Не терпящее отлагательство дело заставило его приехать гораздо позже, чем Эрик на это рассчитывал. Клэр вот уже более часа пребывала в Эдинбургском доме его семьи, где он решил остановиться, чтобы довести до конца начатое так безрассудно предприятие. Но прежде он должен был сделать то, что ему следовало сделать гораздо раньше. Единственное оставшееся пятно позорного прошлого, которое следовало стереть намного раньше. Это не поддавалось объяснению, но Эрику казалось, что только так он сможет заполучить некую надежду на мрачное, несостоявшееся будущее, которое всё же могло быть у него.
Разбитый, уставший и совершенно опустошенный долгой скачкой, стремясь догнать карету, Эрик всё же приехал домой, не представляя, однако, что ему делать теперь. Вероятно ничего и не нужно было делать, ведь теперь всё должно было идти по заранее задуманному плану.
Большой дом встретил его оглушительной тишиной, будто в нем не было обитателей, но Эрик знал, что Клэр здесь. Об этом говорили ярко вспыхнувшие глаза дворецкого, когда тот поприветствовал хозяина. Восхищение, переходящее в благоговейное поклонение, владело Флаттером с того мгновения, когда он впервые увидел свою молодую хозяйку. Качая головой, Эрик поднимался по лестнице, поражаясь той легкости, с которой ей удавалось завоевать расположение всех его слуг, почти не прикладывая для этого особых усилий.
Проведя рукой по обросшему за двое суток щетиной лицу, Эрик ощутил глухую боль в сердце. И неприятную саднящую боль в правой руке. Удивительно, ведь он сделал всё возможное, чтобы стать бесчувственным ко всему, но теперь его сердце вздрагивало и переворачивалось всякий раз, когда он вспоминал Клэр. Ее чарующую улыбку, ласковые прикосновения и страстный поцелуй, которым она наградила его перед тем, как терзаемая чувством вины, удалиться в дом.
Совсем скоро всё это завершится и ей не придется больше винить себя за то, что пришлось целовать другого при наличии истинного возлюбленного. Ужасаясь тому, к чему готов был склонить ее, Эрик, тяжело ступая, продолжал подниматься по лестнице, когда услышал крик.
Такой душераздирающий, что у него чуть не остановилось сердце.
Клэр!
Похолодев, Эрику тут же бросился бежать наверх, боясь того, что с ней что-то случилось.
Но не был готов к тому, что предстало его ошеломленному взору.
Тяжелая драпировка штор была раздвинута, впуская яркие лучи утреннего солнца, которые щедро вливались в комнату, озаряя каждый уголок. Солнечные блики освещали не только богатую мебель, позолоченные канделябры и пушистые ковры.
Недалеко от горящего камина стояла белая с позолоченными ножками ванная, из которой поднимался легкий пар. Но даже не это приковало внимание Эрика.
Лучи солнца отражались на многочисленных бриллиантовых капельках, прилипших к сверкающей белоснежной коже и окутывали ярким сиянием ту, которая стояла посреди ванной. Во всей своей ошеломляющей красоте, подобно Венере, выходящей из морской пены.
Белоснежная кожа походила на идеально отполированный мрамор. Капельки воды мерцали на ней словно драгоценные камни, приковывая взгляд к длинным стройным ножкам, которые плавными линиями бедер и золотистым треугольником переходили в узкую талию, отмеченную маленьким совершенно очаровательным пупком. Поднимаясь выше, Эрик жадно прошелся взглядом по пышной белоснежной груди, увенчанной маленькими розовыми сосками. Мягкая ложбинка, разделявшая их, делала их еще более притягательными. Золотистые волосы влажными прядями падали ей на плечи и грудь, окутав ее почти нереальным сиянием. Незаметные капельки пота, выступившие у нее на лбу, позолотили и без того идеальную кожу, а щеки зарумянились, сделав Клэр такой ослепительной, что было больно смотреть на нее.
Эрик был уверен, что его истощенное, едва бьющееся в груди сердце давно остановилось, оказавшись свидетелем подобной неземной красоты. Благоговейная красота, которая была бы холодным олицетворением идеального замысла бога, если бы в придачу к ней не были дарованы ее обладательнице невыразимая красота ее сердца и благородство души, сила духа и сокрушительная нежность. С которой она день за днем покоряла его даже тогда, когда он противился этому, но только для того, чтобы сейчас окончательно признать свое поражение.
Господи, даже утверждая, что сможет отдать ее другому, заботясь исключительно о сохранности ее сердца, он был нечестен с собой. Эрик старался, черт побери, сделать всё мыслимое и немыслимое, чтобы сохранить и уберечь ее сердце, но вся его решимость разлетелась на мелкие осколки, когда его собственное сердце потянулось к ней так, что Эрик начал задыхаться. Боже, он так сильно любил ее! Любил не за эту неземную красоту, а за одно лишь то, как одним своим присутствием она озаряла его жизнь так, как этого не могли сделать самые яркие лучи солнца.
Никогда прежде он не видел картины более прекрасной, чем обнаженная Клэр в горячих парах утренней ванны. Даже Венера Боттичелли не шла ни в какое сравнение с этим.
Едва увидев его, Клэр на мгновение застыла в замешательстве. Но и этого мгновения было достаточно для Эрика, чтобы разглядеть ее от макушки златоволосой головы до пенистой поверхности воды, которая сомкнулась под ее коленками.
Придя в себя, Клэр изумлённо ахнула и тут же прикрылась, если только это было возможно, одной рукой обхватив свою полную грудь, а второй потянулась вниз к золотистому треугольнику, скрестив при этом ноги.
— Эрик? — едва веря своим глазам, спросила Клэр, трепеща под его обжигающе пристальным взглядом.
Ощущая выступающую на лбу испарину, Эрик проглотил ком в горле и смог заглянуть в ее расширившиеся огромные темно-золотистые глаза.
— Клэр, — заговорил он, не в состоянии дышать. — Почему ты кричала?
Она кричала? Сердце ее билось с такой неистовой силой, что Клэр не могла дышать, не говоря уже о том, чтобы вспомнить, как Эрик оказался здесь. У нее было такое ощущение, будто всё происходящее до его появления покрылось густым туманом, став абсолютно неважным и ненужным. Было важно лишь то, что он пришёл. Он был здесь, в невероятной близости от нее. Весь остальной мир померк, как ненужные мазки кисти художника, пропитанные влажной губкой, которая стерла все их следы.
Придя в себя, Эрик, как бы ему ни было тяжело шевелиться, смог отвернуться от нее и закрыть дверь, подставив ей свою широкую спину, а потом закрыл глаза, не в состоянии отпустить дверную ручку, и возвел короткую молитву богу, чувствуя, как весь дрожит.
— Что произошло? — вновь заговорил он сдавленным, почти охрипшим голосом, сжимая ручку так, чтобы изо всех сил сдержаться и не обернуться.
Встрепенувшись, Клэр моргнула, отчаянно пытаясь вспомнить, что предшествовало его появлению. И о чем они говорят, потому что не могла оторвать взгляд от его невероятно широкой спины, затянутой только легкой материей рубашки.
На нем действительно не было ничего, кроме расстегнутой на несколько пуговиц белоснежной рубашки, запыленных высоких черных сапог и бриджей, что свидетельствовало о его недавнем приезде. Черные как смоль волосы растрепал утренний ветер, щеки за два дня запали и темная щетина уже проступила. А глаза, его невероятно красивые серо-голубые глаза мерцали истощенным светом, являя ей до смерти уставшего человека. Самого дорогого сердцу, самого бесконечно любимого, которого она хотела прижать к груди! Она была так рада видеть его, целого и невредимого, что Клэр с трудом удержала слезы облегчения.
— П-произошло? — прошептала она, чувствуя странный озноб во всем теле. — Да, здесь… возле кровати была м-мышь.
— Мышь? — недоуменно повторил Эрик, пытаясь успокоить обезумевшее от пробуждённых в нём чувств, которые он безуспешно подавлял все эти два дня, сердце. Потому что один лишь только нежный голос Клэр прошелся по его натянутым нервам такой немыслимой лаской, что у него задрожали колени. Резко отпустив дверь, он открыл глаза, решительно повернул голову и, не обращая внимания на напряжение во всем теле, стал двигаться в сторону кровати, понимая, что должен что-то сделать, иначе неминуемо взорвется. Кровать, на которой могла лежать Клэр. От одной этой мысли у него потемнело перед глазами так, что он едва не налетел на деревянный столбик возвышающегося балдахина. Оглядев пространство вокруг кровати, Эрик с трудом произнёс: — Здесь нет мышей.
