— А что?
— Да он меня в автомобиле поцеловал!
— Да неужели? — ахал Аверченко. — Быть не может! Ну как я мог подумать… что он такой молодчина. Вот молодчина».
Аркадий Тимофеевич, которого называли «великим петербургским холостяком», всем своим поведением и творчеством утверждал идею мужской свободы. Стремясь привлечь поклонниц, он уделял огромное внимание своей внешности: всегда был тщательно выбрит и причесан, одевался у самых дорогих портных Петербурга — Калины и Анри, обувь покупал в магазинах Вейса, лучших в столице. Любил трости (одна из них имела набалдашник в виде перевернутой дамской туфельки). На мизинце левой руки носил перстень… Безукоризненный внешний вид Аверченко был предметом зависти и иногда осмеяния. Так, Корней Чуковский неприязненно отмечал, что «Аверченко в преувеличенно модном костюме, с брильянтом в сногсшибательном галстуке производил впечатление моветонного щеголя». А вот портрет писателя, составленный молодым Сергеем Эйзенштейном: «Волос у него черный. Цвет лица желтый. Лицо одутловатое. Монокль в глазу или манера носить пенсне с таким видом, как будто оно-то и есть настоящий монокль? Да еще цветок в петличке…» (Эйзенштейн С. М. Избранные произведения. Автобиографические заметки. М., 1964. Т. 1).
Но так ли важна внешность для остроумного, галантного и обаятельного человека? Не можем не согласиться с мнением одной поклонницы писателя: «Какая разница, как он выглядел! Мужчина с таким чувством юмора может позволить себе выглядеть как угодно — его все равно будут обожать женщины». И они его действительно обожали. Об этом можно судить хотя бы по следующему письму брошенной им актрисы, адресованному своей сопернице: «Он так же скоро разлюбил и меня. Он не знает любви, просто слегка увлекается, конечно, ему есть оправдание, он — великий писатель, ему надобен все новый и новый материал. И вот и ты, и я оказались тем материалом, из нас что-то выкроили, а остатки выбросили вон, мы больше не нужны, есть новые более интересные рисунки, а мы с тобой — глупые мотыльки с помятыми крылышками — даже не останемся в его памяти»[47].
Письмо почему-то оказалось в архиве писателя.
Аркадий Тимофеевич вообще не планировал обзаводиться семьей. В 1922 году корреспондент одной словенской газеты спросил его, почему он до сих пор не женат. Писатель ответил: «Мой принцип таков: кто хочет жить, как человек, и умереть, как собака, пусть остается холостяком. Кто же хочет жить, как собака, и умереть, как человек, тот женится» (цитируем по: Левицкий Д. Жизнь и творческий путь Аркадия Аверченко. С. 109). В ответ на недоумение интервьюера писатель пояснил, что в России существует огромная разница между супружескими отношениями в деревне и в городе. Если в первом случае жена полностью подчиняется супругу, то во втором — чаще всего наоборот. Аверченко же не представлял себя в роли раба женщины.
Весной 1913 года в «Сатириконе» разгорелся скандал, который привел к разрыву Аверченко и К° с Корнфельдом. В различных источниках приводятся разные причины случившегося.
Первую версию изложила Л. Евстигнеева (Спиридонова) в монографии «Журнал „Сатирикон“ и поэты-сатириконцы» (М., 1960). Исследователь утверждает, что «непосредственной причиной были денежные недоразумения и ссора между главными пайщиками журнала: издателем Корнфельдом, с одной стороны, и Аверченко, Радаковым и Ремизовым — с другой. По заключенному между издателями и сотрудниками договору, Аверченко, Радаков и Ремизов имели право контролировать хозяйственную часть журнала, а Корнфельд обязался не повышать подписной и розничной платы за журнал. Однако с 1 января 1912 года Корнфельд самовольно повысил розничную плату, что вызвало в дальнейшем падение тиража. Аверченко, Радаков, Ремизов обвинили Корнфельда в том, что он перестал допускать их к контролю хозяйственных книг, самовольно расходовал принадлежащие журналу суммы, начал задерживать уплату гонорара сотрудникам. Корнфельд, в свою очередь, жаловался на отчаянное финансовое положение журнала, вынуждающее его вести дела по-новому. В результате ссоры большинство ведущих сотрудников ушло из журнала и основало новый — на кооперативных началах».
Вторую версию находим в статье Василия Князева «Цемент „Сатирикона“» (Литературный Ленинград. 1934. № 31): Аверченко, Ре-Ми и Радаков буквально схватили Корнфельда за горло и добились втайне от других сотрудников права получать 50 процентов прибыли, то есть стали пайщиками. Затем они якобы решили полностью устранить издателя от дел, разработав план его разорения путем выпуска убыточной литературы на дорогой бумаге, с роскошной обложкой и т. д. В конце концов, над делами М. Г. Корнфельда была учреждена опека в лице Шенфельда и Кугеля, которые, однако, отказались передать журнал троице друзей в обмен на определенную денежную компенсацию, что и привело к разрыву.
Наконец, третий, похожий на два предыдущих, мотив ухода из «Сатирикона» приводит в своих воспоминаниях вторая жена Алексея Радакова Е. Л. Гальперина: «Согласно условию, заключенному между руководящими сотрудниками „Сатирикона“ и издателем, после увеличения тиража журнала до определенной цифры эти сотрудники должны были стать пайщиками журнала <…> Ну вот, рассказывал Алеша (Радаков. — В. М.) со свойственной ему непринужденностью, сижу я однажды в том месте, куда царь пешком ходит, и слышу разговор между нашим бухгалтером и дядей Корнфельда — очень противным типом, который приехал откуда-то из Польши и вмешивался во все дела. Бухгалтер ему и говорит, что давно уж журнал перешагнул через предусмотренный соглашением тираж. Я как это услышал, выскочил прям как сумасшедший. Ну, тут я поднял такую страшную бучу и подговорил Аверченко и других уйти из „Сатирикона“ и организовать свой журнал»[48].
Скандал в «Сатириконе» получил широкое освещение в прессе. 19 мая 1913 года газета «Русская молва» напечатала следующее заявление Аверченко: «Ввиду слухов, распространяемых в литературных кругах г. М. Г. Корнфельдом, что причиной моего ухода из „Сатирикона“ являются материальные несогласия и расчеты с издательством, — настоящим категорически заявляю, что уход мой из журнала вызван, главным образом, теми невозможными условиями работы, в которые я и мои товарищи были поставлены г. Корнфельдом, а также — целым рядом нарушений элементарной литературно-издательской этики».
До этого, 15 мая Аверченко, Радаков и Ремизов обратились в Санкт-Петербургский коммерческий суд с иском о защите своих материальных интересов. 18 мая Корнфельд передал на рассмотрение суда чести при Всероссийском литературном обществе свой конфликт с бывшими сотрудниками. Те согласились на участие в суде.
Состоялись два заседания суда — 5 и 7 июня — под председательством Владимира Дмитриевича Набокова (отца писателя Владимира Набокова). Судебное разбирательство еще более запутало ситуацию.
Прекрасно отдавая себе отчет в глобальности случившегося, Корнфельд старался вернуть и образумить своих бывших сотрудников. «Так труден и чреват материальными, не говоря уже об иных, бедами путь прогрессивного художественного журнала в России, и так трудно, почти безнадежно создание нового литературно-художественного органа, что ломать умышленно и безжалостно это служившее долго и успешно оружие против тьмы, застоя и насилия — прямое преступление против литературы, против общества» (Новый Сатирикон. 1913. № 21), — писал он, но… тщетно. 7 июля Корнфельд через «Сатирикон» и другие газеты сообщил: «…усматривая в ряде действий вышеназванных лиц признаки и таких деяний, которые подлежат ведению коронного суда, я, после отказа господ Аверченко, Радакова и Ремизова от профессионального суда чести, вынужден обратиться к защите суда коронного. Всякую дальнейшую полемику прекращаю» (Сатирикон. 1913. № 28).
Уже в 1960-х годах Корнфельд напишет: «Чем ближе я подхожу к концу моих воспоминаний, касающихся истории „Сатирикона“, тем непонятнее и несуразнее представляется его конец, если считать концом мой разрыв с моими ближайшими сотрудниками: Аркадием Аверченко, Радаковым и Ремизовым (Ре-Ми), которые без предупреждения вышли из состава редакции. <…> Когда на вопрос, каковы подлинные причины раскола, я отвечал, что не знаю, — никто не хотел мне верить… Когда друзья и доброжелатели предлагали мне взять на себя роль посредников и примирителей, я отклонял эти предложения, не соответствовавшие данному положению вещей: в самом деле, примирение предполагает ссору. Мы же никогда не ссорились. <…> После происшедшего редакционного разгрома мне предстояла неблагодарная и нелегкая задача в порядке невольной импровизации заново наладить выход „Сатирикона“ с новым составом сотрудников» (Корнфельд М. Г. Воспоминания).
