После выхода в годы войны кинофильма «Радуга» мы, двенадцатилетние пацаны, вечерами ждали Нину Алисову, сыгравшую роль жены советского офицера, изменившую ему с немцем. Мы так близко к сердцу восприняли ее «предательство», что каждый зимний вечер с криками «Курт! Это твое последнее слово!» забрасывали ее снежками. Эту фразу произносил в фильме «муж» перед тем, как застрелить предательницу-жену. Тогда кумирами были герои «Двух бойцов» Марк Бернес и Борис Андреев.
Вблизи нашего двора стояли старые деревянные дома бывшей Дорогомиловской заставы, в которых жили разные люди и с уголовным прошлым, и с малым материальным достатком. Но ребячий двор был один, все были вместе. Даже более того, мы, жившие в большом доме, при довольно частых кулачных стычках с другими дворами пользовались покровительством и защитой более взрослых и прошедших уже воспитательные колонии и тюрьмы ребят со старой заставы. Но никто из них никогда не пытался втянуть нас в какие-либо темные дела, хотя мы знали, что некоторые из них и этим занимались.
В совминовском подъезде жили мои друзья Дмитрий и Александр Солоницкие, внуки ленинского соратника и первого народного комиссара юстиции российского правительства Дмитрия Курского. После окончания восьмого класса вместе впервые пошли в ресторан — знаменитый «Арагви», где сидевший с нами за столом мужчина потребовал у нас ученические билеты. Помню, что пили почему-то крепкий ликер «Шартрез». В студенческие годы бывали в популярном тогда среди молодежи ресторане «Астория», ставшем затем «Будапештом», где играл выдающийся ударник Лаци Олах. Кстати, до этого ходили слушать его, прогуливая уроки в школе, в кинотеатр «Метрополь», где он выступал перед утренними сеансами.
Общим нашим другом был Юрий Корнблюм — сын «врага народа», известного советского драматурга Владимира Киршона. Братья Солоницкие дружили с жившим в соседнем доме Юлианом Ляндресом, ставшим позднее известным писателем Юлианом Семеновым — тоже сыном «врага народа», близкого коллеги Николая Бухарина по работе в газете «Известия». Все это держалось в секрете, имена их отцов произносить было опасно. Говорили об этом редко и только шепотом.
Дмитрий и я поступили в 1951 году в Московский юридический институт (МЮИ), Александр и Юлиан — в Институт востоковедения. Через год Юлиана исключили из института и комсомола за то, что не сообщил в анкете об аресте отца.
Несчастье постигло и Дмитрия Солоницкого с Юрием Корнблюмом — их арестовало МГБ.
Мы знали, что Дмитрию понравилась Марта Ковалева, приемная дочь бывшего министра путей сообщения СССР Ивана Ковалева. Познакомились они случайно. На свою беду эта жизнерадостная красивая девушка попала в поле зрения любвеобильного похотливого Берии. Охранник Берии Саркисов буквально преследовал Марту и Дмитрия, принуждая влюбленных расстаться. В итоге, Дмитрия, а заодно Юрия Корнблюма и их общего друга Бориса Сарылова осудили каждого на двадцать пять лет тюрьмы за «антисоветскую агитацию». А «агитация» выразилась в рассказе ими нескольких политических анекдотов, ходящих в изобилии по Москве, и исполнении Сарыловым на пианино в джазовом ритме гимна Советского Союза на одном из школьных вечеров. Реабилитировали их только в 1956 году, и то по ходатайству бабушки Дмитрия, вдовы наркома Курского, которая хорошо знала «первого маршала» Климента Ворошилова и попросила его о помощи. Дмитрий после случившегося прожил недолго. Марта же, чтобы не стать жертвой Берии, убежала из дома и скрылась в бескрайних просторах Сибири, срочно выйдя замуж за какого-то офицера на Крайнем Севере.
