В своих воспоминаниях Владимир Крючков, являвшийся тогда начальником разведки, пишет:
— Инициатива перевода Калугина исходила не от меня, а от Андропова. И на мое замечание, не стоит ли повременить, поглубже разобраться в Калугине, Андропов ответил категорическим отказом, сказал, что решение принято и со временем я тоже приду к выводу о его правильности.
Для Андропова все было предельно ясно. Увольнять Калугина не имело оперативного смысла. Появилась обоснованная причина убрать его из Москвы. Перевод в Ленинград оставлял его под наблюдением КГБ и не давал достаточных оснований предполагать, что он разрабатывается по шпионажу. Немаловажным являлось также отдаление Калугина от его высокопоставленных друзей в КГБ.
Ленинградское управление Председатель выбрал не случайно. Оно считалось в оперативном плане весьма надежным, располагавшим сотрудниками с хорошим контрразведывательным опытом работы по приезжим иностранцам и против резидентуры ЦРУ, обосновавшейся под крышей американского консульства.
Среди оперативного состава ПГУ пошли слухи, что Калугин переведен в Ленинград с тем, чтобы заменить уже немолодого начальника управления генерала Дмитрия Носырева, автоматически стать членом коллегии КГБ, приобрести опыт работы во внутренних органах госбезопасности и вернуться в Москву чуть ли не председателем КГБ. Такие разговоры были выгодны его разработчикам, их не подтверждали и не опровергали. Единицы знали об истинных причинах перевода. Немногие знали и о сауне.
В книге Калугин пишет, что в день отъезда в Ленинград вечером его вызвал Председатель, чтобы попрощаться. В разговоре Андропов якобы заверил Калугина, что примерно через год он вернет его в Москву. Однако Председатель его не принимал, он уже был уверен, что Калугин агент ЦРУ.
Гордыня предшествует падению.
Спустя двадцать лет Калугин вновь оказывается в своем родном Ленинграде. Ленинградское Управление КГБ размещалось на Литейном проспекте в «Большом доме», как его еще со сталинских времен называли старожилы. На первой встрече начальник управления генерал-полковник Дмитрий Носырев, вопреки ожиданиям Калугина и якобы заверениям в Москве, определил его обязанности: курирование районных отделов в области, информационного подразделения, а также надлежит представительствовать в ленинградской Комиссии по выездам за границу при городском комитете партии. Хотя он и являлся первым заместителем Носырева, его обязанности оказались второстепенными. К основным функциональным отделам — разведывательному и контрразведывательному — допущен не был. Безусловно, это не могло не вызвать скрытого протеста. В какой-то мере Калугин расценивал такое решение шестидесятидвухлетнего генерала как боязнь соперника — молодого ставленника Центра, направленного в Ленинград для его замены, о чем ходили слухи среди сотрудников и знал Носырев. Но эта перспектива Калугину все-таки казалась маловероятной. Если бы Андропов переводил его для замены Носырева, то, несомненно, ему поручили бы курировать основные направления работы. Поэтому единственным утешением оставалось — надеяться, что перевод в лучшем случае вызван «сауной» и не связан с делом Кука.
Уже через несколько недель на совещании в присутствии других руководителей управления Носырев обвинил Калугина в несанкционированных поездках в Москву и в самовольном занятии конспиративной квартиры для проживания:
— Мне известно, что вы нарушали служебную дисциплину в Москве в разведке, но здесь я не позволю этого делать, — заявил генерал.
Бросив несколько язвительных слов в оправдание, Калугин демонстративно покинул совещание. Конфликт можно было предвидеть. Единственная линия поведения, которую он продумал еще в Москве и убедился в ее правильности в Ленинграде — находиться в «профессиональной» оппозиции к ленинградскому шефу и этим самым демонстрировать свою независимость. Ведь он «блистательный» разведчик и Носырев не ровня ему!
