- Теперь уж ничего не поделаешь, - улыбнулась Анна. - Придется выслушать и женщину.
Откровенно говоря, Качалина, которая очень высоко ценила дарование Анны, ее способность находить самые неожиданные повороты во время исполнения традиционных песен, ее находки на "проторенных дорожках", и та была приятно удивлена новой трактовкой знаменитого романса. Анна пела его с затаенной страстью и в то же время с такой нежностью, сердечностью и такой щемящей надеждой на счастье.
После концерта Анна не чувствовала особой усталости и потому охотно согласилась поехать к Качалиной домой, чтобы в узком кругу друзей и знакомых отметить начало гастролей и поговорить о предстоящих записях. Однако совершенно неожиданно в этот вечер она услышала и несколько не совсем приятных слов. Ведь песня ленинградского композитора, которую она спела в концерте (причем спела "здорово", друзья так и говорили - именно "здорово"!), сама по себе была примитивна и по музыке, и по оркестровке, и по тексту - традиционной мелкотемной любовной лирике.
- Такие песни сейчас не поют, - говорили Анне. - Они никого не трогают. Конечно, твое исполнение может вытянуть любую дребедень...
- Но позвольте, - пыталась защищаться Анна, - мне для программы очень нужна такая песня. Она легкая, слушатель отдыхает. А то у меня все номера какие-то мрачные: люди хмурятся, даже плачут. Вот, скажут, какая она - Анна Герман! Пришли на концерт развлечься, а уходим со слезами...
И тут же начала хвалить селедочку и пироги с капустой, которые в Польше часто вспоминала. Потом перешли к самому главному - предстоящим записям на фирме "Мелодия".
Там, на улице Станкевича, Анна впервые увидела композитора Александру Пахмутову и поэта Николая Добронравова. Она и раньше слышала много песен Пахмутовой и Добронравова. Они нравились ей своим светлым оптимизмом, бодрым, жизнерадостным настроением, высокой профессиональной отточенностью. Но Анне казалось, что это не ее песни. Она считала себя певицей глубоко личной, доверительной лирики.
Песня "Надежда", клавир которой она прочла еще в Польше, опрокинула эти представления. "Надежда" сразу же показалась ей ее собственной песней, как бы написанной лично для нее: тут, словно в капле воды, отразились ее переживания и надежды. Почему-то она подумала о геологах, о том, кем бы она могла стать, но не стала. Сейчас Анна слушала "Надежду" в авторском исполнении. И видела не только безусловно выдающегося композитора, но еще и очень доброжелательного, мягкого, умного человека. Пахмутова называла польскую певицу "Анечкой" и, показывая песню, не пыталась навязать свое мнение, а как бы советовалась с Анной, в свою очередь полностью доверяя ей.
На записи "Надежду" Анна спела быстро и легко, почти "без голоса", как сказала потом Качалина. Записала песни Оскара Фельцмана "Ты, мама" и Романа Майорова "Незабытый мотив", несколько польских песен в переводе Асара Эппеля. И тут, так же как в Варшаве, в комнате звукорежиссера толпились почти все, кто находился на "Мелодии" по делам или работал на студии.
Пан Станислав слонялся без дела. В Польше от него требовалось искусство дипломата, чтобы уговаривать хорошо зарабатывающих музыкантов отправиться из столицы в провинцию, организовывать концерты на лучших площадках. Впрочем, администраторы филармоний и так имели все основания надеяться получить от выступлений Анны хорошие доходы, поэтому они предоставляли в ее распоряжение лучшее, что имели. Здесь же, в Москве, какая-то огромная волна вырвала подопечную из его рук. Он "потерял управление" и теперь с недовольным лицом сопровождал Анну на концерты и с концертов, на "Мелодию" (там он сидел, приткнувшись в уголке).
