Америка подарила нам с Ириной вторую жизнь — трудную, но интересную. В этой жизни была борьба за место под американским солнцем, был успех, но были и горькие разочарования. Освоение английского языка и доступ к новой информации обогатили нас новым и более глубоким пониманием общественной жизни в нашей новой стране и в остальном мире. За все это я люблю Америку.
Но это любовь не слепая: я вижу не только достижения, но и недостатки американского общества, и не только яркие, но и негативные стороны американской медицины.
Общественная жизнь любой страны определяется и направляется ее интеллектуальной прослойкой. Ведущая интеллектуальная прослойка Америки глубоко и непримиримо разделена на два течения — консервативное и либеральное. Консерваторы говорят, что сейчас в Америке все плохо, но будет еще хуже, либералы говорят, что сейчас плохо, но хуже быть не может. Мне, человеку из другой общественной системы, кажется, что и те и другие просто не знают, что такое плохо.
В 1984 году я описал свой опыт жизни в коммунистическом мире. Та, первая книга моих воспоминаний была издана в Нью-Йорке на английском языке. Многие из читателей тогда звонили и писали мне:
«Ваша книга помогла нам понять, каково жить в несвободном государстве. Мы не умеем ценить, что имеем…» Парадоксально: чтобы оценить свою свободу, они должны были прочесть о несвободе в чужой стране!
В передовых слоях Америки есть неколебимая вера в преимущества своей демократии. Но иногда словом «демократия» они определяют не только положительное, что она дает, но и пытаются прикрыть то отрицательное, к чему она приводит.
Они отождествляют демократию с чрезмерно широким понятием свободы. Демократия дает равную для всех свободу выбора правителей, но не предоставляет свободу от всего, чем диктуется жизнь общества. Свобода — это не консистенция одинаковой плотности, как безвоздушный вакуум. В свободе есть свои течения, как в ветре, и некоторые из них — с обратными завихрениями. Таких «обратных завихрений» в жизни американского общества довольно много. Это пороки преступности, жульничества и нарушения законов на всех уровнях, включая крупные корпорации; пороки недостатка в уровне образования бедных слоев и цветного меньшинства; пороки дороговизны лечения. Каждый новый президент оглашает программу обновления общества, новые пути в образовании, в здравоохранении, в борьбе с преступностью. Но пока ничего из этого не получилось. Такое впечатление, что американскому обществу не хватает единого понимания, куда оно должно идти, не хватает единой объединяющей идеи. Нельзя же считать «идеей» накопление денег — идеал всех американцев.
Работающему человеку в Америке легко и просто. При высоком жизненном стандарте все необходимое имеется здесь в избытке — и все руки тянутся к этому избытку. Но не все могут дотянуться. Расслоение общества на классы и расы — важные составляющие того, что я назвал бы «американской хандрой» (по аналогии с тем, что Пушкин называл «русской хандрой»).
Сегодняшняя Америка при всем кажущемся благополучии не в состоянии освободить своих граждан от недовольства политикой правительства и от критики общественной системы. Но в Америке общество не монолитно, как в странах Европы и Азии. Оно расслоено на много рас, наций и культур. И оно во многом состоит из массы иммигрантов, которые Америку еще не понимают или не хотят понимать и живут с оглядкой на свое прошлое. Поэтому мудрено ожидать одинакового понимания общественных ценностей от такого пестрого во всех отношения общества. Но жить в обществе и быть свободным от общества невозможно. Все это порождает конфликты и пороки в жизни Америки.
В повседневной жизни американского общества превалирует не то, что хорошо и полезно, а то, что выгодно, — и без учета последствий. Но то, что кажется выгодным сегодня, нередко оказывается невыгодным и неверным завтра. В 1965 году в уступку все нарастающей бедной прослойке президент Линдон Джонсон ввел систему минимального социального пособия для бедных «Велфэр» и медицинскую страховку для них «Медикейд». Тогда это казалось выгодным, потому что страна еще переживала расовые беспорядки, и черному населению это давало материальную поддержку. Но потом эта уступка оказалась приманкой, которая привела к росту числа неработающих и требующих помощи и увеличила приток неимущих черных иммигрантов. В результате разделение общества еще усилилось. Это сказалось на всей его жизни: на увеличении налогов для содержания получателей «Велфэра», на понижении среднего уровня образования, на ухудшении медицинского обслуживания, на все возрастающей преступности. В больших городах образовались настоящие гетто, рассадники преступности и дикости, разрушающие вокруг себя все цивилизованное. Я работал в госпитале в одном из таких кошмарных черных гетто и описал это в первой части воспоминаний. Там на каждом шагу выпирали отрицательные стороны «подводных течений» американской жизни. И там был самый низкий уровень медицины. Все президенты после Джонсона вынуждены были «латать» систему «Велфэра» и «Медикейда». В результате в Америке возросло число недовольных и протестующих.
Всему миру стало известно кошмарное преступление американца Тимоти Маквея: он в 1996 году взорвал большое здание в городе Оклахома — якобы в «знак протеста». Там погибло 250 человек, включая целый детский сад. Какой это был протест, против чего? Против «политики правительства вообще». Хуже всего, что у этого преступника, одержимого «идеей справедливости», нашлись сочувствующие и сторонники, такие же простые американцы. Но Маквей — пример крайнего выражения протеста. Кроме него в США есть тысячи «маленьких Маквеев», протестующих против чего бы то ни было, чего и сами не понимают.
