Время, когда я активно вел частную практику, — с конца 80-х до середины 90-х годов — совпало с золотым веком американской медицины. В этот период были достигнуты новые данные научных исследований, госпитали и офисы оснащалась новыми высокоэффективными препаратами, инструментами и аппаратурой. На этом фоне лечение быстро дорожало, доктора богатели. Медицина в США все больше становилась «рыночным продуктом», стоимость лечения как товара, диктовалась свободными законами рынка. И эта стоимость росла быстрее, чем общий национальный доход и инфляция. При росте цен на лечение увеличивалась и стоимость страховки от ошибок и осложнений, а это еще удорожало лечение. За прием в офисе доктора брали уже по 300–400 долларов, стоимость хирургических операций тоже намного возросла. Доктора, конечно, были довольны. Но такая дороговизна лечения все меньше соответствовала социальной структуре общества: все больше людей не имели страховок на лечение. Поэтому приспособление структур медицины к изменениям в обществе становилось одной из самых чувствительных социальных программ политической жизни Америки.
Президент Билл Клинтон чуть ли не на другой день после своей инаугурации в 1992 году начал интенсивную кампанию по реорганизации медицины (в основном, руками своей жены Хиллари). Идея была прямо-таки рыцарская: дать всему населению одинаковый доступ к лечению, для многих бесплатный. Доктора в нашем госпитале заволновались: как это отразится на заработках? Обычно довольно безразличные к любым политическим новостям, теперь они все чаще сбивались в группки и живо обсуждали последние сообщения:
— Ты слышал?..
— Ты читал?..
— Как тебе это нравится?..
— Слушай, эта Хиллари, она же совсем сумасшедшая!..
— Чего они вообще там думают, в Белом доме?..
— Теперь я жалею, что голосовал за Клинтона…
Никогда прежде я не видел такого общего возбуждения среди моих коллег — точная копия потревоженного пчелиного улья. Молодые наши резиденты сразу сникли и отпускали горькие шутки:
— В крайнем случае стану подрабатывать водителем такси…
— Детей в медицину не пущу: одним идеализмом сыт не будешь…
— Скажи это Хиллари…
Новые планы политиков воспринимались докторским миром как посягательства на личные права в нашей свободной профессии. Из-за угрозы удара по карману общий настрой был негативный и даже панический. Однажды вечером, в перерыве между операциями, мы пили кофе в комнате для хирургов. Разговор зашел все на ту же тему. Один из докторов обратился ко мне:
— Слушай, Владимир, эти клинтоновские идеи напоминают мне то, что ты описал в первой книге «Русский доктор», — советскую медицину.
Я ответил:
— Понимаешь, любая уравниловка — уже элемент социализма: как нам вдалбливали в России, «каждому по потребности».
Мой собеседник довольно злобно продолжал:
— Вот я и говорю, «каждому по потребности», без учета того, что некоторые из этих «каждых» целыми семьями живут, не работая, на пособии.
— Так ведь сам по себе институт пособий — узаконенное полусоциалистическое вкрапление в структуру капиталистического общества, — возразил я.
Тема заинтересовала всех присутствующих, заговорили все сразу:
— Да, хорошие времена доброго старого капитализма прошли.
— Чем больше мы работаем, тем выше налоги.
— А на кого они идут? На бездельников!
— Скоро нас принудят лечить их всех бесплатно.
— С самого начала было видно, что в Белый дом пробрался социалист.
В это время в комнату вошел толстый доктор Деберман, желчный и многословный человек. По своему обычаю, он тут же вклинился в разговор, никого не слушая и всех перебивая:
— Да я каждые е…ые пять центов зарабатываю своим потом! — закричал он, — а теперь они хотят, чтобы я работал на них чуть ли не задарма!
Кое-кто скептически улыбнулся, зная, что Деберман держал дорогих скаковых лошадей и спекулировал на их купле-продаже. Да и многие другие, сидевшие рядом, имели не меньше него. Поэтому они еще больше распалялись. Мне было это любопытно: я хорошо помнил бедную и трудную жизнь докторов в Советском Союзе. Неужели эти богатые американцы действительно считали, что их собираются обобрать и пустить по миру? Ими руководили два чувства: любовь к большим деньгам и нежелание признать, что социалистические элементы так или иначе все больше проникают в американское общество. Эти элементы — уступка богатых разрастающемуся бедному классу. Для бедняков древнеримский лозунг «Хлеба и зрелищ!» оставался в силе всегда и везде. Но теперь в Америке к нему прибавилось еще одно понятие: «Хлеба, зрелищ и бесплатной медицины!»
Вот почему отделения «Скорой помощи» всех городских госпиталей забиты беднотой, не имеющей никаких страховок. Они идут туда, зная, что доктора и сестры там обязаны их лечить наравне с богатыми. Без уступок этой группе населения может произойти все, что угодно: не выберут сенатора, не выберут губернатора, даже президента. В конце концов недовольство бедных может выплеснуться на улицы, что не раз случалось. Медицина в структуре современного общества — его чувствительный нерв: на ней, в первую очередь сказываются любые общественные сдвиги. Поэтому политики стараются использовать ее как рычаг для своих выборов, вновь и вновь обещая эту подачку бедным.
Однако благородным клинтоновским идеям реализоваться не дали. Вместо этого возникла странная структура НМО — Организация по управлению медициной, частная бюрократическая страховая система промежуточной регуляции стоимости лечения. Она встала между докторами и пациентами, как цензура, и взяла под свой контроль оплату страховок докторам. НМО призвана была рационально регулировать спрос и предложения в сфере медицины. Но медицина — не товар, а эта компания стала ограничивать докторов в их правах и диктовать им, что и как делать и сколько за это получать.
Еще в начале ее организации я посоветовался с Виктором:
— Как ты думаешь, стоит заключать договор с этой новой системой?
— Знаешь, Владимир, пусть молодые доктора играют в эти игры, а нам с тобой в нашем возрасте это уже не нужно.
— Хорошая идея, Виктор.
— Еще одна хорошая идея!
Как во многих случаях, он оказался прав: бессмысленность новшества выяснилась уже через пару лет. Изо всех наших докторов только мы с ним продолжали брать относительно небольшие деньги с наших пациентов, зато нам никто ничего не диктовал.
Золотой век американской медицины и ее структурные изменения почти не коснулись докторов-иммигрантов, приехавших из Советского Союза. Как они осели в своих офисах в районах Бруклина и Квинса, так и продолжали принимать там русских иммигрантов. А у них были страховки «Медикейд» и «Медикер», которые как платили мало, так и продолжали. Но зарабатывали эти доктора совсем неплохо: чтобы побольше выжимать из «Медикейда» и «Медикера», они наловчились делать пациентам ненужные исследования и процедуры. Многие пациенты этого не понимали: раз доктор назначил что-то, значит — надо. Другие понимали обман, но считали это чем-то нормальным. Они привыкли к бесплатной советской медицине и считали, что так должно быть и в Америке. На самом деле в России деньги были «государственные», то есть награбленные правительством у народа, а Америке деньги на лечение идут из карманов налогоплательщиков.
Ко мне нередко обращались больные, которые до этого проходили лечение у русских докторов:
— Мне мой бруклинский доктор вон сколько лекарств прописал, — выкладывает на стол пластиковый пакет, наполненный аптечными баночками.
— Помогло?
— Ни грамма не помогло! Как хромал, так и хромаю. Только желудок стало печь.
— Что-нибудь еще вам делали?
— Как же, делали: уколы кололи, электротоком лечили, пластинками. Спасибо доктору — на машине возили туда и обратно.
— Ну и как — помогло?
— Ни грамма не помогло! Еще хуже стал хромать.
— А рентгеновский снимок вам делали?
— Нет, не делали. Разве надо?
Снимок показывает почти полное разрушение сустава.
— Вам надо делать операцию.
— Операцию? Вот оно что… Значит, ходил к тому доктору — только зря мучился?..
К сожалению, качество лечения в русских частных офисах было намного ниже среднего американского уровня. Я бы это назвал «бруклинской медициной»: оборудование и медикаменты американские, а методы лечения — советские.
На приемах в моей «русской клинике» резиденты-американцы постоянно возмущались:
— Владимир, как это так можно, чтобы русские доктора назначали дорогие и заведомо ненужные процедуры? Да еще и давали транспорт за счет «Медикейда!» Ведь плата за это идет из наших налогов!
Я и сам поражался такому неуважению к законам страны. Одно было оправдание: многие американцы жульничали еще больше и обсчитывали «Медикейд» и «Медикер» на миллионы. Время от времени их ловили за руку, арестовывали и писали об этом в газетах.
В нашем маленьком «русском департаменте» произошли изменения: Леню Селя приняли в резидентуру по ортопедической хирургии, хотя и не в наш, а в другой госпиталь. В эту область медицины, гарантирующую высокие доходы, иммигранту попасть практически невозможно, предпочтение отдают лучшим выпускникам американских медицинских институтов. Лене помог все тот же Френкель: как он мне и обещал, он договорился о Лене с директором того госпиталя.
Леня был счастлив неимоверно, только что не прыгал от восторга:
— Владимир, меня приняли, приняли! Я опять буду ортопедом! Спасибо вам и Френкелю.
Как он сразу преобразился! Вместо угрюмости и недоверчивости на его лице были написаны уверенность и спокойствие. Он уже не смотрел на других дичком и не крался боком по коридорам, а ходил уверенной быстрой походкой. Так успех в Америке преображает людей.
Теперь мне надо было искать другого помощника, знакомого с методом Илизарова. А такие были пока только в России. Вскоре в моем офисе раздался звонок:
— Доктор Голяховский, меня зовут Аркадий Бляхер. Я ищу работу. Можете взять меня? Я работал в Кургане.
Ага, в Кургане! Это — фирма!
— Как у вас обстоит с английским языком?
— Пока неважно, но я обещаю, что подучу.
В общем, для всех новоприбывших из России английский — проблема. Когда Аркадий поговорил с Френкелем и с доктором Грантом, они ровным счетом ничего не поняли: английский у него был никакой. Но все же через пару месяцев его взяли на работу — нам нужен был сотрудник для технической работы. А уж крутить гайки на аппаратах Илизарова Аркадий умел.
— Вы собираетесь сдавать экзамен в резидентуру? — спросил я.
— Да, готовлюсь. Трудно, конечно. Но, если не сдам, стану ассистентом доктора. Я наводил справки — многие наши так устраиваются: не надо мучиться с экзаменами, а заработки неплохие.
Действительно, много хирургов-иммигрантов из России обращались ко мне с просьбой рекомендовать их куда-нибудь на позицию ассистента доктора. Это что-то вроде фельдшера. Я писал десятки рекомендательных писем (хотя многих из этих докторов совсем не знал). Но во мне всегда жила уверенность, что, если кто был доктором в России, должен стать доктором и в Америке. Трудно? Да. Но я сам не сдался и хотел, чтобы мои бывшие соотечественники тоже не сдавались.
Впрочем, все люди разные.