Здесь следует отметить, что с момента возникновения подозрений в отношении Калугина еще во время разработки Кука все материалы докладывались Андропову — слишком велика опасность иметь действующего агента ЦРУ во главе важнейшего управления разведки.
Андропов согласился вновь заняться делом Кука, хотя это противоречило сложившейся в КГБ практике, и должно было насторожить Калугина — принятое решение без вновь открывшихся обстоятельств не пересматривалось. Он не смог разгадать тонкой уловки главы КГБ, который, как видно, хорошо его понимал и правильно рассчитал, что Калугин может в состоянии безысходности совершить ошибку и невольно дать ответы на многие неясные вопросы. Однако сам Калугин в книге утверждает, что решение Председателя явилось шагом, предоставлявшим ему возможность, как необоснованно заподозренному московскими контрразведчиками во главе с Алидиным, опровергнуть подозрения в свой адрес.
Приняв Калугина у себя в кабинете, Андропов дал ему указание изучить уголовное дело на Кука и доложить свое мнение. Объемистые тома легли на стол Калугина. Из них он понял, что с Куком в Москве поддерживались агентурные отношения, и в последние годы он стал разрабатываться Московским УКГБ по шпионажу в пользу США. Его подозревали в том, что он двойной агент и по заданию ЦРУ вошел в сговор с Калугиным в Нью-Йорке в 1959 году. Переданные им технология производства твердого ракетного топлива и его образец, как было установлено советскими учеными и определено промышленностью уже в 1966 году, оказались ложным путем, тупиковым вариантом и привели к ущербу в размере 80 миллионов рублей. Для того времени весьма значительная сумма. В делах имелись протоколы допроса, из которых было видно, что следователи настойчиво интересовались отношениями Кука и Калугина, деталями их нью-йоркской встречи.
Однажды, в процессе разработки, к Куку был направлен под видом курьера ЦРУ агент КГБ, заявивший ему о том, что он “не выполняет задание ЦРУ, уклоняется от встреч и, вероятно, забыл свои обязанности”. Кук “курьеру” не открылся, но и не доложил о нем оперативному работнику, у которого находился на связи. Подозрения контрразведчиков усилились.
Однако получить доказательства, которые могли бы быть использованы судом, о принадлежности Кука к агентуре ЦРУ в процессе следствия не удалось. Как оказалось, Кук продал привезенную им из США картину Кандинского за доллары и при обмене их на “черном рынке” на рубли был взят с поличным. В соответствии с действующим законодательством за это и был осужден.
Калугин полагал: Председателя можно убедить, что операции с картиной и валютой являлись провокацией оперативников Алидина из-за их бессилия доказать виновность Кука в шпионаже. Жена Кука пострадала в автомобильной аварии и нуждалась в проживании на свежем воздухе. Денег на покупку дачи под Москвой у них не хватало, и они решились на такую противозаконную сделку. Этой ситуацией и воспользовались якобы московские контрразведчики, подставив Куку свою агентуру, которой он продал картину и валюту.
С таким мнением Калугин отправился к Андропову, прекрасно осознавая, что вынужден защищать Кука, чтобы защитить себя. Он частично допускал, что это может быть понятно и Андропову. Аргументы в беседе с Председателем были мало весомые, но других просто не существовало:
— Кук не может быть шпионом. Зачем шпиону нарушать закон и попадать в тюрьму из-за 15 тысяч рублей? ЦРУ дало бы ему любые деньги. Такие поступки со стороны агентуры ЦРУ невозможны, — говорил Калугин, пытаясь убедить главу КГБ в невиновности Кука.
Неожиданное решение Андропова просто поразило Калугина:
— Доставьте Кука из лагеря в Москву и допросите его лично. Посмотрим, сможете ли вы получить его признание в том, что он шпион? — подчеркнул Председатель.
— В этом нет никакого смысла. Он не шпион, — возражал Калугин.
Но Председатель, не скрывая своего раздражения, и следуя заранее принятому и обдуманному решению, закончил краткий разговор словами:
— Делайте как я говорю!
Летом 1979 года Кука самолетом доставили в Лефортовскую тюрьму. Для Калугина сложилось крайне опасное положение. Цели Председателя КГБ и Калугина в деле Кука оказались противоположными. Андропову нужно было признание Кука, он был полностью убежден в его принадлежности к агентуре ЦРУ, а Калугину — доказать Андропову, что Кук не американский агент и осужден в результате провокационных действий Московского УКГБ. Андропова интересовал вопрос о получении доказательств или, в крайнем случае, косвенных свидетельств о том, что Калугин либо знал о подставе ему Кука и пошел на это сознательно, будучи завербованным ФБР или ЦРУ, либо, не являясь их агентом, использовал подставу в карьерных целях. О том, что Кук был агентом ЦРУ, сомнений у Андропова не было. Подозрения существовали в отношении Калугина. Такой ход мыслей Андропова Калугин не мог предвидеть, хотя, по его словам, предчувствовал, что все его усилия по Куку закончатся в лучшем случае полным крахом карьеры в КГБ. Главная цель сейчас — уйти от разоблачения, сохранить свою жизнь.
Еще теплилась, вернее, где-то внутри вспыхивала и сразу же угасала легкая, но очень желанная надежда — не смогут знавшие его люди, в том числе и Андропов, серьезно поверить в возникшие подозрения. Но следовало сделать так, чтобы Кук при встрече в тюрьме, а затем в лагере, где он будет наверняка окружен агентурой, действительно не сознался. Для этого Калугин вынужден был пойти на весьма рискованный шаг — перед поездкой на встречу с Куком прикрепил под пиджаком портативный диктофон, чтобы записать беседу. Расчет по замыслу был прост, но не легок в исполнении — нажимая кнопку включения диктофона, одновременно незаметно подать Куку сигнал, чтобы он понял, что следует молчать, а в случае, если сигнал зафиксируют, то сказать в оправдание — включал запись. Калугин был вынужден впервые, почти открыто совершить действие, которое, если будет замечено, косвенно свидетельствовало бы о его принадлежности к шпионажу. Он прекрасно понимал, что встреча будет негласно снята на кинопленку и беседа записана, но другого выхода не было. Он надеялся на удачу. Кук, не являясь профессиональным сотрудником спецслужб, действительно мог заговорить, предположив хотя бы, что все, происшедшее с Калугиным с самого начала, было игрой и контролировалось КГБ. Он знал, что Калугин занимает высокое положение в советской разведке и является генералом.
Примерно этих действий Калугина ждал Председатель. Он редко ошибался, не ошибся и в этот раз.
Беседа Калугина с Куком состоялась в одном из тюремных помещений для допросов. Когда Кука ввели, то он сначала не узнал Калугина, но после обращения к нему по имени признал его, сделал пару шагов навстречу и с радостью воскликнул:
— Олег, ты ли это? — В ответ Калугин указал на стул и официальным тоном продолжил:
— Садись и успокойся. Я рад тебя видеть, но предпочел бы встретить тебя на свободе. Почему ты пошел на преступление?
В этот же момент, нажимая кнопку записи диктофона, он подал Куку указательным пальцем той же руки вполне понятный знак — ничего не говори о нас, я с тобой. Кук все понял. Далее разговор коснулся деталей продажи картины, валюты и прочих не столь важных для читателя подробностей. Из всего разговора следует отметить то, что Кук назвал Калугину настоящую причину его осуждения — подозрение в шпионаже. Более того, он заявил:
— Они обвиняли меня в шпионаже и пытались поймать тебя, настойчиво спрашивая, как и по чьей инициативе мы впервые встретились в Нью-Йорке.
