— Наверное, он общается с Амоном лично.
— Ты о ком?
— О его святейшестве — да живёт он вечно.
— Земные связи фараона нам известны, о небесных же знают только боги да он сам.
В небе уже таяли звезды. Пентаур часто встречал рассвет, склонившись над столом. Только вот Нен-Нуфер давно должна была вернуться в пристройку. Мучительные и сладостные минуты её присутствия казались одновременно вечностью и мгновением. Он уже сполз с циновки и оказался в самом углу башни. Ранним утром Амени иногда поднимался к нему, и застань он его наедине с Нен-Нуфер, не достаточно будет слов, чтобы защитить её честь и свою собственную. Даже любовь не могла затмить его желания добиться высокого сана. Слишком долго он стремился к своей цели, чтобы одним махом разрушить многолетние труды, хотя порой её близость становилась настолько мучительна, что он готов был отдать всё за минуту счастья, которое можно найти только в её объятьях.
— Ступай, Нен-Нуфер.
Когда Пентаур не вышел из темноты проёма, девушка поднялась с пола и направилась к нему, чтобы поцеловать руку, как всегда делала при прощании, но жрец отмахнулся от неё и зло повторил просьбу оставить его одного. В полумраке её едва скрытые одеждой формы были соблазнительны, как никогда прежде, и Пентаур впервые действительно испугался не справиться с желанием, но боль в любимых изумрудных глазах была сильнее огня, сжигавшего тело.
— Ты сердишься на меня, Пентаур?
Он не мог слышать грустные нотки в обожаемом голосе и почти простонал:
— Нет, Нен-Нуфер. Ступай. Сейчас сюда придёт Амени.
Девушка вздохнула и стала медленно спускаться по огромным ступеням. Она знала их, как свои пять пальцев, поэтому и в темноте безошибочно находила опору для своих маленьких ног. Она не боялась тёмных тайн храма. Её не пугали высокие изваяния богов. Она с детства скользила между ними, подобно лёгкой тени. Когда Нен-Нуфер дошла до пристроек, тусклая луна ушла за тучи. Для сна оставалось всего пару часов, но мысли путались и мешали заснуть. Девушку пугала внезапная холодность молодого жреца. Она пыталась, как прежде, веселить его, но от её шуток он становился только мрачнее и уходил. Теперь чтобы увидеться с ним, приходилось долго искать его и ждать, когда он наконец останется один. Она понимала, что наставник загружен работой, но ведь даже верховный жрец находит время для отдыха и общения с детьми, которые вместе с матерью живут в прекрасном городском доме…»
Сусанна взяла со столика бутылку с водой и отдёрнула плотную, цвета нильской воды, портьеру. Нил, чёрный в ночи, почти подбирался к окнам гостиницы, а подсвеченный мост уносился на другой берег, где мерцали загадочные огни. Она вернулась за телефоном и загрузила «Вконтакт» пару снимков, оставив их без подписи. Потом попыталась разобраться с кондиционером, но безуспешно, потому вернулась на крохотный балкон и уселась с планшетом на приступок.
«Нен-Нуфер любила смотреть с храмовой башни на город. Днём отсюда можно наблюдать за ремесленниками, мастерящими посуду на порогах своих глиняных домов, и крикливыми продавцами фиников и сладостей, снующими между прохожими. Когда маленькая Нен-Нуфер впервые увидела, как вооружённый человек избивает безоружного, она кинулась к Пентауру, чтобы тот остановил безобразие, но жрец лишь улыбнулся:
— Городская стража следит за порядком. Эти люди — воры. Тебе не следует их жалеть.
И Нен-Нуфер перестала их жалеть и даже не отворачивалась, когда стража жестоко расправлялась с ворами. Лишь переводила взгляд на более интересное. Например, красивые носилки, которые несли темнокожие рабы в ту часть города, где рядом с царским дворцом высились дома знати. Она видела богатых людей в храме и любовалась украшениями и тончайшим льном их одеяний, но никогда не просила жреца о подобных. Ей хватало простых белых одеяний и сандалий из тонкой кожи.
Вечерами, когда тьма опускалась на город, вокруг царского дворца зажигались сотни факелов, и до слуха девушки доносились смех и музыка. В эти минуты Нен-Нуфер мечтала побывать среди людей, которым дарована честь взирать на фараона, а может и того больше — прикасаться к его руке, руке Бога. Она бы никогда не посмела этого сделать. Одно дело прикасаться к изваянию, а другое — к тёплой руке… И тут же ругала себя за глупые мысли, ведь никто не смеет прикасаться к Божественному, это карается смертью. Только царицы и царские наложницы удостоены этой великой чести. Она пыталась разглядеть фараона во время великих праздников, но тот был окружен пышной толпой придворных и стеной телохранителей, чьи копья сверкали на солнце так, что приходилось щуриться.
