Завязалась дружеская беседа, каждый рассказывал о годах, в течение которых в связи с моим уходом из рейхсвера мы потеряли друг друга из виду.
Через два года он тоже оставил военную службу. "Ты ведь знаешь, — сказал он, — вся эта лавочка стала бесперспективной, а если говорить о продвижении, то я дослужился бы до майора в лучшем случае в возрасте сорока восьми лет. Конечно, перестроиться было нелегко, особенно на первых порах. Приходилось отказывать себе во всем уж хотя бы ради приличного внешнего вида — в армии у меня был только один штатский костюм. Сначала я работал в винодельческой фирме и чувствовал себя вполне свободным человеком. Однако вскоре я понял, что зарабатывать деньги — это все-таки чертовски тяжелое занятие. И вот однажды у меня появился шанс: генеральный директор одного металлургического концерна искал себе компаньона, о чем оповестило объявление в "Франкфуртер цайтунг". Движимый любопытством, я послал ему свою автобиографию и фотоснимок. Прошла неделя, и вдруг меня просят прибыть на завод и обратиться к полномочному представителю администрации. Я привел себя в полный порядок, надраил ботинки, явился к указанному сотруднику и по-военному щелкнул каблуками, — продолжал он смеясь. — Обменявшись со мной несколькими словами, он повел меня в "святая святых", то есть в дирекцию. Я очутился в огромном кабинете. Метрах в десяти от массивной двери с двойной звуковой изоляцией, за солиднейшим дипломатическим письменным столом, самодовольно, словно монарх на троне, восседал сам шеф. Расстояние от двери до стола позволяло ему внимательно осмотреть и оценить каждого посетителя, что с первых же секунд давало ему известное преимущество над входящим. Искусно задавая мне вопросы, касавшиеся самых различных сторон жизни, он, видимо, пытался составить себе какое-то представление обо мне. И должен тебе сказать, Манфред, что, когда этот "господин доктор" назвал сумму предлагаемого мне жалованья, я едва не свалился со стула. А работенка такая, что о лучшей и мечтать нельзя!.. Через две недели вместе с шефом я взошел на палубу двадцатишестиметровой роскошной яхты и поплыл на ней по зыбучим голубым просторам Средиземного моря. С первых же дней я стал завоевывать себе авторитет умелого компаньона и организатора. Обязательно приходи на наш корабль! Эта посудина выглядит совсем неплохо, увидишь! Уже полтора месяца мы бороздим прибрежные воды французской Ривьеры и только четыре дня назад бросили здесь якорь. Это не первый наш заход сюда, и тут мне все знакомо".
"Похоже, что ты занят весьма приятным и совершенно безопасным делом", — осторожно заметил я, не зная толком, каковы обязанности подобного "компаньона".
Зигелю явно не хотелось входить в подробности своей деятельности. Он ограничился неясными намеками и пригласил меня в один из ближайших вечеров прийти к нему на корабль с ответным визитом. Мы распили с ним бутылку вина, и я уже как-то не решался отказаться. Посмотрю эту таинственную яхту и сам разберусь во всем, подумал я.
"Мы живем здесь как затравленные, — сказал я Зигелю. — На развлечения не остается ни минуты".
"Я вообще не понимаю, как это ты выбрал себе такую профессию, — ответил он. — Даже если она и дает много денег и приносит славу".
Прощаясь, Зигель пообещал сделать мне какой-то сюрприз. Сказал, что придумал кое-что и хочет со мной посоветоваться.
На другой день он явился в назначенное время, но не один, а в сопровождении молодого человека по имени Марко Сорент. Незнакомец кое-как изъяснялся по-немецки. Уже через несколько минут он мне заявил: "Вы... должен победить... гонка..."
"Сердечно благодарю за доброе пожелание", — буркнул я.
"Да, да, майн герр... я делал пари на номер ваш автомобиль. Поэтому я... интересован ваша победа".
"Вон оно что! — воскликнул я. — Выходит, наши с вами интересы совпадают с той лишь разницей, что вы, надеясь на мое искусство, намерены хорошенько заработать на мне. По-моему, это не вполне справедливо. Я рискую головой, а вы, стоя на трибуне и покуривая сигару, кладете в карман несколько миллионов".