Америка слишком развита, чтобы самой производить товары, ее специализация — высокотехнологическая информация. Вместе с самой передовой техникой она на весь мир распространяет и другую свою продукцию — немыслимую по масштабу пропаганду насилия и ужасов. Эта голливудская продукция и книги, заполненные волнами кошмарных преступлений, — стали типичным американским производством. Деловым людям это приносит громадный доход, и на этом замыкается основная американская идея — «делание денег». На американское общество сильно влияет каскад громких скандальных историй в деловых и правительственных кругах (которые должны подавать пример того нового, за что агитируют президенты). На экранах телевизоров и на страницах газет каждый день показывают, как большие люди обкрадывают и обманывают друг друга и людей маленьких. Америка богата, а где деньги, там чрезмерное усиление алчности и преступности.
У меня нет предложений и рецептов для американского общества, я недостатки просто констатирую. Я — доктор, и двадцать пять последних лет мой мир — это мир американской медицины. Это богатый и передовой мир. Медицина составляет около 17 процентов всего общего состояния страны (сравните с 3 процентами в России). В Америке около 600 000 докторов (один на 700 человек населения), густая сеть госпиталей — 3000, один госпиталь на 10 000 населения, из них 300 — больших медицинских центров, один на 100 000 населения, и около ста медицинских факультетов и институтов. Нет такой фармацевтической и технической новости во всем мире, которая не применялась бы в Америке. В американском госпитале нет слова «нет» — все есть, и все под рукой. Единственное, чего там часто не хватает, — этики отношений докторов к пациентам. Я видел в Америке много прекрасных специалистов, но среди них было совсем немного таких, которых можно назвать «хороший доктор», — внимательных и отзывчивых целителей.
В Америке слишком часты случаи гражданских судов над докторами. Практически 50 процентов докторов судимы своими пациентами (конечно, с помощью, а зачастую и с подстрекательством юристов). Многих хирургов судили по два-три раза. В двух третях случаев нет прецедента для судов, и они заканчиваются ничем. Но запрашиваемая сумма всегда вздута и отражает нелюбовь и недоверие многих людей к докторам (и в этом им помогают юристы, которые в случае выигрыша процесса получают третью часть). А из-за высоких сумм платежей невероятно вздута и страховка докторов от возможных осложнений и ошибок (более $100 000 в год в отдельных специальностях). В результате страховые компании повышают стоимость страховок, и доктора вынуждены платить им громадные деньги. Но чтобы покрыть эти свои расходы, они повышают цены лечения. Медицина удорожается, а это, в свою очередь, приводит к общему повышению налогов. Так образуется неразъемный порочный круг вздорожания лечения и еще большего ухудшения отношений между докторами и их пациентами.
Американский врач Шелдон П. Бло даже написал книгу «Как выписаться из госпиталя живым» — 226 страниц инструкций о наиболее частых ошибках и осложнениях и о том, как больному самому постараться предотвратить их при отношениях с врачом.
Меня поражает индивидуализм американских докторов в лечебном деле. При частной системе медицины и ответственность докторов тоже частная. Каждый из них, имея лицензию, несет исключительно индивидуальную ответственность за свою работу. При недоверии или непонимании пациент имеет законное право получить «второе мнение» другого доктора. Что такое «второе мнение»? Это опять-таки частное мнение, хотя и другое. Ум хорошо, два — лучше, но еще лучше три мнения — консилиум, самый правильный путь обсуждения тяжелого случая лечения. Но я не помню, чтобы кто-нибудь из докторов собирал консилиум для обсуждения особо тяжелого или неясного случая заболевания его пациента.
Медицина в Америке слишком дорогая и заработки докторов вздуты. Но и обучение медицине слишком дорого — все наши резиденты по окончании института и тренинга имели долги в банках до $250 000, которые они потом годами выплачивали с высокими процентами. Я с удовольствием наблюдал, как в процессе тренинга наши резиденты становились специалистами. Но к концу резидентуры все они нетерпеливо мечтают только об одном — быстрей начать делать большие деньги, получая их с пациентов. Жажда денег так велика, что этические вопросы отношений с пациентами их интересуют мало.
Связь больного с врачом — не только профессиональная, но прежде всего человеческая, гуманистическая акция. Врач лечит не саму болезнь, он должен лечить больного человека. Мой отец был хирургом прошлого века, он передал мне медицинскую поговорку старого времени: «Врач любит своего больного больше, чем больной любит врача». Я это запомнил, но, очевидно, так обстояло дело только в старые времена. Насмотревшись на взаимоотношения врачей и больных в Америке, я мог бы переделать эту поговорку так: «Больной не доверяет своему врачу больше, чем врач не любит своего больного…» Как это повлияло на меня? Я был доктором двадцать пять лет в России и столько же — в Америке. Я еще сохранил в себе черты того, что называлось хорошим доктором старого времени, но смог стать и американским специалистом нового типа. Соединив в себе две школы жизни и медицины, я всегда старался оставаться доктором прежнего типа, но в то же время применять то важное и передовое, чему научился в Америке. И я могу с гордостью сказать о пятидесяти годах своей врачебной практики: И В РОССИИ И В АМЕРИКЕ Я ЛЮБИЛ СВОИХ БОЛЬНЫХ, И МОИ БОЛЬНЫЕ ОТВЕЧАЛИ МНЕ ТЕМ ЖЕ.