Арест близких друзей произвел на нас тягостное впечатление. В моей памяти воскресли сцены ареста в городе Кингисеппе моего деда. Рано утром пришли красноармейцы с винтовками, двигали скудную мебель, что-то искали и деда увели. Вспомнился Владивосток 1938 года. В шестиквартирном доме, в котором жили мы и сослуживцы отца, единственным, кто избежал ареста, был он, и скорее всего потому, что лишь недавно был назначен начальником управления. Когда отец задерживался на работе, — а раньше часа ночи он вообще не приходил, — то присылал двух красноармейцев, чтобы предупредить мать. Они стучали в окно. И вот этот тревожный ночной стук я помню до сих пор — не знал, что последует за ним, но всегда ожидал худшего.
Несмотря на все это мы, ребята с Можайки, всем двором в праздники с радостью ходили на демонстрации, чтобы обязательно увидеть Сталина на мавзолее Ленина. В марте 1953 года, будучи студентами, в дни траура в связи со смертью Сталина, мы оказались в людском водовороте на Пушкинской площади, но сумели по чердакам, крышам, через кордоны солдат все-таки попасть в Колонный зал Дома Союзов, чтобы увидеть его, хотя бы и мертвого. Искренне переживали казавшуюся тогда невосполнимой трагедию. Слезы выступали не только у нас. В те дни я ближе познакомился со своей будущей женой однокурсницей Раисой Зверевой и окончательно в нее влюбился. Забегая вперед скажу, что наша свадьба состоялась после моего первого года работы в КГБ и мне очень повезло в жизни, что в ее семье я встретил людей, с которыми у меня сложилось полное взаимопонимание и уважение, и прежде всего с моим тестем Арсением Григорьевичем Зверевым. Он заслуживает отдельной книги, но не сказать главного, хотя бы в нескольких словах, я просто не могу: честность, принципиальность, умение держать слово, удивительная простота в общении с людьми, истинная забота о благе страны и нуждах народа, его острое восприятие растраты финансов и начавшегося развала страны при Хрущеве и многое, многое другое помогли мне укрепить свое мировоззрение.
Студенческие годы запечатлелись в памяти как наиболее радостные и светлые. Курс был огромным — свыше четырехсот студентов, но все знали друг друга. В группе — немногим более двадцати человек, о которых сейчас вспоминаешь как о родных людях. Институт занимал главное место в нашей жизни. Преподавательский состав МЮИ традиционно состоял из ведущих с мировыми именами специалистов, теоретиков и практиков юриспруденции. Наши учителя — Сергей Александрович Голунский, Иван Сергеевич Перетерский, Арон Ефимович Пашерстник, Сергей Сергеевич Остроумов и другие. Они читали лекции, принимали экзамены и весьма доброжелательно относились к студентам. Почти тридцать лет спустя, когда мне пришлось снова после работы в органах госбезопасности применять познания в области гражданского, трудового и хозяйственного права, я понял, что научный подход к этим проблемам был заложен преподавателями действительно на всю жизнь. Менее чем за год я сумел справиться с новыми трудностями.
Перелет через Атлантику подходил к концу. При подлете к Нью-Йорку объявили, что посадка задерживается из-за ожидаемой с полуночи забастовки авиадиспетчеров. Было около одиннадцати ночи. Наш самолет встал в «очередь». Посмотрев в иллюминатор, увидел необычную картину — в воздухе над Нью-Йорком один над другим медленно кружились несколько десятков воздушных лайнеров. Выстроилась, как говорят пилоты, «этажерка», которая постепенно уменьшалась наподобие вращающейся и уходящей в землю спирали. Минут через сорок наш самолет благополучно приземлился в аэропорту имени Джона Ф. Кеннеди.
В Нью-Йорке стояла необычная жара. Несмотря на обилие машин, около здания аэропорта совсем не пахло бензином, воздух, напротив, как мне казалось, был наполнен приятным ароматом каких-то духов. Чувствовался незнакомый ритм жизни.
Но наши приключения не закончились только «этажеркой», все мытарства были впереди. Получилось так, что рейс на Вашингтон, на который у нас взяты билеты еще в Москве, перемещен на ранний срок и наш самолет давно улетел. И чтобы не застрять в Нью-Йорке из-за предстоящей забастовки и не стать непрошеными «гостями» компании «Сабена», нам настойчиво предложили срочно вылететь рейсом на город Балтимор с посадкой на каком-то военном аэродроме в семидесяти километрах от Вашингтона. Это был последний ночной рейс, самолет вылетал минут через тридцать. Мы оказались в затруднительном положении, поскольку не имели права без разрешения госдепартамента США лететь в другой город и тем более на военный аэродром.
