53138.fb2 Александра Федоровна. Последняя русская императрица - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 31

Александра Федоровна. Последняя русская императрица - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 31

XIV.

Двух императоров — Германии и России — сближала одна особенность: супружеская верность. Как это неудиви­тельно, ни у того, ни у другого вне крепких брачных уз с императрицами, их супругами, не было ни одной женской при вязанности.

В 1881 году Вильгельм женился на Августе-Виктории, до­чери герцога Эрнеста Шлезвиг-Гольштейнского. Августу ни­как нельзя было назвать красавицей, — она была высокого роста и довольно полная. У нее не было ни женского шарма, ни изящества, она одевалась без всякого вкуса, и постоянно краснела; ее главное предназначение состояло в том, чтобы плодить детей. У нее было шестеро сыновей и одна дочь. Виль­гельм всегда придерживался в жизни трех весьма примитивных концепций, которые определяли всю жизнь немецкой жен­щины, —дети, церковь, кухня. Нужно сказать, что она просто обожала своего мужа. Желчный князь Эйленбургский доволь­но злобно описывает ее в молодости, когда она была влюблена и повиновалась любовным порывам: «Она бежала, скорее, ле­тела к императору, словно пчелка... не могу же я, не осмелюсь, сказать, — как корова, убегающая от лающих собак..

Александра с трудом мирилась с присутствием рядом сво­ей кузины. Со своей стороны, Августа-Виктория сурово осуждала императрицу за то, что та отказывалась от своей религии, в этом она усматривала святотатство и даже позор­ную брачную сделку.

Брачную сделку? Как будто юная принцесса Алике в это время имела хоть какое-то пусть слабое представление о том, что такое брачная сделка! Корыстные, амбициозные расчеты, в которых Августа-Виктория обвиняла несчаст­ную императрицу существовали лишь в ее воображении. Но психология германской императрицы в полной мере соответствовала ее шарму — то есть нулю!

Августа всегда считала своей первейшей обязанностью — беспрекословное исполнение воли своего хозяина и госпо­дина. И она в этом всегда была на высоте. Теперь она полу­чила строгие инструкции — добиться как можно большего расположения к себе Александры. Она абсолютно не спра­вилась с такой задачей во время недельного пребывания в Петергофе, но разве в этом была только ее вина?

Две императрицы фактически были обречены на беспо­лезные совместные прогулки, они были вынуждены вести беседы о воспитании маленьких детей, о еде и яствах, при­чем каждая выражала свои личные об этом представления, и банальные взгляды немки выводили царицу из себя и за­канчивались жестокой мигренью.

Но она не теряла терпения, терпения, которое позже до­стигнет истинной святости, и делала все, чтобы ублажить го­стью, — организовывала для нее концерты, устраивала мор­ские прогулки по Финскому заливу, полдники с обильным угощением, на которых густой шоколад, — любимое лаком­ство германской императрицы, — можно сказать, тёк рекой.

Обе властвующие четы распрощались, наконец, дав друг другу взаимное обещание о скорой новой встрече. Через не­сколько недель они вновь встретятся в Германии. Со своей обычной бестактностью Вильгельм разузнал о том, что Ни­колай предпочитал проводить с женой свой отпуск в семей­ной обстановке в Гессене, который царица особенно люби­ла, ибо именно с ним были связаны ее лучшие воспомина­ния детства.

Она вновь стала думать об этом во время второго офици - ального визита, — визита президента Франции Феликса Фора, который состоялся 25 августа 1897 года. В этот памят­ный день, в четверг, на борту крейсера «Потуо» царем и пре­зидентом Французской Республики был провозглашен во­енный союз. Николай, хотя немного путался в произноси­мых им речах, твердо противостоял своему кузену Вильгель­му, когда заявлял:

— Я счастлив, господин президент Французской Респуб­лики, оттого, что Ваше присутствие среди нас создает новые узы между нашими народами-братьями и союзниками, кото­рые решительно настроены всеми своими силами поддержи­вать мир во всем мире в духе законного права и равенства.

Для русских и французских моряков были устроены гран­диозные празднества, и те и другие, смешавшись, весело братались.