"Нет, что вы! — запротестовал он. — Вы получить тридцать пять процентов от мой выигрыш. Только... только нам надо говорить с другие гонщики или... — Он сделал паузу. — Или... дать им долю".
В то время подобного рода пари широко практиковались, так же как, например, на бегах или скачках. Да и было бы странно, если бы в Монте-Карло, этом игорном аду на Ривьере, автогонки проходили без тотализатора. Но тут установился особый обычай: перед гонкой по жребию определялся тот участник пари, кому полагался весь выигрыш за такого-то гонщика. Вот почему удача синьора Сорента всецело зависела от моего успеха. Из любопытства я спросил его, чем же он гарантирует мне выполнение своего обещания. Ибо, как известно, люди всегда охотно соглашаются делиться деньгами, которыми пока еще не владеют. Но потом, когда они уже держат их в своих руках, дело обычно принимает несколько иной оборот.
Сорент немедленно достал из бумажника сложенный вчетверо листок и протянул его мне через стол. Это было нотариально заверенное обязательство выплатить мне в случае выигрыша тридцать пять процентов соответствующей суммы.
Я спрятал бумажку и сказал, что дам ответ завтра. Сорент встал и весьма темпераментно, со всей пылкостью южанина простился со мной.
"Уж ты не обижайся на меня за этого типа, — сказал фон Зигель. — Я ему кое-чем обязан и решил, что его предложение придется тебе по вкусу. Люди моего круга любят делать деньги чужими руками. Но разумеется, не в ущерб посредникам! Напротив. Каждый получает свою реально обоснованную долю. Имея нюх на такие дела, можно находить деньги прямо на дороге. В данном случае, дорогой Манфред, это почти буквально так".
Он выразительно посмотрел на меня. Видимо, Сорент посулил ему комиссионные. Только этим я мог объяснить его настойчивое желание склонить меня к сделке.
"Что ж, — ответил я. — Каждому хочется чего-то добиться. Для приятной жизни, естественно, нужны деньги! Но знаешь, Гайнц, намерения твоего молодого друга совсем не оригинальны. Мне вспоминается история, происшедшая несколько лет назад в Триполи и едва не окончившаяся скандалом. Вот как это было: Муссолини назначил на пост губернатора Ливии маршала Бальбо, которому однажды взбрело в голову провести по всей Италии лотерею в пользу предстоявших в Триполи автомобильных гонок. Билет стоил только семь лир, и оборот этой лотереи достиг многих миллионов. И тогда было тоже ровно столько "выигрывателей", сколько гонщиков боролось за "Гран премио ди Триполи". То есть тридцать гонщиков и тридцать "выигрывателей", заранее определенных жребием.
Этих потенциальных счастливчиков перебросили на самолетах в Ливию, где они были гостями автомобильного клуба. Затем, уже на месте гонок, устроили дополнительную лотерею, где опять-таки по жребию каждый из предположительных "выигрывателей" получал стартовый номер "своего" гонщика. Жил тогда в Триполи лесопромышленник из Пизы; он вытянул билет с номером машины Акилле Варци, которого считали главным фаворитом этой гонки. И вот пизанский фабрикант предложил итальянцу Варци то же самое, что только что предложил мне Сорент, — выиграть гонку. Варци не без труда сумел заинтересовать в этой афере своих соперников: Кампари, Борцакини, Широна и Нуволари. Лесопромышленник предложил Варци три миллиона, которые тот обязан был разделить со своими коллегами, разумеется, при том условии, что они дадут ему выиграть.
Машины приняли старт при почти сорокаградусной жаре. Не желая форсировать мотор, Варци держался в середине, уступив ведущие места своим компаньонам по сделке. На первой половине маршрута всем им блестяще удалось соблюдать согласованную тактику. Кампари шел перед Широном и Нуволари, за ними следовал Борцакини. Варци нарочно поотстал. После пятнадцати кругов машина Кампари выбыла из строя, Борцакини тоже почему-то сошел с маршрута, Широн заметно сбавил скорость. Вскоре после этого фавориту Варци из-за неисправности в зажигании пришлось подъехать к механикам.