Объективности ради следует отметить, что опыт работы в центральном аппарате, хорошее знание обстановки и расклада сил в КГБ в целом, дружеские отношения с рядом его руководителей, умение вживаться в непривычную среду — все это, естественно, помогало Калугину определить свою нишу и могло бы способствовать созданию определенного положительного образа среди оперативного состава. Но у Калугина в Ленинграде стояли другие задачи. Забегая вперед, можно сказать, что в итоге семилетнего пребывания в Ленинграде он не получил признания своих «особых заслуг», не пользовался каким-либо особым уважением среди сотрудников. Наоборот, многие его осуждали и рассматривали как человека, умевшего ловко использовать личные связи в карьерных целях. Для этого были веские основания. Я не буду подробно рассказывать о его жизни в Ленинграде и остановлюсь лишь на тех обстоятельствах, которые относятся к теме данной книги.
Вернувшись в свой кабинет после стычки с Носыревым, Калугин понял, что новый начальник не оставит попыток подчинить его себе, психологически сломать и взять под полный контроль. Находясь под впечатлением неприятного разговора, он был готов немедленно писать рапорт Андропову с просьбой возвратить его в Москву. За этими мыслями и застал его вошедший без стука в кабинет заместитель Носырева контр-адмирал Владимир Соколов. Бутылка коньяка, предложенная адмиралом, подсказала, что он пришел с добрыми намерениями. Завязалась беседа. Соколов характеризовал Носырева как человека, предпочитавшего воинские порядки, привыкшего подчинять всех себе и не терпящего возражений, пусть даже обоснованных.
· Не обращай внимания на эти причуды, тем более до него дошли слухи, что ты рассматриваешься как возможный кандидат на его замену, и он этим весьма обеспокоен, — говорил Соколов.
Разговор затянулся, и к концу выпитой бутылки Соколов неожиданно рассказал:
— Ходят разные слухи о причинах твоего перевода к нам из разведки. Но близкие мне люди доверительно рассказали, что тебя убрали из ПГУ потому, что ты защищал своего агента Кука. Ты был заподозрен в связях с ЦРУ и Кук рассматривался как твой сообщник.
Калугин внешне остался спокойным, но это известие воистину его поразило. После этой встречи Соколов и Калугин стали надолго друзьями. Постоянно встречаясь, они обменивались мнениями о политических событиях в стране, текущих делах в Центре и управлении, взаимоотношениях в коллективе. Калугин считал, что Соколов сугубо доверительно рассказывает ему о кознях Носырева. Оставшись наедине, Калугин, как он пишет в книге, размышлял:
— Я знал, что следователи спрашивали Кука о возможной моей связи с ЦРУ, но я отверг эти подозрения, и отнес их к попытке следователей сфальсифицировать его дело. Сейчас же высокопоставленный и хорошо информированный работник КГБ говорит мне о том, что в Москве меня и Кука подозревают в работе на ЦРУ, и меня убрали из разведки по этой причине. Более того, я предполагал, что дело Кука содержится в секрете, о нем знают немногие. Но оказалось, что даже подробности дела и слухи о моем шпионаже ходят по всему КГБ.
Эти слова Калугина в книге, скорее всего, были близки к его размышлениям в те дни: он знал, что в какой-то мере подозревается в шпионаже в пользу США, и Кук являлся первопричиной этому, но впервые услышал не о Куке, как о возможном агенте, а о себе, работающим в паре с ним на ЦРУ.
Возникает вполне оправданный вопрос: почему и зачем контр-адмирал Соколов рассказал обо всем этом Калугину? Рюмка коньяка ли в этом повинна? Можно, конечно, предположить, что преследовались обычные цели — заставить Калугина нервничать, сделать ошибки и поймать на связи с американской резидентурой в Ленинграде, куда он мог бы обратиться за помощью сразу же после такого известия. Не исключено также и то, что Соколов по заданию разработчиков стремился войти в доверие к Калугину и якобы откровенно рассказал ему о подозрениях. По всей вероятности, реализовывались одновременно эти две цели. В серьезных делах случайных разговоров не ведут. Калугин помнил о письме Селены, лефортовские встречи и понимал, что Кук мог являться одной из причин перевода в Ленинград. С точки зрения контрразведки «откровенные» слова Соколова не могли негативно повлиять на ход разработки. Они, конечно, произвели неприятное впечатление, насторожили Калугина, но помогли Соколову войти на несколько лет к нему в доверие. Конечно, надеяться на получение каких-либо серьезных данных по Калугину от Соколова было неразумно, но нужную информацию по обыденным повседневным делам генерал мог получать.