Позади вновь послышался дрожащий, почти как и его, тихий голос:
— Ты уверен?
Прижав руку на отполированный столбик, Эрик сделал глубокий вдох, не уверенный ровным счетом ни в чем. Как он мог быть хоть в чем-то уверен, если позади него стояла Клэр? В ванной. Абсолютно голая. Такая желанная, что у него заболело ниже поясницы.
— Да, — молвил он, призывая на помощь всю свою выдержку, но продолжая ощущать, как горячий пот скатывается по виску от усилий сдержать нарастающее желание. — Здесь никогда не было мышей.
На этот раз он не услышал ее голоса. Тишина в комнате окутала их подобно лучам солнца, которые беспощадно освещали всё то, что должно было быть укрыто темнотой ночи. Или одеждой. Эрик был уверен, что Клэр не опустилась в ванную, чтобы укрыться от его взгляда. И не вышла оттуда, иначе он бы расслышал всплеск воды. Господи, как он сможет покинуть комнату, если она будет продолжать стоять на месте!
Внезапно долгая мучительная борьба с самим собой показалась тщетной и отпустила его. На место этой силы пришла другая, несокрушимая, и Эрик понял, что был повержен самой судьбой, потому что не имел больше сил сопротивляться своему желанию и оглушительной любви, которые разрывали его на части. Долгими днями он уговаривал себя, что сможет отпустить ее, но это был бред больного человека, не осознающего, что на самом деле собирался сделать.
Он не мог отдать Клэр, Господи, он никому не мог отдать Клэр! Он хотел развернуться, подойти к ней, обнять и любить ее до тех пор, пока у него билось сердце.
Клэр по-прежнему стояла за его спиной. В ванной. Абсолютно голая. И словно бы всего этого ему было мало, Эрик услышал ее тихий, проникновенный голос:
— Ты можешь передать мне полотенце?
Эрик сжал руку так, что побелели костяшки пальцев. Боже, что она делает? Разве не понимает, о чем просит, какой немыслимой опасности подвергает себя! Черт возьми, он не был настолько бесчувственным! Всё его тело заныло и налилось такой невыносимой тяжестью, что он не мог пошевелиться.
— Клэр… — прошептал он, предостерегая ее от того, что она делает.
Но она словно не замечала этого. Будто отмахивалась от того, что могло произойти, нисколько не заботясь о последствиях. Которые могли стать непоправимыми.
— Полотенце там, рядом с кроватью. На тумбочке. Подай его мне, прошу тебя.
Он не мог не внять ее просьбе. Сделав глубокий вдох, Эрик повернул голову и отпустил столбик, пытаясь изо всех сил вспомнить, в каком году состоялась битва при Азенкуре, но впервые в жизни не смог этого сделать. Заметив стопку пушистых чистых полотенец небольшой тумбочке, Эрик с трудом подошел к им и взял самое верхнее.
И вновь замер. Ведь, чтобы передать ей полотенце, Эрику пришлось бы обернуться. К ней. К обнаженной нимфе, которая мгновенно заставит его позабыть все обещания и клятвы. С трудом дыша, Эрик спиной сделал шаг назад, стараясь не налететь на кресло, и, отвернув лицо, вытянул позади руку в отчаянной надежде хоть так передать ей несчастную вещицу.
— Я не дотянусь до тебя, Эрик. Можешь подойти ближе?
Эрик закрыл глаза, приказывая своему сердцу успокоиться, но оно могло в скором времени разорваться в груди. Ему стоило нечеловеческих сил, чтобы сделать еще шаг назад. К ней.
— Еще ближе, Эрик, — прошептала она.
Он на мгновение замер и сделал глубокий вдох. И сумел сделать еще шаг назад.
— Не в ту сторону, Эрик.
Он боялся, что у него сейчас остановится сердце, потому что она звала его так, будто манила. Это было сумасшествием, и Эрик прекрасно понимал это, в отличие от Клэр. Но если он не обернётся, то так никогда и не сможет передать ей это чертово полотенце!
Сжимая в руке полотенце, Эрик медленно обернулся. У него перехватило дыхание, когда он прямо перед собой обнаружил Клэр. С невероятно яркими, сияющими глазами, взирающими на него. Ниспадающие на оголенные плечи и обнаженную грудь волосы прилипли к золотистой коже, а несколько вьющихся прядей, пружиня, обрамляли до боли красивое лицо, при виде которой у него замерло сердце.
Эрик выбрал правильное направление, чтобы вручить ей полотенце, и не стоял так уж далеко, как она заставила его подумать. Его рука была прямо направлена на неё, но она почему-то не стремилась взять то, что просила. То, что ей было так катастрофически необходимо, чтобы прикрыться. Эрик не замечал испарины, которая выступила у него на лбу, не замечал, как дрожит его рука. Он боролся с собой и приказывал себе не смотреть вниз. Ради Бога, только не делать этого! Иначе он пропадет, они оба пропадут.
— Т-твое полотенце…
Она улыбнулась ему. Улыбнулась с какой-то пугающей свободой и глубоким пониманием того, что происходит сейчас. Улыбнулась так, как в тот далекий день на прогулке, когда подарила ему стебелек ландыша. И сейчас… В ее глазах не было раскаяния. Глядя ей в глаза он увидел в них отражение собственного желания.
Что-то с оглушительной болью сжало ему сердце. А потом Эрик увидел, как Клэр поднимает руки. Вероятно, чтобы взять полотенце.
Но они прошли мимо нужной вещицы и стали подниматься выше.
Еще чуть выше…
С мучительной медлительностью, к которой перемешивалась легкая нерешительность, Клэр скользнула руками по его груди. Эрика словно парализовало, он застыл как вкопанный. Даже капелька пота застыла у него на виске, не осмеливаясь скатиться вниз в ожидании невозможного. Тонкие изящные пальцы, пройдясь по распахнутому вороту его рубашки, обхватили его шею. Эрик не мог дышать, глядя на всё то, что она делала. На то безумие, которое творила.
И словно этого было мало, она прижалась к нему всем своим обнаженным телом, капельки на котором тут же впитала его одежда, встала на цыпочки и, взяв его лицо в свои ладони, с завораживающей нежностью прильнула к его губам.
Что-то треснуло и надломилось прямо в груди. Его пронзило такое мучительное отчаяние, такая непреодолимая потребность в ней, что стало просто бессмысленно бороться. Потому что только сейчас Эрик понял, что всё время, что они были вместе, первой за поцелуями всегда тянулась Клэр. Она сама просила его поцелуев, вверяя себя ему почти без остатка. Как она могла любить другого и при этом целовать его, Эрика, так, будто он был единственный, кого она хотела целовать?!
Прикосновение ее мягких, теплых губ, свежего чистого дыхания и запах распустившихся ландышей прошелся по телу острым ознобом. Его объяло такое огненное желание, что на мгновение Эрик задрожал. Полотенце выскользнуло из его пальцев и упало прямо в ванную, но он уже не услышал шлёпка и всплеска воды.
У него потемнело перед глазами. Накопившееся за два дня долго сдерживаемое напряжение дало трещину и взорвалось в нем. Застонав от боли, Эрик закрыл глаза, чувствуя, как его руки, получив негласное благословение, потянулись к ней, обхватили ее тоненькую талию, ощущая под ладонями влажную теплую кожу, и до предела прижали к себе хрупкое тело Клэр с мокрой округлой грудью, которая, намочив его рубашку, впечаталась в него набухшими сосками так, что судорога сотрясла его всего.
Он никогда не мог устоять перед ней, а сейчас тем более. Повернув голову, Эрик сам жадно завладел ее губами, раскрыв их еще шире и нырнув к ней глубоко и неистово, понимая, что не сможет отпустить ее. Не мог отпустить с тех пор, как она свалилась на него в музыкальной комнате его отца. С тех пор, как доказала ему, что он еще способен на чувства, способен испытать желание, не омраченное воспоминаниями прошлого.
Судорожно вздохнув, Клэр раскрыла ему свои уста, запустив пальцы в его волосы, и Эрик окончательно потерял голову, понимая, что пал жертвой обмана, но с кем он собирался спорить? С собственной совестью, которая была глуха к тому, что сейчас происходило, и не собиралась упрашивать его остановиться? Клэр заманила его к себе и обняла его так, будто только этого и хотела. Она с безмолвной готовностью встретила его напор, и, лишившись остатков рассудка, Эрик поцеловал ее так, как не целовал никогда прежде. Поцеловал так, будто следующего мгновения для него могло не наступить. Жадно, ненасытно, всепоглощающе.
Клэр непроизвольно выгнула спину и издала такой приглушенно-волнительный стон, что у него подогнулись колени. Этого было достаточно, чтобы Эрик перестал сдерживать себя. Последние попытки взять себя в руки рухнули, оставив его совершенно беспомощным перед силой всепоглощающего желания, которое он не мог больше подавить.
Ее поцелуи обжигали, дыхание опаляло. Пальцы, поглаживающие его голову и перебирающие волосы, сводили с ума. Не властный более над своим разумом, Эрик резко приподнял Клэр из ванны. Удерживая одной рукой ее за талию, дрогой он сжал ее бедро и приподнял стройную ногу так, что она была вынуждена обхватить его торс своими ногами. Почти как вечность назад в Пембертоне. И когда тяжесть и жар ее тела надавили на окаменевшую часть его тела, Эрик, оглушенный волной пронзительного наслаждения, понес ее к кровати, не видя ничего перед собой.
Он собирался прикоснуться к ней всеми известными ему способами, чтобы зацеловать каждый дюйм этого божественного тела, собирался подарить ей такое наслаждение, которое заставит и ее позабыть обо всем на свете. Долгие мучительные дни воздержания сделали свое дело, пробудив в нем голод, который невозможно было утолить без Клэр.
Она не издала ни единого звука, когда Эрик почти упал с ней на мягкий матрас поперек кровати. Она не переставала целовать его, когда он приподнялся, чтобы не раздавить ее. Опираясь о локоть левой руки, которой обнимал ее за талию, Эрик приподнял дрожащую ногу Клэр и вновь прижал к себе, вжимаясь в ее влажное, податливое тело. У него из глаз едва не посыпались искры, когда Клэр, издав сдавленный стон и взяв его лицо в свои ладони, непроизвольно выгнула спину, прижавшись до предела к его окаменевшим чреслам.
Господи, она тоже хотела этого! Она льнула к нему так, будто ничего больше не хотела. Целовала так упоительно, что у него туманилось в голове. Эрик задыхался, испивая ее сладость, изучая каждую влажную клеточку пальцами, губами и языком, раздираемый неподвластной ему любовью и бесконечной нежностью к ней.
Ощутив на себе его тяжесть, Клэр на мгновение испугалась того, что зашла слишком далеко, что своей откровенностью, которую сама от себя не ожидала, может напугать и оттолкнуть его от себя, если он придёт в себя. Как легко ей удалось заставить его позабыть обо всем на свете! Боже, неужели у нее была такая власть над ним? Блаженная радость от одержанной победы стала быстро таять, усиливая сомнения. Она снова подумала о том, а правильно ли поступает? Господи, она ведь должна была поговорить с ним, а не соблазнить! Но отчаяние было слишком велико, у Клэр просто не было выбора. Если бы только Эрик не оставил ее на целых два дня, заставив подумать, будто она ему больше не нужна! Как она могла отпустить его сейчас, когда он целовал и касался ее так, будто мог задохнуться без нее?
Она знала, что не отпустит его, когда он появился на пороге. Он выглядел ошеломленным, когда она проигнорировала полотенце и обняла его. И почувствовала, как он дрожит, как будто он был на грани, ведь… он всегда так остро реагировал на ее прикосновения. И эта невыносимая двухдневная разлука, которая не пошла на пользу и ему, которое, возможно, имела для него такое же разрушительное воздействие, как и для нее.
И это подстегнуло Клэр, которая знала, каким почти несгибаемым он может быть, когда что-то вобьёт себе в голову. Она придумала единственное, что пришло ей в голову, но Клэр даже не предполагала, что всё получится так… так восхитительно, что разумные мысли мгновенно покинули ее. Она прижималась к нему, боясь, до ужаса боясь, что он вот сейчас придет в себя и оттолкнут ее.
Она не думала, что сама так быстро вспыхнет, когда он обнял и прижал ее к себе. Так крепко, что она едва не задохнулась. Прежде ей не мешали даже слои одежды, а теперь на ней не было и одежды, поэтому она еще более отчетливо ощутила неистовое биение его сердца, которое билось будто бы рядом с ее собственным сердцем. Буквально вдавленная в могучее, твердое как гранит тело, она вздрогнула, ощутив прохладу его одежды, и уцепилась за его широкие плечи, чтобы не упасть, но он бы не позволил этому случиться. Эрик так неожиданно поднял ее из ванны, что она даже не заметила этого, но когда, разведя ей ноги, прижал ее к чему-то напряженному и выступающему вперед, к запретной части себя, Клэр и вовсе застыла, а потом глухо застонала, потрясенная не тем, что это могло означать, а тем, какую острую волну сладостного томления вызывало в ней его стремительное прикосновение к потаенному месту, к которому он уже однажды прижимался в Пембертоне.
