Несгибаемый - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 8

Глава 7

Он действительно был сумасшедшим. Иначе это никак нельзя было объяснить. Объяснить то, что он намеревался сделать.

На улице было темно и безлюдно. Изредка раздавались приглушенные голоса жителей города, которые спешили укрыться в своих теплых домах. Погасили даже уличные фонари. Мощный ветер сгибал кроны деревьев с такой безжалостностью, будто стремился сломать их и подчинить своей великой силе. Ветер гулял по миру, стремясь подчинить все, что попадалось ему на пути.

Однажды Эрик решил, что так же может подчинить любую силу. Но не из жестоких побуждений, а лишь для того, чтобы изменить мир к лучшему, привести его к процветанию, к тому, что люди на самом деле заслуживали… В итоге эта сила подчинила и чуть было не раздавила его самого.

Сидя на ступенях дома своего отца и обхватив голову руками, Эрик закрыл глаза и пытался дышать.

Пытался смириться с тем, что собирался сделать. Безумный поступок настоящего безумца, как бросил ему вслед отец, когда Эрик выходил из его кабинета. Но он не понимал. И никто не поймёт, а Эрик не собирался никому ничего объяснять.

Даже Клэр.

Потому что сам не мог понять, как одна единственная мелодия могла перевернуть жизнь. Перевернуть до неузнаваемости. Перевернуть после всего, через что ему пришлось пройти.

Лунная соната.

На одно короткое мгновение замерли все звуки во вселенной. Не осталось ничего кроме мелодии, боль и обреченность которой были настолько похожи на его собственные, что невозможно было пошевелиться.

Эрик сидел тогда в кресле в дальнем углу музыкальной комнаты своего отца и слушал звуки, которые переворачивали его мир. Его сердце.

Он не должен был приходить туда. Особенно после своего возвращения. Месяц он прожил во мраке собственного дома. Глухая стена мрака, окутавшая его жизнь, не могла впустить туда ничего. Ничего, что могло бы дойти до него. Стена была такой толстой, что даже звуки не смогли бы проникнуть сквозь нее.

А Лунная соната смогла.

Причем с такой головокружительной легкостью, что даже сейчас Эрик не мог понять, когда точно это произошло. Как это возможно? Как невинной мелодии удалось сотворить с ним такое?

Он ненавидел музыку. И ни за что бы не поехал на музыкальный вечер, который устраивал его отец. Эрик хотел, чтобы его оставили в покое и был уверен, что просто не вынесет, если поблизости раздастся хоть бы один звук. Он хотел тишины. Господи, он так отчаянно нуждался в тишине!

Но мольба, с которой обратился к нему отец, не смогла оставить его равнодушным. В нем не погибло сострадание. Он не смог быть глух к той простой просьбе, о которой действительно молил его один из могущественных политиков Англии. Мольба, которая также отражалась в мокрых от слез глазах его матери.

— Тебе нужно забыть о произошедшем, и хоть бы немного отвлечься, — добавил скорбно отец.

И Эрик пришел.

Но не ради вечера, а ради спокойствия родных, которые нуждались в его присутствии. Эрик пришел, но только ненадолго, и не собирался встречаться с гостями отца.

Укрывшись в самой дальней комнате Уортон-корта, которая по иронии судьбы оказалась любимой музыкальной комнатой его отца, расположенной так, чтобы сюда не доносилось ни единого звука, Эрик понимал, что ему пора уходить. Он и так слишком долго просидел в одиночестве. И было совершенно небезопасно и дальше находиться здесь. Тем более уже давно опустилась ночь, мрак которой был его союзником. С мраком он мог потягаться. Мрак мог укрыть всё то, что он не желал видеть. То, что не должен был увидеть никто.

Эрик действительно встал, чтобы уйти, но так и не сдвинулся с места, когда в комнату кто-то вошел.

Даже по прошествии месяца он недостаточно поправился и плохо видел, но очертание пышного платья и силуэт женщины он всё же сумел разглядеть.

Женщина, которая не заметила его.

Эрик не шевелился, чтобы не привлечь к себе ненужное внимание. Еще и потому, что с момента возвращения не общался ни с кем, кроме родных. Он не представлял, как заговорит с кем-то еще, поэтому не должен был шуметь, чтобы женщина поскорее ушла.

Но она не ушла.

Быстро подойдя к буфету, она достала графин, налила себе щедрую порцию неизвестной жидкости и жадно припала к стакану. Эрик внимательно следил за ней, гадая, чего она была так непростительно лишена. А потом услышал ее голос, тихий, дрожащий голос:

— Вода.

Она пила воду? И только тут Эрик заметил, что женщину слегка пошатывает. Ей было нехорошо? Почему о ней никто не позаботился? Почему мать не уследила за своими гостями? Эрик не представлял, как эта женщина к тому же нашла самую дальнюю комнату в Уортон-корте. Ведь если ей было плохо, она должна была обратиться за помощью.

А потом Эрик понял, что ее просто мучила жажда, когда, выпив воды, она вздохнула с безграничным облегчением, но неужели в доме его отца не нашлось стакана воды для этой несчастной?

В любом случае это была не его забота. Эрик по-прежнему стоял возле кресла, ожидая, когда она всё же уйдет. Но она не спешила. Прислонившись к буфету, она обернулась к горящему камину, а затем заметила большой белый рояль. Какое-то время она молча смотрела на любимый музыкальный инструмент его отца, а потом, крепко держа стакан и графин, женщина направилась к нему. Оказавшись в свете неярких горевших свечей, она на мгновение остановилась, и Эрик обнаружил, что у нее светлые волосы. Почти такого же золотистого цвета, как свет свечи.

Шурша юбками, она опустилась перед роялем и поставила на пол графин и стакан. Эрик замер, не представляя, что она собирается делать. Не могла же она сыграть на отцовском инструменте. Она ведь не посмеет…

Но она посмела.

К его полному ужасу, женщина откинула крышку клавиш, провела по ним пальцами, а потом…

Эрик почувствовал, как что-то с невыносимой силой ударило его прямо в сердце. Так, что он не смог дышать. Ошеломленный происходящим, он медленно опустился обратно в кресло, потому что у него подкосились ноги. Эрик все смотрел на то, как женщина играет на рояле. Играет так, что снова что-то почти с убийственной силой врезается ему в сердце. Сердце, которое должно было быть мертво. Эрик был уверен в этом, но мучительная мелодия, которая лилась из-под клавиш рояля, окутала его всего и заставила почувствовать то, что он не должен был ощущать. Ни при каких обстоятельствах.

Его сердце не было способно реагировать на что бы то ни было. Но оно сжималось сейчас от такой невыносимой боли, что он на самом деле задыхался. Закрыв глаза, Эрик вцепился в подлокотники кресла так, будто боялся упасть. Боялся того, что происходило. Того, что сбило его с ног и повалило на землю. Перед чем он был совершенно беспомощен. С чем не мог справиться. Уже не мог…

Неосязаемая, невинная, до ужаса грустная мелодия, которая перевернула всю его жизнь. Которая заставила его ощутить боль тогда, когда внутри у него всё помертвело и заледенело. Он давно лишил себя способности ощутить хоть что-то. Боль не должна была вернуться в его жизнь. С момента возвращения он жил в пустоте, подавив абсолютно все свои порывы.

Только для того, чтобы с какой-то непостижимой легкостью стать добычей этой невероятной мелодии.

Это было невозможно. Не могла музыка сотворить с ним такое. Музыка, которая должна была вызвать в нем отвращение. Что угодно, но только не боль. Боль захватывала, обескураживала. Боль разрывала его на части и не отпускала до тех пор, пока не заставила его почувствовать себя вновь живым. Оказывается, в нем не всё умерло. В нем жило что-то, что приходило в ужас от того, через что ему пришлось пройти. То, что уцелело под руинами его собственной жизни. То, что было способно реагировать на жизнь.

То, что пробудила мелодия. Чего коснулась мелодия. И это прикосновение было таким обжигающим, что Эрик боялся свихнуться от боли. Но мелодия продолжала звучать, терзая его душу. Мелодия дурманила, парализовала.

И в итоге покорила.

Эрик не дышал до тех пор, пока пианистка не наткнулась на неправильную ноту и не остановилась. Как и остановилось его сердце до тех пор, пока она вновь не стала играть. А когда это произошло, Эрик сглотнул и сокрушенно понял, что этого уже не остановить.

Боже, он действительно был жив! Был жив даже тогда, когда не подпускал к себе саму жизнь. Когда сам отказался от жизни, перестав чувствовать что-либо еще. Он действительно ничего больше не чувствовал. До тех пор, пока не услышал мелодию. Ту самую, которая, казалось, плакала по его боли.

Которая заставила его вернуться к жизни тогда, когда для него все было кончено.

Которая заставила его ощутить то, что должно было непременно разбудить демонов прошлого, но и этого не произошло, потому что мелодия обладала какой-то поистине несокрушимой силой не подпускать к нему мучительно-жгучие воспоминания, облачив Эрика в совершенно новую броню. Броня, которая одновременно обнажала и оберегала его от прошлого. Броня, которой и стала для него мелодия.

Как такое возможно?

Как мелодия смогла пробудить в нем то, что должно было быть мертво?

Вся его жизнь повисла на хрупкой ноте мелодии, которая внезапно остановилась. И Эрик понял, что не сможет уйти. Не сможет жить дальше, если мелодия не будет звучать вновь. И, словно бы зная это, пианистка смилостивилась и в очередной раз возобновила игру. И тогда, дрожа всем телом, Эрик медленно встал и направился к ней. Он должен был увидеть пианистку, которая сотворила с ним такое. Он шел за ее мелодией, куда бы она ни привела его.

Его глаза недостаточно зажили, но сквозь туман боли он сумел с ошеломлением разглядеть в пианистке золотоволосую девушку. Молодую, невыразимо прекрасную девушку, которая играла мелодию, перевернувшую его жизнь. Девушка, которая вновь ошиблась и на этот раз перестала играть вообще.

Но теперь это не имело значения. Даже сейчас, вспоминая то мгновение, Эрик признал, что не ушел бы оттуда, даже если бы не мелодия. Потому что мелодия заключалась в самой пианистке. Мелодия появилась только благодаря ей.

Эрик был ошеломлен тем, что вздумал показаться ей на глаза. Ошеломлен тем, что действительно подошел, но, когда она посмотрела на него большими темно-золотистыми глазами, это тоже стало неважным.

Было важно лишь то, что он стоял перед ней. Что она смотрела на него. Больше ничего не имело значения.

И она осталась, не побоялась и не ушла. Она так мило беседовала с ним. Задавала такие странные вопросы, что казалась ему явившейся из совершенно другого мира.

«Вы из какого мира?»

Они были из разных миров. И все же на одно короткое мгновение их миры столкнулись. Так, что это навсегда изменило их жизни.

Она… Ей действительно было не очень хорошо, потому что она слегка перебрала. Какой-то идиот посоветовал ей выпить шаманское, чтобы унять боль в горле… Вот почему она искала воду. Вот почему пришла сюда. Никто не подумал пойти за ней, никто не пришел, чтобы помочь ей.

Господи, он был совершенно один с девушкой, которая не просто перевернула его жизнь! Она заставила его улыбнуться даже тогда, когда он позабыл, как это делается!

Которая потом упала прямо в его объятия, сокрушив последние барьеры, которые стали рушиться под легчайшим натиском. Эрик обнимал ее и смотрел в завораживающие темно-золотистые глаза пианистки, не в состоянии перестать смотреть на нее. Не мог отпустить ее. Не мог перестать чувствовать то, что никогда не должен был почувствовать. Чувствовал то, что уже не мог отпустить. То, что стало частью его. То, что она с такой ошеломляющей легкостью продолжала внушать ему…

Эрик застонал от боли и прижал пальцы к вискам, чтобы сдержать очередной стон. Ветер пробирал насквозь, мрак ночи сгустился настолько, что ничего невозможно было разглядеть. Почти как в его омертвевшей душе, которая так внезапно ожила. Он не понимал, почему так произошло. К чему было пробуждать его к жизни? Он смирился и был готов прожить остаток жизни во тьме и пустоте. Он ничего не просил у жизни. Он так чертовски устал от этой жизни. Но и сейчас Эрик не мог пошевелиться. Почти так же, как в тот день две недели назад, когда встретил Клэр.

Даже сегодня, сидя на улице в кромешной тьме, Эрик до боли хорошо помнил, чем она пахла тогда. Тонкий аромат фиалок и ландышей, перемешанный с будоражащим шлейфом пачулей. Он никогда не обращал внимания на то, как пахнет женщина, но теперь запах ландышей преследовал его во сне и наяву. Еще и потому, что одинокий стебелек до сих пор хранился в нагрудном кармане его сюртука…

Он так и не ушел тогда, и позволил загнать себя в еще более опасную ловушку.

Клэр… Она с такой будоражащей улыбкой смотрела на него и качала головой, не представляя, как можно не знать Бетховена.

«Теперь я вас вижу…»

Она не могла видеть его. Она не видела того, кем он был на самом деле, иначе ни за что бы не пригласила его на музыкальный вечер своего дяди.

Вечер, который он действительно не собирался посетить. После возвращения домой он почти ни с кем не общался, никого не мог видеть. Ему было больно даже видеться с родными. Физически тяжело находиться среди множества людей. Он начинал задыхаться, когда толпа окружала его. Эрик знал, что это невозможно для него, и всё же обнаружил себя стоявшим у дверей большого зала в доме ее дяди.

И лишь когда он увидел ее, увидел Клэр, только тогда Эрик понял, что пришел туда только для того, чтобы убедиться, что все это не снится ему. Должен был убедиться, так ли прекрасно касаться ее, как он помнил…

Это оказалось даже прекраснее, чем он мог себе представить. Прекраснее он ничего никогда в жизни не ощущал…

Сердце на мгновение сжалось от мучительной боли, когда Эрик вспомнил, какой ошеломляюще красивой она была тогда, стоя под яркими лучами хрустальных люстр, так что невозможно было перестать смотреть на нее. Клэр… Он не видел картины более прекрасной, чем она. И знал совершенно точно, что даже умирая, закрыв глаза, будет видеть только ее. Только в том самом белом с кружевами, расшитом жемчугами пышном наряде с узкой талией и глубоким вырезом, подчеркивающим идеальную линию ее груди.

У него замирало сердце, когда она обращалась к нему, Эрик не видел никого кроме нее. Поэтому и сумел остаться там. И снова сделал то, что не смог бы сделать после своего возвращения.

Родные, вероятно, были ошеломлены не меньше, когда он пригласил ее на танец. Но Эрик ничего не мог поделать с собой. Ее так часто уводили от него, что он просто не видел другого выхода. Он задыхался, когда ее не было рядом, и переставал дышать, когда она вновь оказывалась подле него.

Он не мог забыть потрясение, которое парализовало его, когда снова коснулся ее. Коснулся тогда, когда это было совершенно невозможно для него. И вновь Эрику пришлось убедиться в том, что он не прав. Касаться Клэр было не просто легко. Его охватил благоговейный трепет, когда он ощутил прижатое к себе девичье тело. Когда она сжала его руку в ответ так, будто это было самое естественное, что могло произойти с ними…

Эрик сокрушенно покачал головой.

Подумать только, но он признался ей в том, что читал биографию ее любимого Бетховена. Прочитал в тот же вечер, когда впервые увидел ее. Никогда бы Эрик не подумал, что глаза могут так ярко сверкать, но в тот момент, когда она это узнала, ее глаза вспыхнули таким неугасимым светом, будто он бросил к ее ногам целый мир. А потом он подумал о том, что, возможно, так бы и сделал, если бы она попросила его об этом… Даже если бы не просила…

Боже, он не должен был пойти на тот вечер! Ни за что не должен был узнать ее такой, какой она предстала перед ним. Открытая, искренняя, щедрая и притягательная до дрожи. Девушка, которая подумала признаться ему в том, что в детстве любила лазать по деревьям. Только Клэр могла сказать такое. Эрик был уверен, что отныне никогда не сможет посмотреть на деревья без того, чтобы не вспомнить ее слова.

