Нен-Нуфер жалась в тень, желая превратиться в крохотного скарабея. Люди проходили мимо и действительно не замечали её или не желали видеть. Но маленький ученик отыскал её и здесь. Ей подумалось, что он остался единственным, кто продолжает видеть в ней доброго друга. Все остальные рассмотрели в ней нечто новое, тайное, скрытое от её понимания.
Мальчик с поклоном протянул ей дощечку и цветок лотоса. Глаза Нен-Нуфер наполнились слезами — сердце сжала тоска по царевичу, о котором станет напоминать теперь каждый цветок. Однако она сумела сдержать слёзы, и когда Пентаур остановился над ними, то увидел лишь обычный урок. Их глаза встретились, и каждый вспомнил, как когда-то они так же старательно делили друг с другом глиняную табличку. Когда? Слишком давно. Сейчас он предложил разделить с ним жизнь. Мальчик вскочил, поклонился жрецу и убежал.
— Я хочу говорить с тобой, Нен-Нуфер.
Он не протянул руки. Вокруг слишком много глаз и ушей и, как она успела убедиться, злых языков. Она поднимется за ним в башню. Никто не посмеет поставить ей в укор желание видеть воспитателя. Хотя желания не было. Ей владел трепет ожидания и страх вновь услышать из его уст признание.
— Амени прервал наш разговор, и ты не успела ответить мне.
Его руки вновь лежали на её запястьях, а она, как и с царевичем, не в силах была отвести взгляд от золотых браслетов.
— Его Святейшество простил тебя, Пентаур, — сказала она с опущенными глазами. — Тебе не стоит тревожиться о своём будущем.
— Моё будущее — это ты. Я так решил, — Его пальцы впились ей в кожу. Пентаур желал видеть её глаза. — Великая Река подарила мне тебя, и она же унесёт нас отсюда, чтобы дать новую жизнь. Я стану лучшим врачом в Фивах, и не будет и дня, чтобы ты пожалела, что стала мне женой. Почему ты молчишь?
Нен-Нуфер глядела в глаза воспитателя, едва тронутые краской, а видела на их месте глаза царевича, где толстые чёрные линии дали путь слезе.
— Ты отдал себя Пта, а я отдала себя Хатор — другого пути нет!
Она вырвала руки, но он поймал её плечи, не позволив убежать.
— Ты никому себя не отдала. Тирия не знает даже твоего имени. Великая Река отдала тебя мне, и только это правда и ничего больше! Только это…
Его голос становился тише, глаза ближе, но Нен-Нуфер сумела вывернуться, когда почти почувствовала его губы на своих. Ступеньки мелькали под ногами, и только Великие Боги не позволили ей упасть. Она бежала к воротам, за ворота, в городскую пыль, не разбирая дороги. Если бы сейчас на неё понеслась колесница, она бы не заметила её. Но она заметила пальму и прижалась к стволу. Сердце разрывало грудь, слёзы смывали краску, но сдерживать себя больше не было сил. Но рыдала она тихо, чтобы никто не вздумал подойти и утешить. Утешение она отыщет лишь в храме Хатор. Великая Богиня ужаснулась бы, отдай она себя царевичу, но гневу её не будет предела, уведи она на своё ложе жреца Пта. Возможно, старая рабыня права, и Пентаур обезумел… Она должна говорить с Амени и просить себе в провожатые того, кто не презрит волю Богов.
Нен-Нуфер обернулась к храму, страшась увидеть Пентаура, но жрец не побежал за ней. Возможно, Великий Пта уже вразумил его.
— Что ты делаешь за воротами, Нен-Нуфер?
Это вновь был отец мальчика, и она вцепилась ему в руки, словно хотела, чтобы тот вытащил её из бурной Реки.
— Возьми меня к себе сегодня. Я не могу вернуться в храм. Все судачат обо мне.
Стражник замолчал, и Нен-Нуфер затаила дыхание, дожидаясь ответа.
— Что скажет на это Амени?
— Я сама поговорю с ним после. Позволь мне идти с тобой!
— Это долгий путь.
— Я не боюсь дороги.
И они пошли. Рядом. Молча. Лишь когда вдали замаячили соломенные крыши рыбацкого посёлка, Нен-Нуфер заговорила про его сына и про то, что мальчик теперь не только сравнялся с другими, но и опережает их… Когда-то так говорили про Пентаура. Когда-то он считал жреческий сан и знания превыше всего.
В доме стражника её приняли ласково, предложили лепёшек и рыбы. И пусть над едой кружили мухи, рыба была пересолёна, а хлеб хрустел на зубах, Нен-Нуфер была рада, что ушла из храма. Её не станут искать — подумают, что она уснула в потайном уголке, чтобы избежать косых взглядов. Завтра, лишь рассветёт, она отправится к фараону Менесу, чтобы выказать ему благодарность за помощь царевича.
Мухи и ночью кружились под тростниковой крышей и мешали спать. Или же слёзы и тоска душили её, не давая телу желанного отдыха. С утра Нен-Нуфер помогла старшей дочери стражника принести воды и осталась на завтрак, но не посмела взять ничего с собой. Фараон не станет сердиться на то, что она пришла с пустыми руками. В другой раз она принесёт ему лепёшки из лотоса. В другой раз она дойдёт до гробницы, но не сегодня.
Величественные пирамиды застилало облако пыли, но Нен-Нуфер не посторонилась колесницы — она знала, что возница видит её и потому хлещет лошадей. Она не посторонилась даже, когда царевич, бросив кнут и вожжи, спрыгнул с колесницы и помчался к ней, раскинув руки. Она и слова не сказала, когда эти сильные руки подняли её в воздух. И она позволила их губам встретиться. На мгновение или на целую вечность, ответ знали лишь горячие пески. Они глядели друг другу в глаза, не в силах произнести и слова. Наконец молчание нарушилось тяжёлым вздохом. Или двумя…
— Я украл поцелуй у жрицы Хатор и за это буду отвечать на суде Осириса. Но это единственное, что я когда-то крал и, возможно, меня не покарают слишком сильно, потому что я не мыслил его красть ещё минуту назад. Я не знаю, как это вышло… Не думаешь ли ты, что это Великая Богиня сама дала мне его?
Царевич отступил на шаг и стиснул кулаки. Глаза его блестели, и из-под платка на лоб скатилась крупная капля пота. Воздух со свистом вылетал из груди Нен-Нуфер, будто это она, а не царевич бежала навстречу. Губы горели. Глаза щипало от поднятого колесницей песка.
— Нет, — покачал головой царевич. — Ты так не думаешь.
Он отвернулся и пошёл обратно к колеснице. Нен-Нуфер вскинула руку, но голос не вернулся к ней. Он сейчас уедет. Растворится в облаке пыли. Теперь уже точно навсегда. И с тем же неистовством, с каким она бежала прочь от Пентаура, она бросилась к царевичу. Он обернулся, и она уткнулась ему в грудь. Губы её дрожали в бешеный такт его сердца. Он вновь стоял, раскинув руки, но побоялся сомкнуть их у неё за спиной.
— Хатор сводит нас вместе, чтобы тут же развести, — царевич уткнулся в горячую светлую макушку. — Неужели то, чего ей не хватает, это наши слёзы? Ответь мне, жрица Хатор? Что нужно твоей Богине от меня? Для чего я загоняю лошадей? Для того ли, чтобы увидеть на глазах её жрицы слёзы?
Нен-Нуфер продолжала лежать на лоснящейся кедровым маслом груди, не в силах разорвать единение.
— Я шла благодарить твоего отца за то, что ты выполнил мою просьбу, и Хатор привела тебя ко мне, чтобы я поблагодарила тебя лично. Ты первый и последний, кто коснулся моих губ — прими мой поцелуй за поцелуй Богини и ступай с миром.
Она сделала шаг назад, и царевич не остановил её, лишь молча указал на колесницу, но Нен-Нуфер покачала головой.
— Оставайся с миром, царевич Райя. Быть может, мы не свидимся больше. Я уезжаю в Фивы.
Она успела сделать ещё шаг, и руки царевича поймали лишь воздух.
— Пусть мои руки не достойны тебя, но отчего наказывать глаза?
— Меня призывает к себе Тирия.
— Она будет на празднике. Я попрошу её оставить тебя в Мемфисе.
— Не смей! — Нен-Нуфер осеклась и добавила, спрятав глаза в песок: — Прошу тебя, не открывай нашего знакомства, не навлекай на меня её гнев…
В ушах стояли слова Пентаура — Тирия даже имени твоего не знает. Вот же удивится царевич, когда верховная жрица Хатор скажет ему, что Нен-Нуфер никакая не жрица…
— Прости, я позабыл об этом… Я буду молчать. И стану молить Богиню, чтобы когда-нибудь Река донесла мою лодку до храма в Фивах. Оставайся с миром, мой Прекрасный Лотос.
Колесница умчалась прочь так же стремительно, как и неслась ей навстречу. Вокруг глаз не было нынче охранительной краски, чтобы сдержать слёзы, и те безжалостно смыли с губ сладость единственного поцелуя.
Нен-Нуфер шла из города мёртвых в город живых, похоронив в песках росток первой и единственной любви. Солнце нещадно слепило глаза, раскалённый песок, засыпаясь в сандалии, обжигал кончики пальцев. Льняное одеяние липло к вспотевшей спине. Нен-Нуфер опустилась на песок под небольшой пальмой, но вскоре и та перестала дарить спасительную тень. Жажда стала нестерпимой — надо быстрее добраться до рыбацкого посёлка и в доме стражника дождаться вечерней прохлады. Это недалеко, сразу за ячменными полями.
Нен-Нуфер поднялась на ноги, но тут же ухватилась за шершавый ствол. Всё закачалось на кровавых волнах. Людской шум громыхал вдали телегой, гружёной каменными глыбами. Нен-Нуфер зажмурилась, и ярко-жёлтые круги закружились в безумном танце. Колени задрожали. На лбу проступил холодный пот. По ногам потекла горячая струйка. Нен-Нуфер схватила пересохшими губами раскалённый воздух и отдала себя во власть вязкой тьмы…
— Выпей, — длинный поток слов явно предназначался ей, но она поняла лишь последнюю фразу. — Сделай хотя бы один глоток.
Что-то твёрдое коснулось её губ. Нен-Нуфер сделала усилие, чтобы приподнять голову, и глотнула кисловатого пива. Рядом вприсядку сидел молодой стражник, коих много на рыночной площади. За поясом кнут, которым он разгоняет народ. Чёрные волосы коротко подстрижены. Глаза аккуратно подведены. Короткая чистая юбка не прикрывает колен. Она насмотрелась на них с башни Пентаура. Только что он делает здесь, ведь до города ещё так далеко, а в полях невозможно оставаться таким чистым? Только задала вопрос не она, а он:
— Ты здесь одна или с родителями? Или… — стражник окинул её оценивающим взглядом, стараясь, верно, определить возраст. — С мужем?
Она мотнула головой и с трудом разлепила пересохшие губы: