Федерика катила на велосипеде к почте в компании Эстер, чтобы отослать картину, которую она нарисовала для Абуэлиты. На ней был изображен ее новый дом и новые друзья в лице Молли и Эстер. Сюда же был помещен и Сэм, нарисованный крупнее всех, даже большим, чем ее мать и бабушка с дедушкой. Эстер была восхищена.
— Тебе следует стать художницей, как моя мама, — сказала она. — Но мама не может рисовать людей, у нее они всегда похожи на птиц.
— Ну что ты. Я думаю, что она рисует превосходно.
— Если бы ты лучше знала мою маму, то не стеснялась бы говорить то, что думаешь. — Она рассмеялась.
У Федерики было еще одно письмо, адресованное отцу. Матери она ничего не сказала и, поскольку не знала новый адрес отца, положила его в письмо, посылаемое бабушке. Она знала, что Абуэлита обязательно его передаст. Она писала ему, что тоскует и вспоминает его каждый день, когда встает, и каждую ночь, когда ложится спать, поскольку именно в такие моменты она обращалась к своей шкатулке с бабочкой. Она сообщала ему, что он был прав, — шкатулка оказалась волшебной, потому что каждый раз, когда она открывала крышку, ее сознание отправлялось в путешествие в дальние страны, где она летала на облаках, ловила розовых рыб в серебряных реках и ела восхитительные фрукты, которые никогда раньше не видела. Дальше она просила его приехать и увидеться с ними, поскольку она быстро растет, и если он в ближайшее время не приедет, то потом просто не узнает ее. Довольная тем обстоятельством, что теперь-то он обязательно приедет, Федерика заклеила конверт и опустила его в почтовый ящик.
Почти все лето Федерика провела с семейством Эплби, предоставив матери возможность сосредоточить свое внимание на Хэле. Полли готовила, стирала и заботилась об Элен так, будто та снова стала ребенком, и удовлетворяла любые ее запросы. Джейк только закатывал глаза, наблюдая, как жена кружит вокруг дочери, словно последних десяти лет жизни вовсе не было. Полли доказывала, что она делает лишь то, что любая другая мать сделала бы для своего ребенка. Джейк не мог не согласиться, поскольку не знал, как поступают другие матери, но то, как Элен возилась с Хэлом, убедило его, что в оправданиях жены есть доля правды.
Хэл не мог совершать плохих поступков, по крайней мере в глазах своей матери. У него были блестящие черные волосы и темные большие глаза, как у отца, в которые Элен могла глядеть часами, растворяясь в них. В такие периоды мало что могло отвлечь ее внимание. Она могла смеяться в ответ на его эксцентричные высказывания, играть в любые игры, которые только он предлагал, и хвалила его даже в том случае, когда он не делал ничего достойного похвалы. Элен была уверена, что в свои четыре года он был самым смышленым и самым очаровательным ребенком, которого она когда-либо видела. Однако она отказывалась замечать то обстоятельство, что его настроение могло без всякой видимой причины меняться от абсолютной привязанности до слепой ярости и ненависти.
Когда Хэла охватывала злость, даже Элен старалась держаться от него подальше. Конечно, она находила какие-то объяснения таким вспышкам раздражения и, если об этом кто-то упоминал, тут же вставала на защиту сына. Федерика инстинктивно чувствовала, когда следует оставить мать и Хэла одних и заниматься своими делами без их участия. Она понимала, что мать не стала меньше любить ее, просто Хэл нуждался в материнской опеке в гораздо большей степени, чем она сама. В конце концов, у Хэла не было таких друзей, как Молли и Эстер. Правда, Люсьен и Джои приглашали его на чаепития, но Хэл не был, подобно Федерике, уважаемым членом семейства Эплби. Он был для этого еще слишком мал.
Федерика хотела встретить Рождество с Эстер, но Элен настояла, чтобы она осталась дома, со своей семьей. «Ты ведь не Эплби, ты — Кампионе», — напомнила она к большому разочарованию Федерики, которая с каждым днем все больше проникалась духом клана Эплби. Ингрид приступила к праздничному оформлению усадьбы уже в октябре. Вместо мишуры она изготовила гирлянды цветов, сделанных из креповой ткани, которые развесила на перилах лестниц и вокруг карнизов в холле и гостиной. На елке висели большие гусиные яйца, раскрашенные лично ею в праздничные цвета, а также большая рождественская гирлянда с лампочками. На верхушке елки она устроила гнездо для Блэки. К изумлению Федерики, Блэки оказался вполне доволен своим новым насестом. Однако это обстоятельство ничуть не удивило никого из Эплби, поскольку в отношении всего, что касалось животных, Ингрид явно получила благословение самого святого Франциска. Но что касается эксцентричности поступков, всех, как и следовало ожидать, перещеголял Нуньо. Существовала традиция, в соответствии с которой приготовлением рождественского пудинга занимался лично Нуньо. Это был подлинный церемониал, отношение к которому было самым что ни на есть серьезным. Вся кухня должна была быть очищена от посторонних лиц на целый день. Никто, за исключением Сэма, туда не допускался, так что всем остальным членам семейства приходилось питаться в пабе, в то время как Нуньо, охваченный кулинарным экстазом, буквально летал по кухне. Даже Иниго был вынужден оторваться от своих философских книг и мрачного настроения и присоединиться к общему веселью. Нуньо свято верил, что обладает совершенно непревзойденными поварскими способностями.
— Не так существенно точное количество ингредиентов, мой мальчик, как важен способ перемешивания и соблюдение нужного режима, — поучал он Сэма.
— Я не вижу особого смысла в стряпне, — отвечал Сэм. — Слишком много времени занимает процесс приготовления и слишком мало — собственно процесс еды.
— Поцелуй мимолетен, а стряпня — это целая вечность! — важно продекламировал Нуньо со своим специфическим итальянским акцентом.
— Не могу вспомнить, — после некоторых раздумий раздраженно признался Сэм.
Нуньо сделал большие глаза и забарабанил деревянной поварешкой по разделочному столу.
— Давай, давай, дорогой мальчик, думай.
— Извини, Нуньо, не могу, — ответил тот, признавая свое поражение.
— Мередит Мидлтон.
— Ну конечно. Речь — это лишь небольшое изменение тишины, — вздохнул Сэм, от досады качая головой. — Это ведь было так просто.
— Все и всегда оказывается достаточно простым, но проблема в том, что узнаем мы об этом слишком поздно.
Для Федерики Рождество с родителями матери оказалось достаточно унылым по сравнению с тем, что происходило у Эплби. Полли и Элен украсили дом традиционными ленточками, а елку — блестками и игрушками. Федерика могла принять в этом процессе посильное участие, но предпочла помогать Эстер готовить подарки для всех животных, обитавших в доме. Джейк считал, что Рождеству придают слишком уж большое значение, и занялся строительством новой модели, оставляя, к недовольству Полли, по всему дому клей и куски дерева. Элен посчитала ежедневные увеселительные прогулки дочери излишними и, решив, что Хэл и Федерика должны приступить к рисованию картин в качестве подарков для стариков, усадила их работать за кухонным столом. «Мне нужны самые лучшие рисунки, которые вы только в состоянии изобразить. Если это займет у вас меньше недели, то мне будет понятно, что вы не желаете стараться», — предупредила она, адресуя свои комментарии в основном Федерике, которая едва слушала ее. Она приступила к выполнению поставленной задачи без всякого энтузиазма, постоянно размышляя над тем, чем сейчас занимается Эстер в Пиквистл Мэнор.
Тоби сообщил родителям, что намерен провести Рождество с семьей Джулиана в Шропшире. Они были уязвлены, хотя и не в большей степени, чем это было на прошлое Рождество или на позапрошлое. Но Тоби хотел, чтобы они почувствовали свою вину. Пока отец отказывался принимать Джулиана в доме, он заставлял их страдать из-за своего отсутствия в этот чисто семейный праздник.
Элен очень злилась и яростно спорила по этому поводу с отцом. «Он мой брат, и я не могу просто так стоять в стороне и спокойно наблюдать, как ты с ним обращаешься. Ты ведь знаешь, что он вовсе не прокаженный, он просто любит мужчину. Ну и что?» — раздраженно твердила она. Но Джейк устранялся от разговора, не желая обсуждать эту тему с дочерью. Он вообще не мог обсуждать тему гомосексуальности сына с кем бы то ни было, даже с женой, поскольку чувствовал себя слишком опозоренным. Но Элен не сдавалась и продолжала упоминать о Джулиане при каждой возможности, «Сегодня я с Хэлом ходила к Тоби. Джулиан был так мил с малышом. Он оставался с ним, пока мы с Тоби прогуливались. Трудно представить себе более надежного человека. Я без колебаний доверила бы ему даже свою жизнь», — убеждала она, но Джейк игнорировал ее пламенные речи, демонстративно уходя из комнаты, или погружался в изготовление деталей для своих любимых моделей. Тем не менее Элен была решительно настроена на то, чтобы не допустить раскола их семьи из-за старомодного, иррационального и глупого заблуждения отца. Она еще не знала как именно, но была уверена, что со временем сможет исправить положение.
Накануне Рождества плотное снежное покрывало превратило Польперро в ледяное королевство. Небо побледнело, а солнце превратилось в блестящий туманный шар, повисший низко над горизонтом. Деревья заснули мертвым сном, оставив свои окоченевшие от холода ветви сражаться с колючим ветром. Тем не менее в этих оголенных ветвях нашли свое убежище несколько грачей и малиновка. Федерика и Хэл были зачарованы снегом. Они вставали пораньше и прижимались носами к промерзшим окнам, чтобы повосхищаться белоснежным садом, молчаливо застывшим в лучах рассвета. Они были настолько увлечены этим удивительным зрелищем, что даже не заметили на своих постелях толстые пакеты с подарками. Забравшись на кровать вместе с Элен, Хэл и Федерика стали возбужденно разрывать бумагу на каждом из аккуратно упакованных подарков.
— Но как же Санта-Клаус сумел найти нас в Англии? — спросила Федерика у матери и восторженно взвизгнула, обнаружив новый набор красок для рисования.
— Он очень умный, — ответила та, наблюдая, как Федерика аккуратно складывает в кучку обрывки упаковочной бумаги, в то время как Хэл разбросал все по полу, предоставляя другим возможность заняться последующей уборкой.
— Надеюсь, что он нашел и папу в Сантьяго, — сказала Федерика, вспоминая, что родители также получали подарки на Рождество. — Как хочется, чтобы он оказался с нами, — произнесла она с тоской, задумчиво поворачивая в руках один из подарков. Она мечтала о том, чтобы он увидел, как она разворачивает свои подарки, хотя и знала, что никакой подарок никогда не сравнится с волшебной шкатулкой, которую он ей привез. — А где твои, мама? — спросила она, заметив, что у Элен ничего нет.
— Санта-Клаус по ошибке оставил их не в вашей комнате, — сообщила Полли, появившаяся на пороге в платье, комнатных туфлях и с рассыпавшимися по плечам седеющими волосами. Она подошла к дочери и вручила ей завернутую в бумагу шкатулку.
— Спасибо, мама, — улыбнулась Элен, освобождая место на краю кровати.
Полли присела и коснулась щеки дочери своей большой рукой.
— Не благодари меня, скажи спасибо Санта-Клаусу, — сказала она и подмигнула.
Федерика молча ела свой завтрак. Подарки ей понравились, особенно собака Снупи с множеством различного снаряжения, в которое ее можно было бы облачать на каждый отдельный случай. Бабушка тоже приготовила небольшие подарки, которые положила у их мест за столом, а дед зажег елочные огни, которые сразу же внесли в дом атмосферу праздника. Ей очень понравился снег, и возникло желание выбежать наружу и поиграть с ним, но никакие забавы не могли заменить ей отсутствие отца. Она старалась не думать о нем, поскольку вовсе не хотела грустить на Рождество и испортить праздник матери своим дурным настроением, но, несмотря на свои улыбки, так скучала без него, что хотелось заплакать.