В Ленинграде Калугин проживал в центре города недалеко от Эрмитажа в элитном доме, где его соседями были известные деятели искусств. Он сумел установить близкие отношения с Георгием Товстоноговым, Евгением Мравинским, Юрием Темиркановым, Борисом Пиотровским. Был знаком с другими выдающимися артистами, музыкантами и режиссерами, проводил много времени в их кругу. Пользуясь служебным положением, постоянно посещал спектакли в ленинградских театрах. Являясь представителем УКГБ в Комиссии по выездам за границу, имел доступ к конфиденциальной информации на тех деятелей культуры, которым иногда закрывали выезд за границу. Выступая поклонником, а подчас якобы и защитником искусства, свою информированность и возможность влиять на решения комиссии нередко использовал для установления личных отношений. Семья в Ленинграде с ним не проживала, и он время от времени на выходные дни выезжал в Москву навещать жену и дочерей.
В 1982 году, спустя пару недель после смерти Леонида Брежнева и прихода к власти Андропова, Калугину сообщили, что летом следующего года он направляется в Москву на краткосрочные курсы для руководящего состава. У него затеплилась надежда, что его «ангел хранитель» Андропов, ставший руководителем партии и советского государства, наконец-то вернет его в Москву, назначит на высокую должность в КГБ. По управлению вновь поползли слухи о замене Носырева Калугиным в ближайшее время. Но ожидания не оправдались. За неделю до окончания курсов Калугина вызвали в Управление кадров и неожиданно предложили перейти на преподавательскую работу в Высшую школу КГБ в Москве.
— Я не мог поверить своим ушам! Высшая школа была тупиком. Несмотря на сильное давление, я отказался. Обратился к заместителю председателя КГБ Филиппу Бобкову и напомнил, что Андропов обещал вернуть меня в Москву через два года. Сейчас осень 1983 и я отбыл свой срок в Ленинграде. Просил Бобкова передать новому председателю Виктору Чебрикову, что хотел бы с ним переговорить. Бобков ответил, что Чебриков сможет меня принять, но несколько позднее, — написал Калугине в своей книге.
Вернувшись в Ленинград, через несколько недель он позвонил Бобкову и напомнил об обещанной встрече.
— Чебриков хочет увидеть тебя, позвони в декабре, — ответил Бобков.
Следующий звонок Калугина у Бобкова раздался в январе 1984 года, и он вновь получил неутешительный ответ:
— Подожди немного. У нас много дел и твое — не первой важности, — сухо ответил Бобков. Калугин не отступал:
— Сколько мне ждать? Я хочу, чтобы меня приняли.
— Не знаю, не знаю, — коротко в ответ бросил Бобков и положил трубку.
После предложения перейти на преподавательскую работу и неприятных и ничего не обещающих разговоров с заместителем председателя Калугин окончательно понял, что его карьера в Центре закончилась, и он никогда не будет переведен в Москву на достойную должность.
9 февраля 1984 года умирает Генеральный секретарь ЦК КПСС Андропов. Это известие ввергло Калугина в глубокую депрессию. Те небольшие надежды, которые он еще питал, рухнули. Многие ленинградские сослуживцы рассматривали Калугина как выдвиженца Андропова. Такое мнение о себе он всячески поддерживал и усиливал своими рассказами в ближайшем окружении о неоднократных встречах и якобы даже задушевных беседах с Андроповым. Теперь, после ухода Андропова из жизни, мифическая аура Калугина также ушла в небытие. Мало кого интересовало, а тем более влияло на отношение к нему, что бывший руководитель, может быть, когда-то неплохо относился к бывшему генералу разведки. Андропов действительно назначил Калугина руководителем управления внешней контрразведки ПГУ, присвоил звание генерал-майора, поддерживал его начинания по расширению службы и ждал конкретных результатов. Лишь в 1979 году в связи с делом Кука он согласился с мнением руководителя московских чекистов Алидина, что Калугин является агентом ЦРУ.