Разумеется, случившееся создавало Корнфельду массу проблем, но и положение Аверченко, Радакова и Ре-Ми было не из легких. Им тоже предстояло «с нуля» начать новое издательское предприятие. Подумав об этом, они, уходя, захватили с собой книгу адресов старых подписчиков журнала. Было и еще одно «но», самое существенное — отсутствие денег на открытие собственного дела. На помощь пришел приятель Ре-Ми художник Николай Радлов, который одолжил пять тысяч рублей. По словам Радакова, эту сумму они вернули уже через год, а еще через пару лет смогли купить собственную типографию и имели большое издательство. Радлова же отблагодарили: с 1913 года он стал постоянным сотрудником «Нового Сатирикона».
В рекордно короткий срок Аверченко, Радаков и Ре-Ми создали товарищество «Новый Сатирикон» (над названием долго не думали), в котором все трое на равных паях стали владельцами. Вместе с ними в новый журнал перешли: П. Потёмкин, Тэффи, В. Азов, О. Л. Д’Ор, Г. Ландау, А. Бенуа, М. Добужинский, К. Антипов, А. Яковлев, В. Воинов и другие. Впоследствии к ним присоединился Арк. Бухов.
В старом «Сатириконе» остались: В. Князев, Б. Гейер, В. Тихонов, а также молодые поэты В. Горянский, С. Маршак (д-р Фрикен), В. Винкерт, Н. Агнивцев, Д. Актиль и другие. Василий Князев, сразу ставший «звездой» корнфельдовского «Сатирикона», написал вслед ушедшему Аверченко злое стихотворение «Аркадий Лейкин»[49]. Начиналось оно прославлением «короля»:
А заканчивалось так:
Аркадий Тимофеевич в очередной раз похвалил Князева за талант, очень скоро его простил и забрал к себе в новый журнал.
Первый номер «Нового Сатирикона» вышел в свет 6 июня 1913 года, то есть буквально через месяц после скандала и в самый разгар судебного разбирательства! Рисунок, помешенный на обложке, намекал на то, что в новом издании читатель найдет все традиционные рубрики «Сатирикона». Он изображал извозчичью пролетку: на козлах Аверченко, держащий вожжи, на сиденье — Радаков, Ре-Ми, заваленные чемоданами-отделами. Под рисунком подпись:
«Переезд Сатириконцев на новую квартиру.
Толстый Сатирикон (заботливо): — Все взяли?
— Кажись, все.
— Волчьи ягоды захватили?
— Есть.
— Перья из хвоста, почтовый ящик — положили?
— Тут, тут.
— Ничего не оставили?
— Кажись, ничего.
— Ну, ладно, Аркадий, трогай с Богом, — Невский, 65».
В этом же номере журнала появилось официальное заявление:
«Мы, нижеподписавшиеся, сотрудники „Нового Сатирикона“, доводим до сведения читателей, что не находим больше возможности сотрудничать в издаваемом М. Г. Корнфельдом журнале „Сатирикон“ и выходим in corpore из состава редакции. За дальнейшее направление и содержание этого журнала, издаваемого М. Г. Корнфельдом, слагаем с себя всякую ответственность».
Первый адрес редакции — Невский, 65. Впоследствии она располагалась на Невском, 88, во дворе налево, на третьем этаже. Это была большая квартира. В одной комнате — редакция, в другой кабинет заведующего конторой и издательством, в третьей — контора; две комнаты занимала экспедиция. В оставшихся трех комнатах жили люди, не имевшие к «Новому Сатирикону» никакого отношения. В этой же квартире был склад издательства.
Корнфельд предпринимал лихорадочные попытки спасти «Сатирикон»; журнал выходил до конца 1913 года, была объявлена подписка на 1914 год. Еще некоторое время одновременно существовали «Сатирикон» и «Новый Сатирикон». Однако очень скоро первый, лишенный лучших авторов, канул в Лету… Аверченко, таким образом, стал одним из собственников и редактором ведущего в стране сатирико-юмористического издания.
Наладив работу журнала, Аверченко, Радаков и Ре-Ми более не баловали своими посещениями редакцию — механизм уже был запущен и не давал сбоев. Радаков не утруждал себя даже тем, чтобы приносить рисунки — за ними посылали к нему домой. У Аркадия Тимофеевича также наконец-то появилась возможность принимать по рабочим делам «у себя».
В 1913 году он стал настолько обеспеченным человеком, что смог снимать трехкомнатную квартиру в новом доходном доме графа М. П. Толстого на улице Троицкой, 15/17 (ныне улица Рубинштейна). Это здание, выстроенное в 1912 году по проекту архитектора Ф. Лидваля в стиле «северного модерна», и по сей день архитектурная достопримечательность Петербурга. Здесь у Аркадия Аверченко впервые в жизни появился собственный угол! Его детские годы прошли в тесноте, об удобствах на Брянском руднике или в Харькове говорить не приходится. В первые петербургские годы писатель скитался по меблированным комнатам. И вот, наконец, первая в жизни (и, забегая вперед, — последняя!) своя постоянная квартира.
Давайте мысленно посетим Аркадия Тимофеевича. Свернем с улицы Рубинштейна в полукруглую арку, украшенную готическим фонарем из кованого железа. Перед нами двор «Толстовского дома» с великолепными аркадами, уходящими в сторону набережной Фонтанки. Писатель живет в первом подъезде справа. Он уже увидел нас, ведь окно его рабочего кабинета смотрит на входную дверь парадного подъезда. Нам нужен второй этаж, квартира 203. Но подниматься пешком не придется — в доме работает паровой лифт.
Дверь нам открывает сам хозяин и приглашает в просторную прихожую.
— Ну вот, это моя квартира, — говорит он. — Я ею доволен. Центральное отопление, горячая вода, телефон. Что же еще нужно?.. Район хороший — Пять углов. Опять же до работы недалеко — улица выходит на Невский проспект, почти рядом с редакцией «Нового Сатирикона».
Прямо перед нами — дверь в рабочий кабинет. Зайдем. Большая комната, стены обшиты сукном лилового цвета, огромная библиотека. У окна письменный стол. Аркадий Тимофеевич смеется:
— Здесь ежедневно происходит глухая, тайная, свирепая борьба между мной и моей горничной Надей. Каждое утро я просматриваю корреспонденцию, счета… Прочитанное и более не нужное бросаю на пол. Ухожу в редакцию. Приходит Надя, подметает пол, поднимает с него все бумаги, тщательно разглаживает и засовывает между подсвечником и часами на письменном столе. Вечером прихожу я, эту пачку снова швыряю на пол. Утром приходит Надя и снова ее засовывает… Мы никогда не говорим об этом, ведь смертельно враждующие армии не ведут между собой переговоров!
Разумеется, хозяин шутит — с Надей у него прекрасные отношения.
Из кабинета дверь ведет в спальню. Здесь на стенах сукно спокойного синего цвета. Рядом с кроватью, заваленной книгами и газетами, как ни странно, граммофон и… штанги! Аркадий Тимофеевич снова улыбается:
— Самое скучное занятие для человека — одеваться. Я это делаю под музыку. Завязываешь ботинки — и слушаешь Собинова! А штанги… Не удивляйтесь — люблю иногда поупражнять мускулы.
Третья комната — столовая и приемная одновременно. Фрукты в вазах, живые цветы. Кремовые обои, на стенах — полотна Репина, Билибина, Добужинского, Бенуа, близкого друга Ре-Ми…
Окна кабинета, спальни и столовой выходят во внутренний двор. Внизу снуют люди. Невольно возникает вопрос: кто еще из знаменитостей живет здесь? Аркадий Тимофеевич охотно рассказывает:
— Горжусь, что живу в одном доме с Людвигом Чаплинским — трехкратным чемпионом России по тяжелой атлетике. Кстати, в доме работает спортивный зал Чаплинского «Санитас». Мы с Куприным посещаем его, когда есть время. Часто вижу Александра Ивановича Спиридовича. Ну, вы наверняка знаете, кто это — начальник императорской дворцовой охраны. Помните, у него были крупные неприятности в 1911 году, после убийства Столыпина? Он даже был под судом, но дело прекратили по настоянию императора… Самая примечательная личность в нашем доме — князь Михаил Михайлович Андроников. Да-да, тот самый — из окружения Григория Распутина! Иногда Григорий Ефимович с компанией приезжает сюда ночью. Страшно шумят, будят всех жильцов. Владелица дома, графиня Толстая, говорят, уж и не знает, как от этого Андроникова избавиться. Судебные иски на него подает. А моей горничной слуги князя рассказывали, что тот устроил в своей спальне за особой ширмой подобие часовни. Представьте себе — с распятием, аналоем, кропилом, иконами и даже терновым венцом! Впрочем, по другую сторону ширмы князь спокойно предается самому гнусному разврату. То, что он гомосексуалист, все знают… Да! Недалеко отсюда, буквально через дорогу, Троицкий театр миниатюр[50], с которым я сотрудничаю. Очень удобно. Бываю на спектаклях по своим пьесам. Иногда захожу в гости к Левкию Жевержееву, он в том же доме живет, где и театр. Жевержеев — коллекционер, поэтому тратит все средства на покупку книг и театральных реликвий. Организовал у себя литературно-артистические «пятницы», где бывают Бакст, Альтман, Хлебников, Маяковский, Малевич, Филонов, братья Бурлюки. Я тоже бываю, но редко. А еще Жевержеев завел «пятничный альбом», в котором гости оставляют памятные записи, рисунки, экспромты. Хорошая идея… Ну, а теперь давайте обедать. Моя кухарка прекрасно готовит!