Кук рассказал далее о версии следователей, по которой Калугин якобы участвовал в операции ЦРУ по его подставе. Как бы выполняя приказ Андропова получить признание Кука в шпионаже, Калугин заявил, что ему лучше признаться и в этом случае не придется отбывать все восемь лет в тюрьме. Ему значительно уменьшат срок. Кук, конечно, горячо возражал, и в конце концов отказался от продолжения беседы. Уходя из камеры, Калугин заявил, что в КГБ существуют разные точки зрения на его дело:
— Я верю тебе, но система против тебя. Я доложу об этом разговоре Председателю Андропову. Он лично заинтересовался твоим делом. Я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе. Но ты должен знать, что я не всесилен. Возможно, я смогу освободить тебя позднее. Сейчас я не знаю.
Они расстались. Через несколько дней Калугин письменно изложил беседу и доложил ее содержание Крючкову. Спустя два дня Крючков вызвал Калугина и заявил ему, что Андропов, прочитав его сообщение, просит его еще раз побеседовать с Куком. Причина такого решения объяснена не была. Стало понятно, что сигнал, поданный им Куку на первой беседе, был зафиксирован. Для возбуждения следствия и ареста все-таки одного этого факта было недостаточно — Калугин бы его не признал. Но повторение аналогичного сигнала дало бы основание официально расследовать его сговор с Куком. Председатель мог санкционировать его арест.
Попытка Калугина доказать Крючкову бесполезность новой встречи успеха не принесла, и он вновь поехал в Лефортово. Встреча продлилась не более пяти минут. Калугин сразу же сказал, что его руководители не удовлетворены ответом Кука, они якобы имеют серьезные основания предполагать, что он является шпионом. В ответ Кук, имитировав истерику, отказался продолжать разговор, заявив, что он отбудет весь срок наказания, но никогда не признает подобных обвинений.
— Я попытаюсь еще раз убедить моих руководителей в том, что они не правы по отношению к тебе. Надеюсь, ты понимаешь мое положение, — сказал Калугин, выходя из тюремного помещения. Кук с ним согласился. Вторичного сигнала Куку он не подавал, в этом не было необходимости. Кук правильно понял Калугина на первой встрече.
Для Калугина цель операции КГБ в Лефортово стала понятна немного позднее, но он сумел решить свою главную задачу — показать Куку, что КГБ не располагает доказательствами о принадлежности его и самого Калугина к американским спецслужбам, и осуждение за уголовщину только подтверждает это. Куку нужно молчать и отбывать срок. А Калугин понял, что сейчас его арест как американского шпиона невозможен из-за отсутствия улик. Он хорошо знал, что Председатель КГБ не нарушит закон. Но для Алидина, Андропова и Крючкова с этого времени стало ясно, что Калугин агент американской разведки и его следует брать в глубокую разработку. Нужно получать доказательства.
Для понимания чувства внезапно возникшей опасности и крайне рискованных действии по выходу из этой ситуации весьма характерны следующие слова, сказанные Калугиным в 1992 году в предисловии к русскому изданию книги “КГБ” другого предателя — Олега Гордиевского:
— …вовсе не означает, что шпионы, — отпетые мерзавцы и бесталанные твари, не умеющие или не желающие зарабатывать хлеб насущный. Скорее напротив: жить многие годы двойной жизнью, постоянно ходить по острию ножа, носить личину лояльного гражданина и добропорядочного семьянина, аккуратно исполнять указания одного начальника и тут же тайно бежать с докладом к другому — дело непростое, требующее не только крепкого психического здоровья, но и незаурядных актерских способностей, дара перевоплощения, в котором виртуозный обман венчает все усилия.
Ужасные слова!
Но как все-таки развивались события с Куком в Нью-Йорке? После отъезда Калугина в 1959 году в Союз, Кук до весны 1964 года находился на связи в резидентуре, но затем из-за предательства Носенко в целях его безопасности работу с ним прекратили. В конце 1964 года, якобы попав под расследование ФБР, он сумел тайно вылететь в Париж, не поставив резидентуру в известность. Возникает вопрос: так ли было на самом деле? Ответ может быть только один: нет, так быть не могло. Хорошо известная и изученная практика ФБР по разработке лиц, подозреваемых в шпионаже, позволяет с весьма высокой степенью вероятности установить, что Кук не был в разработке и не подвергался допросам ФБР. Его побег в Союз был организован ФБР, являлся легендой и преследовал определенные цели. Об этом свидетельствуют следующие факты: по всем канонам процесса разработки ФБР, да и просто по логике контрразведывательной работы Кук, как предполагаемый агент советской разведки, должен был сначала разрабатываться негласными методами. Примерно так же, как, если читатель помнит, разрабатывались Орлов и его сыновья. На негласную разработку сыновей «Саши», прежде чем перейти к открытым допросам, ФБР затратило три года и решилось на это лишь не получив ничего из того, что могло бы свидетельствовать об их причастности к советской агентуре.
Кук стал открыто допрашиваться в сентябре-октябре 1964 года. На негласную разработку ушло всего шесть-семь месяцев, если считать, что Носенко выдал данные о письме к сестре в начале марта и ФБР сразу же взяло Кука в активную проверку. По этой причине он обратился якобы к адвокату. Да, согласно американской практике, он действительно должен был это сделать, но лишь тогда, когда ему стали известны официальные мотивы допросов ФБР. Так же поступал Карлоу и другие, подвергавшиеся открытым допросам и знавшие об обвинениях. Кроме того, выезд из США втайне от ФБР, когда подозреваемый берется под жесткое и почти открытое наружное наблюдение, вряд ли мог состояться. Он должен был от него избавиться, но Кук об этом и не вспоминает. Он якобы скрылся, захватив с собой картины и сняв деньги со счета в банке. Таким образом, в негласной разработке, которая является в ФБР обязательной первой стадией этого процесса, Кук не находился. Но он и не мог в ней находится, так как в этом случае невозможно было бы и для ФБР выстроить легенду вылета в Париж, а затем в Москву.
Но зачем нужно было выводить Кука в Москву? Ответ вполне ясен — исключительно для прикрытия Калугина. ФБР было известно, что Калугин вместе с другими сотрудниками в начале 1964 года отозван из Нью-Йорка из-за того, что Носенко дал материалы об интересе ПГУ к его сестре Луизе. Именно это якобы явилось для Кука причиной допросов и побега из страны, о чем он рассказал в Москве. По легенде, построенной ФБР, Кук должен был уехать или находиться длительное время в разработке. Кроме того, при опросе Кука в Москве, который длился свыше года, он рассказал, что сотрудники ФБР показывали ему несколько десятков фотографий советских работников в Нью-Йорке для опознания тех, с кем он якобы работал как советский агент. Как пишет Калугин в книге, Кук спустя двадцать с лишним лет, проживая в Москве после отбытия срока наказания, также рассказал, но уже только ему, что во время допросов ФБР показывало в числе других фото Калугина и работников резидентуры, с которыми Кук встречался в Нью-Йорке. Он якобы старался не смотреть на них из-за опасения, что сотрудники ФБР заметят его беспокойство и догадаются об их отношениях. Кстати об этой встрече Калугин говорит только этими словами, постоянно подчеркивая, что виделся с Куком три раза в 1959 в Нью-Йорке, два раза в 1979 году в Лефортово и один раз случайно встретил на улице в Москве в конце 80-х, когда они обменялись лишь несколькими фразами.
Естественно, возникает другой вопрос: говорил ли Кук вообще что-либо в Москве о фото Калугина? Вырисовывается и ответ: нет, не говорил и только потому, что ему ФБР никаких фотографий не предъявляло. Так ли это? Давайте поразмышляем. Кук при опросе в Москве, если исходить из того, что он был честен с нами, обязательно рассказал бы о показе ему ФБР в 1964 году фото Калугина как сотрудника разведки, и это было бы сделано в интересах безопасности Калугина, к которому Кук относился с симпатией. В таком случае с Калугина не сняли бы подозрений в том, что он известен Носенко и как расшифрованного сотрудника не направили бы на курсы УСО, а затем в 1965 году в Вашингтон. И, тем более, начальник разведки Сахаровский в беседе с ним перед выездом не давал бы указаний о предпочтении работе “в поле” кабинетному сиденью в резидетуре, как об этом пишет Калугин в книге. Наоборот, главная задача вывода Кука в Москву состояла в том, чтобы убедить КГБ в отсутствии подозрений у ФБР о принадлежности Калугина к разведке с тем, чтобы он мог выезжать за границу. Кук понял из вопросов ФБР, что оно располагает только наводкой Носенко и ничем более.
В книге возникает противоречие. С одной стороны Калугину надо показать, что он мог выехать в Вашингтон в 1965 году и у ФБР на него не было материалов, с другой — прямые допросы Кука в Нью-Йорке в 1964 году, предъявление фото именно того работника, который его вербовал, справедливо испугали его и заставили бежать в Союз, по-другому поступить он не мог — так Калугин во всяком случае пытается заставить думать читателя своей книги о причинах появления Кука в Москве, подкрепляя этим легенду его выезда из США.
Кук был направлен в Москву, скорее всего, без какого-либо задания по сбору информации и его не замыкали на резидентуру при посольстве. Можно, но с большим сомнением, предположить, что ему дали условия связи с Калугиным. Но в данном случае это не столь важно.
Теперь воссоздается картина предательства Калугина и подставы Кука.
Калугин где-то в 1958 году обратился по собственной инициативе в нью-йоркский контрразведывательный отдел ФБР и предложил стать его агентом. Для быстрой карьеры в советской разведке ему нужны оперативные достижения. Тогда еще не было лихорадки ловли “кротов”, ему сразу же поверили и решили использовать агента ФБР Кука, имевшего вполне достаточный опыт работы, прослеживавшийся еще от сотрудничества с немцами на территории СССР во время войны. Найти в Нью-Йорке ФБР для Калугина не представляло каких-либо трудностей — было наружное наблюдение, можно обратиться к нему или по телефонному справочнику найти адрес. Отделение ЦРУ в Нью-Йорке по справочникам не проходило, его расположение резидентуре КГБ было не известно. Калугин выбрал ФБР.
Как читателю уже рассказано в предыдущих главах, агентура ФБР из числа иностранцев при выезде за границу, как правило, передается в ведение ЦРУ. В данном случае, дело Калугина после его отъезда из Нью-Йорка могло быть передано во внешнюю контрразведку Энглтону для установления с ним связи в Москве. Но, как можно предположить, Калугин в целях своей безопасности на территории СССР работать отказывался. У него, конечно, имелись условия срочного вызова на связь сотрудников московской, а затем и ленинградской резидентур ЦРУ при возникновении особых ситуаций. Скорее всего, он ими пользовался очень редко и только в случаях крайней нужды. Например, после его перевода из Москвы в Ленинградское управление КГБ в 1979 году.
Последней служебной поездкой Калугина в западную страну была командировка в Финляндию весной 1979 года. Весьма показательны мысли, нагрянувшие на него при возвращении в поезде в момент пересечения советско-финской границы, о которых он откровенно пишет в книге:
— Перспективы возвращения в Москву, где все будут лепетать о пятилетнем плане и триумфе социализма, делали меня больным. Я внутренне ощущал, что какие-то большие неприятности ожидают меня …Меня одолевало тревожное предчувствие того, что я возвращаюсь не домой, а в тюрьму. Я чувствовал, что не увижу Запад многие годы.
В Хельсинки он встречался с американским отставным командиром атомной подводной лодки, ранее работавшим в ЦРУ, инициативно вышедшим на контакт с советской разведкой и пожелавшим за денежное вознаграждение передать информацию об атомном флоте США. Он получил от него ценную информацию и пытался убедить его вернуться на работу в ЦРУ. В конце 70-х годов Калугин выезжал в краткосрочные командировки за границу много раз, большинство поездок было связано с проведением оперативных мероприятий. В Вене он опрашивал сотрудника ЦРУ Дэвида Барнетта и встречался с агентом из числа высокопоставленных работников американской военной разведки. В Софию, Прагу и Варшаву выезжал для решения конкретных оперативных дел. Внешне все выглядело благополучно и любой разведчик должен был быть вполне удовлетворен такой активной и плодотворной работой. Но, как признается он сам, тревожные мысли не покидали его в этот год. Можно сказать — не тревожные, а панические. Такое настроение у честно исполняющего свой профессиональный долг руководящего работника разведки вряд ли могло возникать без наличия на то серьезных оснований.