Элен заметила ее увлажнившиеся глаза и мгновенно поняла, что к чему.
— Почему бы вам с Хэлом не пойти сейчас поиграть на воздухе? Если хотите, можете слепить снеговика, — предложила она, надеясь, что это отвлечет дочь. Но ничего подобного, к сожалению, не случилось.
Федерика не хотела даже идти в церковь, хотя и знала, что там будут Эплби. Она не желала видеть, как все дети придут туда вместе с отцами, будут смотреть на нее и задавать себе вопрос, почему с ней нет ее отца. Больше всего ей сейчас хотелось спрятаться. Но мать этого не допустила и сказала, что хочет пойти в церковь, чтобы поблагодарить Бога за все то, что Он ей дал в течение года, и выразить Ему благодарность за то, что Он подарил миру младенца Иисуса. По дороге в церковь Федерика размышляла над словами матери. Бог дал ей много прекрасных вещей, например знакомство с Эстер, и ей нравился Польперро. Но она ничего не могла поделать и ощущала глубокую депрессию. Если Бог подарил ей Эстер, почему же он не мог вернуть ей отца? Она приняла решение просить Его об этом в своих молитвах.
Церковь была настолько древней, что достойна была быть упомянутой в книге дня Страшного Суда. Тоби привел ее сюда, когда она впервые оказалась в Польперро, чтобы показать могилу старухи Хэтти Броуни, сожженной крестьянами за чародейство в 1508 году. Тоби мрачно заметил, что в ясные ночи ее часто замечали во дворе, собирающей травы для своих снадобий, с помощью которых она помогала облегчить страдания умерших.
Сама церковь была маленькой и несколько необычной, с наклонной крышей и шаткой папертью, окруженной могилами, скрытыми под снеговыми шапками, и низкой кирпичной стеной, защищающей ее от нашествия собачьего племени. По какой-то необъяснимой причине псы просто обожали задирать свои задние лапы именно возле могильных плит. Нуньо пояснял это резким запахом покойников, привлекавшим собак к этим местам, а Иниго обвинял их в недостатке уважения к людям и говорил, что им доставляет удовольствие «мочиться на покойников, поскольку они не могут мочиться на живых». Неф[7] и балконы позволяли разместиться здесь не более полусотне прихожан, но благодаря невероятной харизме преподобного Бойбла редко пустовало хотя бы одно место. Элен воспитывала детей в духе католицизма, поскольку Рамон был католиком. Но теперь, когда она вернулась в Англию и была предоставлена самой себе, то вновь возвратилась в лоно протестантской веры, которую исповедовала с детства. Это давало ей ощущение сопричастности к жизни окружающих ее людей.
Все присутствующие были одеты в свои лучшие пальто и шляпы. Федерику втиснули в старомодное твидовое пальто, принадлежавшее в детстве ее матери, которое Полли сохранила в большом белом сундуке со старыми вещами. Пальто Федерике не понравилось, поскольку оказалось колючим и маловатым, но Элен пришла к выводу, что она выглядит весьма мило, и не позволила ей снять его. Испытывая невероятный дискомфорт, Федерика во время всей службы была вынуждена дергать себя за ворот. Церковь была наполнена смесью ароматов сосен, духов и восковых свечей. Старая миссис Хэммонд играла на органе с некоторой неуверенностью, а ее сморщенное лицо почти уткнулось в сборник церковных гимнов, поскольку она была слишком высокомерна, чтобы осознать необходимость использования очков. Когда в церковь вошло семейство Эплби, заняв свои позиции в ее передней части, среди паствы пронеслась волна перешептываний. Первым на носочках шествовал Нуньо, с благочестивым выражением лица и высоко задранным носом.
— Девочки, вы ведь вовсе не пара набожных пингвинов. Держите руки перед собой, как подобает целомудренным девам, — прошипел он Молли и Эстер, плечи которых напряглись и дрожали от усилий, предпринимаемых с тем, чтобы сдержать хихиканье.
Эстер поймала взгляд Федерики и подмигнула ей. Федерика заставила себя натянуто улыбнуться, хотя ей было вовсе не до веселья. Ингрид нарядилась в вельветовый тюрбан и длинное зеленое вельветовое пальто, низ которого волочился за ней, придавая сходство с не первой свежести невестой. Она приветствовала всех изящным наклоном своей аристократической головы, совершенно не замечая лиц, поскольку ее взгляд был затуманен очарованием органной музыки. Далее шаркающей походкой двигался Иниго, одетый в поношенное коричневое пальто из бобрика и фетровую шляпу, низко надвинутую на его брюзгливую физиономию. За ним следовали Сэм, который уже явно заскучал, Беа в короткой юбке, Люсьен и Джои.
После того как семейство Эплби заняло свои места, преподобный Бойбл бодро вспорхнул в центр нефа. Взгляд его выпуклых карих глаз весело пробежал по застывшим в ожидании лицам прихожан, а лицо расплылось в широкой благожелательной улыбке.
— Добро пожаловать, — восторженно провозгласил он неожиданно высоким и тонким голосом. — Добро пожаловать всем. Сегодня совершенно необычный день, ведь это день рождения Иисуса.
Сэм зевнул, широко разинув рот, словно бегемот. Отец Бойбл мгновенно заметил это бесцеремонное действие и радостно захихикал.
— Я смотрю, что некоторые из вас предпочли бы в это знаменательное утро поваляться в постели, или, возможно, вы устали, разворачивая упаковки своих рождественских подарков. Поэтому я благодарю вас за то, что вы все-таки нашли в себе силы прийти. — Сэм замер на месте и постарался избежать румянца на щеках, сосредоточившись на распятии, висевшем над алтарем. — Усилия… гм-м… — задумчиво пробормотал отец Бойбл, потирая большими пальцами рук поверхность своего молитвенника. — Усилия — это добродетельная вещь. Очень легко позволить лености повести нас по пути зла. Не знаю, всем ли вам известна история двух лягушек, попавших в банку с молоком. — Он окинул взглядом лица присутствующих, уставившихся на него в ожидании. — Они застряли там и не могли выбраться. Для более сильной лягушки проще всего было вскочить на спину своей слабой напарницы и допытаться выпрыгнуть. Но более сильная лягушка не выбрала такой, казалось бы, легкий путь. Вместо этого она продолжала энергично работать лапками вместе со своей слабой соседкой. Их усилия были вознаграждены. Они действовали так эффективно и так долго, что молоко превратилось в масло, что позволило им просто выпрыгнуть наружу. Вот что значат усилия, мои добрые друзья. Они приносят нам ту награду, которую мы, благодаря им, заслужили. — По аудитории прошелестел шепот одобрения. — Сегодня день рождения Иисуса, поэтому давайте восславим его первым гимном в нашем списке для службы «Давным-давно, в яслях».
Федерика знала некоторые из гимнов, поскольку ей приходилось петь их в школе в Чили, хотя и на испанском языке. Уже прошла целая вечность с тех пор, как она в последний раз говорила на испанском, грустно подумала она, и попробовала потихоньку спеть так, как ее учили в Вине. Внезапно все ее ностальгические мысли и устремления, от которых она так долго страдала в молчании, восстали против ее ослабевшей воли и клещами сжали горло, заставив глаза увлажниться, а подбородок задрожать. Мысленным зрением она увидела череду сцен из прошлой жизни, прошедших перед ней как видения потерянного мира. Ее сердце остановилось, когда она увидела всплывшее из темноты смуглое лицо отца во всем его великолепии, и, как она ни старалась удержать слезы, они ручьями полились по ее щекам, когда она пыталась найти в его глазах любовь, но увидела только безразличие. В одно мгновение к ней пришло ощущение отчаянной пустоты и печали. Вспоминая все напрасно потраченные в ожидании его приезда бесчисленные часы, она осознала, насколько наивной оказалась. Было совершенно очевидно, что он позабыл о них, поскольку Рождество уже наступило, а он так и не приехал, хотя раньше делал это всегда. Теперь она точно знала, что он больше никогда не приедет, и совсем упала духом. Почувствовав состояние дочери, Элен положила руку ей на плечо. Она тоже тосковала без Чили и без Рамона, хотя и в несколько странной форме. Однако у нее был накоплен значительно больший опыт по части сокрытия своей меланхолии, и пела она как никогда от души.
Продолжая службу, преподобный Бойбл говорил о значении Рождества со все возрастающим энтузиазмом.
— Рождество — это время для любви и прощения, — проповедовал он.
Федерика слушала его, но не ощущала в своем сердце ни любви, ни прощения, а только ноющую рану, которая не поддавалась лечению. Когда вся чудовищность предательства отца достигла ее сознания, взгляд девочки затуманился, так что свечи стали светить как маленькие двойники солнца, отец Бойбл уменьшился до размеров черной кляксы, а его голос стал похож на отдаленное жужжание. Она сделала еще одну, последнюю попытку сдержать рыдания, но ее грудь была слишком мала, чтобы выдержать столь сильное испытание. Она встала и, как слепая, еле волоча ноги, прошла мимо деда и бабушки, которые удивленно посмотрели друг на друга. Затем она пробежала по боковому проходу, толкнула тяжелую дубовую дверь, выскочила на снег, где царил морозный воздух, и, наконец дав себе волю, разрыдалась.
Держась за живот, она согнулась и оплакивала несправедливость этого мира. Она ненавидела Рождество и ненавидела Англию. Внезапно она ощутила на спине прикосновение тяжелой руки. Прекратив плакать, она выпрямилась, вытерла лицо рукавичкой и подняла глаза, встретившись взглядом с темными глазами отца, глядевшего на нее с любовью и сожалением. Она судорожно сглотнула и заморгала от неожиданности.
— Папа? — прохрипела она, пытаясь восстановить дыхание.
— Феде… Мне так жаль. — Он подхватил ее, брыкающуюся и вскрикивающую, в свои объятия.
— Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя! — всхлипывала она, а он крепко держал ее своей медвежьей хваткой, прижавшись лицом к ее горячей шейке и шепча слова нежности и ободрения. Погрузившись в знакомый запах его тела, она закрыла глаза и прекратила сопротивление, поддаваясь надежности его рук и своей любви к нему. Наконец он опустил ее на землю и обнял за хрупкие плечи.
— Я скучал без тебя, — говорил он, искренне сожалея, что не приехал гораздо раньше. — Я получил твое письмо, — добавил он, нерешительно улыбаясь ей.
— Ты из-за этого приехал?
— Нет, конечно нет. Я постоянно хотел приехать и повидать тебя, но был очень занят. Твое письмо помогло мне осознать, что я не смогу больше ждать удобного случая.
— Я рада, что ты здесь, — сказала она и мягко улыбнулась.
— Ну вот, так лучше. — Большими пальцами он вытер ее лицо. — Ты должна мне так много рассказать. Ты ведь пережила большое приключение. Я хочу услышать все. Тебе нравится Англия?
— Вроде бы да. У меня появилась лучшая подруга по имени Эстер. — Развеселившись, она фыркнула.
— А как насчет собаки, которую мама собиралась тебе купить? — спросил он.
— Пока никак.
Рамон удивленно округлил глаза.
— О, дорогая. Хочешь, я куплю тебе щенка в качестве рождественского подарка?
— Нет, спасибо. Ты сам — мой рождественский подарок, и мне больше ничего не нужно.
Рамон только сейчас понял, что почти забыл, насколько любит свою дочь. Казалось, что забыть легко. Но теперь, когда он прижимал ее к груди, его сердце переполняла нежность.
Внезапно дверь распахнулась с низким скрипом и появилась Элен. Увидев Федерику в объятиях странного мужчины, она готова была высказать свое негодование, но потом, узнав широкие плечи и сильную спину мужа, ощутила, как ее сознание охватывает нерешительность. Когда он повернулся к ней лицом, она стояла, моргая ресницами и приоткрыв от удивления рот, не зная, что сказать, и борясь с желанием съездить ему по физиономии и высказать все, что она думает по поводу его поведения.
— Элен, — произнес он и улыбнулся ей.
Ее лицо в голубом зимнем свете казалось бледным, губы дрожали, лихорадочно пытаясь выговорить нужные слова.
— Рамон, — произнесла она смущенно и тут же задала нелепый вопрос: — А что ты здесь делаешь?
— Дома никого не оказалось, и я предположил, что вы все ушли в церковь, — легкомысленно ответил он, будто все это время просто ненадолго отлучался.
— Да, мы пошли в церковь, — сухо подтвердила она. — А сейчас, если ты отпустишь Феде, то мы хотели бы дослушать службу, — напряженно сказала она, взяв Федерику за руку.
— Я не оставлю его! — выкрикнула Федерика, хватая отца за руку.
— Феде, он будет здесь, когда мы вернемся.
— Я не оставлю его, — повторила Федерика и снова ударилась в слезы.
— Похоже, мне придется к вам присоединиться, — с улыбкой сказал Рамон, пожимая руку дочери.
Элен поджала губы и страдальчески вздохнула.
— Там очень мало места, — возразила она, не желая привлекать любопытство прихожан, появившись во время службы в сопровождении Рамона.
— Я где-нибудь пристроюсь, — заверил он, пожимая своими могучими плечами.
— Как хочешь, — закончила разговор Элен, с неохотой открывая дверь.
Рамон последовал за ней в церковь, наполняя помещение энергией своей харизмы. Пока они шли по проходу, Элен ощущала несметное количество инквизиторских взглядов, впившихся в ее мужа и жаждущих выяснить, кто же этот необычный темноволосый чужеземец. Но поскольку Федерика с видом собственника держала его за руку, ни у кого не было сомнений, что это был ее отец.
Глаза Джейка и Полли едва не вылезли из орбит от удивления, когда Элен попросила их подвинуться, чтобы освободить место для Рамона. Они сидели, уставившись на него с разинутыми ртами. К счастью, преподобный Бойбл с тем же радостным настроем еще продолжал свою речь о значении и смысле Рождества, так что у них не было возможности задавать вопросы или как-то озвучить постигший их шок. Федерика улыбалась отцу и двумя руками Держала его теплую руку, чтобы не дать ему исчезнуть. Хэл еще сильнее прижался к матери, ощущая ее нерешительность и даже страх, но не понимая причин этой перемены. Элен хотелось бы не проявлять такого явного недружелюбия, но она была слишком шокирована его внезапным появлением. Он обязан был предупредить ее заранее. Письмо или телефонный звонок были бы совершенно уместны. Она сидела, уткнувшись в свой молитвенник, пытаясь извлечь успокоение из слов, напечатанных на его страницах, лишь бы только не смотреть в его сторону. Она боролась со своей гордостью, призывавшей ее предстать перед ним счастливой и уверенной в себе, чтобы он сожалел о том, что позволил ей уйти. Вместе с тем ее сердце страдало от тяжести воспоминаний и все еще рвалось к нему. Рамон уселся и взглянул на окружающие его незнакомые лица. Потом он перевел глаза на дочь, заплаканное лицо которой светилось от любви и гордости. Она была счастлива — к ней приехал отец.
Неф — прямоугольное в плане вытянутое помещение, покрытое сводом. В Средневековье использовался при строительстве части романских и готических соборов, а также церквей стиля эпохи Возрождения. (Прим. ред.)