Приблизительно к этому времени, а именно к зиме 1240/41 года, относится ещё одно важное событие в истории Западного похода: великий хан Угедей приказал вернуться домой своему сыну Гуюку и племяннику Менгу25. Было ли это напрямую связано с конфликтом между Бату и Гуюком, мы не знаем. Во всяком случае, Бури, ещё один недоброжелатель Бату, остался и продолжил участие в Западном походе. Вместе с названными царевичами в Монголию возвратилась и часть войска. Взамен на запад были направлены новые воинские контингенты. Вероятно, ротация войск происходила постепенно, не сразу. Известно, что доклад на сей счёт подавал великому хану сам Бату (возможно, об этом говорилось в том самом послании, в котором излагались обстоятельства его ссоры с царевичами). Поездку в Монголию, кажется, совершил и Субедей: в соответствии с указанным докладом Бату, он «набрал войско из хабичи, гэрун-ко’уд и прочих (здесь названы разные категории зависимого населения у монголов. — А. К.), из числа которых каждый пятидесятый человек последовал за ним»26. Собранное таким образом пополнение приняло участие в последующих войнах монголов на западе. В китайских источниках сообщается также, что в составе армий Бату в Венгрии воевал и сын Тулуя Хулагу (будущий основатель государства ильханов в Иране), имя которого среди участников похода ранее не называлось. Если это не ошибка источника, то можно думать, что Хулагу был послан великим ханом на запад именно в это время27. Наконец, о присылке подкреплений для участия в походе Бату прямо сообщается в жизнеописании сына Субедея Урянхатая, который также был видным военачальником. С этими подкреплениями Урянхатай явился к Вату, «и был вместе с Багу в карательном походе на народ поляков и немцев, и усмирил их»28.
Отъезд на восток двух старших царевичей ещё более упрочил положение Батыя как непререкаемого главы Западного похода. При этом представительство в составе монгольской армии всех четырёх линий «Золотого рода» наследников Чингисхана сохранялось. Что же касается Гуюка и Менгу, то они, получив приказ великого хана, должны были двинуться в путь той же зимой или в начале весны 1241 года. Во всяком случае, в военных действиях в Центральной и Юго-Восточной Европе оба участия не принимали[14]. Между тем поход на запад продолжался. Всей своей мощью татары обрушились на страны Центральной Европы — прежде всего Венгрию и Польшу.
По версии русского летописца, к вторжению в Венгрию Батыя склонил бывший киевский воевода Дмитр, стремившийся поскорее избавить от татар собственную измученную и обескровленную Волынскую землю. «Не можешь мешкать в земле сей долго, — так будто бы уговаривал Дмитр Батыя. — Время тебе уже на угров (венгров. — А. К.) идти! Если же промедлишь, земля та сильна — соберутся против тебя и не пустят тебя в землю свою». «Говорил же про то, — добавляет от себя летописец, — ибо видел землю Русскую гибнущую от нечестивого. Батый же послушал совет Дмитров [и] пошёл на угров»30.
Резон в словах киевского воеводы определённо имелся. Венгерское королевство действительно считалось сильным в военном отношении. Правда, в последние годы, при короле Беле IV, военный потенциал Венгрии значительно ослаб, страну раздирали внутренние противоречия. И всё же думать, будто Батый напал на Венгрию лишь по подсказке русского воеводы, конечно же наивно. Так могло казаться разве что самому Дмитру и его русским собеседникам (в число которых, возможно, входил и автор Галицко-Волынской летописи). На самом же деле судьба Венгрии была предрешена задолго до того, как войска Батыя обрушились на Южную Русь.
Мы помним, что ещё в самом начале Западного похода великий хан обращался к королю Беле с требованием немедленно покориться ему, ставя в вину королю в особенности то, что тот держит под своим покровительством куманов, то есть половцев. Многочисленные послы Батыя также неоднократно угрожали королю самыми жестокими карами. Венгрия изначально была обозначена как одна из целей монгольского завоевания, так что избежать нападения на свою страну король едва ли был в силах. Находясь во враждебных отношениях с собственными магнатами, он сделал ставку на половцев — и, очевидно, просчитался, причём просчитался дважды: во-первых, словно бы нарочно продолжая раздражать татар, а во-вторых, обозлив собственных подданных и так и не получив полноценной армии для защиты своего государства. Ещё в 1237 году король с почестями принял половецкого хана Котяна, приведшего в Венгрию 40-тысячную орду своих соплеменников, и дал ему титул правителя куман («dominus Cumanorum»). Половцы были расселены в междуречье Дуная и Тисы и на восточных окраинах Венгрии. Однако такое скопление кочевников не пришлось по нраву ни простому населению, чьи пашни, огороды и пастбища пострадали в первую очередь, ни магнатам, которые увидели в Котяне и пришедших с ним половцах угрозу собственному положению. Как раз накануне вторжения Котян был обвинён в измене и сношениях с неприятелем (сделать это, учитывая огромное число половцев в составе монгольского войска, было, наверное, нетрудно) и убит. В отместку половцы начали жечь и разорять венгерские селения. Не пожелав далее служить королю, они ушли за Дунай, в соседнюю Болгарию31. Рассчитывать на них король уже не мог. Зато, расправившись с половцами, он обеспечил себе поддержку магнатов, что было для него тогда важнее.
Побуждаемый своими советниками, король выступил к восточным границам государства, где осмотрел проходы в Карпатских горах, соединяющие его королевство с Галицкой и Волынской землёй (по другой версии, с этой миссией к перевалам был послан один из его приближённых, палатин Дионисий). Все горные проходы были тщательно укреплены: король «распорядился устроить длинные заграждения, вырубив мощные леса и завалив срубленными деревьями все места, которые казались легко проходимыми». Кроме того, ввиду чрезвычайной ситуации, нависшей над страной, был созван съезд князей, баронов и епископов Венгерского королевства для обсуждения дальнейших действий и собраны в одном месте «все лучшие силы венгерского войска». На помощь королю Беле прибыл с войсками и его младший брат и соправитель, король Хорватии и Далмации Коломан (Кальман). Светские и церковные магнаты «начали обдумывать общий план действий, потратив немало дней на рассуждения о том, как бы разумнее встретить приближавшихся татар, — свидетельствует хорватский хронист архидиакон Фома Сплитский. — Но так как разные люди имели разные мнения, то они и не пожелали прийти к какому-либо единодушному решению»32.
