- Понятия не имею, товарищ командир, - ответил тот, озабоченно осматривая самолет.
В это время ко мне подошел адъютант эскадрильи капитан Самохин. Улыбаясь, доложил:
- Товарищ командир, нашего полку, как говорится, прибыло. Двух летчиков и трех сержантов прислали.
- Отлично! - обрадовался я и спрыгнул с крыла на землю. - Подмога никогда не помешает.
Я направился к вновь прибывшим. Они дружно отдали мне честь. Среди новичков выделялся немолодой сержант с большими, словно у запорожца, усами и солидным животиком. На его крупной голове раздваивалась глубоко натянутая пилотка. Тут же я распределил их по экипажам. Сержанта Ковальчука, так звали "запорожца", направил к моему заместителю Рябову, у которого не хватало моториста. После полета, дело было уже вечером, подходит ко мне Рябов и говорит:
- Товарищ командир! Ну зачем присылают нам таких стариков? Отправляли бы их в обоз, или писарями в штаб, или в какую-нибудь роту караульную охранять самолеты... Ну что я буду с ним делать?
Стоявший рядом инженер эскадрильи Смагин удивленно посмотрел на Рябова:
- Да какой же он старик? Мне сорок два, а он на год моложе...
Двадцатидвухлетнему Рябову сержант действительно казался стариком. Работая у самолета, Ковальчук старался не отставать от молодых, неуклюже ворочал тяжелые баллоны с кислородом и сжатым воздухом и все же частенько останавливался, вытирая пот с лица. Он всегда вовремя замечал меня, украдкой застегивал воротничок гимнастерки и прилежно, хотя и не совсем построевому, ладонью вперед, отдавал честь.
Вскоре после прибытия пополнения состоялось партийное собрание эскадрильи. После ужина я пошел на КП. Люди в основном собрались. Следом за мной явился сержант Ковальчук. Он осторожно пробрался в угол комнаты, сел на свободное место. Секретарь партбюро капитан Гвоздев пересчитал про себя присутствовавших и открыл собрание.
- Товарищи! В нашу парторганизацию прибыл новый коммунист - сержант Ковальчук. Пусть он коротко расскажет нам о себе. Как считаете? Пожалуйста, Яков Иванович!
Все взоры обратились к сержанту. Ковальчук слегка побледнел. Он встал и, теребя вздрагивающими пальцами пилотку, начал рассказывать свою биографию:
- Ну, родился я у тысяча девятьсот первому роци, верней году, в Винницкой области, в крестьянской семье. В первую мировую добровольцем ушел в Червону Армию. Дрался на Украине с бандами Петлюры, Махно. В двадцать третьем в Харькове состоялся военный парад, я участвовал в нем. Шли мы тогда по площади в лаптях - может, кто видел такой снимок? Потом служил в одной из авиационных частей, механиком хотел стать, або летчиком, но врачи по зрению не допустили. Мы обслуживали тогда огромный, вроде этажерки, четырехмоторный самолет "Илья Муромец"... - тут сержант сделал паузу. - Началась Отечественная война, и я ушел в партизанский отряд. Под Знаменкой был ранен. Когда наша армия освободила Винницу, вернулся домой. Узнал, что за связь с нашим партизанским отрядом фашисты повесили моего отца, спалили хату. К счастью, уцелела моя семья: мать, жена, двое детей. Добрые люди на соседнем хуторе вовремя спрятали. Посмотрел на все это - и пошел в военкомат.
Все слушали рассказ Ковальчука, затаив дыхание. После собрания, когда выходили из помещения, многие задержались у двери, уступая дорогу Ковальчуку.
Майские дни в ту пору стояли по-летнему теплые, и мы после ужина всегда собирались недалеко от столовой. Рябов, сидя на пустом ящике, пилил на стареньком баяне, подбирая какую-нибудь несложную мелодию. Летчики вполголоса перебрасывались шутками, в которых довольно едко высмеивались музыкальные способности замкомэска. Однажды, привлеченный музыкой, к нам незаметно подошел Ковальчук. Он был в тот день в наряде на кухне. Стоит в стороне, слушает и таким нежным взглядом на баяниста поглядывает, что я не выдержал, спросил:
- Ковальчук, музыку любите?
Он смущенно улыбнулся:
- Да! Люблю... Сам когда-то играл, товарищ капитан.
- На баяне?
- И на рояле тоже...
- Так попробуйте! Не стесняйтесь. Рябов, а ну одолжи сержанту инструмент.
Ковальчук, нетерпеливо потирая руки, подошел к Рябову:
- Уж разрешите, товарищ старший лейтенант?
Рябов вскинул на Ковальчука удивленные глаза и молча снял ремни. Ковальчук взял баян в руки, осмотрел его внимательно, словно бесценную вещь. Надев ремни на плечи, он уверенно пробежал по клавишам своими тонкими, длинными пальцами. Летчики сразу притихли и придвинулись ближе. Ковальчук огляделся, ища место, где бы сесть. Рябов так же молча встал и пододвинул ему фанерный ящик из-под макарон, на котором сидел сам. Ковальчук сел, окинул всех веселым, даже озорным взглядом и спросил:
- Ну, что сыграть прикажете?
Командир первой эскадрильи, стоявший рядом, сказал:
- Да нам все равно, Ковальчук, что вы сыграете. Но конечно, лучше повеселее что-нибудь, из нашего фронтового репертуара. Ну хотя бы "Синенький скромный платочек...".
- Хорошо. Сделаю, - с уверенностью сказал Ковальчук.
Он сжал губы, серьезное, даже торжественное лицо, склонил голову влево, к баяну, и заиграл "Рассвет на Москва-реке" - вступление к опере Мусоргского "Хованщина".
Чарующие звуки баяна полились в вечерней тишине. И что за чудесная мелодия! Так и виделось, как, озаряя восток, в предутренней дымке выплывало солнце, похожее на расплавленный металл. Вдруг ясно слышался рожок пастуха, мычание коров... Мне почему-то вспомнились село и дом бабушки и как она чуть свет выгоняла корову Пеструшку в стадо. И до того на душе стало и светло и тревожно, что даже в горле защипало.
Когда сержант кончил, я, не сразу очнувшись, взглянул на летчиков. Они стояли не дыша. Не заметил, откуда и когда собрался народ. У старых раскидистых ив, за спиной баяниста, стояли летчики соседнего штурмового полка, девчата с метеостанции, располагавшейся рядом, наши оружейницы... И мне подумалось: "Как же чутка душа русского человека к прекрасному!"
Совладав со своим волнением, я спросил Ковальчука:
- Яков Иванович, где же вы так научились играть?
- Я, товарищ капитан, консерваторию окончил, - просто, без рисовки сказал сержант, - работал солистом в областной филармонии.
- Вот оно что - консерваторию!
Начались танцы, и Ковальчук играл вальсы, фокстроты, танго, а когда заиграл "Синенький скромный платочек...", неожиданно для всех к сержанту подошла Полина Зубкова, секретарь комсомольской организации первой эскадрильи, и сильным приятным голосом запела. Песню подхватили все. Потом пели русские, украинские песни. И вдруг кто-то громко крикнул:
- Баянист! А ну, давай цыганочку!
Все расступились в сторону, освобождая место. И тут снова голос:
- Белаша, цыгана сюда!
На середину круга выбежал небольшого росточка черноглазый летчик. Красив и строен он был в новой шерстяной гимнастерке, темно-синих брюках, хромовых сапогах. Два боевых ордена поблескивали на груди. Еще без музыки, словно для разминки, Белаш отбил чечетку, раскинул руки в стороны и замер в ожидании.
Ковальчук начал медленно, с выходом. Белаш молодецки встряхнул кудрявыми волосами и легко пошел по кругу, прихлопывая руками по голенищам сапог. А когда на середину вышла Полина Зубкова, Белаш будто расцвел весь. Блеснул белозубой улыбкой и, кажется, уже не плясал, а, чуть касаясь земли, летал в воздухе!
К образовавшемуся кругу подошли командир полка Дерябин и комиссар Хрусталев.
- Комиссар! - сказал Дерябин. - Смотри, какие у нас таланты. Удивила меня Зубкова.
- А что ж удивительного! - улыбнулся Хрусталев. - Поля перед войной культпросветучилище окончила.
Дерябин взглянул на часы раз, другой и незаметно, кивком головы, подозвал меня. Вместе со мной к нему подошли командиры первой и второй эскадрилий Чернобаев и Харламов.
- Не пора ли, друзья, на отдых? - строго сказал Дерябин. - А то завтра чуть свет в бой.
На этом первый концерт Ковальчука окончился, но с того дня сержант стал душой полка. Летчики и техники повеселели, не говоря уж о наших девчатах. Какими бы напряженными ни были воздушные бои (нам приходилось делать по четыре-пять вылетов в день), вечером, начищенные и принаряженные, мы спешили к столовой. Тут уже играл Ковальчук.
Однажды к нам в полк прибыл по делам службы офицер из вышестоящего штаба. Днем он сидел в канцелярии, работал с документами, а по вечерам вместе с нами слушал музыку, так же восторгаясь искусной игрой баяниста. Закончив работу, штабист уехал. На следующий день в полк пришла телеграмма: "Сержанта Ковальчука для прохождения дальнейшей службы срочно откомандировать в штаб воинской части..." Узнав о телеграмме, мы сразу поняли, чьих рук это дело.
Вечером, после полетов, летчики окружили замполита Хрусталева: