Рамон следил за тем, как его жена одевалась при тусклом освещении спальни. Оба они молчали. Дым сигарет уже заглушил аромат лаванды и садовых цветов, которые Федерика с такой любовью собрала и поставила на туалетном столике в блестящей синей вазе. Разбросанная постель — это все, что осталось от их страсти. Ему оставалось только гадать, сохранилось ли хоть что-то от их любви. Вскоре он услышал нежный голосок Федерики и осознал, что дети и являются физическим воплощением любви, которую они когда-то с радостью дарили друг другу, но тут же содрогнулся от мысли, что может остаться без них.
Тело Элен по-прежнему оставалось крепким, изящным и сохранило ту почти прозрачную бледность, которая так манила его к ней двенадцать лет назад. Сейчас ей тридцать, и она все еще молода и по-своему привлекательна, чтобы остаться в одиночестве без внимания любящего мужчины, который будет о ней заботиться, подумал Рамон. Когда он встретил ее на холодном корнуолльском побережье, она была еще совсем юной и готовой пожертвовать всем ради того, чтобы быть рядом с ним. Они вместе путешествовали по всему миру, объединенные жаждой приключений и ее желанием быть любимой. Так продолжалось до тех пор, пока домашние заботы не разлучили их. Рамон задумчиво смотрел, как она проводила щеткой по своим длинным светлым волосам и закалывала их шпильками в пучок. Ему больше нравилось, когда она носила их распущенными по плечам. Когда-то ее волосы цвета соломы доходили до пояса, и он с наслаждением вплетал в них цветки жасмина. Тогда она была прекрасна, а сейчас выглядит усталой: разочарование обесцветило ее лицо так, что ее бледность, некогда такая привлекательная, теперь утратила свой блеск. Если он не отпустит ее, подумал Рамон, то от ее былой красоты скоро вовсе ничего не останется.
Она заметила в зеркале, что он смотрит на нее, но не улыбнулась, как делала это раньше.
— Когда ты собираешься ехать в Качагуа? — спросила она.
— Завтра. Я позвоню родителям и сообщу, что мы приезжаем.
— Что ты собираешься им сказать?
— Про нас?
— Да.
Он вздохнул и сел на кровати.
— Пока еще не знаю.
— Они будут думать, что я бессердечная особа. Они осудят меня, — сказала она, и ее голос задрожал.
— Нет, этого не будет. Они знают меня лучше, чем ты думаешь.
— Я чувствую себя виноватой, — сказала она и посмотрела на свое отражение.
— Ты просто сделала свой выбор, — бесстрастно возразил Рамон и встал.
Элен хотела, чтобы он попросил ее остаться. В душе она надеялась, что он упадет на колени и пообещает измениться, как это делают другие мужчины. Но Рамон не был похож на других мужчин — он был уникальным в своем роде. Именно эта его особенность в свое время и покорила ее сердце. В то же время он был настолько самодостаточным человеком, что не нуждался в чьем-либо обществе. Ему нужен был только воздух свободы, чтобы дышать полной грудью, зрение, чтобы видеть все те удивительные места, по которым он путешествовал, и ручка, чтобы записывать свои впечатления. Он не нуждался в ее любви, но она отдала ее ему, не требуя взамен ничего, кроме его одобрения. Однако человеческой натуре свойственно всегда требовать больше, чем уже имеется. Завоевав его любовь, она посягнула и на его свободу, от которой он не намерен был отказываться. Задержать его на одном месте было так же трудно, как поймать облако. Ей давно следовало понять, что он никогда не сможет стать другим. Его душой владел весь бескрайний мир, а у нее больше не осталось сил для дальнейшей борьбы. Тем не менее чисто по-женски ей хотелось, чтобы он поборолся за нее. Элен мучил вопрос, мог ли он продолжать любить ее, отказавшись при этом сражаться за свою любовь? Такое равнодушие заставляло ее ощутить собственную ненужность.
Элен вышла в сад, щурясь под яркими лучами солнца, и обнаружила Хэла спящим в тени апельсинового дерева. Федерика каталась на качелях, что-то напевая вполголоса. Сердце Федерики будет разбито, если придется покинуть Вину, но раздельное проживание родителей ранит ее еще сильнее. Элен смотрела, как она раскачивается, наслаждаясь прекрасным днем и ничего не подозревая о предстоящих проблемах. Увидев мать, стоявшую в дверном проеме, она соскочила с качелей, подняла волшебную шкатулку и бросилась к ней.
— Вы с папой уже закончили свой разговор? — спросила она.
— Да, дорогая. Завтра мы отправляемся в Качагуа, — ответила Элен, зная, насколько это обрадует дочь.
Федерика улыбнулась.
— Я рассказала Хэлу историю о принцессе инка, а сейчас он заснул. — Она рассмеялась, оглянувшись на Хэла, который лежал на спине, раскинув руки и ноги в блаженном забытье.
— Хорошо, не будем его будить, — сказала Элен, нежно глядя на сына. Хэл так напоминал своего отца. У него были такие же, как у Рамона, темные волосы и карие глаза, разве что без блеска самодовольства, так раздражающего Элен в последнее время. Федерика была вполне счастлива, находясь в одиночестве, а вот Хэл нуждался в постоянном внимании. Он был частицей Рамона, которого она любила, и был очень привязан к матери.
Федерика бросилась в дом и нашла отца в гостиной — тот говорил по телефону на испанском языке. Она подошла к нему со шкатулкой в руках и уселась на подлокотник, ожидая, когда он закончит, чтобы поболтать с ним. Прислушавшись, она поняла, что он разговаривает с ее бабушкой.
— Скажи Абуэлите про мою шкатулку, — возбужденно сказала она.
— Нет, ты сообщишь ей все сама, — возразил он, вручая ей трубку.
— Абуэлита, папа привез мне шкатулку, которая когда-то принадлежала принцессе инка… да, настоящей принцессе… да, я расскажу тебе завтра… крепко целую тебя, йо тамбиен те куэро, — произнесла она и чмокнула губами телефонную трубку, что так умилило ее отца.
— Ладно, Феде, а чем мы сейчас займемся?
— Я не знаю, — ответила она и улыбнулась, зная, что у отца всегда имеется заготовленный план.
— Давай пойдем в город и купим подарок для твоей бабушки.
— И купим сок, — добавила она.
— Сок и сэндвич с палта, — добавил он, вставая. — Пойди и скажи маме, что мы вернемся к чаю.
Мариана Кампионе положила телефон и стала звать своего мужа Игнасио, который лежал в гамаке на террасе, оседлав очками свой орлиный нос и опустив панаму на кустистые брови — явное свидетельство того, что он не желает, чтобы его беспокоили.
— Начо, Рамон вернулся и завтра он будет у нас вместе с семьей, — радостно сообщила она. Игнасио никак не отреагировал, не считая того, что перевернул страницу. Мариана, полная и ширококостная женщина с серебристо-седыми волосами и добрым открытым лицом, вышла из дома и направилась к тому месту, где в тени акации расположился ее муж. — Ми амор, ты меня слышишь? Рамон уже дома. Завтра они приедут к нам в гости, — повторила она, и ее щеки порозовели от удовольствия.
— Я слышал тебя, женщина, — произнес он, не отрывая взгляда от своей книги.
— Начо, ты не заслуживаешь своих внуков, — упрекнула она его, улыбаясь и укоризненно качая головой.
— Он исчезает на долгие месяцы, даже не удосужившись написать письмо. Кто так поступает со своей семьей? Я опасаюсь, что Элен в конце концов потеряет свое ангельское терпение. Со мной это случилось уже много лет назад, но я ведь не состою с ним в браке, — резонно заметил он и посмотрел на жену поверх книги, чтобы увидеть ее реакцию.
— Не говори глупостей, — мягко укорила она его. — Элен хорошая жена и мать. Она прекрасно относится к Рамону. Я не хочу сказать, что он поступает правильно, постоянно оставляя ее в одиночестве, но она воспитана в старых английских традициях, и она понимает его. Я очень взволнована тем, что они приезжают. — Ее крупное лицо вновь расплылось в улыбке.
— Как долго они собираются у нас гостить? — спросил супруг, все еще глядя на нее.
— Не знаю. Он не сказал.
— Тем не менее полагаю, что мы должны испытывать чувство благодарности, — саркастически произнес он. — Из наших восьмерых детей реже всего мы видим Рамона, так что его появление — это поистине историческое событие.
— Не следует так явно выражать свое недовольство.
— Ради бога, Мариана, ему уже сорок лет или около того. В этом возрасте пора уже брать на себя ответственность, если не хочешь потерять все, что имеешь. Если его многострадальная жена когда-нибудь уйдет от него, то ему останется пенять только на себя, причем я на сто процентов буду на ее стороне.
Мариана засмеялась и медленно пошла обратно в спасительную прохладу дома. Она уже неоднократно выслушивала его доводы, так что знала их наизусть. Рамон — свободная душа, а Игнасио не понимает его, так же, как и Элен, подумала она, направляясь в кухню, чтобы сообщить своей молодой служанке Эстелле о предстоящем появлении гостей. Он настолько талантлив, что было бы большой ошибкой лишить его свободы действий и таким образом загубить столь великолепную творческую деятельность. Мать с восхищением читала и заново перечитывала все его книги и статьи и испытывала безмерную гордость, когда люди говорили, как им нравятся его произведения. Его очень ценили в Чили, и он, бесспорно, заслужил каждую частицу того уважения, которым пользовался. «Я понимаю, что я его мать и не могу быть до конца объективной, — любила говорить она мужу, — но он действительно замечательно пишет».
Эстелла проснулась после сиесты и готовилась к нарезке овощей для обеда, когда в кухне появилась Мариана. Как и в большинстве зажиточных чилийских хозяйств, кухня являлась частью женской половины дома, вместе с ее спальней и ванной комнатой, и располагалась в задней части дома, скрываясь среди пышных кустов бугенвиллей[2]. Эстелла работала в этом доме недавно. После того как умерла Консуэло, проработавшая у них служанкой в течение двадцати лет, им очень повезло, когда с помощью друзей, у которых был летний дом в соседней деревне Запаллар, они нашли эту милую девушку. Она сразу же понравилась Мариане. Консуэло была слишком старой, чтобы хорошо справляться с уборкой, и чересчур угрюмой, чтобы готовить с вдохновением. Эстелла сразу же с энтузиазмом взялась за работу. Она полировала мебель, подметала и мыла полы, проветривала комнаты с энергией, присущей молодости, и с улыбкой, свидетельствующей о ее дружелюбном характере и желании доставить хозяйке удовольствие. Эстелла была любезна, рассудительна и схватывала все буквально на лету, что было жизненно важно для Игнасио, который отличался раздражительностью и педантизмом.
— Эстелла, завтра к обеду приезжает мой сын Рамон с женой и двумя маленькими детьми. Пожалуйста, позаботься, чтобы для них были приготовлены голубые комнаты для гостей, а также соседние комнаты, поскольку мой сын любит простор.
— Да, сеньора Мариана, — ответила та, стараясь скрыть свое возбуждение. Она очень много слышала о Рамоне Кампионе, много раз видела его портрет в газетах и даже читала некоторые из его статей. Поэтический стиль его описаний взволновал ее сердце, и она мечтала о встрече с ним с того самого момента, как только поняла, кем были ее новые хозяева. Эстелла обожала расхаживать по дому, рассматривая фотографии, расставленные на столах и каминных полках. Рамон был так красив и романтичен со своими длинными черными волосами, пронзительным взглядом карих глаз и четко очерченным ртом, который казался слишком большим для его лица, но в то же время необычайно привлекательным. Во время каждой уборки она проводила достаточно много времени, протирая стекла, предохраняющие от пыли его изображения на многочисленных фотографиях. Сейчас, когда предстояла личная встреча с ним, ей едва удавалось держать себя в руках.
— Надуши белье лавандой, и еще я хочу, чтобы во всех трех спальнях были свежие цветы. Не забудь сделать это, Федерика очень любит природу — она такая милая девочка. Да, и, разумеется, чистые полотенца, свежая питьевая вода и фрукты, — перечислила Мариана, не забыв ни одной детали.
— Как долго они собираются гостить, сеньора Мариана? — спросила Эстелла, стараясь, чтобы ее не выдал предательски дрожащий голос.
Мариана пожала плечами.
— Не знаю, Эстелла. Дней десять, а может, больше. Я собираюсь уговорить их остаться на Новый год, но моего сына очень тяжело удержать на одном месте. Рамон воспринимает каждый новый день только тогда, когда он наступает, и никогда ничего не планирует заранее, — с гордостью сообщила она. — В одно мгновение он здесь, и ты думаешь, что он остается, но внезапно мой сын резко поднимается и уходит, вот так-то. А потом мы месяцами не имеем от него никаких вестей. Но таким его создал Бог, так что я ни о чем не жалею.
— Да, сеньора Мариана, — сказала Эстелла.
— Мои внуки обожают манджар бланко, так что позаботься, чтобы в доме его было вдоволь. Я не хочу их ни в чем разочаровать, — добавила она, прежде чем покинуть комнату.
Эстелла с облегчением вздохнула и сразу же приступила к подготовке комнат. Она пронеслась по детской как торнадо, застилая постели настоящими ирландскими льняными простынями, подметая дощатые полы и вытирая пыль на всех доступных поверхностях. Комнатой для супругов она занялась более тщательно, надушив белье лавандой и открыв ставни для доступа свежего морского воздуха и пения птичек, порхавших среди эвкалиптов. Распахнув дверь в комнату Рамона, она глубоко вздохнула, прежде чем медленно и с нежностью заняться приготовлением его постели, разглаживая своими изящными смуглыми пальцами подушку, чтобы убрать малейшие морщинки. Предавшись мечтам, она представляла себе, как он лежит здесь и смотрит на нее, делая знак присоединиться к нему. Она прилегла на кровать и закрыла глаза, вдыхая терпкий аромат туберозы, которую поставила в вазу на туалетном столике. Эстелла улыбнулась, подумав, что, возможно, завтра его голова будет лежать именно на этом месте, но он никогда не узнает, насколько они были близки.
Как бы то ни было, она надеялась, что он задержится здесь подольше.
Игнасио отложил книгу и выбрался из гамака, борясь с нахлынувшей сонливостью. Вечер был холодным, тени высоких деревьев усугубляли сумерки, а волны, словно полуночные хищники, тихо выползали на берег. Он стоял на террасе, опираясь о поручни, и смотрел на гладкую поверхность моря, сиявшую почти гипнотическим блеском. Солнце стало склоняться к горизонту, и его свет приобрел теплый оранжевый оттенок. Игнасио вдруг охватило тревожное ощущение, а смуглый лоб прорезали морщины озабоченности, когда он попытался понять причины своего беспокойства. Возможно, дело было в обычной меланхолии заката, который навевает подобное настроение, подумал он с надеждой, хотя инстинктивно осознавал, что не все происходит так, как следует.
К нему присоединилась Мариана, принесшая его традиционный вечерний стакан виски, разбавленного водой.
— Вот, — сказала она, вручая ему напиток. — Что-то ты сегодня так притих, — добавила она, улыбаясь.
— Дремота одолела, — ответил он, делая глоток.
— Ты слишком много читаешь.
— Да, это правда.
— Все это чтение может кого угодно уморить, — мягко произнесла она, поглаживая его по спине пухлой рукой.
— Да, — снова согласился он.
— Ничего, завтра тобой займутся Рамон с Элен и их прелестные дети.
— Конечно, — кивнул он без особого энтузиазма.
— Он подарил Феде шкатулку, которая когда-то принадлежала принцессе инка. По крайней мере, так она мне сказала, — произнесла она, наблюдая, как солнце наполняет море жидким золотом.
— Это похоже на один из рассказов Рамона.
— Верно, действительно похоже, — усмехнулась она. — Его неиссякаемое воображение никогда не перестает меня удивлять.
— Ну да — принцесса инка.
— Феде верит в это.
— Конечно, верит, Мариана. Ведь она поклоняется отцу, — сказал он, качая головой, — обожествляет его, а он каждый раз покидает ее, и все это очень грустно.
— О, Начо, перестань. Не в этом ли причина твоего молчания? Я имею в виду стиль жизни Рамона. Но это вовсе не твое дело. Если их это устраивает, значит, не должно беспокоить ни тебя, ни меня.
— А ты уверена, что это их устраивает? — возразил он, пристально посмотрев на нее. — Не думаю, что да. Я своими старыми костями чувствую, что что-то не так.
— Это очень древние кости, Начо. Я удивлена, что они вообще еще способны что-то чувствовать, — засмеялась она.
— Да, это старые кости, женщина, но они такие же чувствительные, как и в былые времена. Не желаешь ли пройтись со мной на берег? — внезапно спросил он, опустошая свой стакан.
Мариана выглядела удивленной.
— Сейчас?
— Ну конечно. Мы, старые люди, должны что-то делать, пока еще способны на это. Завтрашний день всегда может оказаться последним.
— Что за чушь, ми амор, ты иногда несешь? Ну ладно, я схожу с тобой на берег. Мы снимем там обувь и намочим в море ноги, как обычно, держась за руки.
— Мне это очень по душе, — согласился он, снимая панаму и целуя ее в мягкую морщинистую щеку.
— Ты закоренелый романтик, — сказала она и рассмеялась над их шалостями, ведь они были уже слишком стары, чтобы играть в эти игры.
Укладывая Федерику в постель, Рамон заметил, что шкатулка заняла почетное место на тумбочке возле ее кровати.
— Я испугалась, что, когда я проснусь, шкатулки здесь уже не будет, — внезапно сказала она, и ее гладкое личико исказило выражение тревоги.
— Не беспокойся, Феде, когда ты проснешься, она будет на месте. Обещаю, что, пока ты будешь спать, никто к ней не притронется.
— Это самая замечательная вещь, которая у меня когда-либо была, и я никогда с ней не расстанусь.
— Так и будет, — заверил он ее, целуя в лоб. — А ты не заметила, лаял ли вечером пес сеньоры Бараки?
— Он счастлив и устал, так же, как и я, — сказала она, улыбаясь отцу.
— Наверно, он совсем выдохся.
— Как насчет завтра? Мы сможем погулять с ним перед поездкой в Качагуа?
— Конечно, сможем, — сказал он, касаясь ее щеки кончиками пальцев. — Мы снова возьмем его с собой на берег.
— Мне жаль сеньору Бараку, — призналась она.
— Почему?
— Потому что она такая печальная.
— Это ее выбор, Феде.
— Разве?
— Да. У каждого есть выбор. Люди могут быть счастливы или печальны.
— Но мама говорила, что у сеньоры Бараки умер муж, — возразила она.
— Мама права. Но ее муж умер около десяти лет назад, еще до твоего рождения. Прошло уже так много лет.
— Но Вайчуко же грустил о принцессе всю свою жизнь.
— Да, но он не был обязан это делать. Иногда лучше идти вперед, а не пребывать в прошлом, — сказал он. — Следует учиться у прошлого, но не оставаться в нем на всю жизнь.
— Что должна была выучить из прошлого сеньора Барака? — спросила Федерика, зевая.
— Что ей следует уделять больше времени своей собаке, а не оплакивать давно умершего мужа. Ты согласна? — засмеялся он.
— Да, — ответила Феде и закрыла глаза. Рамон наблюдал за тем, как она погружается в мир принцесс и волшебных бабочек. Ее пушистые длинные ресницы ловили свет из коридора, придавая неземную красоту благородным и искренним чертам ее утонченного лица. Он ощутил, как горло сдавил комок при мысли о том, что придется навсегда оставить ее. И хотя это и не ослабило его намерений, но сделало их выполнение более болезненным. Он наклонился и снова поцеловал ее в лоб, ощутив своими сухими губами шелковистость детской кожи. Вдыхая исходящий от нее аромат мыла и чистый запах волос, он испытал непреодолимое желание обнять свою дочь и защитить ее от жестокой реальности мира, которая могла привести только к разочарованию.
Прежде чем лечь в постель, он тихо прокрался в комнату Хэла, чтобы понаблюдать, как тот спит. Рамон не ощущал особой близости с сыном. Ребенку было всего четыре года, и он едва знал своего отца. Хэл был более привязан к матери, он не нуждался в нем так, как Федерика. Рамон смотрел на сына, который спал, засунув в рот палец и прижимая к себе игрушечного кролика. Малыш выглядел как настоящий ангелочек, уложенный в кровать самим Богом. Его кожа была безукоризненно гладкой, а выражение лица — безмятежным и удовлетворенным. Рамон провел загрубевшей рукой по волосам мальчика. Хэл зашевелился и изменил положение, но не проснулся. Рамон удалился из комнаты так же тихо, как и пришел.
Несмотря на то что ночь была теплой, в постели ощущался холод. Элен спала, свернувшись на боку, на самом краю кровати в стремлении избежать прикосновения к Рамону, который лежал на спине, уставившись в потолок, освещаемый холодным лунным светом. От безумной дневной интерлюдии не осталось и следа, потому что ни один из них этого не хотел. Элен сожалела о случившемся и заливалась краской стыда, вспоминая о минутной слабости. Она чувствовала его присутствие рядом не потому, что он шевелился — Рамон лежал тихо, — а из-за атмосферы, которая была настолько напряженной, что, казалось, между ними находится еще и некто третий. Она боялась пошевелиться или издать звук, поэтому сдерживала дыхание и лежала абсолютно недвижимо. Когда сон наконец одолел их, он был мучительным и поверхностным. Элен снился приезд в Корнуолл, где она никак не могла найти Польперро. Рамон во сне стоял на берегу, а Федерика тонула в море, и он не мог ничего сделать, чтобы ее спасти.
Бугенвиллея (bougainvillea) — представляет собой пышноцветущий древесный вечнозеленый вьющийся кустарник, достигающий иногда 5 м в длину. (Прим. ред.)