Эрик сжал руку в кулак и встал с холодных каменных ступеней, готовый ударить кого-нибудь. Желательно себя еще в тот день, когда переступил порог большой залы, лишь бы еще раз увидеть ее.

В тот день Эрик отчетливо понял, что не сможет забыть ее. Никогда не сможет. Не забудет ее мелодию, ее Лунную сонату, и блеск золотистых глаз, когда она увидела его среди множества гостей… Блеск, который потух, когда после танца он заявил, что должен уйти. Тогда Клэр посмотрела на него с такой безнадежной грустью, что это определило всю его дальнейшую судьбу. Эрик был уверен, что обязательно найдет повод, чтобы только увидеть ее вновь. И вновь…

Поэтому на следующий же день пришел к ней домой и пригласил на прогулку, не представляя, чем это обернется для нее.

Чем это обернется для них обоих.

— Боже, — выдохнул Эрик, облокотившись о каменные балюстрады лестницы.

Было уже поздно, очень поздно, он должен был вернуться домой. Где оставил свою молодую жену. Оставил затем, чтобы рано утром отвезти в Шотландию.

— Ты в своем уме? — вскричал отец, когда Эрик сообщил ему о том, что собирается сделать. — Ты смерти моей хочешь? Ты окончательно тронулся умом! Ради Бога, Эрик, ты ведь только вчера женился на ней!

— Почему никто из вас не сказал мне, что она любит другого? — с трудом произнес Эрик, глядя на отца.

Маркиз стукнул кулаком по своему большому столу.

— Девушки всегда кого-то любят, но выходят замуж за тех, кого выбирают им их отцы!

Отец заблуждался. Весь мир заблуждался и ввел его в такое же заблуждение, заставив его совершить самую большую ошибку в своей жизни. Эрик потерял бдительность, а теперь должен был потерять гораздо больше.

— Но Клэр… Она не такая! Она на самом деле любит… этого!..

Эрик не смог бы произнести это имя, даже под страхом вновь оказаться там, откуда чудом вернулся. Ни за что не мог. И будто поняв это, маркиз внезапно смягчился. У него дрогнул голос, когда он увидел почти пугающую черноту в глазах сына.

— Эрик, мальчик мой, почему бы тебе просто не заставить ее полюбить себя?

Едва дыша, Эрик отвернулся и закрыл глаза, но перед мысленным взором тут же встал образ плачущей Клэр у алтаря, когда их объявили мужем и женой. Когда он сделал то, что не должен был делать ни при каких обстоятельствах. Поцеловал губы, от прикосновения к которым перевернулась душа. Прикосновение, которое на мгновение вернуло его к жизни, а потом вновь отбросило туда, откуда не существовало возврата. Прикосновение, которое сразило его даже сильнее ее Лунной сонаты. Прикосновение, которое делало его совершенно беспомощным перед силой, которой обладала Клэр.

Прикосновение, на которое он не имел право, потому что заполучил его нечестным путем! Эрик был уверен, что никогда не забудет плачущую Клэр, смело глядящую на него вчера ночью, когда она заявила, что их брачная ночь может состояться только в том случае, если он возьмет ее силой! Такая почти нереальная в своей волшебной красоте с распущенными золотистыми волосами, в почти прозрачной шелковой рубашке и накинутом поверх пеньюаре, которые при свете свечей почти ничего не скрывали от него. Мерцающий свет свечей и горевшего камина отбрасывали удивительные тени на нее, позолотив кожу так, что она мерцала манящим бархатом. У него сердце чуть не выскочило из груди, когда он увидел ее. Такую восхитительную, что задрожали даже колени.

Он не мог перестать смотреть на нее. Эрик был готов сделать всё возможное, чтобы облегчить ее страдания.

Глупенькая, неужели она действительно ожидала, что он применит силу?

Но что она еще могла сделать, когда ее заставили выйти за него замуж? Чего он ожидал от своей брачной ночи? Чего ждал от убитой горем девушки, которую предали и склонили к нежеланному браку? Девушки, которая всем сердцем любила другого. И никогда не скрывала этого от него. Это он пожелал не замечать очевидное.