По словам архидиакона Фомы, именно во время этого съезда знати и было получено известие о вторжении татар в Венгерское королевство. В действительности же татары и здесь предпочитали не спешить. Венгрия отнюдь не являлась единственной целью их экспансии в Центральной Европе. Просто в отличие от большинства других европейских народов венгры были хорошо известны в Монголии. Бывшие кочевники, некогда пришедшие на Дунай с Урала, они давно осели на землю, приняли христианство и сделались неотъемлемой частью латинского мира. Но занимаемые ими земли представляли собой западную оконечность сплошной степной зоны Евразии, а потому неизменно привлекали к себе обитателей степей — начиная по крайней мере с вождя гуннов Аттилы. В этом отношении Венгрия не могла не привлекать и Батыя — прежде всего как удобная база для дальнейших действий его конницы в Европе33. Ибо целью его похода — напомню ещё раз — изначально признавались все те земли, «куда доходили копыта» коней его войска, то есть фактически весь мир.
Удар по Венгрии монголы нанесли не сразу. Охват противника с флангов, перекрытие возможных путей отступления, недопущение соединения изначально разобщённых сил противника — всё это считают особенностями тактики монголов, и всё это в полной мере проявилось во время вторжения монгольского войска в страны Центральной и Юго-Восточной Европы. Широким бреднем, облавой проходя земли Западной Руси, силы Батыя рассредоточились на огромном пространстве, а затем соединились в несколько больших армий, которые и должны были нанести удары не только по самой Венгрии, но и севернее и южнее её, соответственно — по Польше (а затем Чехии и Моравии) и Трансильвании (Молдавии). Сам Батый командовал главной, центральной армией татар, нацеленной на Венгрию. Однако, как и в других случаях, он предпочитал выжидательную тактику. По словам венгерского хрониста Рогерия, современника событий, татары, «полностью опустошив Русь и Куманию (землю половцев. — А. К.), отступив, отошли от границ Венгрии на 4 или 5 дневных переходов, с тем чтобы при возвращении в эти места найти здесь продовольствие для лошадей и для себя и чтобы до венгров не дошли тревожные слухи»34. Первыми, раньше Батыя, должны были начать боевые действия войска правого крыла монголов, которыми командовали сын Чагатая Байдар (проявивший себя в этой кампании выдающимся полководцем) и старший брат Батыя Орда. Им предстояло действовать в Польше — стране, которая и стала первой жертвой татарского вторжения в Центральную Европу. Левым же крылом монгольского войска предводительствовали сын Угедея Кадан, внук Чагатая Бури и действовавший ещё южнее сын Тулуя Бучек. Они должны были выступить позднее, одновременно с Батыем.
Вторжение в Польшу началось в январе — феврале 1241 года, то есть тогда, когда основные силы татар всё ещё разоряли города и земли Галицко-Волынской земли35. В январе первыми из польских городов были захвачены и сожжены Люблин и Завихвост; следующий удар, в феврале, был обращён к Сандомиру, важнейшему центру на Висле, немного выше впадения в неё реки Сан. 13 февраля, в день Пепла (соответствующий среде первой недели Великого поста), город пал. Татары «опустошили и город, и Сандомирскую землю, не пощадив ни пола, ни возраста», — свидетельствует польский хронист36. Известно, что битва за Сандомир была ожесточённой с обеих сторон, а в самом городе был убит один из татарских князей. Переправившись через Вислицу (приток Вислы), татары устремились к Кракову, главному городу так называемой Малой Польши, подвергая всё на своём пути жестокому опустошению. Войска краковского воеводы Владимира (Влодзимежа) и сандомирского Пакослава пытались остановить их у Хмельника, но были разбиты; впрочем, в ходе боёв погибло и немало татар из войска царевича Орды («…многие были приведены в замешательство и пали в битве в самом начале этой земли от рук поляков из княжеств Краковского и Сандомирского», — сообщал позднее польский монах-францисканец Бенедикт, один из спутников известного нам Плано Карпини37). Краковский и сандомирский князь Болеслав, прозванный Стыдливым, бежал вместе с семьёй в Венгрию. 22 марта был взят и разорён Краков[15]. Татары сожгли краковский собор Пресвятой Девы Марии и увели в плен «бесчисленное множество жителей». В память об этом страшном событии осталась красивая легенда о краковском трубаче, первым заметившем неприятелей с башни краковского собора. Он заиграл сигнал тревоги, но был сражён вражеской стрелой, пронзившей ему горло. Этот старинный, внезапно обрывающийся сигнал (так называемый хейнал) и поныне звучит каждый час с башни Мариацкого собора в Кракове, а в 12 часов ежедневно разносится на всю страну по польскому радио как сигнал точного времени. «Таким образом, упомянутая часть татарского войска, опустошив Серадз, Ленчицу и Куявию, дошла до Силезии», — свидетельствует польский хронист, автор так называемой «Великопольской хроники» (XIII или XIV век).
Генрих II Благочестивый, князь Силезский, а также Великопольский и Краковский (1238–1241), считался в то время сильнейшим из польских правителей. Он заблаговременно начал собирать вокруг себя многочисленное войско, которое было разделено им на несколько отрядов38. Первый составляли рыцари-крестоносцы (в том числе тамплиеры), а также «разговаривающие на разных языках добровольцы, собранные меж разных народов», и приданные им в помощь шахтёры-золотокопатели из города Злата Гора под общим командованием двоюродного брата Генриха князя Болеслава Щепёлки, сына бывшего моравского маркграфа Дипольда; второй — краковские и великопольские рыцари во главе с братом погибшего краковского воеводы Владимира Сулиславом; третий — рыцари из Ополья (Верхней Силезии) во главе с князем Мечиславом (Мешко); четвёртый — прусские рыцари, возглавляемые великим магистром Поппо. Кроме того, в распоряжении Генриха находились «силезские и вроцлавские оруженосцы, лучшие и знатнейшие рыцари из Великой Польши и Силезии и к тому же некоторое число других, нанятых за жалованье. Столько же было отрядов татарских, — повествует польский историк XV века Ян Длугош (пользовавшийся в том числе и не дошедшими до нашего времени польскими хрониками), — но значительно бóльших по численности, лучших по вооружению и военному опыту. И каждый из тех отрядов сам, в отдельности, превышал всё войско поляков». Генрих обратился за помощью и к королю Чехии Вацлаву, но тот на соединение с ним прийти не успел, опоздав к началу решающей битвы всего на один день. Оборонять свою столицу Вроцлав (по-немецки — Бреслав) Генрих не решился, и этот «прекраснейший», по выражению современника, город тоже был разрушен татарами39. Войско было отведено к городу Легнице. Здесь, близ города, на поле, которое, по иронии судьбы, называлось Добрым, произошло сражение, ставшее одним из самых трагических в истории Польши. Случилось оно 9 апреля 1241 года.
Как и во всех других военных кампаниях, монгольское войско по мере продвижения на запад усиливалось за счёт отрядов из покорённых стран. Известно, например, что в Польше воевали отряды мордвы — мокшан. По сведениям западных источников, их предводитель (может быть, Пуреш?) «и бóльшая часть их были убиты в Польше», когда «татары повели их на войну с поляками», причём многие из мокшан «поддерживали поляков и алеманнов (немцев. — А. К.), надеясь таким образом освободиться с их помощью от татарского рабства»40. (Многочисленные отряды из мордовских племён участвовали и в походе Батыя на Венгрию.) Располагаем мы сведениями и о том, что в битве при Легнице на стороне татар участвовали русские. Судя по свидетельству Яна Длугоша, именно они внесли сумятицу в ряды польского войска, начав по-славянски кричать: «Бегите! Бегите!» Опольский князь Мешко, «уверенный, что это крик не врага, а друга, который подаёт правдивый, а не обманный, знак, бросил битву и бежал, увлекая за собой большое число воинов, особенно тех, кто был подчинён ему в третьем отряде». Начавшаяся паника стала полной неожиданностью для Генриха. К тому времени татарскими лучниками был почти полностью истреблён и первый отряд его войска, состоявший из крестоносцев и иноземных рыцарей; в бою погибли его двоюродный брат Болеслав и многие из сражавшихся рядом рыцарей-тамплиеров[16]. Тем не менее исход битвы всё ещё оставался неясным, на отдельных участках воины Генриха теснили татар. Правда, их отступление могло быть и уловкой, излюбленной хитростью: притворно отступая, татары заманивали противника в ловушку, а затем окружали и истребляли его. По версии Длугоша, перелом в битве наступил позднее — после того, как татары применили доселе невиданное оружие, о существовании которого в Европе в то время даже не подозревали и которое за оружие даже не признали. Длугош объяснял всё неким «чародейством» татар: «Была в татарском войске среди иных хоругвей одна гигантская, на которой виднелся такой знак: X. На древке же той хоругви было подобие отвратительной чёрной головы с подбородком, укрытым порослью. Когда татары отступили и склонялись уже к побегу (повторимся: обычная тактика татар в полевом сражении. — А. К.), знаменосец при том штандарте как можно сильнее потрясал той головой, торчащей высоко на древке. Изошли из неё тот час же и разошлись над всем польским войском пар, дым и туман с такой сильной вонью, что в силу ужасного и несносного смрада сражающиеся поляки едва ли не сомлели и, став едва живыми, оказались неспособны к битве… И вот татарское войско, полагая, что уже почти победивших поляков (по версии Длугоша, Генрих вот-вот должен был одержать победу. — А. К.) под воздействием дыма, тумана и смрада охватили великий страх и словно бы какое-то одеревенение, подымает ужасный крик, обращается против поляков и разбивает их ряды, которые до того были сомкнуты… и обращены оставшиеся поляки в бегство»42.
Как считают, в этом не вполне ясном рассказе польского историка может идти речь об использовании татарами боевых отравляющих газов (которые, если так, впервые были применены в Европе не под Ипром в 1915 году, а на 675 лет раньше!). Почти наверняка в составе войска Байдара и Орды находились китайские инженеры. В Китае же боевые газы использовали с глубокой древности: например, дым из горчичных и других отравляющих семян закачивали мехами в рвы, окружавшие вражеские города. После открытия пороха в XI веке китайцы научились смешивать его с различными ядами; поместив такую смесь в бамбуковую трубку, получали отравляющую бомбу13. На полях сражений китайцы использовали отравляющие газы также с помощью бумажных змеев, направляя их при попутном ветре в сторону врага, — пожалуй, это более всего подходит к описанию «отвратительной чёрной головы» на высоком древке у Яна Длугоша.
Так или иначе, с помощью ли «химического оружия» или без оного, но польское войско было наголову разбито и почти полностью истреблено. Рассказывали, что татары, желая подсчитать количество убитых ими врагов, приказали отрезать у каждого одно ухо и так наполнили доверху девять больших мешков. Европейские хронисты по-разному определяли число погибших в этом сражении: одни называли цифру в 10 тысяч человек, другие — в 40 тысяч44. Что же касается судьбы князя Генриха, убитого под Легницей, то она также по-разному описывается в источниках. Ян Длугош, сохранивший наиболее яркий рассказ о битве, подробно повествует о том, как мужественно сражался Генрих с врагами; окружённый со всех сторон, он продолжал отбиваться, но внезапно был поражён копьём под мышку и, смертельно раненный, упал с коня. «Татары, громко крича и подняв невыносимый шум, хватают его и вытаскивают из битвы на расстояние двух выстрелов из самострела, отрубают мечом голову и, сорвав все знаки отличия и одежды, бросают голое тело». Об отрубленной (или отрезанной) голове князя сообщают и другие хронисты (например, автор продолжения Кёльнской хроники: «…голову герцога враги отрезали и увезли с собой»). Однако современник событий, францисканец Бенедикт Поляк, по-другому излагает обстоятельства пленения и гибели Генриха Благочестивого: как рассказывали ему сами татары, «в тот момент, когда… они уже хотели бежать (всё тот же мотив близкой победы польского войска. — А. К.), неожиданно клинообразно сомкнутые ряды христиан вдруг обратились в бегство. Тогда, схватив князя Генриха, тартары раздели его полностью и заставили преклонить колена перед мёртвым [татарским] князем, который был убит в Сандомире. Затем голову Генриха, словно овечью, послали через Моравию в Венгрию к Батыю и затем бросили её среди других голов убитых»45.
Эта картина выглядит не столь героической, как описание Яна Длугоша. Что здесь правда, а что нет, сказать трудно, тем более что сам Бенедикт в битве не участвовал и получал информацию из вторых рук. Но мы уже говорили об обычае татар отрезать головы тем из своих врагов, кого они обвиняли в каких-либо преступлениях. Как и в случае с суздальским князем Юрием и другими, это свидетельствует в пользу того, что Генрих попал в плен и был не просто убит татарами, а подвергнут унизительной казни. Его голова, как и головы других поверженных врагов (и отрезанные уши простых воинов), была отослана Батыю — предводителю всего похода — в подтверждение полного завоевания Польской земли.
Но пока голова несчастного Генриха оставалась в Польше, татары постарались использовать её для устрашения врага. Насадив голову на копьё, они подступили к Легницкому замку (сам город был сожжён поляками из страха перед завоевателями) и потребовали открыть ворота. Однако жители Легницы устояли. Позднейшие хроники передают их гордый ответ татарам, смысл которого сводился к тому, что вместо одного погибшего князя у них осталось много княжат, сынов славного Генриха. Не задерживаясь у Легницы, татары опустошили и спалили окрестности города и двинулись к Отмухову, а затем к Рацибужу (на Одере), но и этот город им взять не удалось. Не удалось им прорваться и в Чехию: войска короля Вацлава сумели отразить нападение татар (вероятно, одного из их многочисленных отрядов) и даже нанесли им поражение46. К этому времени Байдар и Орда, очевидно, получили приказ Батыя двигаться на соединение с ним в Венгрию. 16 апреля они отошли от Рацибужа и направились в Моравию. Продвижение татар было стремительным, они нигде не задерживались и не осаждали крепостей. «Пройдя Польшу, этот народ напал на Моравию, — свидетельствует автор Кёльнской хроники, — и, о чём невероятно слышать, за один день и одну ночь преодолел расстояние четырёх дней пути, переправившись при этом через бурные реки. Они разорили всю Моравию, за исключением крепостей и укреплённых поселений. При этом набеге они затронули границы Мейсенского епископства, лишив жизни очень многих людей»47. Мейсен — город в Саксонии, на Эльбе, центр епископства, подчинённого Магдебургскому архиепископу. Именно этот город, а точнее, принадлежавшие ему земли, и стал крайней западной точкой продвижения татар. Из Моравии войска Байдара и Орды ушли в Венгрию, где и соединились с армиями Батыя, давно и успешно разорявшими эту страну.
Вторжение армий Батыя в Венгрию началось в марте 1241 года48. Татары легко преодолели так называемые Русские ворота — Верецкий перевал в Карпатах, разделявший Венгрию и Русь. «У них было сорок тысяч воинов, вооружённых секирами, которые шли впереди войска, валя лес, прокладывая дороги и устраняя с пути все препятствия, — рассказывает архидиакон Фома Сплитский. — Поэтому они преодолели завалы, сооружённые по приказу короля, с такой лёгкостью, как если бы они были возведены не из груды мощных елей и дубов, а сложены из тонких соломинок; в короткое время они были раскиданы и сожжены, так что пройти их не представляло никакого труда. Когда же они встретились с первыми жителями страны, то поначалу не выказали всей своей свирепой жестокости и, разъезжая по деревням и забирая добычу, не устраивали больших избиений».
Но то было лишь начало. Татарские войска наступали на Венгрию с нескольких направлений. Сын Угедея Кадан (особо проявивший себя в ходе этой кампании) и внук Чагадая Бури49 двигались из Галиции, южнее основных сил Батыя. Пройдя в течение трёх дней лесами «между Русью и Куманией», они в конце марта захватили королевскую резиденцию Родну, населённую главным образом немцами-рудокопами, добывавшими здесь серебро, причём 600 немцев во главе с графом Аристальдом, «более искусные, нежели другие воины», присоединились к их войску (впоследствии они будут переселены Бури в город Талас, ныне Джамбул, в Казахстане). Двигаясь дальше через ущелья и стремнины, татары неожиданно подступили к крупному епископскому городу Вараду (ныне Орадя, в Румынии). Диаконом здесь служил итальянец Рогерий, впоследствии архиепископ Сплитский и Салонский, автор «Жалобной песни» о разорении Венгерской земли — одного из основных источников по истории венгерской войны. «Татары… быстро овладев городом и спалив бóльшую его часть, в конце концов ничего не оставили вне стен крепости и, захватив добычу, убивали молодых и старых мужчин и женщин на площадях, в домах и в полях, — писал Рогерий (сам он тогда спрятался от татар в лесу, но впоследствии всё-таки попал к ним в плен). — …Совершив всё это, татары неожиданно отошли, забрав с собой всю добычу»[17]. Другой монгольский полководец, Бахату, переправился через реку Серет ещё южнее, в Молдавии; «одолев людей, собравшихся для битвы, татары начали полностью занимать эту землю»50. Что же касается самого Батыя, то он, как уже было сказано, действовал на центральном направлении. «Главный господин Бату, после того как он перешёл ворота (Верецкий перевал. — А. К), начал сжигать деревни, и меч его не щадил ни пола, ни возраста».
Как всегда, в составе татарских армий действовали отряды из покорённых ранее земель. Современники, с ужасом описывая происходящее, называли прежде всего куманов — половцев, а также другие соседние народы. Татары, «объединившись с кровожадным народом команов, со страшной жестокостью разорили страну», — сообщал автор Кёльнской хроники; «бóльшая часть этого гнусного народа с войском, состоящим из всех, к нему примкнувших, опустошают Венгрию с неслыханной жестокостью», — писал своему тестю, герцогу Брабантскому, граф Генрих Тюрингский51. Особой свирепостью отличались отряды мордвы, действовавшие (как и в Польше) в авангарде монгольских войск. «Впереди них идут некие племена, именуемые морданами, и они уничтожают всех людей без разбора, — доносил некий венгерский епископ парижскому епископу Вильгельму (Гильому) III. — Ни один из них не осмеливается надеть обувь на ноги свои, пока не убьёт человека… Без колебания они разорили все земли и разрушили всё, что ни попадалось…»52 «…Численность их день ото дня возрастает, — сообщал о татарах некий брат-францисканец из Кёльна, — …мирных людей, которых побеждают и подчиняют себе как союзников, а именно великое множество язычников, еретиков и лжехристиан, [они] превращают в своих воинов»53. Под «еретиками» и «лжехристианами» латинские авторы-монахи могли иметь в виду и христиан греческого обряда, то есть православных, прежде всего, вероятно, аланов и русских. Впрочем, об участии русских отрядов в войне в Венгрии мы можем говорить вполне определённо. Собственно, и Галицко-Волынская летопись недвусмысленно даёт понять, что поход в эту страну состоялся не без участия русских воевод (вспомним киевского тысяцкого Дмитра). «Рутенов» (русских) упоминает в составе монгольского войска и хорватский хронист Фома Сплитский, современник и очевидец нашествия татар: один из этих «рутенов» перебежал к венграм накануне решающей битвы54.
