Особенно горячился Рябов, который брал у сержанта уроки музыки.
- Спокойно, товарищи! Приказы старших не обсуждают, а выполняют, ясно? Идите ужинайте, я вас понял.
Хрусталев, конечно, понимал, какое благотворное влияние оказывают концерты Ковальчука на летчиков, поднимая им настроение, помогая легче переносить тяготы боевой работы. Он и рад был бы не отдавать баяниста, да как нарушить приказ?
Вывел комиссара из затруднительного положения стоявший рядом с ним врач полка Смирнов. Он выждал, пока летчики не ушли, и сказал замполиту:
- Дмитрий Васильевич, у меня есть один вариант. Ковальчук на днях обращался в лазарет по поводу болезни желудка. Пока будут разгораться страсти, положу-ка я его в госпиталь на обследование. И человека подлечат, и время пройдет, возможно, все само собой утрясется. - Смирнов хитро усмехнулся. - Потом заберем его обратно к себе. А сейчас отправим телеграмму: "Сержант Ковальчук подозрением на язву желудка лежит в госпитале"...
Когда в полк прилетел главный врач авиакорпуса, мы поняли: этого опытного, видавшего виды полковника на мякине не проведешь. В полку его встретили ласково. Довольствовали по летной норме. Как-то во время ужина мы со Смирновым подсели к нему за стол.
- Товарищ полковник, - осторожно начал я, - у вас, безусловно, хорошо. Люди там уважаемые, но в годах. Понимаете? А у нас здесь сразу два полка: штурмовой и истребительный - сотни молодых ребят! И девчата есть. Работа у нас, вы знаете, какая. Вечером после боев отдохнуть хочется, и песню спеть и потанцевать. Как нам без баяниста?
Полковник и сам, прохаживаясь вечером, видел, как веселились люди. Короче, после недолгих колебаний он сдался. Уезжая, сказал врачу полка:
- Диагноз о подозрении на язвенную болезнь у сержанта Ковальчука подтверждаю. Пусть служит у вас.
Смирнов, увидев вскоре лейтенанта Рябова, обрадовал его:
- Слушай, Рябов! Ты, как самый заинтересованный товарищ, можешь ехать в госпиталь за Ковальчуком.
- Есть, товарищ капитан!
Рябову дали для Ковальчука брюки, гимнастерку, сапоги. Мы его ждали с нетерпением.
Поздно вечером Рябов приехал один - молчаливый, хмурый. Его окружили летчики, подошел и Смирнов, спросил:
- Где же Ковальчук?
- Был я у него, - тихо начал Рябов свой рассказ. - Шоферу приказал не выключать мотор. Как увидел он меня, обрадовался. Взглянул на сверток, все понял. Я шепнул ему: заходи, мол, в туалет, переоденься, а потом выпрыгнем в окно - машина ждет. А он говорит: "Не знаю, что и делать? Участники художественной самодеятельности дают сегодня концерт для раненых. И я там выступаю".
Пошли мы в зал, а там народу - яблоку негде упасть! Все места на стульях, скамейках заняты, даже на подоконниках сидят. Передняя часть зала и все проходы сплошь заставлены носилками с тяжелоранеными. Иные забинтованы с ног до головы, словно куклы. Невдалеке от рояля, у стены, в металлическом кресле на колесиках, сидела молоденькая красивая девушка с прической под мальчика. Что-то странное было в ее фигуре. Присмотрелся, а одеяло, там, где ноги должны быть, колышется. Без ног она, братцы! Прямо комок подкатил к горлу... Начался концерт. Вышел наш Ковальчук. В новой гимнастерке, брюках. Хромовые сапоги, видно, у кого-то взял напрокат. Он, как настоящий артист, поклонился, посмотрел в зал и растерялся. Топчется на месте, сдвинуться не может. Видимо, Якова Ивановича поразил вид большого количества раненых. Когда они лежали по своим палатам, это не так бросалось в глаза. А собрали вместе - зрелище оказалось не из легких. Потом он подошел к роялю... Ребята, вы не представляете, как он играл! Я, конечно, не силен в классической музыке, шпарю на слух и не могу сказать, что именно он играл, но только сегодня я понял - это настоящий музыкант.
Я украдкой посматривал на лица раненых, на ту девчонку и видел, как восторженно блестели у них глаза, как замерли они, затаив дыхание.
Когда прозвучал последний аккорд, Якова Ивановича просили играть еще и еще. Он не отказывался... После концерта я подошел к нему, пожал руку. У него был усталый вид крепко поработавшего человека. Даже гимнастерка на спине была мокрой. Но в глазах была радость. И я уже не посмел предложить ему ехать со мной. Нельзя ему, ребята, бросать раненых, понимаете? - горячо закончил Рябов. - Его место там, среди них!
Никто из летчиков не проронил ни слова...
Воздушный мост
- Пан капитан! - услышал я сквозь сон голос хозяйки. Она тормошила меня за плечо. - Жолнеж мовил, на летниско тжеба...
Я поднял голову, глянул на ходики, висевшие в простенке. Было шесть утра. Что там стряслось, что так срочно?
Быстро одевшись, я вышел из дома. Чтобы сократить путь, свернул за хозяйский огород, где в сторону аэродрома вилась протоптанная стежка.
Огород был ухожен. Зеленые, покрытые росой кусты клонили к земле налитые соком помидоры. Огурцов на грядках уже не было, только на высоких плетях кое-где желтели крупные семенники. У нас дома тоже всегда было много помидоров, тугих, крупных, чуть ли не по кулаку. Мать по две бочки на зиму засаливала. При воспоминании о доме тревожно заныло сердце. Уже два года стариков не видел. И писем давно от них нет. Как они там? Прежде отец писал. Мама часто болеет. Знаю, как она переживает за меня и старшего брата, воюющего где-то в Прибалтике.
У штабной землянки, широко расставив ноги и подбоченясь, словно борец, стоял начальник штаба майор Тарасов - рослый и могучий. Прищурившись, он выжидательно смотрел на меня. "Майорская грудь", округлый, выпиравший из-за поясного ремня живот, круглые, тугие щеки... Тарасов выглядел так, будто его только что накачали из баллона сжатым воздухом. "И когда только спит! подумал я. - Уходишь - провожает, приходишь - встречает. Всегда на ногах, все знает, все видит и.успевает". Тарасов был старше всех нас, намного опытнее и тянул в полку основной груз.
Взяв под козырек, я доложил:
- Товарищ майор, командир третьей эскадрильи капитан Денисов прибыл на постановку задачи.
- Молодец. Хвалю! Говорят, кто рано встает, тому бог дает, - пошутил Тарасов, подавая мне большую влажную руку.
- Сейчас и нам поддаст, только не бог, а фриц, товарищ майор, - в тон ему заметил я. - Из своих дальнобойных орудий. Он всегда в это время начинает.
И словно в подтверждение моих слов раздался свист и на окраине аэродрома грянул взрыв.
- А что так рано подняли сегодня, товарищ майор?
Начальник штаба повернулся ко мне:
- Из штаба дивизии звонили. Говорят, срочно перелетать поближе к границе Словакии будем.
- Возможно, выводят нас из-под обстрела?
- Все может быть, - уклончиво ответил Тарасов.
В это время к землянке подъехал командир полка. Начальник штаба доложил ему о звонке.
- Так мы тут еще как следует не огляделись, Александр Иванович, удивился Дерябин. - Куда они так торопятся?
- Начальству видней! - отшутился Тарасов расхожей фразой и поглядел в сторону села, откуда к аэродрому вперебежку спешили летчики.
На горизонте показался малиновый гребешок солнца. Заблестели полированные крылья самолетов и фонари кабин, вспыхнули огнем застекленные окна командной радиостанции...
Грузовая машина привезла завтрак. Командир полка окликнул меня:
- Денисов! Иди со своими быстрей завтракай. Первым пойдешь.
Вскоре моя эскадрилья поднялась в воздух. Минут через десять уже летели над горным кряжем. Прямо по курсу, в сизоватой дымке мы увидели увенчанную белой шапкой снега гору Герлах. Она служила нам в полете надежным ориентиром. У подножия горного хребта виднелась островерхая сопка. На ее отлогом склоне, краснея черепичными крышами, раскинулся небольшой городок. На его окраине и был наш аэродром.
Мы совершили посадку. Я выключил мотор. Было тихо, только в южной стороне, где синели горы, изредка слышались отзвуки канонады.
Оглянувшись, я увидел в стороне большой ангар, а рядом с ним брошенные немцами светло-серые "мессершмитты". Я хотел подойти к ним, но тут подъехали бензозаправщики и стали заправлять наши самолеты горючим.
Вскоре приземлился весь полк.
- Товарищ подполковник, сели нормально, - доложил я командиру.
- Ты заправил свои машины? - спросил Дерябин.
Я кивнул головой.