— Потому что был маленьким и одиноким. Мне было страшно, что и она не будет со мной говорить. У меня уже был друг, который только слушал, но никогда не отвечал.
— Кто?
— Когда Аббас починит свет, ты его увидишь, — Реза вновь смеялся. — Статуя фараона в мастерской. Он покрыт золотом и расписан очень красиво. Он всегда стоял за спиной отца и смотрел, что тот пишет. Я думал, что это его знакомый.
— Статуя?
— Я был маленьким. Я не понимал, что он всего лишь статуя. Я… В общем, я же сказал, что в детстве у меня никого не было и потому я научился играть сам с собой и придумывать себе друзей. Я до сих пор с ним иногда разговариваю. Знаешь, почему? Потому что он никогда не говорит мне — заткнись! И лучше я буду выливать всю злость на этого золотого истукана, чем колотить ботинком мать, как делают многие. Не смотри на меня так. Не веришь, спроси Сельму. Её отец бил её мать, но та никогда не плакала, и Сельма не понимала, как это больно, когда бьют. Когда её отец умер, брата, мать и её забрал к себе дядя. Он был торговым представителям, разъезжал по Европе и сумел сбросить с себя арабскую дикость. Или тут дело было в деньгах жены, и жена знала себе цену, а это у нас редкость, когда женщина гордо несёт голову. В общем, их взяли в качестве прислуги, ты не думай, что там были родственные чувства. Ну, в общем были, конечно, на улице они не остались, но брат, как только подрос немного, сбежал в Каир и сейчас шатается по пустыне между Израилем и Египтом, таская разного рода товар. Мать случайно под машину угодила, и Сельма осталась одна. Красивая, молодая… Такую нельзя держать под боком не очень молодой и не очень красивой женщине. Её выдали замуж. Правда, бесприданницу поначалу никто не брал, но потом один вдовец согласился. Ей ещё не исполнилось шестнадцати, а ему перевалило за шестьдесят. Но дядя уверял племянницу, что она должна радоваться, что кто-то вообще берёт её в жёны, потому что у неё злой глаз, как и у любой красивой женщины, — Реза вновь засмеялся и уставился в темноту сада, будто высматривал сбежавшую кошку. — Он не сразу начал её бить, через год, когда у него вовсе перестало с ней что-то получаться. Он лупил её за не так поставленную тарелку и за то, что она взяла лишнюю лепёшку. Только никогда не бил по лицу, ведь это единственное, что видно в женщине. Сельма терпела, потому что сколько бы она ни прибегала к дяде, её с бранью отправляли обратно к мужу — бьёт, значит, заслужила. Брат весь год таскался с товаром и вдруг неожиданно объявился на её пороге. Муж был с общиной в мечети, а она плакала над своими синяками. Не знаю, как она сумела удержать брата, и тот не пристрелил старика. В общем она взяла с собой одно платье и бежала в Каир. Ну, а дальше всё понятно. К счастью, она только танцует, потому что у неё есть брат, а другим не так везёт. Санура! — Реза совсем перевесился через перила. — Я всё жду, когда она вновь уйдёт.
— Вновь? — Сусанна тоже привалилась к перилам, потому что ноги напомнили о прогулке в песках.
— Не поверишь, она копия той самой кошки, а чистокровные мау обычно по улицам не разгуливают. В прошлом году я утром открыл дверь — сидит. Я сначала подумал, что у меня галлюцинации. Такое невозможно, и ради шутки распахнул дверь. Она зашла в дом и с тех пор живёт с нами. Я долго не мог поверить, что она из плоти и крови. Мать испугалась за мой рассудок, когда я постоянно спрашивал её, видит ли она кошку. Кстати, Санура — это и есть кошка, я долго не мог в неё поверить, а потом так и пошло — кошка и кошка. Слышала, как брат мой испугался, когда я заговорил со статуей? Он же первый, кто меня застукал с фараоном. Отец тогда недавно умер, и он испугался, что у меня крыша съехала. Я попытался ему объяснить, что это мой вымышленный друг детства, но в шестнадцать подобного не понимают, верно? Или у тебя тоже есть вымышленный друг?
