. - Ну что, мой строгий судья? - обратился Кони к сенатору.
- Очень хорошо! - сказал тот, крепко сжимая руку Анатолия Федоровича. - Вы сумели соединить строгий порядок с предоставлением сторонам самых широких прав. Иначе этого дела и нельзя было вести.
- Оно имеет несомненный политический оттенок, - заметил Чичерин.
В кабинет вошел Лопухин, сообщил, что на улице неспокойно, что можно ожидать беспорядков и он боится, чтобы присяжные не пострадали за свой обвинительный приговор от каких-либо насилий толпы, которая все увеличивается.
- Не волнуйтесь. В случае обвинительного приговора я задержу присяжных в суде, покуда толпа не разойдется, - успокоил его Кони.
- Звонок! Звонок присяжных! - просунул голову в дверь кабинета судебный пристав.
Члены суда во главе с Кони проследовали в зал. Публика, взволнованная, возбужденная, стала занимать свои места.
- Попросите господ присяжных заседателей, - раздался голос Кони, и минуту спустя из комнаты налево от судей они появились один за другим.
С бледными лицами, не глядя на подсудимую и не занимая своих мест, они столпились около угла судейского стола. В зале воцарилась мертвая тишина. Все затаили дыхание.
Старшина присяжных-надворный советник А. И. Лохов, чиновник Министерства финансов, выступил вперед, дрожащей рукой протянул Кони опросный лист. "Нет, не виновна!" - молча прочел он на первой странице и, медленно перевернув ее, перешел глазами на вторую. Слышно было, как зал удрученно вздохнул: неужели Засулич признана виновной?.. Дело в том, что Кони, прочитав ответ на первой.. странице, видно, машинально перевернул ее, хотя в этом уже не было необходимости - ведь на последующие вопросы никакого ответа быть не могло в случае отрицательного ответа на первый и основной, то есть - виновна ли?.. А в голове председательствующего за считанные секунды пронесся целый, вихрь мыслей о последствиях, о впечатлении, о значении для истории этих трех слов, что значились на опросном листе.
Но вот Кони скрепил лист своею подписью и протянул его Лохову, мельком взглянув на Засулич. "То же серое лицо, ни бледнее, ни краснее обыкновенного, те же поднятые кверху, немного расширенные глаза".
Старшина присяжных начал читать скороговоркою вопрос:
- Виновна ли Засулич в том, что, решившись отметить... нанесла... рану... пулей... калибра. - И потом вдруг громко, внятно, на весь зал: - Нет! Не виновна!..
Ярко вспыхнули щеки Засулич, но она оставалась неподвижной, по-прежнему глядя куда-то вверх, на потолок.
Что тут стало в зале! Вот как пишет об этом сам Кони:
"Тому, кто не был свидетелем, нельзя себе представить-ни взрыва звуков, покрывших голос старшины, ни того движения, которое, как электрический толчок, пронеслось по всей зале. Крики несдержанной радости, истерические рыдания, отчаянные аплодисменты, топот ног, возгласы: "Браво! Ура! Молодцы! Вера! Верочка! Верочка!" - все слилось в один треск, и стон, и вопль. Многие крестились; в верхнем, более демократическом, отделении для публики обнимались; даже в местах-за судьями (читатель, надеюсь, помнит, что за особы там находились. - В. С.) усерднейшим образом хлопали... Один особенно усердствовал над самым моим ухом. Я оглянулся. Помощник генерал-фельдцейхмейстера граф А. А. Баранцов, раскрасневшийся седой толстяк, с азартом бил в ладони. Встретив мой взгляд, он остановился, сконфуженно улыбнулся, но, едва я отвернулся, снова принялся хлопать...
В первую минуту судебные приставы бросились было к публике, пристально глядя на меня. Я остановил их знаком и, сказав судьям: "Будем сидеть", не стал даже звонить. Все было бы бесполезно, а всякая активная попытка водворить порядок могла бы иметь трагический исход. Все было возбуждено... Все отдавалось какому-то бессознательному чувству радости... и поток этой радости легко мог обратиться в поток ярости при первой серьезной попытке удержать его полицейскою плотиною. Мы сидели среди общего смятения, неподвижно и молча, как римские сенаторы при нашествии на Рим галлов. Но крики стали мало-помалу замолкать, и, наконец, настала особая, если можно так выразиться, взволнованная тишина".
А вот еще два свидетельства - как бы с другой стороны, то есть со стороны тех, кого Кони назвал более демократической публикой, - уже упоминавшихся выше народовольцев Сергея Глаголя и Николая Буха.
"Раздались такие бурные аплодисменты и поднялся такой гвалт, что ничего нельзя было ни слышать, ни разобрать. Одни кричали: "Браво", "Браво, присяжные!", другие: "Да здравствует суд присяжных!", третьи кидались друг друга обнимать и кричали: "Поздравляю, поздравляю!" Меня схватил в объятия какой-то седенький генерал и тоже кричал мне что-то, чего я не мог разобрать. Многие из публики перелезли через перила, кинулись к Александрову и Засулич и пожимали им руки, поздравляя их" (С. Глаголь).
"Зал огласился громом аплодисментов. Ни публика, ни революционеры, ни жандармы, ни полиция не ожидало такого приговора, не подготовились к нему и, главное, не сообразили всех его последствий" (Н. К. Бух).
И сама Вера Засулич, по воспоминаниям одного очевидца, "ждала, что ее повесят после комедии суда". А тут...
Ф. М. Достоевский, сидевший в зале рядом с известным фельетонистом, сотрудником ряда столичных газет Г. К. Градовским, заметил последнему, что "наказание этой девушки неуместно, излишне... Следовало бы выразить: иди, ты свободна, но не делай этого в другой раз... Нет у нас, кажется, такой юридической формулы, а чего доброго, ее теперь возведут в героини".
