«Высочайшее усмотрение» было таково: Кутузова произвести в генерал-фельдмаршалы с выплатой ему единовременно 100 тысяч рублей, а Барклая-де-Толли — наградить орденом Святого Георгия 2-й степени.
«Сумрачно было на Бородинском поле под утро 27-го августа» [95. С. 231].
По воспоминаниям генерала Ермолова, на следующий день после Бородинского сражения Барклай-де-Толли одобрил его действия в бою, а потом сказал: «Вчера я искал смерти, и не нашел ее» [57. С. 214].
«Имевши много случаев узнать твердый характер его и чрезвычайное терпение, — пишет А. П. Ермолов, — я с удивлением увидел слезы на глазах его, которые он скрыть старался. Сильны должны быть огорчения!» [57. С. 214].
Русская армия, потерявшая в сражении от 45 тысяч до 60 тысяч человек, отступила в сторону Москвы. При этом Кутузов написал императору Александру:
«Когда дело идет не о славах выигранных только баталий, но вся цель будучи устремлена на истребление французской армии, ночевав на месте сражения, я взял намерение отступить» [136. С. 174].
Фактически это было точное повторение слов и действий Барклая-де-Толли, за что еще совсем недавно многие в армии называли его трусом и изменником. Приказ Кутузова тоже «вызвал недоумение, разочарование и обман надежд» [8. С. 382], но не произвел такой бурной реакции, которая, безусловно, появилась бы, отдай подобный приказ Михаил Богданович. В связи с этим очень хочется повторить слова французского писателя Андре Моруа, который говорил, что не стоит ориентироваться на общественное мнение; это не маяк, а блуждающие огни. Слова Наполеона по этому поводу еще жестче: «Общественное мнение — это публичная девка».
К сожалению, оно так и есть, и бороться с общественным мнением — то же самое, что сражаться с ветряными мельницами…
Арьергард русской армии, составленный из четырех егерских полков, 1-го кавалерийского корпуса, одной роты конной артиллерии и нескольких казачьих полков, некоторое время продержался в Можайске, но потом, будучи весьма сильно тесним авангардом маршала Мюрата, оставил этот город.
30 августа (11 сентября) русская армия подошла к селу Вяземе, а арьергард отступил к селу Кубинскому.
31-го числа армия пришла к деревне Мамоновой, а генерал Милорадович с арьергардом — к Малой Вяземе. Все заставляло полагать, что Кутузов хотел еще раз сразиться с неприятелем. Беннигсен даже выбрал позицию для сражения.
«Когда Барклай осмотрел позицию, им овладело недоумение, смешанное с опасением. Барклай тотчас же поехал к Кутузову, чтобы доложить о совершеннейшей непригодности позиции» [8. С. 415].
По пути он встретил Л. Л. Беннигсена.
«“Я открыл все свои замечания сей позиции; я спросил у него: решено ли было погрести всю армию на сем месте? Он казался удивленным и объявил мне, что вскоре сам будет на левом фланге. Вместо того поехал в деревню, находящуюся при центре, где назначена была его квартира”, — писал Барклай» [8. С. 416].
Когда Барклай-де-Толли приехал в Главную квартиру, он долго разговаривал с Михаилом Илларионовичем.
«Он ужаснулся, выслушав меня», — написал впоследствии Михаил Богданович [41. С. 97].
На вопрос «Почему?» отвечает официальная записка, которую он подал Кутузову. Вот она:
«Многие дивизии были отделены непроходимыми рытвинами. В одной из оных протекала река, совершенно пересекающая сообщение; правое крыло примыкало к лесу, продолжающемуся на несколько верст к неприятелю. По превосходству его стрелков можно было полагать, что он без труда овладеет сим лесом, и тогда не было средств к поддержанию правого крыла. 1-я армия имела за собою ров, имеющий, по крайней мере, от 10 до 15 саженей глубины и со столь крутыми берегами, что едва одному человеку возможно было пройти. Резерв справа столь неудачно был поставлен, что каждое ядро могло постигнуть все четыре линии. Резерв на левом фланге, будучи отдален от корпусов, получающих от него подкрепление, упомянутой рытвиной, должен был в случае разбития сих войск быть спокойным зрителем оного, не имея возможности доставить им помощь. Пехота сего резерва могла, по крайней мере, стрелять по нашим и по неприятелю. Конница уже не имела и того преимущества, но обязана была, если бы не решилась немедленно обратиться в бегство, спокойно ожидать своего уничтожения неприятельскою артиллериею.
Вообще, сия позиция простиралась почти на расстоянии 4-х верст, на которых армия, ослабленная Бородинским сражением и пагубным смешением отступления, была растянута, подобно паутине. Позади сей позиции находился обширный город Москва и река сего имени, на оной построено было восемь плавающих мостов, как выше, так и ниже города. При сем должно заметить, что четыре моста выше города были поставлены при столь крутых берегах, что одна пехота могла сойти до оных; в случае разбития вся армия была бы уничтожена до последнего человека, ибо отступление через столь обширный город перед преследующим неприятелем есть вещь несбыточная» [8. С. 416–417].
Генерал Ермолов с полковником Толем тоже «говорили о невозможности принять сражение на выбранной Беннигсеном позиции» [95. С. 236–237].
Внимательно выслушав соображения Барклая-де-Толли, Еромлова и Толя, М. И. Кутузов приказал собрать к четырем часам пополудни совещание, которое вошло в историю под названием «Совета в Филях».
За несколько часов до начала этого совета в Фили приехал московский генерал-губернатор Ф. В. Ростопчин и уединился с Барклаем-де-Толли в доме, который тот занимал недалеко от Поклонной горы. Самого Ростопчина на совет не позвали, и он был страшно обижен на это.
О чем они говорили, мы не знаем. Отметим лишь, что Федор Васильевич приехал в Фили, чтобы узнать последние новости «из первых рук», а с Михаилом Богдановичем его связывали стародавние дружеские отношения.
Военный совет М. И. Кутузов собрал 1 (13) сентября, пригласив на него генералов Беннигсена, Барклая-де-Толли, Дохтурова, Остермана-Толстого, Ермолова, Уварова, Раевского и Коновницына, а также полковника Толя. Генерала от кавалерии Платова «пригласить забыли», однако он прибыл — пусть и с большим опозданием. Присутствие дежурного генерала полковника П. С. Кайсарова источниками не подтверждено…
Кутузову важно было спросить каждого, что делать: остановиться и ожидать нового нападения неприятеля или уступить ему столицу без боя?
Михаил Богданович, начав говорить первым, заявил, что позиция неудобна для обороны, что нужно оставить Москву и идти по дороге к Владимиру — тому важнейшему пункту, который мог служить связью между северными и южными областями России.
«Барклай-де-Толли объявил, что для спасения отечества главным предметом было сохранение армии. “В занятой нами позиции, — сказал он, — нас наверное разобьют, и все, что не достанется неприятелю на месте сражения, будет потеряно при отступлении через Москву. Горестно оставлять столицу, но, если мы не лишимся мужества и будем деятельны, то овладение Москвой приготовит гибель Наполеону”» [95. С. 238].
Генерал Беннигсен, поддержанный генералом Дохтуровым, оспорил мнение Барклая-де-Толли, утверждая, что позиция довольно тверда и что армия должна дать новое сражение.
Генерал Коновницын высказался зато, чтобы армия сделала еще одно усилие, прежде чем решиться на оставление столицы, и для этого предложил идти на неприятеля и атаковать его, где бы тот ни встретился. Генерал Раевский тоже считал, что нужно идти навстречу противнику.
Барклай-де-Толли, — рассказывает в своих «Записках» А. П. Ермолов, — «начал объяснение настоящего положения дел следующим образом: “Позиция весьма невыгодна, дождаться в ней неприятеля весьма опасно; превозмочь его, располагающего превосходными силами, более нежели сомнительно. Если бы после сражения могли мы удержать место, но такой же потерпели урон, как при Бородине, то не будем в состоянии защищать столь обширного города. Потеря Москвы будет чувствительной для государя, но не будет внезапным для него происшествием, к окончанию войны его не наклонит. <…> Сохранив Москву, Россия не сохраняется от войны жестокой, разорительной; но сберегши армию, еще не уничтожаются надежды Отечества, и война, единое средство к спасению, может продолжаться с удобством. Успеют присоединиться в разных местах за Москвою приуготовляемые войска; туда же заблаговременно перемещены все рекрутские депо. В Казани учрежден вновь литейный завод; основан новый ружейный завод Киевский; в Туле оканчиваются ружья из остатков прежнего металла. Киевский арсенал вывезен; порох, изготовленный в заводах, переделан в артиллерийские снаряды и патроны и отправлен внутрь России”» [57. С. 203].
Далее Ермолов говорит о том, что Барклай-де-Толли предложил «взять направление на город Владимир в намерении сохранить сообщение с Петербургом, где находилась царская фамилия» [57. С. 203].
О своем собственном мнении он пишет:
«Не решился я, как офицер, не довольно еще известный, страшась обвинения соотечественников, дать согласие на оставление Москвы и, не защищая мнения моего, вполне не основательного, предложил атаковать неприятеля. Девятьсот верст беспрерывного отступления не располагают его к ожиданию подобного со стороны нашей предприятия; что внезапность сия, при переходе войск его в оборонительное состояние, без сомнения, произведет между ними большое замешательство, которым Его Светлости как искусному полководцу предлежит воспользоваться, и что это может произвести большой оборот в наших делах. С неудовольствием князь Кутузов сказал мне, что такое мнение я даю потому, что не на мне лежит ответственность» [57. С. 204].
Разногласие членов совета давало М. И. Кутузову полную свободу отвергнуть все предложения, в которых не было ни одного, совершенно лишенного недостатков.
Рассматриваемый вопрос можно представить и в таком виде: что выгоднее для спасения Отечества — сохранение армии или столицы? Так как ответ не мог быть иным, как в пользу армии, то из этого следовало, что неблагоразумно было бы подвергать опасности первое ради спасения второго. К тому же нельзя было не признать, что вступление в новое сражение было бы делом весьма ненадежным. Правда, в русской армии, расположенной под Москвой, находилось еще около 90 тысяч человек в строю, но в этом числе было только 65 тысяч опытных регулярных войск и шесть тысяч казаков. Остаток же состоял из рекрутов и ополчения, которых после Бородинского сражения разместили по разным полкам. Более десяти тысяч человек не имели даже ружей и были вооружены пиками. С такой армией нападение на 130 тысяч— 140 тысяч человек, имевшихся еще у Наполеона, означало бы очень вероятное поражение, следствия которого были бы тем пагубнее, что тогда Москва неминуемо сделалась бы могилой русской армии, принужденной при отступлении проходить по запутанным улицам большого города.
По всем этим причинам, очевидно, надлежало согласиться с мнением Барклая-де-Толли — но, соглашаясь с ним в необходимости оставить Москву, М. И. Кутузов не принял направления, предложенного им для отступления. Он сказал:
«С потерей Москвы не потеряна Россия. Первой обязанностью поставляю сохранить армию» [95. С. 239].
После того Кутузов, как пишет генерал Ермолов, «приказал сделать диспозицию к отступлению. С приличным достоинством и важностью выслушивая мнения генералов, не мог он скрыть удовольствия, что оставление Москвы было требованием, не дающим места его воле, хотя по наружности желал он казаться готовым принять сражение [57. С. 205].
Участники совета не возражали против этого решения Главнокомандующего, а посему тут же были разосланы приказания приводить его в исполнение.
После принятия решения об оставлении Москвы Барклай-де-Толли написал жене:
«Чем бы дело ни кончилось, я всегда буду убежден, что я делал все необходимое для сохранения государства, и если у Его Величества еще есть армия, способная угрожать врагу разгромом, то это моя заслуга. После многочисленных кровопролитных сражений, которыми я на каждом шагу задерживал врага и нанес ему ощутимые потери, я передал армию князю Кутузову, когда он принял командование в таком состоянии, что она могла помериться силами со сколь угодно мощным врагом. Я ее передал ему в ту минуту, когда я был исполнен самой твердой решимости ожидать на превосходной позиции атаку врага, и я был уверен, что отобью ее. <…> Если в Бородинском сражении армия не была полностью и окончательно разбита — это моя заслуга, и убеждение в этом будет служить мне утешением до последней минуты жизни» [75. С. 104].
В том же письме жене Барклай-де-Толли рассказал и о тяжелой моральной обстановке, сложившейся вокруг него. К сожалению, главная проблема заключалась в том, что у Михаила Богдановича явно не сложились отношения с князем Кутузовым, человеком совершенно другого склада характера и поведения.
После Бородинского сражения, где потери русских, как мы уже говорили, составили от 45 тысяч до 60 тысяч человек, Кутузов счел нецелесообразным сохранять прежнее разделение на две армии. Поэтому остатки армии князя Багратиона были слиты с остатками армии Барклая-де-Толли и должность последнего в новых условиях стала чисто номинальной: над ним находился Кутузов, как над его штабом — штаб Кутузова.
Н. А. Полевой пишет о русской армии после Бородинского сражения:
«В ней последовали многие важные перемены. Главнокомандующий 1-й армией Барклай-де-Толли, изнуренный прискорбием и тяжкими трудами, был до того расстроен в здоровье, что испросил себе отпуск и уехал в свою лифляндскую деревню, где император Александр ободрил и утешил его милостивым письмом» [110. С. 109].
На самом деле все обстояло не совсем так. Вернее, почти совсем не гак. Прежде всего следует отметить, что после реорганизации армии Барклай-де-Толли оказался в весьма двусмысленном положении: формально сохраняя свой пост, он фактически был отстранен от реального управления войсками. В армии М. И. Кутузова ему места не было, и единственным выходом из подобного положения могла быть отставка.
Обычно очень корректный и сдержанный, генерал вдруг счел возможным заявить уезжавшему в Санкт-Петербург Карлу фон Клаузевицу:
«Благодарите Бога, что вас отозвали отсюда; у нас здесь нельзя ожидать ничего дельного» [29. С. 179].
Что касается здоровья, то Михаил Богданович доверительно сообщил генералу Коновницыну: