Биппер на моем поясе опять запищал, и оператор госпиталя передала, что доктор Френкель вызывает меня в детское отделение.
Там, в отдельной палате, человек десять интеллигентных на вид взрослых, явно восточного типа, весело переговаривались. Посреди группы возвышался Виктор и громким голосом им что-то рассказывал. Я знал, что Виктор любит привлекать внимание, но обстановка нездорового возбуждения в больничной палате показалась мне странной.
Я протиснулся в центр.
— А вот и он! — объявил Виктор. — Доктор Владимир, ученик самого профессора Илизарова. Он будет помогать мне на операции!
Все уставились на меня. И тут я увидел, что на кровати сидел, поджав короткие ножки, мальчик с выразительными темными глазами. Он испуганно переводил взгляд то на Виктора, то на меня.
— Владимир, — сказал Френкель, — у этого чудесного мальчика болезнь ахондроплазия. Мы будем удлинять ему обе ноги. Я сказал, что Илизаров удлиняет конечности на двадцать — двадцать пять сантиметров, а мы подарим ему по крайней мере пятнадцать. Сделаем одну ногу, потом другую. Первую операцию назначаем на завтра. Займись подготовкой.
И он вышел из палаты.
Оказалось, что родители мальчика привезли его к нам после выступления Френкеля по телевидению с рассказом об Илизарове. Они были иммигранты из Ирана, отец работал психиатром в одном из лучших Нью-Йоркских госпиталей. Остальные были родственники и соседи. Один из них представился мне репортером журнала «Тайм». Он сказал, что, как только мальчику будет сделана операция, он напишет об этом статью.
— Про вас я тоже напишу, — пообещал он, что прозвучало зазывающе, а главное, преждевременно: опыта в таких операциях у нас с Френкелем было еще мало.
Мне бросилось в глаза, что родители ребенка — люди невысокого роста, неудивительно, что и сын был маленький. Но его ноги и руки были слишком коротки, поставить диагноз было нетрудно: врожденная болезнь хрящевой ткани, при которой сильно отстают в росте кости рук и ног. Болезнь эта по латыни называется красиво — «ахондроплазия», но она уродует людей: при почти нормальном теле и большой голове конечности у них короткие и кривые.
Мать и отец подвели меня к мальчику:
— Это доктор Владимир. А нашего сына зовут Гизай. Гизай, скажи доктору «хэлло».
Слабым голоском он что-то пискнул, испугано тараща на меня черные пуговки глаз.
А взрослые, возбужденно перебивая друг друга, стали забрасывать меня вопросами:
— Правда, это гениальная операция? А очень больно?
— На сколько сантиметров нога удлинится сразу?
— На сколько можно ее удлинять каждый день?
— А можно сделать больше, чем пятнадцать сантиметров?
— Когда будет операция на второй ноге?
— Когда он сможет ходить и бегать, как здоровый?
Гизай испугано прислушивался к их гвалту и, кажется, готов был расплакаться. А я думал: как это отец-психиатр не понимает, что такие вопросы травмируют психику больного ребенка? И как это мать настолько не щадит сына? Я гладил Гизая по курчавой голове и старался смягчить резкость вопросов, как мог:
— Нет, это совсем не больно. Ты не волнуйся, Гизай, ты будешь спать под наркозом. И, конечно, как доктор Френкель сказал, так мы твои ноги удлиним.
Гизай был частным пациентом Виктора, а по правилам американской медицины все обсуждения и пояснения, касающиеся операции и лечения, — на ответственности доктора. Если другие станут вставлять свои предположения и замечания, может получиться печальное несоответствие мнений. Например, я не стал бы заранее обещать многого в удлинении костей, не был бы так категоричен, называя сантиметры. Но раз Френкель так сказал, это было на его ответственности. Поправлять его я не имел права.
Когда посетители стали уходить, претенциозно одетая крашеная блондинка лет шестидесяти протянула мне пачку толстых журналов:
— Доктор Владимир, это вам, посмотрите на досуге.
Я глянул на обложки и смутился: это были номера известного порнографического журнала «Penthouse». Почему незнакомая пожилая женщина решила сделать мне такой странный подарок? Да еще при других людях! И у постели больного ребенка! Я не знал, что сказать. Но мать Гизая туг же с гордостью объяснила:
— Эта дама — наш лучший друг и наша соседка. Наши дома стоят рядом. И знаете, чья она сестра? — Мать важно повысила голос. — Она сестра издателя этого журнала. И сама работает в редакции. Возьмите, доктор Владимир, это интересно.
Интересно-то оно интересно, только смотря для кого и в какой ситуации.
— Спасибо, но мне некогда их читать.
— Да вы не читайте, вы только смотрите на фотографии — такие девочки! — уговаривала мать Гизая.
— Оставьте их у себя, мне надо готовить операцию вашему сыну.
Лечение каждого хирургического больного — это само по себе драматическая история. Тем более такое редкое лечение, как пластическая операция удлинения конечностей.
Вечером, полистав статьи Илизарова, я нарисовал схему того, что мы должны были делать. Виктор одобрил мой план, и мы пошли в операционную.
Работа была почти ювелирная. Мы закрепили на ноге аппарат самого маленького размера и через небольшой разрез рассекли кость посредине. В месте этого рассечения будет идти постепенное растяжение по одному миллиметру в день.
Взволнованные родители ждали в холле и кинулись навстречу:
— Доктор Френкель, как прошла операция?
— О'кей, не волнуйтесь, все сделано как надо.
— Доктор Френкель, когда вы начнете удлинять?
— Через два-три дня станем растягивать по одному миллиметру.
— Доктор Френкель, а нельзя больше, чем по миллиметру?
— Иногда можно делать по полтора миллиметра.
— Лучше делайте по полтора. А вы сможете удлинить ноги на пятнадцать сантиметров?
— Конечно, если все пойдет без осложнений.
— Доктор Френкель, а нельзя на двадцать?
Я стоял рядом и удивлялся: почему они так настаивали на большем удлинении? Ведь нога — не палка, нужно, чтобы мышцы, сосуды и нервы приспособились к новой длине кости.
В медицине есть наблюдение, которое называется «закон парности случаев»: почти всегда вслед за одним каким-нибудь больным поступает другой с таким же заболеванием. Так случилось и на сей раз: буквально через день к Виктору поступил другой частный пациент, мальчик-карлик такого же возраста. Но у него руки были еще короче ног, он ими почти ни до чего не доставал и страдал от этого. Удлинение ему надо было начинать с рук. Опыта в этих операциях у нас было еще меньше.
Мальчика звали Антони, с ним была его мать. В отличие от родителей Гизая она вела себя очень спокойно и корректно, переживала предстоящую операцию без истерики и чрезмерных надежд, без лишних вопросов. Она к нам не приставала и ни на чем не настаивала, просто доверяла нам и жалела своего сына. И сам он был спокойнее Гизая.
В методе удлинения конечностей сделать саму операцию — далеко не все. Потом надо методично проводить удлинение растягиванием кости на аппарате по четыре-пять раз в день, каждый раз на четверть миллиметра. Для этого в аппарате есть специальное устройство с поворотной гайкой. Удлинение занимает от двух до четырех месяцев. Потом удлиненная кость должна в аппарате окрепнуть — это еще три-четыре месяца. Длительное лечение требует терпения от стороны пациента и доктора. Но в американских госпиталях так долго больных не держат. Поэтому первые семь — десять дней я инструктировал больных или их родителей, как делать удлинение. Интересно, что дети понимали и запоминали инструкции быстрей и лучше родителей. Нередко бывало, что они говорили родителям:
— Мама, ты делаешь неправильно. Доктор Владимир показывал вот так. — И все делали верно.
Домой их выписывали с аппаратами на ногах или руках.
Потом они приезжали на визиты в офис, раз в неделю или в две, и мы с Виктором контролировали ход удлинения и нет ли осложнений. За длительное время вероятны разные осложнения. Многое зависит от искусства доктора и терпеливости пациента. Хотя осложнения возможны, их можно избежать или исправить, если… если знать, как все делать правильно.
Мать Антони понимала все инструкции с первого раза. Мать Гизая путалась и мучила меня вопросами по телефону. Я просил ее мужа делать удлинение.
— Нет, нет, я психиатр, я руками ничего делать не умею. Пусть жена этим занимается.
Зато он давал своему сыну излишнее количество обезболивающих и успокоительных лекарств. От этого у Гизая начались судороги. Отец испугался и опять привез его к нам.
— Эти судороги у моего сына от вашей операции.
Обвинение было необоснованное, но симптоматичное: много можно ожидать от таких родителей. Гизай лежал в госпитале несколько раз. За это время он подрос почти на десять сантиметров. Было видно, что для его маленьких ног этого пока достаточно. Я учил Гизая ходить с костылями. Он любил подходить к окну, подолгу стоял возле него и сам себе улыбался. Я спросил:
— Гизай, ты доволен, что тебе сделали операцию?
— Очень!
— А чему ты улыбаешься?
— Я теперь подхожу к окну и могу видеть, что происходит на улице. А раньше я никогда не мог достать до подоконника.
Антони, с двумя аппаратами на руках, тоже выглядел довольным. Удлинение его рук уже достигло двенадцати сантиметров. Входя в офис, он всегда держал руки в карманах.
— Антони, почему ты держишь руки в карманах?
— Я никогда раньше не мог достать руками до карманов, — сказал он, а потом наклонился ко мне и сказал шепотом: — И до своей письки тоже не мог достать, а теперь могу держать ее в руках…
И еще тише, но с огромной радостью:
— И я могу сам подтирать себе попку.
…Мы сами не сознаем — то, на что здоровые люди не обращают внимания, способно глубоко травмировать души людей с очень маленьким ростом, настоящих карликов.
Но мать Гизая все время настаивала на еще большем удлинении. А у него начались проблемы: удлинение шло быстрей, чем успевали привыкать мышцы и нервы, в ногах появились боль и слабость. Я пытался осторожно, не противореча указаниям Виктора, уговорить ее, что уже хватит удлинять, что нога это не палка, что иногда можно испортить достигнутое. Она слушала, но как только в кабинет заходил Виктор, она кидалась к нему с вопросом:
— Доктор Френкель, можно удлинить еще больше? Ну, хотя бы на два сантиметра.
К моему удивлению и недовольству, он бравурно отвечал:
— Хотите больше? Можно. Владимир, давай удлиним еще на два сантиметра. Все идет о'кей. Следующий визит через две недели.
Если частный доктор так сказал, то возражать не приходилось — он в ответе за все.
Дядя Гизая в самом деле опубликовал в «Time» статью про илизаровский метод лечения. В ней говорилось, что теперь у Гизая появилась надежда. Было и упоминание обо мне. Чего статье не хватало, так это результатов лечения. А у Гизая они были пока сомнительные. Но Виктор остался доволен:
— Хорошая реклама!
И уж совершенно счастлива была мамаша. Вместо беспокойства за состояние сына, она носилась по госпиталю с пачкой журналов в руках и всем их раздавала:
— Здесь про моего сына! Это мой сын! Доктор Френкель сделал ему операцию по русскому методу. Он удлинит ему ноги на двадцать сантиметров.
А тем временем ее сын плакал от боли.
В нашем лечении карликов возникло одно непредвиденное осложнение: после публикации статьи на госпиталь обрушился шквал критики со стороны «Общества маленьких людей Америки». В США существует масса всяких ассоциаций и обществ, есть и ассоциация карликов. Они стали выступать против удлинения. Мотивация протеста была такова: они могут жить и чувствовать себя вполне счастливыми, несмотря на маленький рост и дефекты конечностей. Они не понимали, что наши операции — не косметическая хирургия. Удлинение ног и рук способно дать им не только исправление физического недостатка, но и оздоровление их душевного состояния.
Впрочем, не все «маленькие люди» так думали: к нам продолжали обращаться родители карликов, реклама действовала. Одна пациентка была иммигрантка из Советского Союза, двадцати двух лет. Ее родители эмигрировали пять лет назад с целью найти где-нибудь возможность увеличить ее рост. Приехав в Америку, они тогда не нашли в ней никого, кто мог бы им помочь. Но услышали, что в Индонезии есть какой-то шаман, который делает любые операции без разреза мышечных тканей. Эти легковерные люди с трудом наскребли деньги и повезли дочку в Индонезию. Ничего они, конечно, от того шамана-шарлатана для своей дочки не добились и вернулись с ее короткими ногами. И тут узнали про наш госпиталь. У них была страховка для бедных, и Виктор предоставил эту больную на мое попечение. Первым делом я спросил родителей:
— Почему вы уехали из России, не попробовав лечить дочку у профессора Илизарова?
— Да разве бы мы уехали, если бы знали о нем! Мы ничего о нем тогда не знали.
Вот что значило полное отсутствие официальной информации и рекламы.
Я оперировал ту молодую женщину и удлинил ее ноги на пятнадцать сантиметров — как все они были счастливы!
За долгое лечение доктор с пациентом почти всегда сближаются. Оба наши крохотных мальчика вполне доверяли мне и не боялись: я никогда не делал им больно. А их мамы свыклись со мной еще больше. Мать Гизая настаивала, чтобы я обязательно навестил их дома. Я долго от этого визита уклонялся. Тогда она устроила званый обед для нас с Ириной, с приглашением ее соседки из порножурнала. Отказываться было уже неудобно.
Они жили в своем доме, в штате Нью-Джерси, соседнем с Нью-Йорком: езды на машине от нас менее часа.
Дом стоял над рекой Гудзон. У них были две служанки, нелегально живущие здесь иранки. Угощали они нас национальными блюдами. За обедом хозяйка стала делиться своими честолюбивыми мечтами: она хотела стать не более не менее как губернатором штата. «Господи! — Я чуть не подавился. — Эта взбалмошная дура — губернатор?!» Ее муж над ней посмеивался, она рассердилась и отпустила в его адрес несколько двусмысленных замечаний на предмет того, что он плохой муж (понимай как знаешь).
Зато соседка была в восторге от ее идеи:
— Ты будешь великим губернатором!
Соседка с мужем жили рядом, в куда более богатом доме; доход от продажи порнографического журнала позволял им иметь большую яхту. Они хвастливо показывали ее нам у пристани. Яхта действительно была роскошная. Все в ней блистало и сверкало, повсюду были разложены те журналы. Мать Гизая бурно завидовала их богатству и опять попрекала мужа. Все это было до того неприятно, что мы с Ириной постарались поскорей закончить обед и уехать.
Но более всего меня расстроил наш Гизай, про которого родители почти даже не упоминали. Мальчик встретил меня радостно, я попросил его показать мне достижения в ходьбе, но — увы! — их пока не было: он сидел на кровати, ноги были длинные, как палки, а мышцы слабые. И он уже не мог подходить к окну и смотреть, что за ним происходит. Я видел, что с такими родителями хороших результатов не будет. К сожалению, дальнейшие события с Гизаем развернулись довольно драматично. Но это потребует отдельного рассказа…
Как-то мне позвонил ортопедический хирург Галеспи из штата Джорджия, на юге страны, и просил приехать, чтобы сделать вместе с ним операцию удлинения ног девочке-карлице. Состоятельные родители оплачивали мне дорогу и обещали гонорар в тысячу долларов. Жили они в небольшом жарком городе Олбани, занимающем чуть ли не первое месте в стране по преступности. Я объяснил доктору, что у меня пока нет лицензии.
— Не имеет значения, операция будет записана на мое имя.
Доктор, встретив меня, пригласил остановиться у него. Мне до сих пор еще не приходилось близко видеть жизнь провинциальных докторов. Они живут совсем по-другому, чем в крупных городах: у Галеспи был громадный двухэтажный дом, настоящий особняк, в зеленом парке — поместье.
В гараже стояли три автомобиля, дорогой мотоцикл и небольшая моторная яхта. На местном аэродроме у него был свой спортивный самолет. Доктор увлекался фотографией и объездил все экзотические уголки мира, делая интересные снимки. Пока он показывал мне свое хозяйство, я вспоминал о жизни провинциальных врачей в России.
В первый вечер мы с ним осматривали пациентку в местном госпитале. По размерам и значению это был эквивалент советской районной больницы. Но какой эквивалент! В нем была вся та же аппаратура, что и у нас в госпитале.
На другой день мы с ним сделали операцию сразу на двух ногах. Это заняло полдня. Родители девочки пригласили нас в роскошный клуб-ресторан для местной элиты и угощали южными блюдами. На третий день утром я осмотрел девочку, она чувствовала себя хорошо. Такая операция делалась в штате впервые, и местная газета прислала корреспондента, чтобы сфотографировать нас с пациенткой. Я оставил подробную инструкцию, что и как делать, и просил, чтобы звонили мне в Нью-Йорк.
С чеком на тысячу долларов в кармане я прилетел обратно и под вечер отпирал дверь своей квартиры. Только я открыл ее, ко мне кинулась радостная Ирина:
— Сдал, сдал!
Я понял, что речь идет об экзамене, но растерялся и не сразу поверил:
— Покажи мне письмо.
Там было написано, что я сдал экзамен на 77 балов и имею право получить лицензию.
Итак, наконец я стал полноправным лицензированным американским доктором. Мы сразу пошли на квартиру к моей маме. С ней тогда жил наш сын. Мама обнимала меня и плакала от радости. Сын развеселился, Ирина счастливо улыбалась. Ну, а я… мне как-то не верилось, что это позади.
Все хорошо, что хорошо кончается, как писал Шекспир.