В Москве в МИДе нам выдали на «карманные расходы» десять долларов на всю семью. Других денег у меня не было. Конечно, в Брюсселе купил пачку американских сигарет, дочке Кате порцию мороженого. Осталось немногим больше четырех долларов. Я успевал позвонить в представительство СССР при ООН в Нью-Йорке, чтобы выяснить, можно ли нам при таких обстоятельствах лететь в Балтимор. Дежурный проявил «завидное понимание» и сходу отфутболил, посоветовав звонить в посольство в Вашингтон. Звоню по телефону-автомату, хотя прекрасно понимаю, что денег может не хватить для получения ответа — вдруг и этот дежурный не успеет сразу его дать. Говорю кратко, быстро объясняя дипломату возникшую ситуацию. И, слава Богу, он предложил лететь в Балтимор, а там взять такси. В посольстве дадут деньги, чтобы расплатиться. На дорогу до Вашингтона остался один доллар.
С посадкой на этот рейс волнений было не меньше. С двумя тяжелейшими чемоданами, в которых было все то, что нам советовали взять бывалые люди и в МИДе, и в ПГУ, — утюг и сковородки, кастрюли, тарелки, вилки, ложки и все прочее — пришлось бежать по длинному коридору. У меня разжимались пальцы, чемоданы вываливались — проклинал всех советчиков и Америку с ее забастовками. Жена с дочкой тоже с какими-то сумками еле поспевали. В самолет вбежал с этими чемоданами, стюард от увиденного обалдел, выхватил их и куда-то унес. В спешке заняли места, наконец-то смог оглядеться. В салоне было полно американских военнослужащих. Около трех часов ночи прилетели под Балтимор на военный аэродром. Часть пассажиров прошли в автобус, следовавший до автовокзала в Вашингтоне.
Диспетчер предложил и нам поехать автобусом. Услышав мой ответ: «Мы поедем только на такси», он не скрывал своего удивления. Такая несуразица была выше понимания прагматичного американца. Он искренне пытался убедить нас не тратить напрасно деньги и взять такси хотя бы в Вашингтоне. Ему, конечно, было не понять, что мы летим лишь с одним «московским» долларом и платить нечем даже за один автобусный билет без багажа, который стоил, как я все-таки выяснил на всякий случай, четыре с половиной доллара. Диспетчер вызвал такси. Водитель, не часто встречавший подобных клиентов, похоже, также попался из числа «несмышленых». Понимая смехотворность ситуации, поинтересовался затем у него, как он думает — из какой мы страны? Угостив меня сигаретой, он без сомнения ответил: «Богатые шведы»!
В посольстве дежурный дал деньги. Таксометр показывал пятнадцать долларов. Довольный наконец-то благополучным прибытием к «новому родному дому», я заплатил таксисту по-московски — двойной счетчик. Он, конечно, ничего не понял, но обрадовался.
Но был однажды случай, когда я вместе с семьей долетел из Москвы прямо до Вашингтона, заплатив всего по три рубля за каждого из нас — чуть больше шести долларов в пересчете по советскому «твердому» курсу. Дело обстояло так. В начале февраля 1969 года посол Анатолий Федорович Добрынин возвращался из Москвы в Вашингтон. Не помню сейчас по каким причинам, но послу предложили лететь на личном самолете Председателя Совета Министров СССР Алексея Николаевича Косыгина. Посол, в свою очередь, пригласил лететь с ним находившихся в отпуске в Союзе дипломатов — первого секретаря посольства Анатолия Дюжева и меня с семьями. Свои обратные билеты, купленные за доллары, мы сдали и заплатили за полет на спецрейсе всего лишь стоимомость страховки — по три рубля с пассажира.
Это был особый полет. Только на завтрак стюарды поставили на стол больше двадцати пяти блюд. К ним уже с утра предлагались отборные советские вина, разные водки и коньяки, причем в любых количествах. Вся пища была по качеству на пару порядков выше обычной магазинной. Наши дети были в восторге от десерта и сладкого. Посол все время работал в отдельном небольшом салоне в хвостовой части самолета и нас не смущал. Мы же с Дюжевым проявили все свои знания в выборе напитков и способности в питие. Особенно понравилась неизвестная нам ленинградская водка «Ладожская» в квадратной бутылке, изготовленная из специально очищенной воды Ладожского озера.