С этого времени отношение к Калугину Андропов резко изменил, формально использовал случай с сауной для перевода в Ленинград. Все выглядело естественно, и Калугин верил еще в свое прощение, хотя допускал, что он может подозреваться в шпионаже и Андроповым. Зная Председателя как весьма строгого руководителя, такие мысли он прогонял от себя, полагая, что тот не стал бы держать его в кадрах КГБ и нашел бы пути справиться с ним. Но он также твердо знал и верил, что Андропов не пойдет на нарушение законов, не станет его арестовывать, не имея для этого веских юридических оснований. Поэтому самым главным являлось не выходить без особых причин на любые контакты с американской разведкой, проводить односторонние тайниковые операции от себя — исключительно в крайнем случае, тем более не допускать личных встреч и не иметь при себе каких-либо вещественных доказательств, то есть не дать контрразведке даже малейших оснований для реализации подозрений в шпионской деятельности.
Смерть Андропова четко определила его будущее — возврата в Центр нет, в Ленинграде перспективы роста нулевые, только одни неприятности от Носырева, с которым явно не сложились отношения. Разведывательные возможности для ЦРУ по работе в ленинградском управлении слабые. Передачу малоценных материалов никто в Лэнгли не будет приветствовать и просто это ему запретят. Самому излишний риск тем более не нужен. Встал обычный в трудных ситуациях вопрос: Что делать? Временное решение пришло — посвятить жизнь себе и семье. Он участил поездки в Москву, где встречался с друзьями из КГБ и проводил время в кругу семьи. Были и другие выезды. Вскоре появились и новые интересы.
Скажи мне, кто твой друг и я скажу, кто ты.
В 1983 году возвратился из Канады в Союз, где с 1972 года пребывал в качестве посла СССР, его старый друг Александр Яковлев. Он сумел подружиться с Секретарем ЦК КПСС по сельскому хозяйству Михаилом Горбачевым, когда тот посещал Канаду в 1983 году. С помощью Горбачева Яковлев сразу же получил в Москве престижное место — директора академического Института мировой экономики и международных отношений.
Дружба Калугина и Яковлева, как уже известно читателю, началась в 1959 году с их совместного пребывания в Колумбийском университете в Нью-Йорке.
Яковлев, как уверены некоторые бывшие сотрудники КГБ, был тогда завербован ФБР в качестве агента на антисоветской основе. Когда органам госбезопасности в 1960 году стало известно о его несанкционированном контакте с американцами, он объяснил это стремлением получить секретные материалы из американских библиотек и от ученых. «Инициатива Яковлева не была поддержана представителями нашей службы безопасности и дальнейшего развития, будем считать, не получила. Никаких претензий к Яковлеву предъявлено не было».
Сам Яковлев все вышесказанное будет отрицать:
— Все разведки мира одинаковы — «интересуются», прежде всего, теми, кого можно на чем-то подловить: на выпивках, женщинах и тому подобном. Что касается меня, то это был заведомо не тот случай.
Бывший заведующий общим отделом ЦК КПСС, руководитель аппарата президента СССР Горбачева Валерий Болдин писал:
— Яковлев, вернувшись в Москву из Канады, рассказывал, что во время учебы в Колумбийском университете, роясь в библиотеках, встречаясь с американскими учеными, добывал такую информацию и отыскивал такие ее источники, за которыми наша агентура охотилась не один год.
Бытует молва в сведущих чекистских кругах о том, что Калугин, как сотрудник КГБ, отвечавший за безопасность группы из четырех человек стажировавшихся в университете в Нью-Йорке, узнал о тайной связи американцев с Яковлевым, но скрыл это от резидентуры.
Калугину было известно, что Яковлев с 1953 года в возрасте двадцати девяти лет стал работать инструктором ЦК КПСС по идеологической линии, являлся слушателем Академии общественных наук при ЦК КПСС и готовил докторскую диссертацию. Рассматривался как перспективный партийный работник. Заполучить такого «друга» и иметь на него серьезный компрометирующий материал было мечтой Калугина — всегда можно рассчитывать на поддержку.