Еще не было Лефортова, но Кук уже отбывал срок наказания, и мысли о возможном его признании в шпионаже не оставляли Калугина ни на минуту. Вполне возможно предположить, что такие соображения разделили с ним и представители Лэнгли, с которыми он встречался в эту свою последнюю заграничную поездку в Хельсинки.
Странное стечение обстоятельств в судьбе Калугина: один из первых его выездов за границу после возвращения из США на встречу с ЦРУ состоялся в июне 1971 года, когда он встречал меня на пирсе в порту, и последний в 1979 году — в один и тот же город Хельсинки. Первый агент Кук, положивший начало его карьере в разведке, принес ему успех, а через двадцать лет он же — поражение.
Личные встречи людей ЦРУ с Калугиным, на которых он передавал информацию, проводились при его служебных выездах в западные страны. Примерно так же, как с Пеньковским. В июне 1971 года в Хельсинки он передал ЦРУ данные о том, что Ларк разоблачен как двойной агент.
Время для раздумий у ЦРУ было достаточно, чтобы решить, как теперь поступать с делом Ларка, следует ли его продолжать, если КГБ расставил свои сети и стал проводить мероприятия по его выводу. Мечта ЦРУ о получении советского разведчика-нелегала оказалась мифом. С 1971 года с Ларком вашингтонская резидентура не работала и выходила на него лишь для обсуждения вопросов выезда в третьи страны для встречи с представителями Центра. Материалы от него не брались, и ловить с поличным было некого.
Вполне обоснованно возникает следующий вопрос: почему ЦРУ пошло на вывод Ларка в Советский Союз в Вене в 1975 году? Здесь вновь, как и в деле Кука, видны интересы Калугина. 1973 год — начало работы Калугина в качестве руководителя управления внешней контрразведки и ему необходимо набирать очки. Очевидно, что на одной из личных встреч он настоял перед ЦРУ на целесообраз-ности продолжить игру по сценарию КГБ, но уже с целями и задачами ЦРУ.
В проведении венской операции, если ее рассматривать с равных позиций двух спецслужб, КГБ и ЦРУ, виден почерк Калугина как человека одинаково жестокого, для которого и в КГБ, и в ЦРУ цель оправдывала средства, способного пойти и там и тут на любые действия ради своих корыстных интересов. В данном случае, в КГБ — показать успешное завершение многолетней операции с Ларком, в ЦРУ — требование жертвы Ларка и Китти Хока для укрепления своего авторитета в ПГУ. Где-то в 1973 году я как-то сказал в кругу коллег в ПГУ, что Калугин ради достижения своих целей способен “пройти по трупам своих друзей”. Эта фраза оказалась на какое-то время “летучей” и ему стало известно об авторе. Он пожаловался даже моей жене, но со мной эту тему почему-то не поднимал.
Хотя Калугин и не был другом Ларка, но по его трупу он прошел. Ответственность за смерть Ларка в Вене полностью лежит на нем как на агенте ЦРУ. Сам по себе физический захват человека в возрасте свыше пятидесяти лет, конечно, мог привести к сердечному приступу и даже к летальному исходу. Ларк был болен раком печени, страдал гипертонией и постоянно пользовался лекарствами, о чем знало ЦРУ и, что скорее всего, было известно Калугину. Не обоснованное оперативными причинами вторичное применение усиленного спецсредства на спокойно сидящем в машине Ларке преследовало лишь одну цель — убрать того как возможного свидетеля своего предательства. После смерти Ларка Калугин не смог скрыть своей радости. Как рассказывал Михаил Усатов, Калугин один из всей оперативной группы не выразил сожаления в связи со случившейся трагедией. Более того, на его лице окружавшие работники увидели удовлетворение.