Александра с нетерпением ожидала завершения морского праздника. Состояние ее здоровья ухудшалось. Она посто­янно думала только о своей второй маленькой дочурке. Она мечтала о скорой поездке на родную землю, где целых две недели в сельской цветущей местности Гессена она будет чувствовать себя настоящей супругой, молодой мамой, на­слаждающейся восторгами материнства, забудет о всяком этикете, приемах, всех этих притворных якобы искренних приветствиях, которые мешали ее все более и более прояв­ляющемуся у нее влечению к одиночеству...

Николай разделял радостные чувства своей жены. Их ожидала простая жизнь, — правда, к сожалению, лишь на короткое время! — в маленьком замке Фридберг, и мысль об этом наполняла всего его радостью.

Расположенный между Франктуртом и Дармштадтом особняк, который почему-то помпезно все называли зам­ком, приютился в зеленом ущелье и обладал такой просто­той и безыскусностью, к которым богатые, погрязшие в рос­коши буржуа относились лишь с презрением.

Там протекала тихая, мирная жизнь, почти в анонимате, в условиях полной свободы. Ах, какое это отдохновение для императора! Никаких тебе почтительных поклонов, рабо­лепства, никаких тебе аудиенций.

Фридберг! Там можно прогуливаться в коляске, быстро мчаться мимо свежего, зеленого подлеска. Соседей здесь немного, и они находятся довольно далеко. Николаю нра­вилась охота, и вот в сентябре осуществилось его желание. Отчаянный всадник, он выискивал крупную дичь. Ах, как свободно чувствовал он себя на охоте, никакой другой спорт с этим не сравнится! Его тщеславие пропало, и теперь он получал большое удовольствие от того, что сливался с лошадью, они с ней становились одним существом. У это­го могущественного человека, хозяина ста восьмидесяти миллионов душ сейчас появилось ощущение полного из- бавления от ярма власти, когда ему постоянно приходилось думать об анархистах, которых он осуждал и наказывал, — но здесь ничего не поделаешь, нужно уважать собственные законы...

Александра предпочитала простые, белые платья. Ей нра­вились легкие прозрачные накидки, так как ее обнаженные плечи были слишком чувствительны к утренней свежести. В розарии устраивали чаепитие. Некоторые розы цвета шаф­рана издавали такой тягучий, приторный запах, от которо­го нельзя отделаться, как от данного обещания. Если сест­ры не навещали ее все вместе, то приезжали каждая по от­дельности.

Ирина покинула скучный берлинский двор своей своя­ченицы. Иногда ее сопровождает князь Генрих, куда более гуманный, куда более скромный человек по сравнению с кайзером. Баттенберги знали, что самое большое удоволь­ствие они могут доставить Александре, если нагрянут нео­жиданно, что будет для нее радостным сюрпризом.

Королева Виктория так ждала ее с ее младшей дочуркой! Из Шотландии всегда привозили сотни очаровательных по­дарков, в том числе и от королевы Виктории, которая сей­час ей почти не писала из-за болезни глаз, и ей приходилось полагаться лишь на нежные воспоминания. Какое красивое вышитое золотой нитью одеяльце для новорожденной, для этой Татьяны, которая улыбается, лежа в своей колыбель­ке, под вековыми липами замка.

Элла, великая княгиня Елизавета, всегда приезжала к ней на свидание. В это время года она обычно находилась в Па­риже, где великий князь Сергей завязал тесные отношения со многими богатыми французскими семьями, с которыми встречался на Лазурном берегу.

Ну и что, если Эллы нет с ними? Но разве они о ней не думают, не вспоминают, разве не пьют за ее здоровье знаме­нитый яблочный сок, который так любят все детишки Гессе- на! Уже давно позабыты все прежние ссоры с Александрой.

В парке проходили веселые игры. Больше всего всем нра­вились «жмурки». Часто Николаю выпадало водить с черной повязкой на глазах. Его окружали все дамы, и им строго- настрого было запрещено разговаривать или смеяться, что­бы таким образом себя не выдать. Но всегда победу одержи­вало супружеское чутье царя, — когда он уверенно направ­лялся к этим невидимым для него из его ложной «слепоты» грациям, то неизменно в конце концов касался своей рукой руки Александры...

