
— Ты уверен? — спросила Бетони. — Уверен, что уже здоров, я хочу сказать.
— Ты сама только что сказала это.
— Я сказала, что ты хорошо выглядишь, но ведь я не врач.
— Конечно, нет. Но их полным-полно, и они меня осматривают снова и снова. — Потом он вдруг спросил: — Как дела на военных заводах?
— Ужасно, — сказала она. — Вчера я была в Бирмингеме — там делают снаряды. Производительность труда невероятная, и так повсюду, куда бы я ни приехала.
— Вот как! Если нам есть что выбрасывать, мы еще чего-нибудь добьемся.
— Что-нибудь должно произойти? — спросила Бетони. — Большое наступление?
— Ш-ш-ш, — сказал он, улыбаясь. — Откуда я знаю, что ты не шпион?
Они пили чай в «Трокадеро». Он передал ей через стол свою чашку и украдкой наблюдал, как она наливает чай. В спокойном выражении ее лица было что-то, что удивляло его всякий раз, когда он смотрел на нее. Казалось, она сама не знает, как она улыбается, как выглядит и какая она вообще. Нет, он не ошибся. Он очень хотел ее.
— Бетони, тебе непременно нужно вернуться сегодня в Чепсворт?
— Да. Мне нужно быть в восемь утра в Гридпорте.
— Ох уж эта твоя работа! — сказал он. — Хоть однажды ты могла бы опоздать?
— Нет, Майкл. Боюсь, что нет.
— Ты бы осталась со мной, если была бы свободна?
— Я никогда не бываю свободна больше одного дня.
— Ты просто пытаешься пощадить мои чувства. Очевидно, ответ был бы «нет». — Он отвел взгляд и уставился на сахарницу на столе. — Я хочу, чтобы ты знала, — сказал он медленно, стараясь быть осторожным, — я не пытаюсь заигрывать с каждой женщиной, которая мне встречается.
— Ты имеешь в виду тех, из Йелмингхэма?
— Ты бы просто поразилась, узнав, что нас, офицеров, всегда рады видеть во многих домах. Все это призвано испытать наше моральное состояние. В Гейнесе есть одна знатная леди, которая слишком серьезно относится к своей задаче.
— Ты пытаешься заставить меня ревновать?
— Допивай, — сказал он. — Нам надо поторапливаться, если мы хотим успеть на поезд.
Он доехал с ней на такси до вокзала и всю дорогу непринужденно болтал, пока не подошел ее поезд.
— Передавай привет своим. И не забудь позвонить моей матери: ей просто не терпится узнать тебя получше.
К концу мая его признали годным к службе и приказали присоединиться к своему батальону. У него был суточный отпуск, и в одиннадцать утра в субботу Майкл прибыл в Чепсворт. Позавтракав с матерью, он пошел в Хантлип, но Бетони дома не было. Она уехала по важному делу в Стаффорд, и ее ждали не раньше чем в воскресенье.
— Когда в воскресенье? — спросил Майкл.
— Мы точно не знаем, — ответил Джесс. — Видите ли, она поехала не на поезде, а на специальном автобусе с какими-то важными людьми.
— Я могу ей позвонить?
— Я не думаю, — сказал Джесс, и его синие глаза широко открылись. — Правила!
Майкл оставил записку и вернулся домой. Оставшийся отпуск пролетел незаметно, бесполезно и пусто. Мать пыталась сделать вид, что не замечает его состояния. Она очень боялась за него. Трижды раненный, он снова отправлялся в зону боевых действий. Ей казалось несправедливым, что одних и тех же молодых людей снова и снова посылают на фронт.
И в то же самое время ей было приятно видеть его в форме, с тремя звездами на погонах и тремя знаками ранения на рукаве. Она гордилась им, потому что это был ее сын и потому что он одним из первых откликнулся на призыв родины. Она не могла упрекать его за молчаливость и пожаловалась только тогда, когда он не захотел, чтобы она проводила его на станцию.
— Это все из-за той девушки? — спросила мать. — Дочери плотника? Она приедет туда?
— Я не знаю, получила ли она мою записку.
— Если нет, то ты будешь уезжать совсем один.
— Посмотрим, — сказал он. — Я бы лучше попрощался здесь.
— Хорошо, как хочешь. Я буду молиться за тебя, сынок, и постоянно думать о тебе.
— Ладно, — он наклонился и поцеловал мать. — У меня может не быть времени помолиться за себя.
Его поезд отправлялся в девять вечера. Он уже отходил, когда Бетони выбежала на платформу. Она сразу же увидела его и побежала навстречу, пытаясь коснуться его руки, когда он наклонился к ней, высунувшись из окна. Их пальцы на мгновение сплелись, коротко обменявшись теплом и нежностью. Поезд набрал скорость и разделил их. Бетони побежала рядом, Майкл смотрел на нее полным боли взглядом, его губы шевелились, но он не мог произнести ни слова. Ему хотелось открыть дверь и выпрыгнуть. Она становилась все меньше и меньше и, наконец, оказалась на самом краю платформы.
— Майкл, береги себя, береги себя! — кричала она, и он услышал ее за шумом локомотива. — Возвращайся живым! Я буду ждать тебя!
Ночь он провел в Лондоне, где услышал много разговоров о готовящемся наступлении даже среди персонала гостиницы. Он рассказал об этом Морису Тремирну, капитану второго батальона, который тоже остановился в «Кенилворте».
— Даже мальчишка, который чистит сапоги, знает о наступлении. И в газетах полно намеков. Мы вполне можем послать кайзеру телеграмму с точным указанием места и времени!
— В этом-то все и дело! — сказал Тремирн. — По тому шуму, который мы подняли, немцы никогда не поверят, что наступление действительно произойдет, как ты не понимаешь!