Весьма характерен для понимания этой ситуации и личности Калугина еще один бесчестный поступок, внешне выглядевший вроде бы оправданным. По возвращении в Москву он написал докладную записку о нарушении дисциплины во время совместного пребывания в Нью-Йорке его другом и коллегой по разведке Геннадием Бехтеревым, который якобы имел связи с американками, излишне выпивал, поддерживал несанкционированные подозрительные контакты и допускал другие негативные поступки. Бехтерев был наказан, ему закрыли выезд за границу. Ни в чем другом он обвинен не был. Такой упреждающий прием по отвлечению внимания от себя и переводу подозрений на другого весьма типичен для людей с нечистой совестью. Распознать его можно, но оправдаться подчас сложно, он может основываться на частично правдивых сведениях, хотя в целом является обманом и подлостью.
Следует более подробно рассказать о некоторых появившихся относительно недавно в открытой печати сведениях о Яковлеве, чтобы понять его роль в дальнейшей судьбе Калугина.
С 1989 года в КГБ стала поступать новая информация от надежных источников о связи Яковлева с американскими спецслужбами. В частности, была получена стенограмма от мая 1978 года беседы посла СССР в Канаде Яковлева с одним из членов канадского правительства, из которой видно, что посол полностью одобрил бегство к американцам в 1978 году заместителя представителя СССР при ООН Аркадия Шевченко (умер в США в марте 1998 г.). Заодно сообщил некоторые известные ему «подробности завершившейся в марте 1978 года операции по внедрению в спецслужбы Канады работника КГБ (Анатолия Максимова — Примечание автора), в результате чего разразился громкий политический скандал. Эта операция имела кодовое название «Турнир». Надежный источник в ЦРУ (теперь его имя известно всему миру) сообщил, что в этом ведомстве его давно, еще со времен стажировки в Колумбийском университете, считают «своим человеком» и возлагают большие надежды». Эта информация стыковалась с более отрывочной, но не менее достоверной, полученной от другого сотрудника ЦРУ, незадолго до этого покинувшего США по политическим мотивам».
В 1990 году КГБ, как по линии разведки, так и по линии контрразведки, получил от нескольких разных проверенных источников крайне настораживающую информацию. По оценкам западных спецслужб, Яковлев занимает выгодные для Запада позиции, надежно противостоит «консервативным» силам в Советском Союзе и на него можно твердо рассчитывать в любой ситуации. Одному американскому представителю было поручено провести с ним беседу и прямо заявить, что от него ждут большего. Поэтому информация была расценена КГБ как весьма серьезная. Материалы свидетельствовали о том, что американцы рассматривали Яковлева в качестве своего агента. Председатель КГБ СССР Крючков вынужден был доложить Президенту Горбачеву суть дела и получить согласие на тщательную и срочную проверку всех материалов. Самостоятельно Крючков решения принять не мог, так как Яковлев являлся членом Политбюро и Секретарем ЦК КПСС. Реакция Горбачева оказалась неожиданной. Придя в себя от сильного смятения от этого известия и задав Крючкову несколько вопросов, он дал указание «поговорить с Яковлевым напрямую, посмотреть, что он на это скажет». Крючков, возражая, пытался убедить в несуразности такого решения, что это предупредит Яковлева и не позволит никогда узнать истину. Но решение Президентом было принято. Его пришлось исполнять.
Крючков дважды разговаривал с Яковлевым, но в ответ тот только тяжело вздыхал и молчал. Ему было дано время подумать. Горбачев с Яковлевым не разговаривал и мер не принял. Молчал и Яковлев.
Свидетелем встреч Крючкова с Яковлевым по просьбе Горбачева должен быть Болдин. С чувством горечи вспоминая об этом, он пишет, что «генсек» поручил одному члену Политбюро ЦК сообщить о подозрениях в связях со спецслужбами и потребовать объяснений от другого члена Политбюро, Секретаря ЦК. И каким образом? В частном разговоре!