По словам исследователя творчества великого писателя и его биографа Л. Гроссмана, Достоевский "высказывает сочувствие оправданию подсудимой, но ищет формулу, которая выразила бы одновременно и осуждение террористическому акту. Он заносит в свои записные книжки слова Веры Засулич на суде о моральной трудности ее подвига и ставит их выше самого ее самоотверженного поступка".
- Вы оправданы! - объявил Кони, обращаясь к Засулич. - Пойдите в дом предварительного заключения и возьмите ваши вещи. Приказ о вашем освобождении будет прислан немедленно. Заседание закрыто!
Судебный пристав, в свою очередь, как того требовал порядок, объявил Засулич о свободе, начальник караула, жандармский офицер, на основании этого подал команду: "Сабли в ножны!" - и снял часовых.
В сопровождении управляющего домом предварительного заключения полковника М. А. Федорова Засулич проследовала в камеру за вещами. Однако, собирая их, она как-то не слишком спешила, даже затеяла чаепитие. Смотритель поторопил ее.
- Уходите, уходите! - сказал он. - А то ведь жандармы спохватятся да и вновь арестуют вас. Они такие...
Тем временем полковник Федоров вернулся обратно в здание суда. Встретив на лестнице недавно назначенного прокурором судебной палаты Лопухина, он сообщил ему, что Засулич в данный момент находится в камере дома предварительного заключения и собирает свои вещи.
- Я на вашем месте, - заметил Лопухин, - до получения предписания воздержался бы от ее освобождения.
Полковник Федоров оказался, таким образом, в весьма щекотливом положении: с одной стороны-решение суда и на этом законном основании письменный приказ председательствующего немедленно освободить Засулич, а с другой - "добрый" совет прокурора вышестоящей судебной инстанции не делать пока этого. Полковник колебался, не в силах принять то или иное решение. А толпа у ворот со стороны Шпалерной уже буквально неистовствовала, требуя безотлагательного освобождения Засулич и грозя выломать ворота. Почему она задерживается, отчего ее не выпускают?
Засулич уже была готова к выходу, а Федоров не знал, что предпринять, пока не появились адвокаты-парламентеры, позвонившие в ворота. Они сумели сперва напугать полковника ответственностью за разгром тюрьмы толпою, который может вот-вот случиться, если он не выпустит Засулич, а затем убедить его в том, что формально он будет прав, выпустив оправданную, и никаким судом нельзя будет поставить ему это в вину.
Федоров махнул наконец рукою и приказал передать Засулич адвокатам.
Загремели засовы, толпа на Шпалерной замерла, и, как только в просвете калитки появилась Засулич, грянуло оглушительное и долго не смолкавшее "ура", все стали тесниться к тому месту, где была Засулич.
- Господа, поднимите ее на плечи! - раздался чей-то голос, - Покажите Веру Ивановну, чтобь1 все видели. Покажите!
Кто-то подхватил Засулич, посадил себе на плечо, и фигурка худенькой девушки в черном платье заколыхалась над толпою. Снова, грянуло "ура" и послышались крики:
-.Да здравствует Засулич! Слава Засулич! Сергей Глаголь заприметил вдали случайную карету, стоявшую у тротуара, бросился к ней и, отстранив дремавшего кучера, сам подвез ее к толпе. Посадили Засулич в карету, другой участник процесса 193-х сел на козлы, и карета двинулась, а Глаголь с толпой пошел следом...
Оставшись один в своем кабинете и несколько успокоившись от сознания, что тревоги прошедшего дня позади, Кони собрался уже было уходить, но его задержал А. И. Деспот-Зенович, член Совета Министерства внутренних дел - высокий худой старик со звездой ордена Александра Невского на груди.
- Пришел вас поблагодарить за билет, данный мне для семейства, - сказал он. - Ну, что скажете вы о нынешнем дне? А?!
- День этот еще не кончен, и все, что произошло, еще так близко, так не остыло, что трудно сказать что-либо определенное. Но боюсь, чтобы для нашего суда присяжных он не был день роковой.
- Счастливейший день моей жизни! - воскликнул сановник, ударяя себя с силою по звезде. Лицо его внезапно покраснело, и старческие нервные слезы заблистали на его глазах. - Счастливейший день! - повторил он тихо, крепко сжимая Кони руку.
Анатолий Федорович вышел на Шпалерную и, с большим трудом пробравшись сквозь толпу на Литейный, встретил там на повороте молодого человека в высоких сапогах и старой медицинской фуражке.
- Позвольте узнать, - спросил тот запыхавшись, - не были ли вы в суде? Не знаете ли, чем кончилось дело? Куда ее присудили? Или оно еще идет?
- Дело кончено. Засулич оправдана.
- Неужели?! Оправдана! Боже мой!..
"Крепкие руки порывисто меня обняли, - вспоминает Кони, - по щеке моей скользнули влажные губы и жесткие усы, и фуражка помчалась дальше... Через несколько минут мимо церкви Сергия рысью промчался по направлению к суду взвод жандармов..."
Пообещав обедать в тот день у знакомых, проживавших на Фурштатской улице. Кони проследовал прямо туда. Вся семья и гости уже сидели за столом. Анатолий Федорович присоединился к ним. Не успели они закончить обед, как появился почти вбежал! - новый гость и взволнованно сказал:
- Вы здесь спокойно сидите, а знаете ли вы, что происходит на улице? Там стреляют, дерутся с жандармами. Недалеко отсюда, на Воскресенском проспекте, лежит убитый...
- Как - убитый? Кто стреляет? Весть эта взволновала и всех присутствующих, особенно Кони. Что произошло? В чем дело?
А случилось вот что.