Уже в начале апреля силы монголов были готовы соединиться. Их передовые отряды, как это случалось во всех кампаниях, действовали против главных сил противника, сосредоточенных в то время у города Пешта (части нынешнего Будапешта, столицы Венгрии). Татары «выслали вперёд конный отряд, который, приблизившись к лагерю венгров и дразня их частыми вылазками, подстрекал к бою, желая испытать, хватит ли у венгров духа драться с ними», — писал Фома Сплитский55. Король Бела, считая, что численно его войска превосходят врага, отдал приказ выдвинуться вперёд. Как и следовало ожидать, татары немедленно отступили; венгры начали преследование и вскоре достигли реки Шайо (или Соло; русские летописцы называли её рекой Солоной), правого притока Тисы, где встретились с основными силами татар. Те расположились на противоположном берегу реки, но так, что «венграм они были видны не полностью, а только частью». Венгры всё же сильно опасались их. «Видя, что вражеские отряды ушли за реку, — продолжает Фома, — [они] встали лагерем перед рекой… Король распорядился поставить палатки не далеко друг от друга, но как можно теснее. Расставив таким образом повозки и щиты по кругу наподобие лагерных укреплений, все они разместились словно в очень тесном загоне, как бы прикрывая себя со всех сторон повозками и щитами. И палатки оказались нагромождены, а их верёвки были настолько переплетены и перевиты, что совершенно опутали всю дорогу, так что передвигаться по лагерю стало невозможно, и все они были как будто связаны. Венгры полагали, что находятся в укреплённом месте, однако оно явилось главной причиной их поражения».
Здесь, на берегу Шайо, у местечка Мохи, и произошла битва, решившая судьбу Венгрии. Состоялась она 11 апреля 1241 года — всего через два дня после столь же судьбоносной битвы при Легнице, в которой были разбиты силы польского князя Генриха. Согласованность действий отдельных монгольских отрядов поражает! Всего за три дня они разбили армии сильнейших правителей Центральной Европы и покорили два могучих и прежде процветавших государства!
Битва при Шайо отличалась крайней ожесточённостью, и успех отнюдь не сразу пришёл на сторону монголов. В битве принимали участие все главные предводители монгольского войска, находившиеся тогда в Венгрии, — сам Батый, его первые полководцы Субедей и Буралдай, царевичи Кадан, Шибан и другие. Для нас же сражение при Шайо представляет особый интерес, поскольку именно тогда — единственный раз за время всего Западного похода! — в источниках нашли отражение и личное участие Батыя в военных действиях, и его роль в достижении победы. Исследователям, восстанавливающим ход сражения, вообще повезло. Подробный рассказ о нём сохранился в различных и совершенно не связанных между собой источниках — как западных, латинских, так и восточных — персидских и китайских. Рассказы эти хорошо дополняют друг друга, позволяя увидеть ключевые моменты битвы глазами как самих венгров, так и их противников татар. (Это тоже единственный в своём роде случай в истории Западного похода.) Причём в описании многих деталей источники единодушны: все они сходятся в том, что первоначально перевес сил оказался на стороне короля Белы; что ключевым моментом битвы стало сражение за мост через реку; что, наконец, личное вмешательство в события Батыя существенно повлияло на их ход. Однако общая картина происходившего восстанавливается с трудом — и только благодаря скрупулёзному сличению источников, их «наложению» друг на друга. Особенно трудно поддаются истолкованию действия Батыя. Поговорим о них более подробно, тем более что возможность взглянуть на него непосредственно в боевой обстановке предоставляется нам в первый и последний раз.
По свидетельству архидиакона Фомы Сплитского, накануне сражения Батый, «старший предводитель татарского войска», «взобравшись на холм, внимательно осмотрел расположение войска венгров». Эта рекогносцировка и предопределила исход сражения. Вернувшись к войску, Батый произнёс вдохновенную речь, причём коснулся в ней численного превосходства венгров, очевидно, смущавшего его воинов.
— Друзья мои, — так передаёт речь Батыя сплитский хронист, — мы не должны терять бодрости духа: пусть этих людей великое множество, но они не смогут вырваться из наших рук, поскольку ими управляют беспечно и бестолково. Я ведь видел, что они, как стадо без пастыря, заперты словно в тесном загоне.
Сказав это, Батый «приказал всем своим отрядам, построенным в их обычном порядке, в ту же ночь атаковать мост, соединявший берега реки и находившийся недалеко от лагеря венгров».
Насколько достоверно это свидетельство? Отвечая на данный вопрос, надо учесть, что тема «беспечности» и «бестолковости» правителей Венгерской земли — ключевая в сочинении архидиакона Фомы, не устающего обличать в бездеятельности и разобщённости венгерских баронов и самого короля Белу. А потому и речь, вложенная им в уста предводителю татарского войска, очевидно, принадлежит самому сплитскому хронисту; во всяком случае, её содержание полностью соответствует его взгляду на происходящее. Однако о речи Батыя перед сражением (или даже во время сражения) сообщает и другой современник событий — монах-францисканец Джиованни дель Плано Карпини. Последний полагал, что если бы венгры не дрогнули в решающий момент и «мужественно воспротивились» татарам, те «вышли бы из их пределов, так как татары возымели такой страх, что все пытались сбежать». Остановил их Бату, который, «обнажив меч пред лицом их, воспротивился им». Речь Бату Плано Карпини передаёт в таких весьма выспренних и не вполне ясных выражениях:
— Не бегите, так как если вы побежите, то никто не ускользнёт, и если мы должны умереть, то лучше умрём все, так как сбудется то, что предсказал Чингисхан, что мы должны быть убиты; и если теперь пришло время для этого, то лучше потерпим.
«И таким образом они воодушевились, остались и разорили Венгрию»56.
Других подробностей битвы Плано Карпини не приводит. А вот его спутник, участник того же посольства Бенедикт Поляк, напротив, сообщает о сражении при Шайо много любопытного, причём такого, что находит соответствие в источниках, происходящих из лагеря самих татар. Ссылаясь на их рассказы, Бенедикт тоже пишет, что Бату, уже после того как татары побежали от венгров, «обнажил меч и принудил их вернуться к битве»57. Правда, ни о какой речи Батыя здесь нет ни слова.
Версия Плано Карпини вызывает ещё большее недоумение, нежели рассказ Фомы Сплитского. Слова, приписанные им Батыю, кажутся совершенно немыслимыми. В самом деле, говорить о неизбежной гибели монголов (и сильно надеяться на это!) могли европейцы, но никак не предводитель монгольского войска. Упомянутое мнимое предсказание Чингисхана, суть которого Плано Карпини раскрывает чуть выше («…они (монголы. — А. К.) должны подчинить себе всю землю… пока не настанет время их умерщвления: именно, они сражались сорок два года и предварительно должны царствовать восемнадцать лет. После этого, как говорят, они должны быть побеждены другим народом, каким, однако, не знают, как им было предсказано»58), основано на расчётах предполагаемого времени царствования Антихриста и тех апокалиптических народов, чьё нашествие должно предвещать его появление; расчёты же эти извлекались христианскими писателями из трудов Отцов Церкви — как подлинных, так и апокрифических, написанных от их имени позднее. Ясно, что основанные на подобных расчётах мифические предсказания гибели монгольского царства у самих монголов возникнуть никак не могли. Да и вообще вся эта сцена, выписанная в традициях рыцарской саги, с пламенными речами (отечественный читатель наверняка вспомнит знаменитое: «Мёртвые сраму не имут…» русского князя Святослава), совершенно не вяжется с обычаями монголов, для которых отступление — военный приём, заслуживающий одобрения, а отнюдь не порицания. Полное непонимание противника, логики его действий заставляло европейских хронистов зачастую описывать то, чего не было на самом деле. Так и здесь: действия Батыя получили истолкование, совершенно не соответствующее реальности. Но что-то всё-таки стояло за его «речами», обращёнными к воинам? И на самом ли деле в какой-то момент исход сражения мог показаться неясным и у монголов возникла мысль об отступлении или даже бегстве?
Картину отчасти проясняют персидские авторы, состоявшие на службе у монголов, в частности Джувейни и Рашид ад-Дин. Они сообщают следующее. Вознамерившись истребить «келаров и башгирдов», то есть венгров-христиан, Бату собрал значительное войско. Но и войско противника было чрезвычайно велико (Джувейни, а вслед за ним и другие авторы называют совершенно фантастические цифры в 400 или даже 450 тысяч всадников). В авангарде своего войска, «для разведки и дозора», Бату отправил младшего брата Шибана (по версии Джувейни, с 10-тысячным отрядом). Спустя неделю Шибан возвратился и сообщил брату о том, что врагов вдвое больше, чем монголов, «и все народ храбрый и воинственный». Вот тогда-то, вероятно, и произошла сцена, описанная, но не понятая европейскими хронистами. После того как «войска близко подошли друг к другу», продолжает Джувейни, Бату «взобрался на холм и целые сутки ни с кем не говорил ни слова, а горячо молился и громко плакал. Мусульманам (напомню, что это пишет мусульманский автор. — А. К.) он также приказал всем собраться и помолиться. На другой день приготовились к битве. Между ними находилась большая река…»59 Рашид ад-Дин, повторивший рассказ Джувейни, добавляет, что Бату поступал так «по обычаю Чингисхана»60. Несколько расцвечивает картину младший современник Рашид ад-Дина Вассаф, но ничего нового по существу он не сообщает; более того, в его изложении язычник Бату выглядит чуть ли не правоверным мусульманином: «взошедши на вершину холма», он «смиренно и немощно молился Всевышнему, единственному подателю благ, бодрствовал всю ночь с сердцем, пламеневшим, как светильник, и с душою, веявшею, как утренняя прохлада, провёл ночь до наступления дня»61.
Итак, дело было не в разработке плана предстоящего сражения и даже не в банальном подбадривании своих воинов накануне или во время схватки. Действия Бату носили отчётливо выраженный ритуальный характер. Но и мусульманские авторы не вполне верно истолковали их. Очевидно, священнодействуя на вершине холма, Бату стремился добиться благосклонности небесных сил — того самого «Вечного Неба», силою и благословением которого монголы объясняли все свои победы. При этом надо учесть, что Бату возносил свои молитвы в одну из особо тёмных ночей, почти в новолуние (в тот месяц оно пришлось на следующую ночь, 12 апреля), — а это время особо отмечалось монголами. Важные дела «они начинают в начале луны или в полнолуние», писал Плано Карпини, а потому они «именуют [луну] великим императором, преклоняют перед ней колена и молятся»62.
Как известно, Чингисхан и его потомки по мужской линии вели своё происхождение непосредственно от самого Неба (ибо один из предков Чингисхана, Бодончар, был рождён матерью, Алан-Гоа, когда та была безмужней, — по её собственным словам, от некоего небесного света, проникшего в её лоно; история эта была канонизирована монголами и включена в их священную хронику — «Сокровенное сказание»63). Как и правители других кочевых сообществ, Чингисиды воспринимали себя посредниками между божественным Небом и собственными подданными, верили в свою способность обеспечивать небесное покровительство и благоденствие народу (современные исследователи переводят средневековый монгольский термин «suu jali», которым обозначали такую сверхъестественную способность, словом «харизма»)64. Эти качества Батый, очевидно, и демонстрировал в ночь перед битвой, вдохновляя воинов на победу. При этом он следовал обычаю своего деда Чингисхана, который нередко накануне важных битв поступал так же, — свидетельство на сей счёт Рашид ад-Дина представляется ключевым для понимания сути происходящего. Уместно отметить, что эпизод при Шайо — кажется, единственное описание подобного ритуала в истории монгольских завоеваний. И то, что он связан именно с Бату, наверное, не случайно. Предводитель Западного похода сумел проявить себя не просто как полководец, но как носитель сакральных свойств, той самой харизмы власти, которая способна была обеспечить победу его войску. А это качество, в глазах самих монголов, было куда более значимым, нежели простое умение верно руководить войсками, тем более что в талантливых и энергичных военачальниках Бату не испытывал недостатка. Современные исследователи полагают даже, что обладание подобными сакральными качествами, подобной харизмой изначально способствовало выдвижению Бату из числа прочих царевичей, и в частности его первенству среди Джучидов65.
Любопытно, что ещё один современник, западноевропейский писатель середины XIII века монах-доминиканец Винсент из Бове, автор «Исторического зерцала», также сообщал о каких-то молитвенных действиях Батыя во время его вторжения в Венгрию, но истолковывал их, естественно, в совершенно ином, эсхатологическом ключе. Батый, по его словам, «принёс жертву демонам, спрашивая их о том, хватит ли у него смелости пройти по этой земле. И демон, живущий внутри идола, дал такой ответ: “Иди беззаботно, ибо посылаю трёх духов впереди деяний твоих, благодаря действиям которых противники твои противостоять тебе будут не в силах”, — что и произошло. Духи же эти суть: дух раздора, дух недоверия и дух страха — это три нечистых духа, подобных жабам, о которых сказано в Апокалипсисе»66. (Ср. в описании «последних времён» в Откровении Иоанна Богослова: «И видел я выходящих из уст дракона и из уст зверя и из уст лжепророка трёх духов нечистых, подобных жабам: это — бесовские духи, творящие знамения; они выходят к царям земли всей вселенной, чтобы собрать их на брань в оный великий день Бога Вседержителя»; Откр. 16: 13–14.)
Но это лишь одна сторона дела. Роль Батыя нельзя сводить только к ритуальным действиям накануне битвы. Судя по свидетельствам источников, он непосредственно руководил (или по крайней мере пытался руководить) своими войсками — и это, повторюсь ещё раз, единственный случай такого рода во всей его биографии, как она представлена в дошедших до нас письменных источниках. Но вот действия Батыя как полководца получили в источниках далеко не однозначную оценку. Как выясняется, именно в них кроятся причины тех неудач, которые едва не привели к поражению монголов в битве при Шайо.
По сообщению Фомы Сплитского, венгров предупредил о планах татар некий перебежчик из русских. Узнав о предстоящем нападении, брат короля Белы Коломан и епископ Калочский Хугрин со своими отрядами подступили к мосту через Шайо. Оказалось, что часть татар уже начала переправу через реку; завязалась схватка. Венгры стремительным ударом опрокинули противника, «очень многих положили, а других, прорывавшихся назад к мосту, сбросили в реку». Важную подробность сообщает монах-францисканец Бенедикт Поляк: Коломан «в первой же схватке собственноручно сбросил главного вождя тартар с моста над этой рекой вместе с лошадью и оружием в бездну смерти». Факт этот подтверждается восточными источниками, из которых мы узнаём имя погибшего монгольского вождя, — им был воевода Батыя Бахату, возглавлявший одну из колонн монгольского войска при вторжении в Венгрию (подробнее об обстоятельствах его гибели речь пойдёт далее)[18]. Коломан «выдержал их второй и третий натиск, — продолжает Бенедикт, — и сражался до тех пор, пока тартары не обратились в бегство».
Успех на первом этапе сражения остался за венграми — это подтверждают все источники. Но что же случилось дальше? Фома Сплитский даёт такую версию событий. После того как отряд Коломана и Хугрина отошёл от моста, татары подтянули сюда семь осадных орудий и, бросая огромные камни и пуская стрелы, отогнали оставленную венграми стражу. Так им удалось беспрепятственно переправиться через реку, после чего они устремились к лагерю венгров, которые не ожидали нападения и в большинстве своём вели себя весьма беспечно (это, напомню, излюбленная тема сплитского хрониста). Иначе излагает дело поляк Бенедикт: по его сведениям, исход сражения решил обходной манёвр, который предпринял Батый. Предводитель монголов «послал войско через реку в верхнем её течении на расстояние одного или двух дней пути, чтобы они неожиданно с тыла напали на сражающихся на мосту противников… Вследствие этого исход дела принял неожиданный оборот. И после того как венгры пренебрегли предупреждением короля Коломана, тартары перешли через мост». Об обходном манёвре монгольских войск сообщают и источники восточного происхождения; правда, не вполне ясно, ниже или выше по течению реки он имел место.
В дальнейшем сражение развернулось у самого лагеря венгров. Это имело для них роковые последствия. «Многочисленное татарское полчище словно в хороводе окружило весь лагерь венгров, — рассказывает Фома Сплитский. — Одни, натянув луки, стали со всех сторон пускать стрелы, другие спешили поджечь лагерь по кругу. А венгры, видя, что они отовсюду окружены вражескими отрядами, лишились рассудка и благоразумия и уже совершенно не понимали ни как развернуть свои порядки, ни как поднять всех на сражение, но, оглушённые столь великим несчастьем, метались по кругу, как овцы в загоне, ищущие спасения от волчьих зубов». Объятые ужасом, они устремились к бегству — но тут натолкнулись «на другое зло, ими же устроенное и близко им знакомое. Так как подступы к лагерю из-за перепутавшихся верёвок и нагромождённых палаток оказались весьма рискованно перекрыты, то при поспешном бегстве одни напирали на других, и потери от давки, устроенной своими же руками, казалось, были не меньше тех, которые учинили враги своими стрелами». В этой ситуации татары прибегли к ещё одному приёму, который часто использовали: они «как бы открыли им некий проход и позволили выйти. Но не нападали на них, а следовали за ними с обеих сторон, не давая сворачивать ни туда ни сюда». И когда татары увидели, что отступающие в беспорядке венгры «уже измучены трудной дорогой, их руки не могут держать оружия, а их ослабевшие ноги не в состоянии бежать дальше, тогда они начали со всех сторон поражать их копьями, рубить мечами, не щадя никого, но зверски уничтожая всех…». Жалкие остатки венгерского войска были прижаты к какому-то болоту, и те, кто избежал меча татар, утонули в трясине. В этом страшном побоище погибли епископы Хугрин Калочский, Матвей Эстергомский, Григорий Дьёрский, многие другие магнаты и без числа простых воинов[19]. Отважный брат короля Коломан, тяжело раненный ещё в начале сражения, бежал к Пешту, а затем ушёл за реку Драву, в Хорватию (спустя немного времени он умер от полученных ран). Что же касается самого Белы IV, то он, с трудом избежав гибели или плена, нашёл убежище во владениях австрийского герцога Фридриха II Бабенберга, но тот попросту ограбил его, затребовав за помощь сумму в 10 тысяч марок, а затем, в залог этой суммы, отняв у него области на западе Венгрии. Из австрийских владений король перебрался в Загреб, где оставался в течение всего лета и осени, а к зиме, опасаясь татар, бежал с семьёй на побережье Далмации и укрылся на одном из островов Адриатического моря.
Взгляд на происходящее с другой стороны представляют Джувейни и Рашид ад-Дин. По их версии, решающую роль в победе монголов сыграли, во-первых, настойчивость и решительность действовавших в авангарде отрядов Шибана и Буралдая, а во-вторых, всё тот же обходной манёвр Батыя, о котором мы уже говорили.
Той же ночью Бату «отправил одну часть войска в обход, — рассказывает Джувейни, — а войско самого Бату с этой стороны переправилось через реку. Шибакан, брат Бату, лично двинулся в самую середину боя и произвёл несколько атак сряду. Неприятельские войска, будучи сильными, не трогались с места, но то войско (отправленное в обход) обошло их сзади. Тогда Шибакан со всем своим войском разом ударил на них, бросился на ограды царских палаток, и они мечами разрубили канаты палаток (деталь, известная нам из рассказа Фомы Сплитского. — А. К.)[20]. Когда они опрокинули ограды царских шатров, войско келаров (венгров. — А. К.) смутилось и обратилось в бегство; из этого войска никто не спасся… Это было одно из множества великих дел и ужасных побоищ». Рашид ад-Дин добавляет, что Бату вместе с эмиром Буралдаем (имя которого Джувейни не упоминает) сам переправился ночью через реку; Буралдай же предпринял «нападение всеми войсками сразу». Монголы «устремились на шатёр келара (короля. — А. К.), который был их царём, и мечами перерубили верёвки. Вследствие падения шатра войско их (венгров. — А. К.) пало духом и обратилось в бегство. Как отважный лев, который кидается на добычу, монголы гнались за ними, нападали и убивали, так что уничтожили бóльшую часть того войска». (Впоследствии богато украшенный шатёр венгерского короля служил самому Батыю.) Ещё одна подробность, впрочем едва ли достоверная, содержится в «Книге побед» персидского писателя XV века Шереф ад-Дина Али Йезди. Последний сообщает, что Бату «лично вступил в самое сражение и произвёл несколько нападений сряду»70. Однако едва ли Йезди обладал какими-то уникальными источниками по истории венгерской войны, откуда мог извлечь эти сведения. Он пользовался сочинениями известных нам авторов (прежде всего «Сборником летописей» Рашид ад-Дина), а известие о личном участии Бату в схватке, скорее всего, домыслено им.
Что ж, картина получается впечатляющей и на первый взгляд вполне объективной. Мы могли бы ограничиться ею — если бы в нашем распоряжении не оказался ещё один источник, проливающий свет на сокрытые от посторонних глаз обстоятельства разгрома венгров. Оказывается, между главными полководцами монголов произошёл некий спор, даже конфликт, а действия Бату едва не привели к катастрофе. К счастью для монголов и к несчастью для их противников, в битве наряду с Батыем участвовал полководец, обладавший исключительным пониманием ситуации и подлинным военным гением.
О том, что осталось вне ведения латинских хронистов и персидских историков, рассказывается в «Жизнеописании Субедея», которое читается в китайской хронике «Юань-ши». По сведениям этого источника, Субедей находился в авангарде армии, воевавшей в Венгрии, «вместе с чжуванами (здесь; членами «Золотого рода». — А. К.) Бату, Хулагу (имя которого в связи с Западным походом в других источниках не упоминается. — А. К.), Шибаном и Каданом». Все эти полководцы продвигались «по отдельным пяти дорогам». Столкновение с основными силами короля Белы действительно вызвало замешательство среди предводителей монголов. «Войско короля исполнено силы, не сможем легко продвигаться», — говорили они. Тогда Субедей «выдвинул отличный план», суть которого сводилась к тому, чтобы заманить венгерское войско к реке (её название передано в китайском источнике как Хо-нин, но по смыслу речь, несомненно, идёт о реке Шайо). Именно Субедею, а не Бату принадлежала идея обходного манёвра; он и командовал войсками, которые были двинуты в тыл противника. «Войска всех князей находились в верхнем течении, где мелководье и лошади могут перейти вброд, кроме того, посередине имелся мост, — разъясняет замысел Субедея автор его биографии в «Юань-ши». — В нижнем течении вода глубокая. Субедей хотел связать плоты для скрытной, подводной переправы, выводящей в обхват врага сзади». Непременным условием успеха, как всегда у монголов, должна была стать синхронность действий отдельных монгольских отрядов — и того, который наступал в лоб оборонявшим мост венгерским частям, и того, который заходил сзади и должен был переправляться через реку ниже по течению, там, где его меньше всего ожидали венгры. Однако на этот раз согласованных действий не получилось. Бату поспешил — может быть, по ошибке, недомыслию, а может — и намеренно, переоценив собственные силы и не желая делить лавры победителя со своим престарелым, но по-прежнему не знающим поражений наставником. Китайский источник прямо винит «чжувана» Бату в поспешных и непродуманных действиях, приведших к чрезмерным потерям среди наступавших, причём не только среди «покорённых народов», но и среди собственно монголов: «Не дождавшись переправы, чжуван первым перешёл вброд реку для сражения. Войско Бату стало бороться за мост, но, вместо того чтобы воспользоваться им, утонул каждый тридцатый из числа воинов; вместе с ними погиб его подчинённый полководец Бахату. Сразу после переправы чжуван, ввиду увеличивающегося войска врага, захотел потребовать возвращения Субедея, с запозданием рассчитывая на него. Субедей сказал так: “Ван желает вернуться — пусть сам возвращается. Пока я не дойду до города Пешт на реке Дунай (оба названия приведены в транскрипции, соответствующей венгерскому оригиналу. — А. К.) — не вернусь!” и помчался к городу. (Здесь китайский источник несколько опережает события: город Пешт был взят монголами уже после разгрома основных сил венгров при Шайо. —А. К.) Все князья тоже пошли к городу, вследствие чего вместе атаковали, захватили его и вернулись назад». Когда победа была наконец одержана и отряды соединились, Бату предъявил претензии Субедею:
— Во время сражения у реки Хо-нин Субедей опоздал помочь, был убит мой Бахату.
Но Субедей отвёл выдвинутые против него обвинения, по существу уличив Бату в непонимании азбучных истин военной тактики монголов:
— Чжуван хотя знал, что в верхнем течении мелководье, всё равно завладел мостом, чтобы переправиться и сразиться, не узнав, что я в нижнем течении ещё не завершил связывание плотов. А сегодня знай себе говорит — я опоздал, и думает, что именно в этом причина.
Надо отдать должное Батыю: он сумел признать собственную неправоту. («Тогда Бату тоже уяснил, как было дело», — сообщает источник.) Позднее, на традиционном сборе царевичей и эмиров, когда все «пили кобылье молоко и виноградное вино», Батый подтвердил это: «Говоря про события во время похода на короля, Бату сказал так: “Всё, что захватили в то время, — это заслуга Субедея!”»71.
Стоит отметить, что впоследствии Батый всегда отдавал должное как самому Субедею, так и его сыну Урянхатаю, — и, в свою очередь, мог рассчитывать на их поддержку, в том числе и в весьма важных для себя деликатных делах, касавшихся его взаимоотношений с родственниками. Если он и отличался злопамятностью, то в той же степени обладал и способностью ценить людей за истинные заслуги. Эта черта характера — присущая только по-настоящему выдающимся политикам — неизменно приносила ему дивиденды, в чём мы ещё сможем убедиться.
Батый. Средневековый китайский рисунок