Пан Станислав оживлялся только во время беспрестанных атак на Анну журналистов. По просьбе певицы он всячески "оберегал" ее от интервью, бесед, пресс-конференций. Вообще Анна не жаловала журналистов, точнее, не любила отвечать на вопросы. Она справедливо считала, что лучшее интервью - это работа, песня, которая говорит сама за себя. Что же касается Станислава, то перепалки с журналистами стали для него отдушиной среди безделья. К тому же импресарио без конца обижался на Анну за то, что она отказывалась присутствовать на банкетах, приемах, обедах в ее честь. Приглашения сыпались как из рога изобилия. Но она их неизменно отклоняла. Она трезво отдавала себе отчет в том, что ее физических сил едва хватает на выступление в концерте и на работу над новыми песнями. А это в ее жизни было самым важным и необходимым. Она ехала на студию грамзаписи "Мелодия", часами могла сидеть у пульта, внимательно наблюдая за тем, как настраивается оркестр, слушая, как звучат скрипки, трубы, ударные. В эти часы певица жила в мире, где властвует, рождается и звучит музыка, где люди объясняются между собой не на привычном языке, а музыкальными фразами.
По радио передали "Надежду", и Анна начала получать в концертах большое количество записок с просьбой спеть эту песню. За короткий срок она отрепетировала "Надежду" со своим ансамблем и теперь, к огромной радости зрителей, исполняла ее под конец программы,
Когда они поехали по стране, пана Станислава стали буквально разрывать на части администраторы филармоний. Они предлагали по пять, шесть концертов в день с короткой программой. При этом назывались такие цифры, что у Станислава начинала кружиться голова. Он приходил к Анне кроткий как овечка, сладкий как мед, извивался, льстил, нежно уговаривал принять предложения. Потом терял терпение, истерично бил себя в грудь, угрожал, но всякий раз уходил ни с чем, столкнувшись с железной волей певицы и актрисы, пожалуй, больше всего уважавшей ту самую публику, перед которой ее призывали выступить и обмануть ожидания которой она не могла. Петь в полную силу она была в состоянии, давая лишь один концерт в день.
В поездке Анна почувствовала себя совсем плохо: нестерпимо болели руки и ноги, голова теперь уже постоянно была как будто скована железным обручем. Каждое выступление казалось последним. Выйти на сцену еще и завтра? У нее просто не хватит сил! Вероятно, придется отменить гастроли... Никто вокруг ее не понимал и не жалел. Качалина с Борей остались в Москве. Станислав ходил злой и раздраженный. Анну жалели случайные знакомые - поклонники, неизвестно каким чудом пробившиеся к ней, уборщицы в гостиницах, дежурные на этажах... Они читали в газетах, слышали по радио о катастрофе на дороге в Италии, видели Анну вблизи, уставшую, с измученными, больными глазами...
А Станислав и музыканты? Они видели Анну на сцене - веселую, вроде бы вполне здоровую, полную энергии, улыбающуюся, готовую петь на бис, неохотно оставляющую сцену для танцевального номера и Анджея Домбровского, И почти никто не отдавал себе отчета, что на сцене - мужественный человек, великая певица, только на время концерта забывающая болезни и страдания. Разрыв со Станиславом стал неизбежен. Анна прекрасно это понимала. И в душе жалела об этом. Как импресарио его можно было понять. Формально он заботился о ее заработке и благополучии, это ведь его профессия, и в этом смысле он безупречен, но как человек...
xxx
Какой мерой можно измерить искреннюю любовь тысяч зрителей к ней, Анне Герман, - певице, которая преданно служит искусству, отдавая всю себя без остатка, черпая в этой любви новые силы? Если кто-нибудь просто спросил бы ее: "Как дела, Анна, ты счастлива?" - она, пожалуй, ответила бы, что счастлива. Потому что то, к чему она стремилась все эти долгие, вычеркнутые из жизни пять лет, вернулось, и она по-прежнему в форме, любима и желанна, поет и будет петь, пока бьется сердце...
Анна вернулась в Москву измученная. Наверное, такое длительное, почти двухмесячное турне было бы не по силам и здоровому человеку - переезды, перемены климата, огромное эмоциональное напряжение, На аэродроме ее уже встречал редактор с телевидения.
Надо снять для "Голубого огонька" "Надежду".
- Может быть, в другой раз? - просит Анна. - Поверьте, я просто не в состоянии двигаться.
- Пожалуйста, Анна, ответьте на просьбу миллионов! "Надежда" - самая популярная у нас песня, и зрители хотят видеть вас на экране.
- Ну, хорошо, - соглашается она. - Я буду петь со своим ансамблем "живьем".
- Что вы, что вы! - машет руками редактор. - Наша студия просто не приспособлена для этого! Существует ведь превосходная фонограмма...
Как Анна не любит телевидение из-за этих вечных фонограмм, из-за неприспособленности современных студий для честного искусства. Фонограмма убеждена Анна - это всегда обман, даже если она, как говорит редактор, и превосходна. Ничто не заменит живого исполнения и естественного общения, даже если технически оно будет выполнено хуже. Но что тут поделаешь? фонограмма так фонограмма...
Прощальный ужин у Качалиной. Людмила Ивановна, Боря, еще несколько друзей. Можно расслабиться. Выпить глоток шампанского, первый глоток вина за много лет. Слегка кружится голова, но мыслям легко. Как здорово, что вот на земле есть такие люди - искренние, верные, бессребреники. Наверное, им тоже приходится в жизни нелегко. Но они умеют по-настоящему радоваться, дружить, сочувствовать, отвергать. Они вне постоянной погони за материальными благами, которые в состоянии дать современная цивилизация. И трудно сказать, кто где приобретает, а где теряет. Вернее, сказать можно. И сейчас Анне было просто очень хорошо.
- Ну, Анечка, приеду сейчас в Польшу, - говорила Анна своей тезке, лягу в кровать и буду отсыпаться, никакими калачами меня из кровати не вытащишь.
- А я вот хочу нагрузить тебя клавирами, - весело отвечала Качалина. Столько у нас композиторов! И, представь себе, все хотят, чтобы именно ты пела их песни.
Анна взяла с собой в Польшу все клавиры, которые ей собрала Качалина, пообещав через несколько месяцев их просмотреть и написать свое мнение. Но просмотрела их раньше - через две недели.
Она действительно улеглась в кровать: наступила разрядка, после двухмесячного напряжения тяжелые травмы дали себя знать. Збышек заботливо ухаживал за ней, оберегал ее сон. Врачи рекомендовали как можно больше спать. Но всего через четыре дня Анна решила, что лежать больше не имеет смысла - это значит сдаться болезни. И Анна занялась кулинарией. Она с удовольствием делала салаты, варила борщ и даже попыталась приготовить спагетти - излюбленное итальянское блюдо. Збышек хвалил спагетти, но она все же усомнилась в его искренности...
Через неделю Анна затосковала по сцене и зрителям. Еще совсем недавно она мечтала только о покое. Но пришел долгожданный отдых, а ей неймется снова окунуться в работу.
Им наконец установили телефон. И в скором времени она об этом очень пожалела. Телефон звонил не умолкая, в любое время суток. Звонки начинались с семи утра и кончались поздно ночью. Звонили из филармоний, с телевидения и радио, из фирмы грампластинок. Звонили композиторы (в основном молодые), авторы текстов, музыканты, старые и новые знакомые. Сначала она охотно отвечала на телефонные звонки. Потом стала уставать. А еще через несколько дней смотрела на телефон с неприязнью: от него только и жди подвоха... В конце концов было решено отключать телефон на ночь, а включать не раньше десяти утра,
Анна решила в ближайшее время возобновить концерты, но скоро в который раз убедилась, как трудно совмещать в себе талант певицы с талантом администратора. Собственно говоря, таланта администратора у нее никогда и не было. Она это понимала и не скрывала. Попыталась было возобновить переговоры о "своем" музыкальном ансамбле, но встретила резкий отказ: "Пока у нас нет возможности, нужны дополнительные штатные единицы".
Как же быть?!
- Поступайте, как все, - отвечали ей, - приглашайте музыкантов, договаривайтесь об оплате. И в путь!
Легко сказать: "приглашайте музыкантов"... Вот где бы пригодились организаторские таланты пана Станислава! Но он как в воду канул. Анна попробовала найти другого импресарио. В основном это были пожилые люди, в прошлом работники театров и оркестров, ныне пенсионеры, которые искали себе удобное место, без выездов из Варшавы и желательно без особых хлопот. А с Анной хлопот было предостаточно! Самое главное - надо было создать музыкальный коллектив. Она позвонила Кшивке. Тот чудом оказался дома, узнал ее сразу, искренне обрадовался и обещал помочь. Дня через два он действительно позвонил: во Вроцлаве есть, пока что еще самодеятельный, вокально-инструментальный ансамбль, но ребята играют очень здорово, так что некоторые профессионалы могут позавидовать. Кроме того, они все без гроша в кармане, хотят заработать, поэтому с удовольствием будут выступать с Анной, вот телефон... Анна позвонила руководителю ансамбля и уже через десять дней выехала во Вроцлав, забрав партитуры, чтобы тут же приступить к репетициям.
На месте все оказалось не так-то просто, хотя музыканты действительно были превосходные. Прежде всего они хотели петь в концерте свои песни, в основном написанные под влиянием модных американских коллективов. Эти песни были полной противоположностью тому, что делала Анна, и в одном концерте два разных репертуара явно не сочетались, Во-вторых, ребята отвергли оркестровки, которые привезла Анна, и сели писать свои, превратив традиционные песни в модные (но и сразу же пародийные) шлягеры.
"Ребятам не хватает вкуса! - с грустью думала Анна. - Такие виртуозы, так здорово поют и играют! И такая самовлюбленность и самоуверенность..."
Анна попыталась им объяснить, что нельзя сочетать старое платье с новой модной шляпой: это просто смешно. Но юные гении только рассердились в ответ.
- В общем, ребята думают так, - твердо заявил однажды руководитель ансамбля, невысокий, чисто выбритый крепыш Марек Зелинский, - лучше голодать, ничего не зарабатывая, чем изменить себе. Ну, предположим, мы заработаем сейчас с вами несколько злотых. Но мы ведь не собираемся всю жизнь аккомпанировать вам. А если мы будем играть так, как хотите вы, то, чего доброго, про нас скажут - "нафталин", потом от этого прозвища уже не отделаешься!
Время было потеряно. Анна возвращалась в Варшаву расстроенная и раздосадованная. "Музыкантов нельзя ни в чем упрекнуть: они единомышленники, отчаянно отстаивают свои, пусть и совершенно чуждые мне, взгляды. Они называют таких исполнителей, как я, "нафталин". А что же будет через два-три года? Может быть, попытаться петь, как они? Я ведь наверняка сумею..."
Как-то в США Анна на одном из приемов спародировала Эллу Фицджералд, удачно скопировав манеру знаменитой джазовой звезды. Присутствовавшие на банкете американцы были в восторге.
- Раз вы шаржируете, значит, и сами так умеете, - говорил седовласый пожилой янки с сигарой в руке. - Не хотите поехать выступить в Лас-Вегас? Докажем, что белые могут все!
В Лас-Вегас она, конечно, не поехала. И сейчас, возвращаясь ночным экспрессом из Вроцлава, мучительно раздумывала, как же быть дальше. Смешно в ее возрасте начинать все сначала, пытаясь угнаться за семнадцатилетними, лишь бы продлить свое существование на эстраде. Нет, это не выход. Лучше уж уйти вовремя. А как жить дальше?.. Нет, вряд ли она в состоянии заниматься чем-нибудь еще, кроме пения. Так что пока надо работать. А завтра?! Ну, до завтра еще надо дожить...
После многочисленных переговоров, при содействии друзей ей наконец удалось собрать маленький ансамбль. Музыканты от сорока до пятидесяти, побывавшие за многие годы своей артистической жизни во многих коллективах, по тем или иным причинам вынужденные с ними расстаться, безразлично относились к тому, что играть, где играть и кому аккомпанировать. Но играли они вполне профессионально, хотя из зрительного зала смотрелись неважно. И хотя мастерства им было не занимать, их равнодушие коробило Анну. Неискушенные зрители не смогли бы уловить этого, но певица чувствовала это равнодушие и не могла с ним примириться. На репетициях она пела в полный голос, как на концерте. Ей хотелось вырвать у них хоть искру страсти, порыва, увидеть отблеск огонька в глазах. Но все безрезультатно. Лица музыкантов не менялись ни когда зал сотрясался от аплодисментов, ни когда зрители неистово кричали "браво", ни когда пожилые люди утирали слезы и засыпали Анну цветами. Все решилось само собой. Наступил сильный болевой приступ - врачи советовали немедленно лечь в больницу. Анну колотило от одной мысли, что ей опять придется дышать запахом лекарств и видеть шприцы, бинты и гипсы. Она буквально вымолила разрешение лежать дома. Несколько концертов пришлось отменить, и когда она через две недели вновь попыталась собрать ансамбль, оказалось, что музыканты исчезли, словно их и не было.
Анна с удовольствием приняла приглашение военного оркестра выступить с ним на сборных концертах, и на этих концертах она не только пела, но и отдыхала душой. Пусть оркестр еще далек от идеала и не так современен, но она знает, что там, за спиной, на сцене сидят люди с живыми сердцами, горящими душами, живо реагирующие на каждый порыв певицы.
В конце декабря 1972 года, накануне рождества, ей позвонили из Министерства культуры и предложили, нет, скорее, сообщили как о вопросе решенном: в составе большой группы польских артистов она направляется с концертами в Соединенные Штаты.
С одной стороны, она обрадовалась этому известию: может быть, за время ее отсутствия наконец-то решится вопрос с оркестром. Откровенно говоря, ее гастрольная жизнь на родине представлялась довольно смутно: военный оркестр принимался за длительные репетиции новой программы, так что предстояло опять искать безработных музыкантов. С другой - первая поездка в Америку оставила в ее душе неприятный осадок: атмосфера постоянной спешки и напряжения, равнодушия и делячества подавляла и угнетала. Но выбора не было - надо было работать...
В Нью-Йорке, когда они прилетели, стояли трескучие январские морозы. Если в Варшаве снег неожиданно растаял в самом начале января, то Нью-Йорк с высоты напоминал огромный сугроб, весь исчерченный сплошными линиями улиц и автострад. Их, как и в прошлый раз, поселили в третьесортную гостиницу, плохо отапливаемую, и, как в прошлый раз, с самого начала был задан бешеный темп, которому тем не менее надо было подчиняться. Больше всего Анна боялась болевого приступа; ей казалось, что, заболей она здесь, через нее переступят, забудут, раздавят.
Правда, импресарио был другой - моложавый человек с живыми черными глазами, эмигрант из Польши. Он без умолку неуклюже и примитивно острил. Сам громко хохотал над собственными нелепыми шутками и нисколько не смущался абсолютного безразличия окружающих. Снова американские поляки до отказа заполняли помещения, где они выступали. Снова Анна видела слезы на глазах пожилых людей. Снова их приглашали на семейные ужины с надеждой услышать о том, что происходит на бывшей родине. У Анны не было ни сил, ни желания вести разговоры. Она ссылалась на плохое самочувствие (впрочем, это была правда - на сей раз резко понизилось давление и непрестанно болела правая рука). Однажды после концерта к ней подошел маленький рыжий человек в очках.