На трибуне сидел потный от возбуждения лесоторговец и непрестанно теребил лоб дрожащей рукой. С перекошенным лицом он ерзал на стуле, чувствуя, как вожделенные миллионы уплывают. Но Варци вновь включился в гонку. На последнем круге Нуволари, замедливший темп, все еще опережал его на тридцать секунд, а фавориту из-за перебоев в двигателе, который не переставал чихать, никак не удавалось преодолеть разрыв. Словно прихрамывающая утка, двигался он по трассе. Когда до финиша оставалось несколько сотен метров, Нуволари снова остановился. Дико размахивая руками, он потребовал бензина. К нему подбежали механики с канистрами, заправили его бак. И только в эту минуту его нагнал Варци. Он ехал почти "ползком". Вот как была "выиграна" эта довольно своеобразная гонка в пустыне.
Во время чествования победителя никто не обратил внимания на одного обезумевшего от радости болельщика, снова и снова хлопавшего обессиленного Варци по плечу. Примерно через два часа трое хорошо одетых мужчин сидели в прохладном номере отеля и торжественно распивали шампанское. Это были Варци, Нуволари и Борцакини. Они предвкушали сладостное отягощение своих бумажников миллионами — миллионами, которые они в порядке исключения приобрели не ценой сумасшедшей, захватывающей дух гонки, а просто благодаря медленной езде.
Руководители гонок насторожились, они заподозрили крупное мошенничество. Но так как в этой истории было замешано слишком много мастеров высшего класса, то до официального расследования дело не дошло. Парням просто указали на недопустимость таких штучек, и тем все и окончилось. Было решено в будущем проводить розыгрыш дополнительной лотереи ровно за десять минут перед стартом, то есть в момент, когда все гонщики уже сидят в машинах, готовые сорваться с места. В этих условиях уже никак нельзя было договориться со "своим" гонщиком, и никто из нас не мог знать, кого он облагодетельствует своей победой...".
"Вот что, Гайнц, — сказал я в заключение. — У меня нет никакого желания инсценировать новое издание триполитанского скандала".
"Жаль, очень жаль, — сокрушенно заметил фон Зигель. — И это в самом деле твое последнее слово? Да ты только подумай — такие огромные, такие шальные деньги! Давай вернемся к этому разговору завтра".
"Напрасные старания, Гайнц. Мое решение твердо".
Зигель, видимо, понял, что со мной ему не спеться. Но он не подал виду и перевел разговор на другую тему.
"Ладно, Манфред, — сказал он, — перевернем пластинку".
"Слушаю", — сдержанно ответил я.
"На нашей яхте часто бывают представители крупных фирм, с которыми шеф заключает контракты. Для оживления вечерних бесед господ фабрикантов нам постоянно требуются девушки, и мне, естественно, приходится менять их время от времени".
Чистосердечно и без тени смущения бывший офицер-наставник военного училища рассказал мне подробности своей новой профессии.
"Пребывание этих юных фей на борту ограничивается временем перехода из порта в порт. Их обязанности: ходить с нашими клиентами в театр, затем ужинать с ними и возвращаться на корабль. Видел бы ты, что творится с этими бонзами! Они прямо обалдевают... Ты, вероятно, не поверишь, как быстро самые порядочные девушки из хороших семейств превращаются в девиц легкого поведения. Очевидно, мое предложение неотразимо: элегантная яхта, деньги в руки, красивые новые платья, танцы, флирт, каюты люкс, плавательный бассейн на палубе, бесплатный стол".
Он ошеломил меня, этот обер-лейтенант рейхсвера, превратившийся в торговца живым товаром, в организатора "сладкой жизни". Его былая "офицерская честь", незыблемая и словно зашнурованная в корсет, при первом же случае растопилась, как масло на солнце. Нет уж, подумал я. Останусь-ка я лучше при своей аскетической и полной опасностей жизни. Мое любопытство к его плавучему дворцу сразу исчезло.
"Ну, теперь-то ты, надеюсь, сообразил, что к чему", — сказал Зигель.