Дежурный дипломат отвез нас на своем Фольксвагене-жуке, в который мы с трудом поместили наш опостылевший багаж, в дешевую старую и совсем небольшую гостиницу «Альтурас» на 16 улице, имевшую лишь одно достоинство — она располагалась в нескольких кварталах от посольства. Номер был однокомнатный с кондиционером-ящиком в окне, который вместо прохлады создавал лишь шум. Жена и я, казалось, еле держимся на ногах, а у дочки Кати никакой усталости. Голодные, хочется пить. Горячей воды для чая нет, да и простая только из умывального крана, теплая, не сливается, невкусная. Все-таки решили перекусить. С собой только армянский коньяк и стеклянные баночки черной икры. Хлеба нет. Выпили за прибытие на место, жена пригубила, я чуть побольше, закусили икрой без хлеба и заснули мертвецким сном. Когда проснулись, было уже позднее утро следующего дня.
Спустились в маленький ресторан при гостинице позавтракать. Меня учили в разведке «оксфордскому» английскому и у жены он был таким же. Просмотрев меню, мы, конечно, выбрали то, что нам показалось понятным. Сосиски по-английски «Sausages», мы и заказали каждому по порции. Вместо привычных для нас сосисок принесли какие-то кружочки печенья типа галет и на них по чайной ложке жареного мясного фарша. Как было не вспомнить нашего прославленного летчика Валерия Чкалова, весьма почитаемого в Америке, когда он, возвращаясь через Атлантику на «буржуазном» теплоходе в Союз, заказал по меню устрицы и музыку вместо ужина. Позднее, освоившись с Америкой, когда я встречался с незнакомым блюдом, которое хотелось попробовать, всегда спрашивал: «Что это такое?» Я знал, что американцы подчас не представляют, что такое укроп или черная икра. Они могут поинтересоваться, увидев в ваших руках полосатый арбуз, какой овощ вы несете, зная, что арбуз всегда без полос. Такой интерес не считается знаком бескультурья. По завтраку в гостинице нам стало понятно, что с нашим английским первое время будут накладки, хотя вроде бы успешно прошли языковое испытание во время аэродромных баталий в Нью-Йорке.
Жена и дочь остались в гостинице, а я пошел пешком в посольство — благо оно рядом, в доме 1125 по 16 улице в северо-восточной части Вашингтона. Четырехэтажный особняк с лифтом, — со временем ставшим самым старинным в стране, — построенный в начале века в трех кварталах от резиденции американских президентов Белого дома вдовой известного промышленника, создателя первого спального железнодорожного вагона Джорджа Пульмана. После гибели в 1912 году ее дочери на «Титанике» особняк был продан царскому правительству и в нем расположилось российское дипломатическое представительство. Позднее здание стало собственностью Советского государства. После восстановления в 1933 году дипломатических отношений в здании работал первый советский посол в США Александр Трояновский.
В то лето в Вашингтоне стояла необычайная жара. Температура воздуха днем поднималась до 40 градусов по Цельсию и выше, что случалось лишь сто лет тому назад. При этом, как и свойственно Вашингтону, сохранялась очень высокая влажность. Погода полностью соответствовала требованиям медицинской комиссии КГБ для работы в условиях «жаркого и влажного климата», которую мы проходили перед выездом в Америку. Я, одетый в модный и не всем советским людям доступный черный финский полушерстяной костюм, в белой нейлоновой рубашке с галстуком, в чешских «дубовых» туфлях, чувствовал себя в лучшем случае как в парнике, но уверенно и с достоинством шагал впервые по земле главного противника.
В посольстве меня встретил Николай Федорович Попов, заместитель резидента по линии КР, мой непосредственный руководитель. Поднялись в резидентуру, поговорили. Он считал, что мне следует поселиться в пригороде Вашингтона в штате Вирджиния. Жить придется в гостинице, пока не подберу подходящую квартиру. Кстати, все расходы за гостиницу, где-то около пятидесяти долларов в день, оплачивались из моей весьма скромной для проживания в США зарплаты — пятьсот двадцать долларов в месяц. Через пару лет всем работникам посольства зарплата была несколько повышена.
После представления меня резиденту Борису Александровичу Соломатину Попов пригласил выпить по чашечке кофе. Мы вышли из посольства и зашли в Drug store, своего рода американскую аптеку с дополнительным набором услуг и товаров, находившуюся рядом с посольством за углом 16 улицы. Заказывая кофе, он произносил английские слова раздельно, четко выговаривая их, и негритянка за стойкой, похоже, мало понимая его, кофе нам все же дала. У Попова основной язык был немецкий, а знание английского было тоже «оксфордское».
Вернувшись в посольство, познакомился с советником Валентином Каменевым, руководителем группы по культуре, в которой я должен был работать по прикрытию. Он представил меня послу Добрынину. Так прошел первый день моей пятилетней командировки в США.
В резидентуре, как было определено в Центре, мне поставили главную задачу — агентурное проникновение в ЦРУ и другие американские спецслужбы. Следует отметить, что хотя мое пребывание в США совпало с началом разговоров о переоценке внешнеполитических установок «холодной войны», американские политические деятели не ставили перед собой стратегических целей изменения советско-американских отношений. Мир полностью находился под влиянием доктрины «холодной войны». Соответственно этому строили свою работу и спецслужбы США и СССР.
Директор ФБР Эдгар Гувер, выступая в конгрессе США летом 1970 года, откровенно заявлял: «Сегодня Советский Союз делает вид, что стремится к улучшению отношений с нашей страной, но мы не можем забывать об истинных целях его шпионских служб. КГБ и ГРУ сегодня так же опасны, как они были пять, десять или двадцать лет тому назад».
С конца 1964 года работа вашингтонской резидентуры советской внешней разведки претерпевала серьезные изменения. Многое строилось по-новому. С приездом резидента Соломатина постепенно заменялся оперативный состав. Сотрудники были лучше подготовлены в оперативном и языковом отношении. Менялась тактика ведения разведывательной работы — она становилась наступательной, более разнообразной. Новый резидент в принятии решений был самостоятелен, тверд и принципиален, был способен пойти на риск, руководствуясь здравым смыслом. Умел мобилизовывать сотрудников. Полезную инициативу всегда поддерживал. Оперативный состав полностью разделял его устремления.
Американская столица в основном заселена чернокожим населением и районы с белыми — небольшие по численности. В центре города расположены Белый дом, вблизи него мемориальные комплексы «отцам Америки» Джорджу Вашингтону, Томасу Джефферсону и Аврааму Линкольну, правительственные учреждения, иностранные представительства, частные фирмы, гостиницы и магазины. Культурная жизнь города ограничивалась только посещениями музеев и достопримечательных мест, театров не было. К удивлению, единственным постоянно действующим был «театр» стриптиза. Изредка приезжали с концертами знаменитые эстрадные певцы и группы. Осенью 1966 года мне удалось попасть на выступление группы «Битлз» на спортивном стадионе — только видел, но ничего не слышал, так как неистовый крик зрителей, главным образом молодежи, полностью заглушал даже мощные усилители. Лишь в 1971 году открылся концертный зал — Центр искусств имени Джона Кеннеди.
«Городом в городе» можно назвать район Джорджтауна с престижным университетом. В нем изучали английский язык и некоторые наши предатели. На его узких улицах сохранилась старина, столь редкая в Америке, в тени деревьев стоят дома, построенные еще во времена основания столицы. Здесь обосновалась интеллектуальная элита.
Для оперативной работы сам город Вашингтон мало пригоден. Он полон полицейскими разных служб, сотрудниками ФБР — от уголовных подразделений до контрразведывательных, работниками частных сыскных и охранных фирм.
Но самое главное, чем Вашингтон весьма интересен — наличием государственных служащих различных уровней и категорий, которые могли представлять оперативный интерес.
Подавляющее большинство служащих всех рангов, как и дипломатические работники советского посольства, проживали в близлежащих к Вашингтону небольших городах штатов Мэриленд и Вирджиния. В них находятся крупные торговые центры, некоторые секретные правительственные учреждения — например, штаб-квартира ЦРУ расположена в городе, по-русски скорее местечке, Лэнгли, штат Вирджиния. Знаменитое Арлингтонское кладбище с могилой Неизвестного солдата, впечатляющим памятником морским пехотинцам, со скромными могилами павших воинов и двух братьев — президента Джона Кеннеди с вечным огнем и кандидата в президенты Роберта с простым белым крестом, — на противоположном берегу реки Потомак в городе Арлингтоне. Рядом с ним, в Александрии — музей-имение Джорджа Вашингтона, федеральный суд и специальный суд по разведке, где предъявляют обвинения и судят почти всех арестованных за шпионаж.
Особенностью вашингтонских пригородов является то, что из-за отсутствия тротуаров пешком там никто не ходит кроме как в близлежащие магазины. Советские дипломаты, за малым исключением, проживали тогда в пригородах в арендуемых квартирах, технический состав — в нашем трехэтажном доме недалеко от посольства, посол и шифровальщики — в здании посольства на 16 улице. Из-за больших расстояний от дома до работы и прочих неудобств машина для личного пользования становится безусловной необходимостью.
Для всех работников советского посольства была установлена 25-мильная ограничительная зона в передвижении. Выезд за нее разрешался госдепартаментом по специальному запросу-ноте посольства.
В первые дни я занялся поиском квартиры и одновременно покупкой новой одежды. Мои московские костюмы и рубашки, мягко говоря, были не только не в стиле американских, но и приносили немалый дискомфорт при той неимоверной жаре, которая стояла в Вашингтоне в тот год. Подходящую по цене и удобствам квартиру удалось подобрать в Арлингтоне на автостраде Ли-хайуэй, минутах в двадцати езды на машине до посольства. Место красивое, все в зелени. Дом современный, четырехэтажный, с центральным кондиционером, открытым бассейном, для американцев чуть ниже среднего достатка. При выборе квартиры пришлось общаться с менеджерами нескольких домов, в основном женщинами. Они, конечно, не учитывали, что я иностранец и говорили быстро и непонятно. Оказалось, хорошими переводчиками «с английского на английский» были черные из числа обслуживающего персонала, которые понимали мой «оксфордский», а я их «неинтеллигентный» английский. Потом я узнал, что такие языковые «проколы» имели место у многих впервые приезжавших в Америку, даже у профессиональных лингвистов.
Первые недели пришлось ездить в посольство на автобусе-экспрессе, что требовало определенных навыков при оплате проезда, остановках по требованию, чтобы не уехать дальше нужного места, и знания других необычных для москвичей правил.
После успешной сдачи мною экзаменов без дополнительного обучения, и затем получения водительских прав, что я расценил как заслугу нашего московского ОРУДа с его требованиями к экзаменуемым, Центр разрешил приобрести машину. В процессе покупки надо было знать цену, зависящую от дипломатической скидки и от того, что хочешь иметь в машине: мощность двигателя, цвет, баллоны, наличие молдингов, часов, аудиосистемы и всего прочего, кстати, в то время для советского человека совсем не известного. Конечно, все это было новым и я поехал к автомобильному дилеру с сотрудником резидентуры Валентином Ревиным. Машину дилер заказал на заводе, и через неделю я ее получил. Удовольствию не было предела — впервые сел за руль американской машины: форсированный двигатель около двухсот «лошадей», усиленные тормоза и руль, автоматическая коробка, мягкие амортизаторы — просто фантастика! А в Москве у меня стояла в гараже старенькая с двумястами тысячами километров пробега, но любимая и преданная мне «Победа».
Ровно через неделю Ревина объявили персоной нон грата за «шпионаж» против США — он работал с подставным агентом ФБР. Спустя несколько лет этот агент написал нашумевшую книгу о том, какой умный был работник КГБ и каким нужно было быть гениальным ему — «честному агенту» ФБР — чтобы выиграть в этой «неравной борьбе с Советами».
Вхождение в вашингтонскую жизнь проходило трудно. Невыносимая жара и высокая влажность угнетали. Выезды на природу были не в радость. Никак не мог привыкнуть ко вкусу американских продуктов — длинные без привычного запаха, даже когда их очистишь, огурцы продаются в какой-то восковой оболочке, помидоры безвкусные, все соки с консервантами. Минеральной воды, кроме французской «Виши», нет, запахи жареной кукурузы и кока-колы надоедливо преследуют повсюду. Хлеба черного нет, белый — как вата, селедки нет, вместо кильки — анчоусы. Везде куры на вертеле. Конфеты есть невозможно. Мороженое хорошее, но наше вкуснее. Яблок типа антоновки они и не видели. Грибов нет, только шампиньоны, клубника красивая, но с нашей не сравнить — не пахнет и безвкусная. Нормальной вареной или сырокопченой колбасы на русский вкус нет, одна салями, пиво с очень уж низким содержанием алкоголя, пьешь как воду, о вобле и настоящем сыре Рокфор можно лишь мечтать. Поздно вечером, особенно в самом Вашингтоне, на улицах появляться нежелательно, если не убьют, то уж наверняка ограбят. Развлечение — только кинофильмы в «драйв-инах» на открытом воздухе: въезжаешь на машине на большую площадку и смотришь через окно на гигантский экран. Мужчины, собравшись в одну машину, главным образом цедят джин с тоником или виски «on the rocks», а женщины с детьми — в другой, смотрят фильм. Одним словом, было непонятно, что хорошего люди находят в этой Америке?
Квартира, которую мы арендовали, располагалась на последнем этаже. ФБР должно было, конечно, оборудовать ее техникой визуального наблюдения и подслушивания. Может быть по этой причине, а может и нет, почти целый месяц на чердаке над нами все время, особенно по вечерам, что-то скрипело, пищало, падало. От всего этого и американцы в этом доме казались мне неприветливыми и даже враждебно настроенными. Забегая вперед, скажу, что через год я переехал в другой дом, который также находился в Арлингтоне и носил название «Кардинал хауз», и он был более гостеприимным.
Конечно, в действительности не все оказалось так плохо, как представлялось первое время, хотя такая притирка к новой жизни длилась почти год.
Первая поездка на машине в Нью-Йорк оставила двойственное впечатление об этом городе-монстре. Очень понравились Бродвей, особенно вид на него и весь город ночью с высоты небоскреба «Эмпайр Стейт Билдинг», Чайна-Таун с маленькими лавочками и ресторанчиками с полюбившейся мне китайской кухней, молодежный и богемный Гринвич-Виллидж. В те годы жизнь на Бродвее от 42 улицы и выше не замирала до утра. Но спустя пару лет опустел и он. Уже к полуночи редкие туристы попадались навстречу, все чаще мелькали наркоманы, проститутки и какие-то шальные люди. К этому же ночному часу, когда движение на улицах заметно убавлялось, из дешевых домов выползали старые больные люди и садились на складные стульчики у подъездов, чтобы подышать хотя бы немного посвежевшим ночным воздухом. Смотреть на них было печально.
Огромнейший город, поражающие человеческое воображение небоскребы, красивые мосты, неимоверное количество магазинов для людей разного достатка, «Яшкин стрит» для советских приезжих, богатство… и рядом полнейшая нищета и падение. Когда я увидел Бауэри-стрит — улицу хронических алкоголиков, — то не мог поверить, что такое может быть в этой богатой стране.
Нью-Йорк так давил на меня своей чуждой громадой, что и в дальнейшие годы жизни в Америке я не мог без раздражения пробыть в нем более четырех-пяти дней, а бывать приходилось помногу. В сравнительно спокойный и чистый Вашингтон возвращался всегда с чувством облегчения.
Жаркое лето кончилось. Теплая осень в Вашингтоне длится несколько месяцев, все деревья одеваются в багрянец. Пригороды столицы обретают неописуемую красоту — воистину «золотая осень». Воскресеньями мы, как и многие американские семьи, уезжали на прогулки в горы. Дочь Катя пошла учиться в первый класс в начальную школу при посольстве. Постепенно жизнь входила в привычное русло.
Ближе к октябрю Попов в беседе как-то сказал:
— Надо форсировать знакомство с окрестностями, подобрать несколько мест для личных встреч и тайников. Тебе на связь будет скоро передан ценный агент.