Жар его дыхания вкупе с неистовыми поцелуями его горячих губ вызвали в ней такие мощные ощущения, что Клэр стала задыхаться, наполняясь жаждой чего-то большего. Едва живая в его объятиях, Клэр утонула в чувственном слиянии их губ, чувствуя недолгие мгновения полета, а потом к ее спине прижалась прохлада шелковых простыней. Он бережно уложил ее на этот раз на кровать и опустился сверху, ни на минуту не отпуская ее губы. И обнимал ее так крепко, что она не могла пошевелиться. Но шевелиться было совершенно бессмысленно, потому что глубоко-пьянящий, мучительно-страстный поцелуй пробудил в ней давно забытые сладкие ощущения, которые наполнили тело тяжестью так, что не было даже возможности пошевелиться.
А когда он свободной рукой, пройдясь по трепещущему телу и опустившись ей на бедро, развел ноги в сторону и в очередной раз настойчиво прижался к тому самому месту, где всё пульсировало и горело, Клэр поняла, что совсем скоро на нее обрушится нечто невероятное. Будто бы издалека раздался поучительно-тихий голос матери, которая пыталась рассказать ей о том, что может произойти в ее первую брачную ночь. Ночь, которую она так безобразно испортила. Ночь, которая стала бы для нее дивным открытием, если бы она поняла зов сердца чуточку раньше. Сердитая тогда на свою мать, она не пожелала выслушать ее, и теперь так сильно жалела об этом. Потому что не знала, что ей делать.
Эрик всегда так остро действовал на нее, что она моментально теряла голову. Клэр была напугана обрушившейся на нее страстью, потому что боялась, что не вынесет этого. Но в то же самое время ей хотелось этого безумства. До смерти хотелось прижаться к нему еще теснее, чтобы раз и навсегда завоевать его и не оставить ему выбора. Чтобы доказать ему, как он нужен ей, как дорог. Ее не смутила щетина не его лица, которая не царапала, а будто бы дразнила, воспламеняя ее еще больше. Она лишь опасалась того, что в любой момент Эрик может прийти в себя, встать и уйти. Поэтому целовала его с еще большим жаром и отчаянием, чтобы только удержать его в своих объятиях. Чтобы не позволить ему прийти в себя, ведь это было… Боже, ему это было нужно не меньше. И это было… это было восхитительно!
Ее губы распухли и болели. Чувствуя, как неиссякаемые волны удовольствия бродят по телу от малейшего его прикосновения, даже легкого дыхания, Клэр действительно задыхалась, но продолжала обнимать его напряженные плечи, поглаживая без того растрепанные мягкие волосы. Она почувствовала, как он вдавливает ее в матрас своим огромным телом, прижимаясь к нему до предела. Из горла вырвался приглушенный стон. Клэр едва могла дышать, но следовала за ним, что бы он ни делал.
Влекомая мучительной тоской и обезоруженная его ласками, она позволила себе раствориться в нем, дав себе обещание, что как только разум вернется к ней, она обязательно скажет ему, как сильно любит его. И тогда ему не придется отпустить ее. Или того хуже, сожалеть о том, что он сделал.
От него пахло свежим ветром, потом, сандалом и специями, и это был самый лучший запах, который она когда-либо вдыхала. Его горячие поцелуи дурманили, оставляли обжигающий след на губах, которые никогда не знавали такого яростного, почти агонизирующего поцелуя. Его руки, проходясь по ее телу, оставляли такие же обжигающие следы на коже, капельки на которой испарились.
Он не переставал испивать ее губы, когда, приподняв руку, тут же накрыл широкой ладонью ее грудь. Клэр замерла, издав глухой стон.
Внезапно Эрик оторвался от ее губ, но только для того, чтобы покрыть поцелуями ее щеки, лоб, влажные волосы, будто бы успокаивая ее, затем прижался к носику, а потом снова опустился на губы. Рука сжала чувствительный холмик так, что из горла Клэр вырвался на этот раз глухой, потрясенный вскрик, заглушенный его губами. Она и думать не смела, что такое возможно. Он и прежде касался ее так, в Пембертоне, когда уложил на стол, но тогда она не ощущала того буйства чувств, какие охватили ее сейчас.
Его лихорадочно-нежные ласки сводили с ума так, что стало темнеть перед глазами. Прижимая ее к матрасу и не позволяя ей пошевелиться, Эрик тем не менее имел полный доступ к тому, что доселе было запретным для него.
Пьяный угар бил в голову так, что он ни о чем не мог думать. Потому что никогда прежде не испытывал такого почти убийственного желания. Он хотел зарыться в нее, хотел немедленно погрузиться в ее жаркие глубины и никогда больше не отпускать от себя. Целуя ее до тех пор, пока оба не стали задыхаться, Эрик почти вечность спустя отпустил ее уста и прижал губы к нежному изгибу подбородка, сжав совершенную по форме идеальную грудь.
Перед глазами снова потемнело. Прикусив губу, чтобы сдержать стон, Клэр тем не менее не смогла этого сделать, выгнув спину тогда, когда его палец прошелся по невероятно чувствительной вершинке.
— Боже, — выдохнула она, не представляя, что подобная ласка может вызвать облегчение и мучительное напряжение одновременно. — Эрик… — прошептала она, зажмурив глаза, когда палец в каком-то ритме стал поглаживать ее, высекая из тела искры распаляющегося желания.
Запрокинув голову назад и хватая ртом воздух, Клэр обхватила его голову руками, не представляя, хочет оттолкнуть его от себя, или прижать еще ближе к себе. Но она не сделала ни того ни другого, потому что, опустившись вниз, Эрик на этот раз поразил ее совсем другим. Отстранив от ее груди свою руку, он заменил ее своими губами.
Потрясенно ахнув, Клэр замерла, а потом протяжно застонала, боясь умереть от пронзительной ласки. Ей даже в голову не пришло, что можно коснуться кого-то с такой откровенностью, но это… Это превзошло все ее ожидания. Клэр уже не понимала, где заканчиваются приличия и начинается неведомое ей доселе таинство, но теперь это было неважно. До тех пор, пока он обнимал и целовал ее с таким упоением, ничего не свете не имело больше значения.
Хотя нет, кое-что действительно имело. Клэр должна была сказать ему, что любит его, но когда он схватил невинный сосок умелыми губами и глубоко втянул в себя, она не смогла бы заговорить, даже если бы и захотела, сотрясаясь в спазмах оглушительного удовольствия, которое разлилось по всему телу. Это было великолепно, Боже, это было так дурманяще, что она не могла позволить этому закончится! Подумать только, она могла бы лишиться всего этого, если бы он не пришел, если бы она потеряла его, не сказав… Она и не говорила ему, но скажет, непременно скажет, когда Эрик вернет ей способность говорить.
И пока он с парализующей откровенностью ласкал ей грудь, приподняв ее пальцами так, чтобы было еще удобнее это сделать, внутри Клэр с мощной силой нарастало томление, переходящее в жгучую потребность чего-то, чего она не понимала.
Очередная сильная волна прокатилась по ней, когда его язык с особым пылом прошелся по напряженному соску. Спина выгнулась само собой. Клэр задыхалась от того удовольствия, которым наполнялась каждая клеточка ее тела. Она дрожала от малейшего прикосновения его губ и пальцев… Даже легкое дыхание могло вызвать в ней такой озноб, что можно было сойти с ума. И это было самое замечательное, что происходило с ней за всю ее жизнь.
Лаская ей грудь, Эрик не переставал поглаживать ее белоснежное тело, заставляя ее трепетать еще больше. Не в состоянии насытиться одной, он переметнулся к другой полной груди, подвергая ее той же неумолимой ласке, одновременно поглаживая ее стан свободной рукой, сжимая ей бедра, разводя ноги в сторону так, чтобы вновь оказаться между ними. Он совершенно лишился рассудка, потому что не мог больше сдерживать себя, и вероятно овладел бы ею немедленно, если бы не посторонний звук.
Клэр бы вечность тонула в этом водовороте, но и до нее донесся громкий стук. Кто-то настойчиво стучался в дверь ее комнаты!
— Нет! — выдохнула она в панике, крепче обняв Эрика, потому что знала совершенно точно: он придет в себя и непременно уйдет. У нее ведь было так мало времени. И она… она никогда бы не узнала волшебство этого мгновения, если бы не заставила его потерять голову. — Эрик… — умоляюще позвала его Клэр, когда, замерев, он всё же поднял свою темноволосую голову.
Глаза его потемнели и пылали так, что его едва можно было узнать. Волосы спутанными прядями падали на хмурый лоб, доходя почти до прямых черных бровей. Он дышал почти так же тяжело, как и она, но постепенно выражение его глаз наполнилось смыслом. И Клэр с болью была вынуждена признать, что он пришел в себя. Пришёл в себя достаточно, чтобы возненавидеть ее за то, что она сделала. К чему его чуть было не толкнула, бессовестно воспользовавшись его самой большой слабостью.
«Я ведь люблю тебя! — беспомощно подумала она, видя, как он приподнимается. — Я так…»
Разрушительная реальность вторглась в тот чарующий мир, который они так молниеносно возвели, но который так же молниеносно рухнул, когда он осознал, что чуть было не сделал. Когда посторонний голос проник в затуманенное сознание, развеяв волшебные чары.
— Милорд, это Флаттер. Вы просили передать, когда прибудет ваш гость. Вы примите его?
Он уйдет! — в ужасе думала Клэр, видя как искажается его лицо. — Он уйдет, даже не выслушав меня.
— Эрик?
Ее шепот разбился о глухую стену, которая в ту же секунду возникла между ними, хотя он всё еще лежал на ней. Такой тяжелый, такой напряженный и горячий, но такой чужой. Его лицо побледнело так резко, что это даже напугало Клэр. А потом…
Потом он отпустил ее, резко вскочил на ноги и отвернулся от кровати. От нее.
Его плечи вздрогнули. Он провел рукой по своим волосам, а потом… потом поступил так же, как и в тот день в Пембертоне. Он направился к двери и покинул ее комнату, на этот раз не сказав ни единого слова.
Клэр медленно присела на матрасе, глядя на дверь, за которой скрылся Эрик. И если бы не осязание того, что совсем скоро они поговорят, и он услышит из ее уст признание, которое всё исправит, она могла бы навечно отдаться в руки отчаянию, которое могло бы полностью поглотить ее.
Нет, — уверяла себя Клэр, прикрываясь простыней и вытирая бегущие по щеками слезы, — он бы не поддался ее натиску, если бы ничего не испытывал к ней. Ее прикосновения были нужны ему так же, как и ее поцелуи. Он не устоял, потому что был так же слаб перед этим, как и сама Клэр, и если она хотела на этот раз другого исхода для них обоих, она должна была немедленно пойти к нему.
Встав, она потянула за сонетку, вызывая к себе Мэг. Тело всё еще дрожало после долгих ласк, но усилием воли Клэр взяла себя в руки, с трудом борясь с болью в сердце и уговаривая себя, что у нее всё получится. На одно мгновение ей показалось, будто она вся пропиталась запахом сандала и сладких специй настолько, что теперь сама пахла ими.
Когда дверь распахнулась, Клэр встрепенулась и открыла глаза, увидев на пороге на этот раз свою горничную. Румянец на щеках мог бы смутить Клэр и вероятно выдавал то, что произошло в спальне совсем недавно, но Эрик ведь был ее мужем. Господи, они имели право целоваться тогда, когда пожелают! И чем скорее она поговорит с ним, тем скорее доведёт до него эту простую истину…
Но слова Мэг спустили Клэр с небес на землю.
— Миледи, милорд просил передать, что ждет вас в своем кабинете.
Ушёл для того, чтобы позвать ее в кабинет для разговора? Почему не остался и не поговорил с ней здесь? Она могла бы… одеться и выслушать его, но Клэр внезапно поняла, что ни о какой одежде не могло быть и речи с того самого мгновения, когда он обнял ее и понес к кровати. Единственное что терзало ее, так это мысль забраться к нему под рубашку и исследовать его великолепное тело почти так же, как он делал это с ней. Тело, на которое она не могла налюбоваться, когда ухаживала за ним во время ранения.
— Помоги мне одеться, — сказала Клэр, испытывая почти непреодолимое желание поскорее увидеть своего мужа.
Муж.
Он ведь действительно был ее мужем. Принадлежал ей. И пора ему было понять это.
Но через полчаса, спустившись в его кабинет, Клэр даже не предполагала, что вся ее решимость добиться его сердца будет разрушена им же самим.
Потому что в кабинете они были не одни.
Возле окна, обернувшись к ней, стоял Клиффорд.