"Нет, не сообразил. Я все никак не пойму, чего ты от меня добиваешься! У меня в голове совсем другое, и незачем мне увиваться за шикарными девочками в твоем греховном Вавилоне. Короче, ты обратился не по адресу".
Непринужденность нашего разговора безнадежно пропала. Гайнц фон Зигель уразумел, что не заманит меня в свое гнездо, и мы оба, хотя и по-разному, окончательно разочаровались друг в друге.
А ведь когда-то я восхищался этим человеком как образцом неподкупного, по-рыцарски честного офицера. И вот что осталось от моего идеала. Это казалось непостижимым.
Мы расстались куда холоднее, чем встретились накануне, и я искренне радовался, что в последующие дни моего пребывания в Монте-Карло он мне больше ни разу не попался на глаза. Тогда я, конечно, не знал, что через несколько лет встречу его в совсем иной обстановке.
...Ближайшее воскресенье оказалось для меня тяжелым рабочим днем. В час пополудни, незадолго до старта, механики выкатили машины на "исходные позиции". Стоял знойный безветренный августовский день, нещадно палило солнце, и пот стекал с нас ручьями. Тридцать семь градусов в тени! А нам предстояло три с лишним часа гонять по улицам этого маленького города. Поистине дьявольский коловорот! Тесные переулки и какие-то невиданно крутые повороты. Длина одного круга составляла 3,18 километра. По этому кольцевому маршруту надо было промчаться ровно сто раз со среднечасовой скоростью порядка 100 километров. Справа и слева — фешенебельные отели или виллы миллионеров, пышные пальмы, парки, скалы. Обгонять было почти негде. Кое-где ширина трассы едва допускала движение только одной-единственной машины. Тут гляди в оба, води с точностью до сантиметра, а не то врежешься в скалу или свалишься в море.
На каждом повороте нас подкарауливала смерть, и все были полны решимости во что бы то ни стало перехитрить ее. Здесь можно было выиграть сто тысяч франков и в придачу честь оказаться наибыстрейшим в этой адовой круговерти.
Восемнадцать тысяч зрителей сидели и стояли на Скалистых склонах, на крышах домов, на балконах и террасах. В порту люди толпились на палубах яхт. Над казино развевались флаги, и, покуда вертелась наша рулетка, игорная рулетка замерла.
Наконец настала минута старта. Мы подошли к машинам, поудобнее устроились па сиденьях, проверили зеркала заднего вида и впились глазами в человека, державшего в руке стартовый флажок. Последние секунды! Мы включили зажигание, взревели моторы!
Нойбауэр поднял растопыренные пальцы рук: еще десять секунд! Пополз вверх белый вымпел. Еще семь, шесть, пять секунд! Четыре секунды!..
Настал момент хитроумного использования сцепления. Отпускать педаль не слишком быстро, не слишком медленно, увеличить обороты, но не дай бог, чтобы забуксовали колеса!
И вот... Ровно час дня. Взмах флажка, и вся свора срывается с цепи!
Двадцать четыре рычащих чудища, окутанных облаками газа и масляных паров, обгоняя друг друга, вырываются на трассу. Каждый старается высвободиться из клубка. Начинается борьба каждого против всех, борьба с собственной слабостью, с каверзами, подстерегающими тебя на каждом метре пути, с машиной, неудержимо летящей вперед. Караччиола впереди... я впереди... Колесо в колесо с перемежающимися разрывами в считанные сантиметры, мы, словно склеенные, часами несемся по маршруту...
Это вполне отвечало вкусам толпы. Сенсация! Поединок не на жизнь, а на смерть!
Не столкнутся ли, не разорвет ли их в клочья?
Нет, подобно снарядам, выпущенным из орудий, мы опять и опять вылетаем из мрака тоннеля. Сто кругов под жгучим средиземноморским солнцем! Трескается кожа на руках, спина покрывается кровавыми ссадинами. И ты не чувствуешь ничего — ни истощения, ни даже усталости, ты стал автоматом, и все тебе безразлично. На твоих ногах выступают волдыри, но ты их не замечаешь и продолжаешь нажимать на перегревшиеся педали акселератора, сцепления и торможения, машинально следишь за указателем оборотов: 6000, 7000, 7500...