Он не должен был приходить сюда!
Ни в коем случае не должен был видеться с Клэр. Особенно так поздно. Особенно, когда на ней были только ночная рубашка и белый пеньюар, которые ничего не могли укрыть от него, обрисовав изящные изгибы стройного тела так, что у него перехватывало дыхание всякий раз, когда он смотрел на нее в свете свечей и камина.
Было непростительной ошибкой постучаться в ее дверь. Сумасшествием, которое обернулось против него.
Но как он мог остаться в своей комнате, когда страх душил его, являя образ падающей с дерева Клэр? Он до ужаса боялся того, что с ней снова может что-то произойти. Боялся, что ей может понадобиться помощь, а его не окажется рядом. Он не смог бы уснуть, не узнав, всё ли с ней в порядке. Шагая к ее двери, Эрик обещал себе, что непременно уйдет, если станет очевидно, что она спит.
Но в ее комнате горел свет.
Это могло означать всё, что угодно, но беспокойство за нее так сильно завладело им, что постучался.
Когда дверь отворилась, когда перед ним предстала Клэр с распущенными до пояса золотистыми волосами и широко раскрытыми бархатными глазами, Эрик понял, что не сможет уйти от нее. Не потому, что должен был позволить ей отдыхать. Едва только он увидел ее, Эрик осознал, как отчаянно хотел быть рядом с ней. Он был захвачен ею настолько, что не мог даже двигаться.
Облегчение от того, что она цела и невредима, быстро сменилось другим, поистине неконтролируемым чувством, перед которым он был беспомощен.
Он, вероятно, спятил, но когда стало очевидно, что ей нужна помощь, Эрик сделал то единственное, что в тот момент пришло в голову. Он понятия не имел о том, как заплетать волосы. Он никогда прежде никому не заплетал волосы. Но Эрик не смог устоять. Он вообще никогда не мог устоять перед ней. Еще и потому, что она выглядела почти так же, как и в их брачную ночь. Только на этот раз глаза не были полны слез. Она не боялась его. И она… не прогнала его! Позволила касаться себя…
Эрик просто потерял голову.
Потерял тогда, когда меньше всего на свете ожидал этого. Особенно после того, как вернулся с того света. Особенно после того, что произошло. С ним. Но Клэр… Только рядом с ней начинало биться его сердце, только рядом с ней он мог забыть о том, что преследовало его каждую ночь. Она была лучшим, что случилось в его жизни. И навсегда останется. Даже когда уйдет.
Он не мог, не имел права… И всё же, рядом с Клэр он ощущал то, что не должен был ощущать, то, что казалось бы никогда не должно было вернуться в его жизнь. Ощутил тогда, когда Клэр заново научила его человеческому прикосновению, простым объятиям, и он на одно короткое мгновение подумал, что для него будет возможно нечто большее, чем простое существование. Поверил в то, что рядом с ней исчезнут и воспоминания.
Но они никуда не исчезли. Они будто дремали и ждали подходящего случая, чтобы напасть на него и разорвать на части. Прежде это бы обрадовало его, но теперь он не мог позволить этому случиться. Потому что должен был оберегать Клэр! Потому что она была рядом и не должна была видеть всё это.
Но у него ничего не вышло!
Черт бы побрал всё на свете, но ему было суждено погибнуть у нее на глазах!
Ему нужно было уйти отсюда, но Эрик по-прежнему не мог пошевелиться.
Человек, переживший то, что пережил он, не мог, не должен был иметь никаких способностей реагировать на то, что происходило. И все же он отреагировал. Отреагировал так, как в тот первый день, когда Клэр упала в его объятия, перевернув весь его мир.
Эрик до такой степени остро реагировал на нее, что волосы на затылке становились дыбом. Сперва чарующее, затем волнительное ощущение переросло в нечто почти неконтролируемое, в то, что охватило его целиком и полностью.
Теперь, расплачиваясь за допущенную ошибку, он был вынужден стоять посреди комнаты Клэр, цепляясь за стол, задыхаясь, и бороться, изо всех сил бороться со своими демонами, чтобы прийти в себя.