Несколько раз Нен-Нуфер видела в храме царицу, приносившую богатые дары. Она не сомневалась, что Пта оставался доволен красивыми украшениями, тончайшими тканями, дорогими благовониями… О, да, эта женщина была достойна фараона. Её розовое тело светилось под тончайшими одеяниями, а прямые чёрные волосы струились вдоль плеч, ниспадая вперёд тоненькими косичками. Прекрасная диадема с дорогими каменьями украшала высокий лоб. Она затмевала окружавших её красавиц, и даже рабыни выбегали поглазеть на неё, но Нен-Нуфер пряталась за колонной, считая себя недостойной взгляда супруги его святейшества. Прошло уже более двух лет с того дня, как она разбила с фараоном горшок, но так и не дала стране наследника. Может быть, поэтому она приносит такие богатые дары храмам.
Мучимая подобными мыслями, Нен-Нуфер взглянула в небольшое медное зеркало с ручкой в форме лотоса, которое недавно подарила ей жена верховного жреца. Оно лежало в небольшом деревянном ящичке вместе с гребнем и сосудами с краской — красной, зелёной и серой, которыми она до сих пор не воспользовалась, хотя прекрасно знала, что не безопасно появляться на солнце с неподведенными глазами. Не тронутыми оставались и бритва с щипцами. После холодной царственной красоты, Нен-Нуфер выглядела, как цветок сорняка рядом с прекрасным лотосом. С тяжёлым вздохом девушка спрятала зеркало обратно в ларчик. Божественный повелитель никогда бы не задержал на ней своего лучезарного взгляда, не коснулся бы рукой округлости её груди… Да как она смеет думать о вещах, которые должны вгонять в краску любую порядочную девушку Кемета. Да и как она вообще смеет помышлять о фараоне!»
Сусанна вздрогнула от ночного воздуха и решила закрыть балкон. Она зачиталась, а с душем тянуть было нельзя. Она не нашла в ванной фена, и надо было успеть просушить волосы до сна, а то завтра она проснётся с соплями и окончательно испортит себе каникулы. Краска с концов сходила достаточно легко, и настроение почти вернулось к Сусанне, когда она, наплевав на почищенные зубы, съела захваченную в самолёте шоколадку. Планшет остался открытым. Забравшись под одеяло, она стала читать дальше:
«Мысли Нен-Нуфер часто возвращались к царственной чете. Весь Кемет бы ликовал, принеси царица наследника. Нен-Нуфер тайком молилась богам ниспослать фараону сына. Как печально должно быть царице. А каково Божественному! Но разве услышат боги её тонкий голосок, когда они не откликаются на молитвы божественной супруги.
О, как она смеет говорить, что боги глухи?! Если бы Пентаур слышал, он бы велел наказать её палками, как провинившихся мальчишек в школе. Жрец ни разу не поднял на неё руки, даже не повысил голос, и оттого нынешнее холодное молчание было больнее побоев городской стражи. Она бы всё отдала, лишь бы только он никогда не сердился. Наверное, она не очень хорошо ведёт себя, но ведь верховный жрец не делает ей замечаний. Он даже сказал, что она сможет участвовать в таинствах, когда станет хорошей танцовщицей. С тем же рвением она учила шажки, пируэты, позиции, что и сложнейшие иероглифы. Ещё она научилась играть на флейте. Сначала она выучилась от других девушек нескольким мелодиям, а потом стала сочинять свои собственные. Когда Пентаур злился за неведомый ей проступок, мелодии были грустными, но в другое время сладостные напевы искрились весельем. И вот наступил день, когда ей впервые предстояло участвовать в церемонии. С утра невольницы побрили все её тело, не оставив и единого волоска…»
Сусанна выскользнула из-под одеяла и вернулась в ванную. Как она забыла про бритву — по жаре ей не поможет никакой дезодорант! Заодно и зубы повторно почистит, дочитает главу и наконец уснёт.
«Нен-Нуфер стойко вынесла всю процедуру и смолчала, даже когда невольницы пустили в ход щипцы. Единственное, что они побоялись тронуть, были длинные светлые волосы. О, скольких трудов стоило несчастным закрепить на них чёрный парик с косичками! Они попросили её исполнить танец. Голова казалась неимоверно тяжёлой, и при каждом прыжке Нен-Нуфер боялась потерять новые волосы, но невольницы постарались на славу, и парик остался на голове в первозданном виде. Затем они принялись за её лицо, подведя серым светлые брови и глаза, положили на веки слой зелёной краски и покрыли красным губы и щёки. Нен-Нуфер не могла узнать себя. Конечно, она не сравнится красотой с супругой Божественного, но будет выглядеть не хуже других танцовщиц, на которых она так часто заглядывалась, вздыхая над своей блеклой внешностью.
Танцовщицы успокаивали её, говоря, что на церемонии будут присутствовать лишь жрецы храма, и те простят ей малые огрехи, если вообще заметят их в таинственном свете факелов. Однако с самого полудня Нен-Нуфер не находила себе места, не веря больше в свои силы. Она повторяла и повторяла все позиции, боялась что-нибудь забыть и перепутать. И вот наступил вечер, но церемония задерживалась, и у Нен-Нуфер затекли от напряжения ноги. Она вглядывалась в сосредоточенные лица танцовщиц, сбившихся в стайку, ожидая, когда же наконец появится жрец и позовёт их, и ей становилось страшно, что она испортит им танец. И вдруг заиграли трубы… По толпе девушек пробежал ропот, а Нен-Нуфер от страха даже привалилась к колонне. Трубы возвещали о прибытии Божественного.
Началась служба, но Нен-Нуфер не слышала ни музыки, ни слов молитвы, ни пения — в голове вертелся лишь счёт, на который она должна была шагнуть либо туда, либо сюда. И вот танцовщицы рванулись вперёд, увлекая её на площадку, образованную высокими колоннами. Нен-Нуфер молила Хатор и Исиду помочь ей. Танец начался и закружил юную танцовщицу в божественном вихре, не оставляя более мгновения на размышления. Она ослепла, оказавшись в центре огненного кольца: не было больше ни танцовщиц, ни толпы прихожан, ни фараона, ни царицы, ни верховного жреца, ни даже Пентаура, который удостоился высокой чести вести службу…»
Сусанна отложила планшет и потёрла глаза. Светильник у кровати слепил не хуже факела, и она потушила его. Впереди была короткая ночь и длинный день. День, которого она так долго ждала. Первый день в Каире.
Глава 4
С утра воды Нила почему-то не сравнялись по цвету с портьерами, что несказанно огорчило Сусанну. Теперь сравнение зелени глаз Нен-Нуфер с цветом нильской воды звучало глупо. Если не предположить, конечно, что за последние три тысячи лет река изрядно посинела. В желудке было тяжело, как и на сердце, только не от горечи писательства, а от чисто английского завтрака. Сейчас она предпочла бы выпить чай с сухарями, которые продолжала есть в сером Питере сестра. Кто же знал, что в солнечном Каире её поджидают блины в компании бекона и яичницы, после которых даже Паша решил голодать до самого ужина. И всё же Сусанна попыталась придать лицу серьёзное выражение.
После разговора по «Скайпу» улыбка будто приклеилась к губам клеем «Моментом». Сестра даже в полуживом состоянии не могла не сострить. Она попросила сестрёнку не заводить романа с арабским принцем. Сусанна едва успела проглотить готовую вырваться изо рта тираду про наглеца из самолёта. Для общего блага эту информацию следует придержать до возвращения, а уж тогда она не поскупится на живописные эпитеты, а сейчас дома никто не должен переживать за неразумную девочку. Да и ей самой нервничать возбраняется — иначе карандаш будет выделывать в пальцах такие кренделя, что она не сумеет зарисовать ни одного выставленного в витринах музея украшения, которые фотографировать по какой-то дурацкой причине запрещено.
Сусанна подняла со столика блокнот. Едва продрав глаза, она зарисовала нечто, отдалённо напоминающее кобру. Или урей, символ силы жизни и смерти, украшение короны, которая снилась ей всю ночь. Только, к счастью, змея украшала фараона, а не ползала по кровати, иначе бы она криком поставила на уши весь отель, как сестра родителей. Суслик, ты слишком впечатлительна… И тебе точно не надо сегодня ни на мумий смотреть, ни в гробницу спускаться…
— Сусанна, ты там скоро?
Паша не ограничился стуком. Он дёрнул ручку, и дверь открылась. Суслик, пора научиться запираться. Ты всё-таки в арабской стране находишься!
— Салямалейкум, — изрёк Паша, а Сусанна поспешила исправить его:
— Ас-салям…
— Хватит ля-ля! Мы же договорились пойти к открытию.
Они действительно решили воспользоваться расположением отеля и заявиться в музей раньше толпы. Только перейти дорогу быстро не получилось. Они бы, наверное, пропускали всех до позднего вечера, если бы их не перенесли через улицу, словно на гребне волны, опытные туристы. У величественных сфинксов, украшавших подступы к музею, они чуть не споткнулись о рыжую кошку, которая, не обращая на восхищённые вопли Марины никакого внимание, устроилась погреться у львиных лап.
— Восток, дело тонкое, Петруха… — пропел Паша уже у белых ступеней, ведущих в величественное красноватое здание, где под высоким воздушным куполом скрыты сокровища, за которыми обе его спутницы зачем-то прилетели в Каир.
Они вместе решили исследовать западную галерею с саркофагами Древнего царства. Правда, Марина взяла аудио-тур, а Паша решил просто почитать таблички, но от взгляда Сусанны не укрылось скучающее выражение на лице спутника. Её саму не привлекали предметы погребения, она охотнее прилипала к витринам со статуэтками из камня и дерева.
Столкнувшись с Пашей у фигурки пивовара Нефера, она попыталась завести разговор о художественной ценности подобных объектов, но он тут же ретировался, сказав, что Марина убежала в следующий зал. И в этот момент он жутко напомнил ей сестру. С таким спутником она не посмотрит Каир. В мозгу Сусанны созрел отличный план — показать свою безумную заинтересованность экспонатами и желание провести в музее весь день, и наконец остаться без надзирателя. Отель через дорогу. С ней ничего не случится.
В следующем зале среди прекрасных барельефов выделялась огромная голова льва. Сусанна достала блокнот и скоро обнаружила подле себя Марину.
— Ты, выходит, не только писательница, но и художница, — сказала та то ли из вежливости, то ли с ноткой сарказма, но уж точно не с восхищением. Сусанна не обиделась. Все взрослые одинаковы, подумала она с какой-то детской беспечностью, но за это на них, как считал Экзюпери, обижаться нельзя. Их следует пожалеть в их глупой взрослости.
— Раз фотографировать запрещено, я хотела зарисовать кое-что для… — Сусанна набрала в лёгкие побольше воздуха, но не для храбрости, чтобы произнести слово «роман», и не для пафоса, а потому что вдруг увидела в конце зала Резу, — романа…
Выдохнула и отвернулась, чуть не сломав грифель. Но через секунду поняла, что обозналась. Мужчина оказался более крупной комплекции и с поистине арабской тёмной кожей, хотя подле него шла девушка с непокрытой головой и яркими а-ля цыганскими серьгами.
— Давай тогда условимся о встрече у… — Марина опустила глаза в путеводитель. — Как раз у могилы Огюста Мариэтта.
Сусанна кивнула и уткнулась в блокнот, но лишь Марина покинула зал, тут же свернула к огромным плитам, некогда образовывавшим вход в храм. Сердце предательски билось, поднимая в груди обиду из-за несостоявшейся встречи. Суслик, зачем он тебе? Ты-то понятно зачем ему нужна. Он сказал это прямо. И ты ответила — нет.
Миновав храмовые колонны и статую фараона Джосера, Сусанна влилась в толпу туристов, чтобы подняться по широкой лестнице на второй этаж, где сумела затесаться в группу американцев. Большинство экспонатов, со слов экскурсовода, находилось в Саккаре в гробнице канцлера Хемана. Сусанна никогда не любила групповые экскурсии, потому что, как и большинство завсегдатаев музеев, считала, что экскурсоводы всегда проводят мимо самых интересных экспонатов, но сейчас ей хотелось убедиться, что она понимает английскую речь. Арабский она точно не понимает! Да и витиеватые намёки на английском тоже может пропустить мимо ушей, если напорется на подобного Резе чудака.
Главное, как их предупредил групповод ещё в «Пулково», не улыбаться арабским мужчинам, потому что улыбка для них — зелёный свет для не очень чистых намёков, а она похоже слишком глупо улыбалась в самолёте, пытаясь понять, о чём её спрашивают. Теперь надо скрывать своё профанство в английском за каменной миной, а не улыбкой идиотки. А экскурсовода она понимает! И всё же у статуэток фараонов она замешкалась и потеряла американскую группу, а к русскоязычной решила не присоединяться.
Выйдя на лестничную площадку, Сусанна поняла, что толпа несёт её к саркофагу Рамсеса Великого, но билет в зал с мумиями она специально не купила. Сусанна развернулась и, окинув беглым взглядом украшения из слоновой кости, глиняную посуду и оружие, поспешила в залы, превращённые в настоящий древнеегипетский дом с меблированными комнатами. И сразу пожалела, что не надела, как все нормальные туристы, джинсы. Но делать наброски на весу оказалось невозможным и, подобрав под коленки юбку, она, как заправский студент-художник, стала усаживаться прямо на пол у понравившегося экспоната. Рисовала коряво, невнятно, но с душой — и даже подписывала описательные фразы.
Сусанна держала наготове арабское извинение «Эсфа!» на случай, если об неё кто-то споткнётся, ведь под конец она в прямом смысле переползала от кровати к табурету, от табурета к столу и так далее, и вскоре стала испытывать непреодолимое желание преклонить голову на валик и взять со стола кубок и выпить… Она тут же подскочила, чуть не наступив на собственную юбку. В самолёте она выпила предостаточно. С этой минуты она будет пить воду, как порядочная арабская девушка. Хотя порядочная арабская девушка вряд ли пойдёт в галерею Тутанхамона.