Девушка, которая буквально воскресила его, и чем он отплатил ей? Что сотворил с ее жизнью, с ее мечтами?

Господи, что он наделал!

— Я решил, отец, — тихо заговорил Эрик, не оборачиваясь. — Я отвезу ее туда, и если он… если ее примут, и она будет в полной безопасности, я дам ей развод…

Маркиз снова громко ударил кулаком по столу.

— Этому не бывать! Ты хоть понимаешь, что тем самым затронешь честь семьи? Обоих семей.

Удивительно, но об этом говорила и Клэр. Она подумала об их родных и последствиях, но не о тех выгодах, которые сулил ей развод. Не подумала сразу же уцепиться за возможность, которую он дал ей. Она была ошеломлена так же, как и его отец, ну, а он… Он должен был сделать то, что считал правильным. Что должно было быть правильным после всего, что произошло.

— Я найду способ сделать так, чтобы все прошло безболезненно для всех вас.

Маркиз смотрел на широкую спину сына, а потом раздался его хриплый шепот:

— А как же ты? Для тебя это будет так же безболезненно?

Эрик не ответил. Просто потому, что ему нечего было сказать. Сейчас его волновало что угодно, но только не его сердце.

Видя непреклонность сына, маркиз обессиленно рухнул в свое кресло и тяжело вздохнул.

— Я был так счастлив, когда ты сказал, что хочешь жениться, — заговорил он глухим голосом. — Твоя мать не спала по ночам после того, как ты сообщил эту новость. Мы все были так рады за тебя. Ты что-то захотел, захотел эту девочку, особенно после того, как вернулся. Я бы сделал всё возможное, чтобы исполнить твоё желание, сын, но сейчас… — Маркиз взглянул на застывшую спину сына. — Я поддержу тебя во всем, что ты решишь. Эрик… Только возьми с собой надёжных людей. Я не вынесу, если с тобой произойдет что-то ещё…

Эрик поспешно покинул отцовский дом, но дальше входной лестницы так и не ушел.

Ноги не слушались его. Он прислонился к каминной балюстраде и пытался дышать, чтобы набраться сил и вернуться домой. Он пришел сюда только ради того, чтобы держать отца в курсе истинных дел на случай, если с ним что-то случится, если ему понадобиться помощь, учитывая события последних двух месяцев. Эрик не собирался подвергать жизнь Клэр опасности.

Как бы сильно она ни ненавидела его.

А она должна была ненавидеть его. За все то, что он сделал. Что продолжал делать…

Открыв глаза, Эрик отпустил балюстраду, развернулся и спустился по лестнице, а потом, бросив несколько слов своему кучеру, шагнул по безлюдной улице, надеясь пешей прогулкой оттянуть возвращение домой.

Возвращение к Клэр. К той, которая принадлежала ему всего на один день.

Которая никогда не принадлежала ему. Как бы отчаянно он ни желал этого.

Сжимая в руке свою трость, в которой был спрятан невероятно острый меч, подарок его троюродного брата, который увлекался самурайскими мечами, Эрик гадал, собрала ли Клэр свои вещи. Ждет ли она поездки? Ну конечно, ждет. Как можно не ждать встречи с тем, кого любишь всем сердцем! Сердце, которое все это время принадлежало другому, а он решил, так наивно полагал, что когда-нибудь сможет сам претендовать на это сердце.

Сердце, которое заставило его испытать то, что он никогда прежде не испытывал. То, что могло бы спасти и излечить…

Сердце, которое он погубил, а теперь должно было погибнуть собственное сердце в ответ на ужасное злодеяние, которое совершил.

Пройдя по широкому тротуару, Эрик пересек улицу и свернул направо. Он должен был вернуться, но на этот раз замер у входной двери собственного дома, не представляя, как войдет внутрь. Как снова взглянет на свою жену. Как увидит ее упакованные сундуки. Символ крушения всех его надежд. Символ ее спасения…

Обессилено привалившись к двери, Эрик на мгновение закрыл глаза, чтобы взять себя в руки.

И внезапно вспомнил мрачновато-осторожную, пронзительно грустную мелодию, которую услышал впервые почти целую вечность назад. Мелодию, которая пробудила его к жизни и заставила ощутить то, что совсем скоро исчезнет из его жизни. То прекрасное, ради чего он мог бы жить.

То, что отныне он должен был подавить. Чего бы это ему ни стоило.

Всё это оказалось иллюзией. Все было обманом. Клэр по-прежнему была честна с ним, предельно честна. И всё, что было до свадьбы… Это была простая вежливость и радушие. Ничего больше. А он подумал, будто…

Сделав глубокий вдох, Эрик открыл дверь и вошел в дом. В холле, стоя на некотором расстоянии, его встретил вышколенный лакей, который подождал, пока хозяин положит свои плащ, шляпу, трость и перчатки на столик, чтобы потом забрать их.

— Вы желаете поужинать, милорд? — спросил возникший напротив дворецкий, обеспокоенно глядя на хозяина.

Было уже за десять вечера. Эрик не хотел есть, у него не было аппетита. Он и пить не хотел, потому что достаточно напился вчера ночью, сидя в своём кабинете и принимая самое мучительное решение в своей жизни. Устало покачав головой, он двинулся в сторону гостиной, где хотел немного посидеть, а потом подняться к себе и попытаться хоть немного поспать, чтобы завтра…

Черт, он не хотел думать о завтрашнем дне! Этот день наступит и без его вмешательства, а торопить его наступление у Эрика не было ни малейшего желания!

Он сам открыл дверь гостиной, опередив лакея, и вошел в слабо освещенную большую красиво обставленную комнату. Внутри призывно горел камин, к которому Эрик и направился, вытянув вперед руки, и только тогда обнаружил, что они у него заледенели. Он замерз, но это не имело значения, потому что огонь мог согреть его конечности. Огонь мог помочь, но у огня не было силы исправить то, что он наделал. Вина лежала полностью на нем. Он был в ответе за все то, что произошло, что продолжало происходить. И завтра… Завтра он попытается исправить это, но только не сегодня. Только не сейчас. Он устал, так чертовски устал. Он должен был хоть на время…

Эрик вдруг замер у камина, ощутив странное покалывание в затылке. Резко обернувшись, он застыл, увидев стоявшую в дальнем углу Клэр. Которая смотрела прямо на него.

На ней было одно из тех простых домашних платьев из желтого ситца, которое могло бы бледнить любую другую особу, но только не ее. Она была прекрасна в чем бы то ни было, настолько, что у него захватывало дух. Эрик как громом пораженный стоял и смотрел на ту, которая на короткое мгновение всё же принадлежала ему. Что бы ни говорили небеса и она сама.

Одно короткое мгновение, но он имел право ощутить вкус ее губ. Прикосновение, которое перевернуло всю его жизнь. Которое изменило его. Придало ему силы дышать тогда, когда он не хотел больше дышать.

Прикосновение, которое он никогда не забудет.

Ее темно-золотистые глаза смотрели на него внимательно и слегка озадаченно, словно она до сих пор не могла поверить в то, что он собрался сделать. Почему, ради всего святого, почему она не собрала свои вещи и не требует, чтобы он немедленно доставил ее в Эдинбург, если любила того всем своим сердцем?

Это почему-то вызвало глухую боль. И пугающую ярость. Эрик медленно завел руки за спину, сжав челюсти.

«Черт тебя побери, я ведь завтра отвезу тебя к нему, что еще тебе нужно от меня?» — гневно думал он, не отрывая от нее взгляд. Эрик решил, что не заговорит с ней первым. Если ей есть что сказать, пусть начинает сама, потому что, черт бы все побрал, он не собирался облегчать ей эту проклятую задачу. Она даже понятия не имела о том, чего ему стоило принятое вчера ночью решение отправиться в Шотландию.

Ей не следовало оставаться с ним наедине. Ей вообще не нужно было искать с ним встречи, она не должна была хотеть заговорить с ним. Все было кончено! Черт побери, всё действительно кончено. Тогда какого черта она делала здесь?

— Вы вернулись, — наконец, прервала Клэр затянувшееся молчание до боли знакомым голосом.

Голос прозвучал спокойно, без дрожи. И ненависти.

Голос, в котором звучало облегчение. Почти как в тот день, когда он пришел пригласить ее на прогулку. Когда она, едва увидев его, прошептала его имя так, будто ничего больше не имело для нее значения…

Эрик выпрямил спину и усилием воли отогнал от себя ненужные воспоминания, приказывая себе сосредоточиться на том, что сейчас имело первостепенное значение… Им вдруг овладело нечто темное и мрачное. Он не хотел больше ее радушия. Не хотел от нее ничего. Поэтому не придумал ничего лучше, чем резко спросить:

— Вы собрали вещи?

Она вздрогнула, но быстро взяла себя в руки и шагнула в его сторону. Эрик застыл, понимая, что если она подойдет к нему, он может…Он не мог допустить, чтобы она сейчас подошла к нему! Впервые он действительно этого не хотел.

— Я хотела поговорить с вами об этом, поэтому ждала…

О, небо, неужели она все же ждала его?! Эрик едва мог дышать, но заговорил тем же ледяным тоном.

— О чем еще вы хотите поговорить? Время отъезда я называл вам. Напомнить?

Она поморщилась от его грубости. Да, возможно он был непочтителен с ней, но она ведь не ожидала, что он будет улыбаться, провожая ее к своему возлюбленному!

— Вы ведь не серьезно говорите об этом, Эрик?

Эрик на секунду прикрыл глаза, до сих пор не привыкший к тому, с какой неприкрытой лаской она называла его по имени. Так, будто всю свою жизнь только это и делала. Будто у нее было право так спокойно называть его по имени.

Теперь это ужасно сердило его. Сердило то, что она не поверила ему. Не верила в то, что он на самом деле отвезет ее в Шотландию. Какой-то частью сознания Эрик понимал, что ее сомнения обоснованы, но никак не мог перестать сердиться на нее.

— Я вполне серьезен, мадам.

Она нахмурилась и, к полному его облегчению, остановилась возле дивана на приличном расстоянии от него.

— И вы действительно отвезете меня в Шотландию?

Он что, должен еще раз дать ей клятву? Эрик вдруг понял, что не вынесет, если она вздумает поблагодарить его за это.

— Отвезу.

Голос его прозвучал холодно, отчужденно и бесстрастно, хотя один Бог ведал, чего ему стоило в сотый раз повторить то, что разрывало его на части.

Она продолжала смотреть на него полными боли и изумления глазами. И снова шагнула к нему.

— Почему?.. Почему вы…

Эрик сделал шаг назад, почти в гневе прорычав:

— Стойте, где стоите!

Она замерла.

— Что?

Эрик дышал так тяжело, что почти задыхался.

— Стойте там, где стоите! А еще лучше, идите наверх и пакуйте свои вещи. Нам предстоит долгая дорога, потому что мы поедем другим путем. — Он замолчал и отвернулся от нее, не в силах больше говорить об этом. На следующий же день после своей свадьбы. Свадьба, которую он превратил в катастрофу. Эрик больше не мог находиться здесь. Впервые в жизни он захотел оставить Клэр. На самом деле хотел уйти от нее. Поэтому широкими шагами направился к двери и едва слышно бросил через плечо: — Спокойной ночи!

Он вышел и даже не позаботился о том, чтобы закрыть дверь. За него это сделают слуги. За него уже все сделают… А ему… ему не оставалось ничего другого, как снова исчезнуть, причем так, чтобы больше никого не видеть.

Даже Клэр.

Особенно Клэр!

С давних пор он боролся за то, во что верил, что считал правильным. В детстве отец часто говорил ему, что в этом и таится великая сила человека. Идти до конца по пути к тому, во что веришь, потому что вера способна толкнуть человека на такие поступки, которые он бы никогда не совершил без нее.

У него была вера в дело, за которое он боролся, пока в нем не сломили эту веру.

Он считал, что в жизни больше ничего не осталось, но пустоту заменила мелодия. А потом и нечто такое, что было сильнее веры.

Но теперь он сам собирался уничтожить эту великую силу. И одному Богу известно, что тогда будет с ним, если он лишится и этого.

Когда он лишится этого…