Все громко ему аплодировали, все смеялись, все излуча­ли радость. Все заигрывали с маленькой Ольгой, которая ревниво следила за своей сестренкой, стоя возле ее колы­бельки, словно на часах.

Повариха Гертруда расставляла в дальнем углу террасы знаменитые лукошки для сбора грибов. Почти все обитате­ли замка непременно принимали участие в выходе по гри­бы. Все разбивались на маленькие группы, у каждой был свой маршрут, и дух соперничества помогал грибникам в поисках; вскоре у них в корзинках было уже полно шампи­ньонов, лисичек, и, главным образом, белых, которые им­ператор так любил.

В этой непринужденной, осенней обстановке чувствова­лось то особое настроение, которым пропитаны сельские рассказы Тургенева или Чехова. Полная беззаботность, глав­ное условие, чтобы каждый получал свое удовольствие. Пря­мо-таки воспитанницы колледжа на каникулах!

Три сестры Гессен-Дармштадтские любили вышивать и вязать. Они порядком поднаторели в таком искусстве, и им нравилось давать все советы, — они бросали вызов другим посоревноваться в этом ремесле и устраивали чуть ли не конкурсы виртуозного рукоделия!

У Николая было свое любимое развлечение, — неожидан­но исчезнуть, чтобы его никто не заметил. Со своим шури­ном, великим князем Эрнестом, или со своей свояченицей Ириной.

Иногда все совершали довольно далекие поездки, — до Висбадена, а чаше всего в Дармштадт, во Франкфурт или даже в Гамбург. Единственное желание всех, — чтобы их там никто не узнал. И вот Николай, словно мелкий коммерсант из пригорода, поднимался с подножки в трамвай, покупал билет и вскоре вступал с непринужденный разговор с пас­сажирами, которые и не подозревали, что они разговарива­ют с самим императором великой России!

Какой цельной, какой приятной, какой простой, без го­ловоломок, казалась ему жизнь в такие редкие моменты уединения, когда он забывал о своей важной роли, которая была ему навязана и которую в результате он играл, пови­нуясь долгу!

Когда он бывал во Франкфурте, ему нравилось войти в пивную и там заказать для себя большую кружку пива. В та­кие мгновения он думал о Вильгельме, и не без юмора гово­рил себе: «Мой кузен похож на пиво своих подданных. Сколько пены, и какой пресный вкус!»

Иногда он заходил в магазины. Он обожал носить перчат­ки и примерял у прилавка множество пар. Он там покупал портсигары, игрушки для Ольги, шали для жены...

Довольно часто с увесистыми пакетами в руках он терпе­ливо дожидался на остановке трамвая, который отвозил его до того места, где его ждал экипаж.

С каким наполненным безмятежными нежными чув­ствами сердцем возвращался он вечером в Фридберг. Мир­ный, уютный свет в гостиной подчеркивал тишину этой ме­стности. Но порой его ждала, если и не плохая, то и не очень хорошая новость. Александра на него надулась. Ей уже стало обо всем известно. Какой-то соглядатай, явно по­лицейский шпик, выследил царя среди всех русских, ког­да он покупал газету в киоске в Висбадене. Еще один узнал его в кафе в Дармштадте: все, очарование его инкогнито кончалось. Но, как известно, беда никогда не приходит одна, и кайзер, узнав о пребывание своего кузена на тер­ритории Германии, взорвался. Не принимая никаких объяснений, он устроил головомойку великому князю Гес­сенскому, своему вассалу:

— И как император Германии, и как король Пруссии никогда не позволю императору всей России находиться на территории рейха и делать при этом вид, что мы с ним — незнакомые люди!

Красивые голубые глаза Николая под воздействием пе­чальных обстоятельств помрачнели. У Александры тоже по­гас ясный взор. Оба были этим сильно озабочены и решили уступить воле грозного немецкого монарха. Нужно будет ус­троить блестящий прием в Дармштадте или Висбадене...

Решетчатые ставни захлопывались, приглушая свет весе­лья в окнах. Физиономии у всех гостей в Фридбурге потуск­нели. Нужно было теперь готовиться к худшему. Этот педант Вильгельм своими действиями постоянно всем напоминал, что самодержцы — это, прежде всего, актеры. И этот спек­такль для них будет бессрочным.

Со своей обычной бестактностью, кайзер бесцеремонно навязывал другим свои желания и порой требовал того, что не было предусмотрено программой пребывания. Он, вос­пользовавшись представившейся ему возможностью, пере­хватил Николая, где-то между полдником и обедом, стал до­нимать его своими скабрезными политическими вопросами.

При этом он преследовал единственную цель: настроить его против коварной Англии, которая для него с каждым днем становилась все более ясно выраженным недругом. Ему также хотелось показать, до какой степени эта декадент- ствующая Франция погружается в атеизм и как она развра­щена и прогнила...

Николай, совсем не подготовленный к такого рода диа­логам и весьма мало расположенный к ним, ибо, вполне ес­тественно, их опасался, позволял разоружить себя, и тот, все бил в тот же колокол, прибегал к тем же штампам и к тем же угрозам, словно бесноватый!

Царю не оставалось ничего другого, кроме как слушать, или, скорее, только делать вид, — а сам он в это время думал совершенно о другом. Он сидел с отсутствующим, мечта­тельным видом, за который его часто упрекала свита, но, в сущности, это был вид вежливой защиты перед напором аг­рессивно настроенных собеседников.

Вполне естественно, Вильгельм принимал молчание царя за молчаливое согласие, и за одобрение всех его мыс­лей.

Они пожимали друг другу руку с какой-то комичной тор­жественностью. Вильгельму страшно нравилась любая пуб­личность. Все самые лучшие журналисты рейха были свое­временно предупреждены. Нагловатые фоторепортеры — уже! — скрывались за бочками с пальмами ярко освещенной резиденции и делали множество снимков.

Вечером Александра пришла в их спальню, чтобы обо­дрить мужа:

— Ники, ты хорошо поступил, дал ему высказаться, он так любит поговорить...

— Если бы только это... Но он заставляет вас говорить, когда вы не произносите ни слова. Через несколько дней увидишь в газетах мои декларации, в которых нет ни слова правды...

Александра улыбнулась. Даже не улыбнулась, а расхохо­талась, что бывало с ней довольно редко, ведь ее молодое лицо всегда отличалось строгостью.

Николай, ужасно довольный своей развеселившейся же­ной, захотел узнать, какова причина ее веселья. Она, слов­но нашалившая молоденькая девушка, призналась:

— Ты наверняка знаешь «Мнимого больного» Мольера. Так вот: если бы у меня был писательский талант, я бы на­писала комедию о Вильгельме и назвала бы ее «Мнимый гений»...

Теперь оба они засмеялись, засмеялись от чистого серд­ца. Но все же Николай счел необходимым напомнить ей:

— Знаешь, дорогая, приходится с ним считаться... Увы, к сожалению, он — не мнимый император...Третья беременность Александры протекала гораздо тя­желее, чем вторая. С ноября 1898 у нее участились присту­пы тошноты, а хрупкость ее здоровья вызывала тревогу у царя и у ее медика. Консилиум запретил ей передвигаться в карете. Николай утрачивал свое обычное спокойствие. До­вольно мрачные перспективы проводимой им внешней по­литики оставляли его если и неравнодушным, то, по край­ней мере, не вызывали особых терзаний. Но из-за слабого здоровья императрицы он все сильнее нервничал: пережи­вал. Но супружеская пара только все заметнее сплачивалась.

Если была хорошая погода, то императрице позволяли посидеть на балконе, подышать свежим воздухом, так как она страдала и от приступов удушья. От всех приемов при­шлось надолго отказаться. Всем было известно, что новая беременность императрицы причиняет ей невыносимые страдания. Во всех церквях произносились молебны на здравие. Из всех губерний присылали трогательные теле­граммы, — от военнослужащих, местных администраторов, от мелких коммерсантов, которые выражали в них свою симпатию императрице и желали ей скорого выздоровле­ния.

Об этом мало говорили, но все молча чувствовали, наде­ялись на рождение наследника престола.

Николай почти не отходил от больной супруги. Она хо­тела уехать в Крым, в дорогую ей Ливадию, и там ждать ис­хода родов в таком знакомом для них всех Ливадийском дворце, но и в таком удовольствии из соображений осторож­ности ей было врачами отказано.

Страстный, возлюбленный муж, внимательный и чуткий отец, Николай постоянно находился возле шезлонга, на ко­тором будущая мать пыталась ему через силу улыбнуться. Он читал ей вслух роман Толстого «Война и мир», чтобы Алек­сандра не напрягала глаза.

В мае 1899 года на свет появилась Мария, третья дочь Александры.Нужно ли говорить о том, что царь, который гораздо не­терпеливее других отцов ждал появления наследника, и хотя он пребывал в плохом настроении, все же воспринял третью великую княгиню с доброй улыбкой признательности за та­кой подарок своей жене от Господа.

Гораздо сильнее страдала от этого она, сетовала на упрям­ство Судьбы, которая, несмотря на ее жаркие продолжитель­ные молитвы, несмотря на ее абсолютную веру в божествен­ную доброту, каждый раз вызывала у нее разочарование пос­ле очередного рождения у нее девочки.

Это лето было безрадостным для всей императорской семьи. Вдовствующая императрица приходила в отчаяние. Ее сын, великий князь Георгий, который по праву наследия получал престол вслед за старшим Николаем, умирал в свои двадцать восемь лет от туберкулеза, который уже долгие годы подрывал его организм. Это был юноша замечательного ума. Николай просто обожал своего младшего брата. Его остро­умные замечания, шутки производили большое впечатление на будущего царя, когда они, оба еще юноши совершали вместе различные путешествия, и он, Николай, все тщатель­но за ним записывал в специально заведенную для этого за­писную книжку. Но, увы, Георгий уже несколько лет жил в Крыму.

Врачи запрещали ему выбирать другое местожительство. Он умер за несколько месяцев до наступления XX века.

Небо было еще ясным, словно прекрасные летние день­ки еше не прошли, когда его тело привезли из Ливадии в одетый в траур Санкт-Петербург, который провожал его в последний путь с искренней печалью и сожалением. У Алек­сандры, сразу после родов и рождения маленькой Марии, — самых трудных за два года, произошел нервный припадок, после которого она меланхолично, с горечью и тревогой, следила за душевным состоянием Николая, приходившего в отчаяние от смерти своего брата.

Со смертью Георгия перед старшим братом со всей оп­ределенностью встал вопрос о престолонаследии. Если Судьбе будет угодно отказать супружеской императорской чете в сыне, то младший брат, Михаил получает официаль­ное право именоваться цесаревичем, наследником трона.

В глубине души Мария Федоровна за это и молилась. Она уже давненько отдавала свои предпочтения своему самому младшему сыну, и не отказывалась от самых высоких амби­ций для него, так что многие люди в окружении бывшей императрицы с удивлением слышалитакие высказывания о великом князе Михаиле, которые слетали с уст его матери:

— Михаил гораздо больше, чем Николай разбирается во всех тонкостях русской политики. У него — единственный недостаток, — то, что он родился через десять лет после мо­его старшего...

Все об этом, конечно, было известно Николаю. В своем траурном платье Мария Федоровна производила на него сильное впечатление- Во время задушевных разговоров этой последней в столетии осени 3 она вырвала у него обещание подписать указ о пожаловании ее последнему сыну титула цесаревича...

Требование матери сильно напутало Николая, С одной стороны, они с Александрой еще не настолько стары, что­бы не иметь больше детей, а с другой, молодая императрица твердо пообещала, что она обеспечит наследие династии Романовых по мужской линии, это, мол, ее забота...

— Матушка, — робко возразил Николай, — как может Ваше величество требовать от меня столь серьезного шага? Неужели вы хотите, чтобы я сам официально отказался от своего наследования? Не так ли?

Мария Федоровна возмутилась:

— Николай, прошу тебя, не заставляй меня рассказывать о том, что я храню в глубине своего израненного сердца. Вот, у тебя рождается третья дочь. Наши медики совершенно уве­рены, что у твоей жены больше не будет детей. Ну, в таком случае, чего ждать?

Он окаменел, у него появился какой-то отсутствующий взгляд, как говорят в своих мемуарах многие из его собесед­ников. Но врожденная мягкость не покинула Николая, и он совсем не был безразличным. Такое его состояние было чем- то вроде убежища, позволявшего ему сохранить самообла­дание и подготовить получше свой ответ.

Он, неторопливо наклонившись к матери, почтительно поцеловал ей руку и сказал:

— Матушка, не лишайте нас последней надежды! Я по- чему-то уверен, что в один прекрасный день Александра подарит мне сына.,,

Мария Федоровна издала смешок, не злобный, нет, а окрашенный долей иронии, которая говорила о ее истинных чувствах.

— Ты сам выбрал себе женщину, которая приносит нам одни несчастья! Это она-то даст России нового императора? Дитя мое, не рассчитывай на это, лучше подумай о своей ответственности. Лучше назначить твоего брата естествен­ным наследником, чем ждать, когда русский народ это сде­лает за тебя...

Ничто не могло больнее ранить Николая, чем такое за­мечание матери. Он с большим уважением относился к отцу, он очень любил мать, но даже это не могло заслонить его страсти к своей жене.

Он долго молчал. Его мать тоже не раскрывала рта.

Осенняя ночь окружала своими тенями Аничков дворец. Он поднялся, чтобы с ней проститься.

— Матушка, позвольте мне удалиться... На моем рабочем столе куча неразобранных дел... Я подумаю над тем, что вы мне советуете. Но у меня нет никакого права лишать мою жену вполне законной надежды...

— Ей нужно считаться с реальностью!

— Ее молитвы, долгие моления в церквах...

— Ничего не поможет, — резко оборвала сына вдовствую­щая императрица, поднимаясь, чтобы поцеловать его в лоб.

— Вот увидите! Произойдет чудо! Обязательно произой­дет! И я с таким удовольствием, с такой нежностью буду прижимать к своей груди маленького цесаревича...

— Нужно было думать об этом раньше!

— Не будем же больше огорчать друг друга. Я люблю свою жену, люблю безумно; я ныне — отец трех дочерей, но мы с ней еще, по сути, молодые люди, и императрица поправит свое здоровье...

— Миражи, сын мой, миражи... Твой младший брат ни­когда не допускался до официальных бесед с министрами. Теперь он достиг такого возраста, когда ему пора брать на себя какую-то государственную ответственность. Зачем все время его задвигать в тень только потому, что вы с женой мечтаете о чем-то невозможном?

*

Николай медленно закрыл веки с длинными ресницами. Потом взял протянутую матерью руку, долго, ласково ее поглаживал:

— Матушка, послушайте меня, — пусть невозможное, пусть расчудесное, пусть сверхъестественное, но что-то дол­жно произойти, чтобы избавить нас от такой тяжкой ноши... То, что вы хотите, просто чудовищно, — это — приговор... И в нынешнем состоянии Алике я не могу сообщить ей о подобном решении...

Мария Федоровна вдруг расчувствовалась. Она вспомни­ла, что когда-то и у нее с Александром была такая супружес­кая жизнь, и Бог увенчал их счастье, сразу же подарив им наследника!

— Ладно, ступай, мой сынок. Благословляю тебя и очень хочу, чтобы я заблуждалась. Ну что же, будущее покажет, кто из нас с тобой прав. Передай Ее величеству, что завтра я на­несу ей визит...

Когда наступила ночь Николай поехал в карете в Царское Село. Густая сырость вызывала у него дрожь.

Теперь, когда он был один, он вспоминал разговор с ма­терью, обдумывал его. У его матушки, такой во всем совер­шенной, нет одного — веры! Он ведь знал, что Господь на­звал его для выполнения трудной миссии, и он был уверен, что должен за это получить награду. К тому же разве Господь мог отказать очаровательной Алике исполнить свою самую дорогую, самую естественную клятву, — родить ему сына!

Он погонял лошадей. Он еще мог до темноты увидеть на руках своей жены это маленькое сокровище, — подарок Небес, — его последнюю дочь Марию...

Сердце у него колотилось в груди. Он не опоздает. Ведь он лишь наспех просмотрел все эти бумаги, которые постоянно накапливаются у него на рабочем столе. Да, он будет напря­женно трудиться, чтобы заслужить такую награду, он присо­единится ради этого к молитвам своей возлюбленной...