Но не мог…
Расчесывая благоухающие, шелковистые волосы, которые в свете мерно горевших свечей и камина переливались всеми оттенками золота, Эрик чувствовал тонкий, упоительный, неповторимый запах ландышей. И тепло Клэр, которое манило его как капелька воды измученного жаждой путника. Он старался не касаться ее, но всё же порой пальцы невольно проходились по оголённой коже шеи и плечам, такой нежной и бархатистой, что ему стоило огромных усилий не наклониться и не коснуться ее губами.
Когда же волосы были собраны, взору предстала удивительно изящная линия шеи, мягко перетекающая в хрупкие плечи. Эрик всё смотрел на эту захватывающую картину, понимая, что до смерти хочет дотронуться до нее. А потом обнаружил, как тело его напрягается и наливается совершенно определённой тяжестью. Какое-то время он не мог дышать, ошеломленный тем, что это могло означать. В голове что-то щелкнуло, жаркая волна проползла по позвоночнику прямо вниз, угнездившись в самом опасном месте и заставив его замереть, а потом…
Потом он вовремя встал и отошел от нее, пока не стало поздно.
Потому что потом стало поздно делать что-либо еще.
Перед глазами встали образы, которые вот уже два месяца преследовали его во сне и наяву. Его трясло так сильно, что Эрик боялся упасть. На грудь давила невыносимая тяжесть, в ушах звенели жуткие голоса…
Ему мерещился гнусный оскал, ржавый смех и торжествующая улыбка… Голоса… то тихие, то громкие… Так громко, что он едва не оглох. И лица… лица расплывались и становились все менее отчетливыми, но они продолжали появляться друг за другом, терзая сознание… И на фоне всего этого играла какая-то зловещая, громкая, скрипучая музыка, заглушая его стоны…
Эрик попытался прогнать их, но добился совершенно другого результата. Мгновения, проведенные рядом с Клэр, настолько расслабили его, что он был совершенно беспомощен перед прошлым, которое так внезапно ожило…
В последний раз, когда воспоминания вернулись, ему понадобилось две недели, чтобы от них избавиться. А теперь… Теперь он даже не помнил, как это делал. Как он с этим справится сейчас?
Впервые за очень долгое время его охватило желание столь сокрушительное и очевидное, что он едва мог дышать. Не мог пошевелиться. Желание, которое могло разорвать его на части и окончательно уничтожить, потому что воскресило то, что он старался забыть. Желание, с которым прежде ему удавалось совладать, даже в присутствии Клэр. Желание, которого прежде он страшился и подавлял любыми способами… Совершенно другое желание, которое пробудила в нем именно она.
Это было ошибкой. Ошибка, что он пришел к ней, и всё же дело было сделано.
Эрик уцепился за стол, чтобы не упасть, и старался дышать, но не мог. Он задыхался. Тело дрожало от мучительного спазма, которое сжало будто бы в железных тисках его чресла. Он зажмурился, но гнусные образы не исчезали, а дрожь в теле ни на миг не оставляла его.
Господи, он так надеялся, что всё это исчезло! После появления Клэр в его жизни воспоминания действительно отступили, и на короткое мгновение ему было дано освобождение. Ему стало казаться, что рядом с Клэр всё будет иначе. Что прошлое может остаться в прошлом. Но как глупо было…
Заблуждения привели его к краю гибели. А сейчас пытались окончательно покончить с ним.
Как он мог бороться с ними, если у него почти ничего не осталось? Как он мог забыть железную хватку, которая ни на миг не ослабевала? Хватка настолько мучительная, что он чуть не взорвался в прошлый раз. Хватка, воспоминания о которой сейчас терзали его так, что невозможно было сопротивляться им.
Эрик продолжал дрожать, зажмурив глаза и борясь с тем, что разом освободило всех его демонов. Он не имел права касаться Клэр… Не имел права позволять желанию затопить себя настолько, что это в конце концов оживило прошлые кошмары.
— Эрик?
Раздавшийся совсем рядом голос Клэр прошелся острым лезвием по воспалённым нервам. Эрик понимал, что должен взять себя в руки и уйти. Чтобы не пугать ее. Чтобы не являть ей того, что она не должна увидеть…
— Эрик, что с тобой? — голос ее на этот раз прозвучал с беспокойством. Она стояла совсем близко, а он даже не услышал, как она подошла. — Тебе нехорошо?
Холодный пот катился по спине, заставив материю рубашки прилипнуть к коже. Сердце стучало в груди так, что могло лопнуть в любое мгновение, но он должен был хоть как-то дать ей понять, что всё хорошо, чтобы действительно не напугать ее.
Эрик открыл рот, чтобы заговорить… но так и не сумел вымолвить ни слова, продолжая ощущать на своем теле обжигающие тиски железа…
А потом он ощутил нечто совсем иное.
Что-то мягкое и теплое опустилось ему на напряженное плечо. Он застыл, затаив дыхание. Сознание туманилось, но он всё же понял, что это было.
Рука. Нежная рука Клэр. Единственная рука, прикосновение которой он всё же мог вынести. Рука, которая была способна прогнать, заставить забыть… Спасти…
— Ты дрожишь, — послышался ошеломленный шепот Клэр. Она подошла к нему еще ближе. — Эрик, что с тобой?
Он смог задышать. Каким-то чудом сумел открыть глаза и посмотреть на нее. С собранными и заплетенными волосами она казалась невероятно юной и хрупкой. Клэр действительно стояла рядом с ним. Всего в шаге от него, но так невероятно близко, что очередная дрожь прокатилась по всему телу, угнездившись в самом болезненном месте, потрясая и ужасая. Вновь заставляя задыхаться… Эрик знал, был уверен, что его погубит желание, если только он однажды позволит ему пересилить себя. И вот он стоял перед той, кто смог разбудить это желания, сходил с ума от желания к ней и ничем не мог остановить демонов прошлого, которые истязали его.
Что могла против этой армии сделать одна маленькая, хрупкая рука?
— Эрик? — потрясенно молвила Клэр, а потом сделала то, что не ожидала от нее даже вся многочисленная армия, возомнившая, что одержала над ним верх. Клэр сделала еще один шаг, самый последний, который отделял их друг от друга, обхватила дрожащими руками его торс и прижалась щекой к его груди. — Ты весь дрожишь. Успокойся… Всё хорошо, всё хорошо… Успокойся.
Она обняла его тогда, когда он этого не заслуживал! Боже, он ведь разрушил ее жизнь… но даже тогда она не ушла, а он чувствовал успокаивающие поглаживания ее рук на своей спине.
Что-то болезненно хрустнуло в груди. Эрик какое-то мгновение не мог пошевелиться, потрясенный ее поступком, а потом из горла вырвался мучительный стон. Его обдало обжигающей волной, но в этом уже не было ничего ужасающего. Закрыв глаза, он поднял одеревеневшие руки, обхватил ее худенькие плечи и прижал к себе так крепко, что мог задушить ее. Если бы не Клэр, он бы… он бы непременно погиб. Без ее тепла. Без ее объятий.
Объятия, которые потрясали и умиляли одновременно. Объятия, в которых он так отчаянно нуждался. Человеческие объятия, ценность которых она вернула ему.
Он не знал, понятия не имел, почему у нее была такая власть над ним, но только ее прикосновения приносили ему облегчение. Он дрожал, но уже не от тех мучительных воспоминаний. Эрик больше не видел мрачные картины. Он чувствовал Клэр, всем телом. Всей душой. Сердце сжалось от такой мучительной боли, что он снова застонал, а потом… потом услышал мелодию, тихую будоражащую мелодию души, которую играла Клэр в тот самый первый день. Мелодии, которая бросила его на самое дно, а потом с такой же молниеносной силой вытащила со дна. Потянула прямо к свету, к Клэр. Боже, он так хорошо помнил ее музыку, а ведь когда-то в ужасе содрогался от малейшего звука!
Впервые он обнимал ее по-настоящему и так крепко. Так, как никогда никого не обнимал. И был уверен, что больше никого и не обнимет. Это было так же очевидно, как и то, что он желал только ее. И когда она обняла его, когда спрятала лицо у него на груди, в его желании не осталось ничего мерзкого, ничего отвратительного или гнусного. Желание, которое могло бы освободить его, желание столь чистое и неудержимое, что он снова стал дрожать.
Задыхаясь от благодарности к ней за ту капельку сострадания, которую она пожелала дать ему, чтобы спасти тогда, когда ничего не смогло бы спасти его, Эрик удивлялся тому, как одно единственное прикосновение могло обернуть ад раем, а мрак — светом.
— Эрик? — вновь раздался ее голос в безмолвии комнаты.
И Эрик стал постепенно приходить в себя. Настолько, что смог услышать треск поленьев в камине. Слышал ровное дыхание Клэр. И свое собственное. Он почувствовал стройное, худенькое тело, прижатое к нему, тоненькую талию, которую сжимал, мягкую округлую грудь, не спрятанную за корсетом и слоями одежды, а прижатую к нему. Нежный запах ландышей… Мучительная горечь прошлого желания сменилась прикосновением столь чистым, что видения отступили совсем. Настолько, что Эрик смог открыть глаза и оглядеться.
Он стоял в небольшой комнате, где мерно горел огонь. И горели свечи, мягкий свет которых падал на мучительно красивое лицо, поднятое к нему. Эрик заглянул в волшебные темно-золотистые глаза, и почувствовал, как перехватывает горло, как боль сжимает сердце. Едва дыша, он поднял руку и погладил ее по мягким волосам, которые сам же заплел. Клэр не отстранилась от него. Не попыталась отодвинуться.
Клэр… Единственное чудо в его жизни.
— Почему ты это сделала? — с трудом заговорил он, не в состоянии перестать дотрагиваться до нее.
Взгляд ее был полон беспокойства.
— В тот момент… тогда мне показалось, что это тебе необходимо, — прошептала Клэр, не представляя, что своей искренностью разбивает его вдребезги разбитое сердце. — Что с тобой произошло? Что это было?
Эрик всё смотрел ей в глаза, понимая, что если бы не она, он вероятно никогда бы не пришел в себя. В последний раз, когда воспоминания нагнали его, ему потребовались все его силы, чтобы справиться с ними. А сейчас Клэр сделала это за считанные минуты. Одним своим прикосновением. И если прежде он полагал, что у нее есть некая власть над ним, теперь в этом не осталось никаких сомнений. Потому что ей под силу было то, что не смог бы сделать никто.
Погладив ее по щеке, Эрик осторожно заправил за ушко выбившуюся шелковистую прядь, чувствуя, как выравнивается дыхание. Как постепенно успокаивается сердце. И начинает биться иначе.
— Всё… всё хорошо, — солгал он, не собираясь пугать ее. Или говорить правду.
Особенно эту правду.
Клэр нахмурилась.
— Ты уверен?
Милая Клэр, как он мог быть в чем-то уверен, если она обнимала его, а он продолжал желать ее? Желание никуда не ушло. Оно по-прежнему сковало всё его тело, но сейчас в желании не было мерзости и боли. Когда-то Эрик был уверен, что не сможет дотронуться ни до кого, ни за что не пожелает ни одну женщину в мире, а сейчас, глядя на Клэр, он удивлялся тому, как легко может касаться ее, чувствовать ее. Желать ее… Только ее одну… Так сильно, что болела каждая напряженная мышца, каждая косточка его тела. Она даже понятия не имела о том, насколько могла быть желанной.
— Да.
Она окинула его лицо изучающим взглядом, затем вновь заглянула в глаза.
— Да, нормальный цвет возвращается к тебе. Ты был так бледен… — Клэр внезапно подняла руку и положила ладошку ему на грудь. Прямо туда, где билось его сердце. Сердце, которое мгновенно замерло от ее прикосновения. — И твое сердце… оно тоже успокоилось.
У Эрика было такое ощущение, будто она дотронулась до самого его сердца. Какое-то время он не мог дышать, затем, подняв руку, он накрыл ладонью ее руку. Ее забинтованную руку.
— Клэр… — прошептал он вымученно.
— Что это было?
Она не собиралась отступать, пока не получит ответа, делая почти то же, что совсем недавно делал он, стоя у ее порога. Вот только Эрик не смог бы сказать ей ничего.
Это было невозможно.
— Это…
— Это произошло по моей вине?
Ее вопрос потряс его до глубины души. Подняв свободную руку, Эрик осторожно коснулся ее мягкой, теплой щеки.
— Как ты могла подумать такое?
— Ты так резко побледнел…
Она действительно была напугана тем, что произошло. Тяжело вздохнув, Эрик медленно погладил ее по щеке.
— Это совсем не то. Клянусь, всё уже позади…
— Но что это было?
Он мягко покачал головой.
— Прошу тебя, не нужно больше волноваться. — Он даже не мог благодарить ее за объятия, которые спасли его, потому что тем самым укрепил бы ее мнение в том, что ему действительно была нужна помощь. — Всё хорошо.
Она замерла, будто бы поняв, как ему невыносимо говорить об этом.
Осторожно скользнув рукой по его груди, не представляя, как это действует на него, Клэр дотронулась до ворота его рубашки и, задумчиво глядя на его шею, тихо заговорила, комкая между пальцами мягкий лён.
— Знаешь, в детстве, когда я однажды заболела, очень сильно болела, так что неделю не могла встать с постели, Руперт, мой брат, как-то утром проник в мою комнату. Оказалось, что он принес мне горстку свежей клубники. Тогда все стремились помочь мне, чтобы я поскорее поправилась. Руперту было всего три годика, но он тоже волновался. В тот день он посмотрел на меня красивыми зелеными глазами и сказал, что если я съем всю клубнику, которую он принёс, мне обязательно станет лучше. Я едва мола двигаться, мне было трудно глотать, я вообще ничего не могла есть. Но я съела все пять ягод клубники, которые он протягивал мне. Я как сегодня помню их. Всего пять, но они были такими сочными и сладкими. Я съела все до последнего. — Клэр заглянула ему в глаза и тихо добавила: — И всё действительно прошло.
Эрик слушал ее с благоговением. Потому что даже сейчас она делилась с ним самыми своими сокровенными воспоминаниями, не представляя, что это значит для него.
— Твой брат любит клубнику?
Она медленно кивнула.
— Не то, чтобы очень, а вот я…
— С тех пор ты полюбила клубнику, — изумленно договорил Эрик, почти как вечность назад, когда заканчивал за нее фразы, угадывая ее мысли.
Что ей понравилось. Продолжало нравиться. Клэр снова кивнула. Мягко, почти одобряюще.
— В тот год, когда сезон клубники закончился, папа велел нашему повару варить из них джемы, чтобы я могла есть их даже зимой.
Он не смог не уловить грусть, перемешанную с болью, когда она заговорила об отце.
— Сейчас конец мая, конец сезона цветения ландышей и начало сезона клубники.
Клэр вновь нахмурился, взгляд стал вопросительным.
— Сегодня… скажи, ты сегодня ел клубничный джем?
Эрик удивленно замер, убрав от ее лица свою руку. Замерла и ее рука на его шее.
— Что?
Взгляд ее стал острее.
— Клубника… от тебя пахло клубникой, когда ты поймал меня у дерева.
О Господи, она заметила, чем он пах? Эрик даже не думал, что такое возможно.
— Да, пробовал, — как в тумане пробормотал он, не в силах утаить от нее эту правду.
На милом лице застыло недоумение.
— Почему? Ты ведь не любишь сладкое.
Невероятно, но она запомнила даже это. Запомнила и пожелала воскресить воспоминания почти так же, как сегодня днем, когда вытащила листок из его волос. Она даже не представляла, как это было важно для него. И чтобы хоть как-то дать ей это понять, он ответил так же честно, как в день прогулки.
— Не люблю, но я хотел знать, какой вкус у твоей любимой клубники.
Глаза ее потрясенно расширились, будто бы она не ждала от него такой честности, а потом быстро опустила голову, пряча от него свой взгляд.
— И тебе… тебе понравилось?
Эрик вдруг заметил, как порозовели ее щеки, а потом ошеломленно догадался, что это румянец. От волнения. Это стало очевидно еще и потому, как быстро она убрала от его шеи свою руку. Но Эрик не хотел терять чувство ее прикосновения, поэтому тут же схватил ее руку. И когда она вновь посмотрела на него, он тихо заговорил:
— Не поверишь, но очень понравилось.
Глаза ее мерцали, будоража и околдовывая.
— На самом деле?
Эрик подумал о том, что мог бы поцеловать ее сейчас. Мог бы коснуться ее губ и ощутить еще раз их вкус, их сладость. Их неповторимое тепло… Если бы это было возможно.
— В детстве, когда я много учился и до вечера пропадал в комнате для занятий, Алан и Дилан прибегали ко мне и приносили с собой теплый, густой бельгийский шоколад, который часто привозил отец. Они говорили, что это полезно и улучшит мою работоспособность, чтобы я больше запоминал.
— Ты любил теплый шоколад? — изумленно спросила Клэр.
Только сейчас Эрик вспомнил, что и она любит шоколад.
— Твой шоколад разбавляется молоком, а мой не был таким жидким и быстро затвердевал, когда начинал остывать. Такой способ выжимки масла какао из тёртого какао запатентовал четыре года назад в 1828 году голландец Конрад ванн Гутен. Мои братья обожали этот вид шоколада и регулярно снабжали меня этим лакомством целых два года, но потом…
— Что произошло?
— Я наелся шоколада так много, что он перестал мне нравится. Мне становилось плохо уже от одного его запаха, с тех пор я не могу есть сладкое.
Она так пристально смотрела на него, словно стремилась добраться до всех его тайн. А потом к его удивлению сжала его руку, которой он держал ее, и… Эрик не мог поверить своим глазам, но ее восхитительные губы раздвинулись в такой манящей и ласковой улыбке, что у него чуть не остановилось сердце.
Господи, она улыбалась ему! Впервые за долгое время улыбнулась так, как не должна была улыбаться никогда. Улыбнулась так, что его сердце разбилось во второй раз.
— Зато шоколад помог тебе запомнить всевозможные даты и события. Удивительно, как при твоей нелюбви к сладкому, ты всё же попробовал клубничный джем.
Удивительно, что всё это не снится ему сейчас. Выпустив ее руку, Эрик как зачарованный коснулся пальцами ее губ, чувствуя крупную дрожь во всем теле.
— Ты… твоя улыбка! Никогда не видел ничего прекраснее. — Она замерла, а улыбка сбежала с милого лица. Эрик испытал настоящую боль от того, что так быстро развеял внезапно появившееся в его жизни чудо. Опустив руку, он покачал головой. — Прости…
Господи, что он делает! Что он творит! Еще немного и он окончательно потеряет голову. Прежде ему удавалось контролировать себя, но теперь когда даже прошлое не могло уже остудить его, Эрик был в полном отчаянии, потому что знал, что не может притязать на нее, не имеет права даже поцеловать ее. Черт бы побрал всё на свете, но он вёз ее в Шотландию, и единственная причина, по которой он мог бы дать ей развод — не консумировать брак.
Вот о чем он должен был помнить всякий раз, когда смотрел на Клэр. И всё же, даже его великая сила воли была неспособна бороться с силой притяжения к ней.
Отпустив ее, Эрик отвернулся, продолжая дрожать. Продолжая желать ее даже тогда, когда желание чуть не сгубило его. Проведя рукой по своим волосам, он рассеянно огляделся и внезапно увидел на столе книгу, которую заметил еще в ту ночь, когда принес ей воды. Нахмурившись, он потянулся к ней и взял…
— Биография Сальери?
Он удивленно посмотрел на Клэр, которая вдруг напряглась и пристально посмотрела на книгу.
— Да, я… я взяла ее в дорогу, чтобы читать.
Было в ее голосе нечто такое, что насторожило его.
— Сальери, который был учителем твоего любимого Бетховена и к которому стремился попасть любой начинающий композитор?
Глаза ее, эти восхитительные темно-золотистые глаза расширились от удивления почти так же, как и в тот день во время танца, когда он признался, что читал о Бетховене.
— Ты читал не только о Бетховене, верно? — спросила она, быстро взглянув на книгу.
Эрик вдруг замер, осознав одну важную вещь: после свадьбы они никогда больше не говорили о ее любимом Бетховене и тем более о музыке. И она больше не играла на пианино. Ни для кого. Это могло вновь заставить его ощутить чувство вины. Если бы не появилось другое желание: желание вернуть ей музыку. Эрик прочитал гораздо больше, но ничего не сказал Клэр, потому что в ней было какое-то странное напряжение, которое он не мог понять.
— Да, — медленно кивнул он.
Клэр протянула руку. К своей книге.
— Можно?
Эрик нахмурился, но вручил ей книгу.
— Конечно.
И только когда она забрала свою книгу, он увидел, как напряжение отпускает ее. Странная перемена, которая прошла так же быстро, как и возникла.
Вздохнув еще раз, Эрик вновь отвернулся от нее и на этот раз уже решительно зашагал к двери.
— Уже поздно. Тебе нужно отдохнуть. Запри дверь и никому не открывай.
Он услышал позади легкие шаги, и когда перешагнул порог и обернулся, она стояла почти рядом, придерживая свободной рукой дверь. Такая же восхитительная, юная и ошеломляюще красивая с собранными волосами.
— Спасибо, — обронила она.
— За что? — изумился Эрик, сознавая, что это он должен упасть перед ней на колени и благодарить за всё то, что она сделала для него.
Клэр медленно подняла к нему сове невероятно красивое лицо.
— За то, что заплёл мои волосы.
Она сказала это так, будто он подарил ей все сокровища мира. Он был готов ради нее не только на это. Эрик кивнул, и как бы мучительно ни было уходить, он всё же прошептал:
— Я всегда помогу тебе. Что бы ни произошло. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — молвила она и, наконец, прикрыла дверь.
Застонав, Эрик привалился к двери и закрыл глаза, потрясенный тем, что произошло. Что продолжало происходить. Что он не мог остановить, но должен был сделать это во что бы то ни стало. Иначе погубит Клэр окончательно. А этого он точно не смог бы допустить.
После возвращения Эрик не допускал и мысли о том, что когда-нибудь вновь сможет ощутить это мучительное, почти парализующее чувство, от которого едва не ослеп в прошлый раз… А теперь, когда Клэр превратила его кошмары в чистое безумие, Эрик не представлял, как будет видеться с ней, как будет разговаривать с ней, не желая дотронуться, поцеловать ее… Как он мог перестать желать ее тогда, когда его тянуло к ней с такой сокрушительной силой?
Ему было непросто сражаться с собственным желанием, но он должен был держать себя в руках, пока не довезет ее до места. Он не имел права рушить последнее, что у нее осталось. Он не смог бы поступить с ней так…
Клэр была не только его спасением, лучиком света…
Она была…
Эрик резко открыл глаза и тяжело вздохнул, охваченный холодной решимостью довести дело до конца. Он дал ей слово. И не только ей…
«Почему хочешь отдать меня другому?»
Ему было невыносимо думать об этом, но он должен был сделать и это!
Прежде он полагал, что найдёт в себе силы вручить ее тому шотландцу, но только теперь стал понимать, что сил может не хватить… Потому что он играл с настоящим огнем.
Утром на подносе с любимым завтраком Клэр стояла вазочка с маленьким букетиком ландышей.