Сусанна выдохнула. А, может, он действительно немного того… Что ответить тогда?
— Конечно, есть, и много, — ответил за неё Реза и принялся загибать пальцы: — Амени, Пентаур, Райя… Это те, о ком я уже знаю. Кого ещё там Нен-Нуфер сводит с ума?
Сусанна вцепилась в парапет пальцами, а хотелось зубами, чтобы не зарычать от злости. Когда ему надоест издеваться над ней?! Какие ещё истории он повесит ей на уши? В них хоть на грамм есть правды? Угу, лишь то, что Аббас ему не брат.
— Слушайте, голубки! Совесть иметь надо! — Аббас шагнул на крышу. — Меня без вас не кормят! Идите в столовую, а потом хоть гимн Осирису пойте на рассвете, — и он перегнулся через перила вниз: — Слышишь, фараон! Они за тебя будут солнце из хаоса возвращать!
И довольный взглянул на Сусанну, а она на него. Высокий и щуплый. Чёрные глаза и чёрные тонкие брови, которыми он так забавно поигрывает. И не скажешь, что они с Резой ровесники. Он даже на тридцать не выглядит. Кожа лоснится молодостью, да и футболка не футболка, а балахон какой-то, и штаны в клеточку.
— Зря стараешься. Я уже рассказал ей про статую фараона.
— О, — брови поползли вверх. — Ты первая женщина, с которой он так откровенен. Бойся данайцев, дары приносящих.
Да, да, именно это Аббас и сказал. Она не могла ошибиться в переводе.
— Ты в пижаме за стол собрался?
— Я в пижаме спать собрался. Я не рассчитывал на душ до ужина. Если вообще этот ужин будет. Спускайтесь уже! И чего, в доме фена нет? Ты заморозишь её здесь!
Заморозишь? Ну да, много этот египтянин знает про мороз!
— Слушайте, мадемуазель, а вам идёт кафтан. Вот сказал же, только хиджаба не хватает. Пойду у матери возьму…
— Не смей!
— Реза, угомонись. Мать там из-за своей жарки кондиционер на всю мощность включила. Твоя подружка завтра с соплями будет.
И он запрыгал по лестницу вниз и встретил их у её подножия с улыбкой и протянутым платком. Реза схватил чёрную материю и накинул Сусанне на волосы.
— Только не завязывай. Терпеть не могу замотанных женщин.
Господи! Да я вся, как мумия, замотаюсь, если это избавит меня от вас, мистер Атертон! Но всё же Сусанна не посмела ослушаться и оставила концы свободно спускаться на плечи, но потом всё же пришлось закинуть их назад и завязать, чтобы они не угодили в тарелку. Есть пришлось руками, и она чувствовала себя настоящей свиньёй, когда сок с мяса затекал из лепёшки в рукава. Ни о какой добавки не могло идти речи — и к счастью к рису подали вилки. Реза не произнёс и слова, а вот улыбки Аббаса были слишком многозначительными, и Сусанна удивлялась, как ещё не подавилась. Он давно покончил с едой и сейчас раскачивался на стуле, держа у рта полупустой стакан с водой. Пусть они и не родные, но повадки у них одинаковы. Впрочем, у этого поведение школьника — наверное, некоторые не взрослеют… Больше она подумать ничего не успела, потому что Реза с такой силой шарахнул кулаком по столу, что даже Аббас опустил стакан.
— Мадам Газия, если вы сейчас же не сядете за стол, я встану и уйду!
Хозяйка действительно уже третий или пятый или даже седьмой раз бегала зачем-то на кухню и что-то говорила то одному, то другому брату. Теперь она, как подкошенная, рухнула на стул и схватила лепёшку. Только тут Сусанна заметила, что она ещё ни к чему не притронулась. Аббас снова вцепился зубами в стакан и закачался на стуле. Хозяйка вновь что-то сказала, и Сусанна затаила дыхание.
— Я собираюсь прямо сейчас лечь спать, — ответил Аббас по-английски. — А мистеру Атертону можешь сварить кофе, чтобы он за рулём не уснул.
Сусанна исподтишка взглянула на Резу. Он выглядел бледнее обычного. На фоне арабского брата его смуглость вовсе потерялась. Часы показывали одиннадцатый час. Время детское, если бы не такой насыщенный день. Он доберётся до подушки не раньше часа ночи, если, конечно, его «бумер» не умеет превращаться в ковёр-самолёт. Она подняла глаза — Аббас буравил её взглядом. С лица его давно сползла улыбка. Он, похоже, видел, насколько устал брат, и потому решил оставить её у них дома, но она взбрыкнула. Только как теперь согласиться? У них и спальни-то на разных этажах.
— Кофе только для меня, — сказал Реза жёстко, когда хозяйка бросилась на кухню. — Сусанна, хочешь ещё чаю?
Она отрицательно мотнула головой. Вот он шанс.
— Уже так поздно, я могу остаться у вас.
Она это сказала! Только его лицо не изменилось, и выдал он буднично-спокойно:
— Мы уже договорились. Я отвезу тебя. Ещё даже нет полуночи.
Аббас резко отодвинул стул и, бросив короткое «g’night», оставил их за столом одних. Вернее вместе с тишиной. Реза молчал. Ей тоже было нечего сказать. Из кухни потянуло тяжёлым кофейным духом, и, когда хозяйка поставила перед Резой чашку, он придвинул её к Сусанне.
— Один глоток, но он того стоит.
Теперь на её губах остался след кофейной пенки с крупинками кофе. Она схватила салфетку. К счастью, Реза уткнулся в чашку и не глядел на неё. Хозяйка удалилась в кухню и больше не показывалась, хотя тарелка её оставалась полной. Реза наконец поднялся.
— Не забудь телефон.
Она чуть не наступила на подол, когда рванула в спальню. Вторая комната налево. Подноса с чайником уже не было, зато под телефоном лежал вырванный из блокнота лист с её портретом. Нен-Нуфер… Сусанна тряхнула головой — снять хиджаб или всё же оставить? Потом верну, вместе с платьем. Потом… Верну… Значит, с ним нельзя будет попрощаться.
В машине Реза протянул ей плед и поднял крышу.
— Дай мне на секунду планшет.
Она даже не спросила, зачем? Просто протянула — это не арабские женщины такие послушные, это мужчины у них такие, что даже мысли сопротивляться не возникает.
— Пока он на сети, загрузи в гугл-транслейт продолжение своего романа. Будешь читать мне по дороге.
Но вот тут она спросила: зачем?
— Чтение вслух улучшает произношение. Тебе учителя это не говорили?
— Можно мне почитать что-нибудь другое?
— Нет. Я же сказал, что мне интересно услышать продолжение. Но главное, я не хочу, чтобы ты заснула по дороге. Тогда мне придётся просидеть с тобой в машине до рассвета.
И он нажал кнопку, чтобы открыть ворота.
Глава 15
«В этот раз Нен-Нуфер не пришлось брать в руки тростниковую палочку. Пентаур попросил её удалиться. Только далеко от башни она не ушла, хотя и не ждала, что её призовут обратно. Просто в храме не осталось уголка, где бы на неё не смотрели с осуждением. Она презрела заветы Маат и впустила в сердце злобу — обиженные танцовщицы разнесли по всему храму весть о сломанной флейте, и разбилась в их устах она вовсе не о камни и вовсе не от руки старшей из девушек. Они не оговаривали её, они уже свято уверовали в свою правду. Нен-Нуфер уселась на то же место, откуда прежде караулила Амени, оставаясь для стражника незамеченной. Уходя от Пентаура, старик не увидит её. Сейчас она не желала говорить с верховным жрецом — она боялась, оправдываясь, выдать царевича. И возможное продолжение разговора с Пентауром страшило её даже сильнее новой лжи.