Честно говоря, нам было не так уж неприятно, когда время от времени с небосклона женской красоты в наш замкнутый мирок проникал луч какой-нибудь яркой звезды.
В дни состязаний и тренировок в строго охраняемый лагерь гонщиков, расположенный за боксами, могли проходить только причастные к нашему делу люди или официальные лица. Правда, всяким ловкачам частенько удавалось пробиться в эту запретную зону, для чего обычно использовались хорошие отношения с механиками или гонщиками, фирмами-поставщиками и промышленниками. А женщинам, особенно очаровательным, элегантным и с налетом "интернациональности", это было и вовсе нетрудно.
Перед розыгрышем "Большого приза Швейцарии" в Берне, в первый же день тренировок, мы с удивлением обнаружили двух красавиц, разгуливающих за боксами между машинами. Никто не знал, из какой они страны и с кем прибыли сюда. Я уже успел проехать обязательные круги и вышел из бокса, чтобы достать из машины сигареты. Тут-то я и увидел обеих незнакомок вплотную. Они оживленно разговаривали с Тацио Нуволари, слывшим великим сердцеедом. Его черноволосая голова римлянина и обветренное смуглое лицо производили на женщин неотразимое впечатление. В тот самый момент, когда я увидел Тацио около этих милых собеседниц, из его туристского лимузина почти бесшумно выползла какая-то женщина и с зловещим видом устремилась к ним. Еще мгновение, и произошло непоправимое: подкравшись сзади к беззаботно и весело болтающему Нуволари, она принялась быстро молотить по его спине своим изящным лиловым зонтиком. Молниеносно вскинув руки, чтобы защититься, он завопил: "О Дио мио! Мама миа!"20
Обе поклонницы автоспорта, шурша шелком и тюлем, тут же метнулись в разные стороны и исчезли. Одинокий и покинутый красавицами, огромный Нуволари беспомощно стоял перед своей разъяренной половиной и пытался ее как-нибудь утихомирить. После внушительной порции побоев начался темпераментный словообмен в чисто итальянском стиле, а проще говоря — уродливая перебранка. Затем она "обезвредила" своего грешника, запихнув его в лимузин и угрожающе хлопнув дверцей. Бедный Тацио, подумал я, невольный свидетель этой тяжелой сцены. Лишить человека малейшей свободы! Да ведь это просто жестоко! Публично избивать мужа, мыслимое ли дело! Вот, значит, чем чревата торжественная церемония бракосочетания с цветами и сакраментальным "да"!
Я искренне пожалел Тацио и решил побольше щадить его на маршруте. Бедняге и без меня здорово доставалось.
В другой раз я сам учинил примерно такой же скандал. В один прекрасный день в моей душе вспыхнула любовь к одной чарующей актрисе, чья улыбка в то время озаряла все киноэкраны. Я даже подумал приковать попрочнее это прелестное существо к себе и ко всей своей жизни. Я пригласил даму своего сердца поехать со мной на гонки в районе Гроссглокнера2Выехав на первую тренировку сразу после восхода солнца и войдя в правый поворот, я поскользнулся на мокром от росы мосту, вильнул вбок и обоими левыми колесами выломал перила. Затем дважды прокрутился вокруг собственной оси и остановился. Машина почти не пострадала. Ребята из моей команды, расквартированные в долине, услышав грохот удара и наступившую за ним подозрительную тишину, мгновенно сели в машины и помчались к месту происшествия. Мой автомобиль взяли на буксир, а я поехал с механиками обратно. Все это, конечно, заняло немало времени. Прибыв в долину, я нигде не мог обнаружить мою избранницу. Выяснилось, что, как только я выехал на тренировку, она приняла приглашение двух иностранных журналистов посетить какой-то ресторан, где провела за шампанским несколько очень приятных часов.
Ох, как же я разозлился!
На запасной машине я проехал еще несколько кругов и при каждом спуске в долину тщетно искал свою ненаглядную. Подумать только — она поддалась первому же искушению, предпочтя веселую компанию и ресторан напряженной обстановке на линии старта и финиша. Покончив с тренировкой, я в одиночестве поехал в отель, где у меня было достаточно времени, чтобы поразмыслить над этим горьким разочарованием.
Наше знакомство окончилось бурным объяснением, мало чем уступавшим сваре в семействе Нуволари, после чего я вновь безраздельно отдался своей главной привязанности — любимой машине. Взвесив все, я не стал горевать. Кто знает, от скольких огорчений я избавился таким образом!..
Когда в ожидании старта, уже сидя в машине, я посмотрел на своего коллегу Германа Ланга, я вдруг почувствовал себя действительно свободным. В последние минуты перед стартом его чернокудрая Лидия что-то энергично втолковывала ему, а он терпеливо слушал. Она была, безусловно, очень мила и прекрасно относилась к мужу. Но перед стартом всякому гонщику необходимо собраться с мыслями, сосредоточиться. Кому здесь нужны всякие наставления и поучения!
Однажды она так громко кричала ему в ухо, что даже сквозь шум мотора я расслышал каждое слово: "Герман, дорогой мой, ты главное дело — газуй, слышишь? Газуй и не притормаживай! У меня еще нет меховой шубки, а у других есть уже по две!"
Бедный Герман Ланг!
И все-таки, когда руководитель нацистского автомотокорпуса Гюнляйн решительно потребовал отказаться от предстартовых прощаний с прекрасными дамами, мы восприняли это как вызов.
"Германский мужчина не целуется публично", — гласила мотивировка этого требования. По мнению Гюнляйна, нам следовало "поменьше предаваться интимностям" и побольше "сосредоточиваться на предстоящей борьбе".
Когда на другой день после этого "руководящего указания" мы увидели Гюнляйна на трибуне, все как по команде вылезли из машин, быстро подбежали к боксам и каждый демонстративно поцеловал первую попавшуюся женщину. В восторге от этого "гимна любви" зрители бурно захлопали, а Гюнляйн в бешенстве отвернулся...
На мои представления о настоящей спутнице жизни огромное влияние оказала жена моего друга Рудольфа Караччиолы. Долгое время мне по-настоящему не нравилась ни одна другая женщина. Алиса Караччиола, в миру Бэби, отличалась подкупающей доброжелательностью и обаянием, которые вызывали во мне самое искреннее восхищение и все сильнее привлекали меня к ней. Шведка по рождению, она недолго была замужем за крупным швейцарским фабрикантом свечей для зажигания. Из любви к автоспорту и по рекламным соображениям он содержал собственную гоночную "конюшню", которой руководила Алиса. После развода она несколько лет прожила в Париже, где была связана большой дружбой с французом Луи Широном. Она покровительствовала ему и сделала из него гонщика международного класса. Лишь в 1936 году эта женщина обрела счастье и покой в браке с Рудольфом Караччиолой. Стройная, с отличной спортивной фигурой, она уже чисто внешне как нельзя лучше подходила к нему. Алиса отличалась и внешней привлекательностью, и умом. В "третьей империи" супругам Караччиола было не по себе, и они уехали в Швейцарию. В 1936 году они поселились в небольшом коттедже у подножия горы Монте-Брэ, откуда открывался вид на расположенное южнее озеро Лугано.
Решение построить этот домик было принято не без влияния Менгерса, друга и доверенного лица Руди. Этот широко образованный и бывалый коммерсант из Берлина еще в 1928 году, предвидя опасное развитие событий в Германии, обосновался в Лугано-Кастаньоле. Уже тогда он чувствовал, что немецкий народ будет втянут в новую войну. Поэтому он посоветовал Караччиоле покинуть нацистскую Германию и переехать в нейтральную Швейцарию. Что касается Алисы, то вид чернорубашечников, бесконечные маршировки штурмовиков под флагами со свастикой производили на нее гнетущее впечатление.
И все-таки Караччиола не мог сжечь все мосты, не хотел окончательно порвать свои связи с фирмой "Мерседес". Поэтому он выбрал именно такой выход из положения, т. е. "швейцарский вариант", и, будучи человеком состоятельным, не навлек на себя никаких особых подозрений. Правда, поначалу переезд Караччиолы несколько удивил нацистов. Но, продолжая использовать его имя в интересах автомобильного спорта "Великой Германии", они быстро примирились с этим, поверив, что после аварии, которую он перенес в Монте-Карло, ему действительно необходим теплый и сухой климат Тессина, прогретый солнцем воздух южных альпийских склонов. Они даже выплачивали ему часть премий за победы в швейцарских франках. Это были очень хорошие деньги. В то годы Караччиола котировался высоко. Он завоевывал одну победу за другой — правда, не для нейтральной Швейцарии, а для гитлеровской свастики. Когда он поднимался на пьедестал почета, оркестр играл "Дойчланд, Дойчланд юбер алес"! Но тут он ничего не мог поделать.
Вплоть до начала войны я довольно часто посещал его гостеприимный дом. В перерывах между гонками я там отлично отдыхал, иногда по нескольку недель подряд, поневоле наблюдая жизнь и хлопоты его жены. Она была отличной хозяйкой, превосходно готовила, с тонким вкусом отделывала свое жилье, каждый день пекла пирожные, гладила рубашки своего мужа и по-матерински заботилась обо всех своих гостях. Человек с большим чувством юмора, Алиса умело поддерживала любой разговор, в совершенстве владела четырьмя языками. Вдобавок она представляла мужа на деловых переговорах и вела всю соответствующую переписку. А во время соревнований, когда вся команда жила при боксах, Алиса была необходима всем. Никто, кроме нее, не умел с помощью двух секундомеров одновременно и абсолютно точно замерять время четырех водителей. Мне она постепенно стала казаться каким-то идеалом жены автогонщика, и я начал сравнивать с ней всех женщин, с которыми мне доводилось знакомиться. Но, как говорят, мой фонарь не светил достаточно ярко, чтобы найти для себя подобную женщину для брака. Видимо, поэтому все долгие годы моей спортивной жизни я прожил холостяком. А Бэби как была, так и осталась моим идеалом...
Была у нее, между прочим, мексиканская обезьянка по кличке Анатоль. Этот красивый ухоженный зверек сопровождал ее повсюду. Он был чуть поменьше белки, и Бэби носила его в специальной сумке, укутанного в шерстяной платок, а в холодную погоду надевала на него один из нескольких пестрых пуловеров собственного изготовления. Анатоль был своего рода живым талисманом. Мы (вообще любили всякие символы удачи. Например, Герман Ланг пристрастился к подковам. Поэтому его жена Лидия приколотила такую железяку над входом в его бокс.
Тацио Нуволари ни при каких обстоятельствах не расставался со своим лимонно-желтым пуловером, равно как и с черепахой, подаренной ему опять-таки в качестве талисмана итальянским писателем Габриэлем д'Аннунцио. В моем доме был большой набор предметов, "приносящих счастье", которые я по настроению брал с собой. Так, годами я держал при себе "заговоренный" каштан, четырехлепестковый клевер, преподнесенный мне "нежной рукой", табличку с надписью: "Тьфу, тьфу, не сглазить!" — и даже надушенную прядь волос.
Все это были невинные проявления суеверия. Но иногда оно оборачивалось опасной стороной и нередко становилось причиной больших несчастий. Так, англичанин Ричард Симэн никак не мог отделаться от страха перед числом "13". Он никогда не занимал комнату под этим номером, не стартовал под ним, всегда пересчитывал, сколько гостей за столом. Лишь бы не 13! Он дрожал перед каждым тринадцатым кругом на маршруте. При тринадцатом проведении гонки "Коппа Асербо" в Италии, в пятницу 13-го числа, он врезался в километровый столбик с пометкой 13, к счастью, без тяжелых последствий.
В 1938 году в гонке на "Большой приз Германии", проходившей на Нюрбургринге, Симэн столкнулся со своим лучшим другом Эрнстом фон Делиусом, и этот молодой и способный гонщик вскоре трагически скончался. Симэн снова считал причиной всему проклятое число 13, ибо именно 13 июля он вылетел из США после соревнований на Кубок Вандербильдта, где ему присудили 13 очков за "Золотую звезду" — награду британского клуба автогонщиков.
Смерть Ричарда Симэна тоже каким-то роковым образом связана с этим числом. Было установлено следующее: 25 июня 1939 года на треугольном маршруте в Арденнах, между Спа и Франкоршаном, разыгрывался "Большой приз Бельгии"; старт приняли 13 автомобилей. Симэн пошел под номером 26, то есть 13 X 2, ему как раз исполнилось 26 лет, опять же 13 X 2, а в списке кандидатов на участие в этой гонке он значился на 13-м месте.
Маршрут проходил по обычному шоссе, с обычным скользким асфальтом, множеством подъемов, опасными крутыми спусками и узкими поворотами, которые надо было брать на возможно большей скорости. Дождь лил как из ведра, это был не просто ливень — с неба низвергался водопад. При таком "плавании" со скоростью 280 километров в час обгоны исключались начисто. Симэн вел свою машину с лихим отчаянием. Еще 13 кругов, и эта жуткая гонка осталась бы позади.
Но тут-то оно и случилось!
На 13-м километре, проходя опасный поворот около Ля Сурс, англичанин, слегка превысив допустимую скорость, задел внутренний барьер. Гонщика снесло вбок. Торможение и маневрирование рулем не помогло, машина врезалась задом в дерево и мгновенно вспыхнула багровым пламенем. Тщетно он пытался снять рулевое колесо. Затвор заклинило. Беспомощный, он сгорел в этой смертельной ловушке...
Английское недовольство и виски
В 1938 году, как и раньше, я с нетерпением ждал первых примет весны, когда нам предстояло приступить к опробованию новых моделей на автодроме Монца.
Телефонный звонок Нойбауэра, скликавшего свою "семью", вызвал чувство беспокойного и радостного предвкушения новых и упорных боев на трассе.
Пробные заезды принадлежат к самым прекрасным переживаниям в жизни автогонщика. После долгих месяцев отдыха я вновь садился за руль, наново испытывал чудесное ощущение постепенного слияния с машиной. Но все это еще было только игрой, далекой от суровости борьбы.
Когда после дневных трудов мы в хорошем настроении собирались за большим столом одного миланского ресторана и лакомились блюдами итальянской кухни, на нас отовсюду устремлялись взгляды, полные любопытства. Это было привычно и не вызывало никакой реакции с нашей стороны.
Мы говорили о работе инженеров и механиков в зимние месяцы, о хорошей устойчивости наших машин, об их надежных тормозах и перспективах будущих соревнований. Сегодня, вспоминая эти недели в парке Монцы, товарищеское общение с механиками и "штабом гонок", я просто поражаюсь тогдашней беззаботности нашего круга и почти полному отсутствию интереса к мировым событиям, которые, по сути дела, не могли не оказывать большого влияния на нашу жизнь. Весь ее смысл сводился к бешеной езде по трассам, к вечному поединку с мощными двигателями, к воле побеждать.
Аншлюс, то есть захват Австрии Германией 12 марта 1938 года, мы восприняли как нечто второстепенное, хотя, как мне помнится, не без радости. Нам казалось, что эта ловкая манипуляция Гитлера не только сделает нашу страну больше и сильнее, но и повысит ее престиж.
Еще в начале февраля этого, как оказалось, отмеченного важнейшими событиями года все мое семейство преисполнилось чувства гордости и удовлетворения: Гитлер назначил Вальтера фон Браухича главнокомандующим сухопутных сил. Представитель рода Браухичей стал крупнейшим военачальником!
Весть о назначении моего близкого родственника первым офицером германского войска мои коллеги восприняли довольно спокойно. Впрочем, несколько дней я был в центре всеобщего внимания. Толстяк Нойбауэр, польщенный этой неожиданной связью его "конюшни" с военно-политическими сферами, на какое-то время стал ко мне намного милостивее.
В том году наше первое боевое крещение должно было состояться в апреле, в состязаниях на "Гран при де По" в Пиренеях. На этой узкой, скорее зигзагообразной, чем извилистой, дороге было крайне нелегко совладать с восьмицилиндровым 600-сильным двигателем. Вдобавок новая модель была на 100 килограммов легче прошлогодней и отличалась большей приземистостью. Маршрут состоял из 90 кругов и требовал от машины и водителя максимального напряжения. В ходе гонки повороты постепенно сделались скользкими от масла и наката, и поэтому каждый из бесчисленных обгонов становился более чем рискованным предприятием.
Завязалась жестокая, полная драматизма борьба между Караччиолой, Лангом и мною. Сначала вел Караччиола. После нескольких кругов, пройденных с рекордной скоростью, я оказался впереди. Свое преимущество я удерживал до 76-го круга, когда вышел бензин и пришлось стать под заправку. Это позволило Лангу повести. В конце концов я пересек линию финиша вторым, отстав от него всего на 16 секунд. Два "мерседеса" заняли первое и второе места — успех и честь для фирмы. Французских, английских, итальянских конкурентов и в особенности команду "Ауто-унион" мы разбили в пух и прах. Вполне понятно, что на следующий же день Нойбауэр поспешил устроить в Париже небольшой "пир победителей". Утром все выехали из По. Я же вместе с нашим врачом д-ром Глезером выбрался оттуда лишь в полдень на мощном 3,5-литровом "родстере"22. В пути я здорово гнал, чтобы не опоздать на торжественный ужин.
В полутораста километрах южнее Парижа, в местечке Фонтэн близ Вандома, на 140-километровой скорости я столкнулся на перекрестке с французской машиной. Из-под обломков извлекли трех тяжелораненых. Д-р Глезер отделался порезами на лице, я вообще не пострадал. Обе машины более или менее распались на свои составные части, то есть, проще говоря, разбились вдребезги. Глезер доставил пострадавших в больницу, а я позвонил Нойбауэру в Париж и сообщил ему о несчастье. Между тем у места происшествия собралась толпа, и многие высказывались крайне нелестно о нас, немцах. Эта враждебность была, несомненно, следствием аншлюса и недовольства нацистской политикой вооружения. Французская пресса резко выступала против усиления германской армии и форсированного создания мощных военно-воздушных сил. Вся Франция с неослабным вниманием следила за строительством германского "западного вала", которое сопровождалось пропагандистской шумихой и требовало больших материальных затрат. Узнав, что я гонщик, собравшиеся несколько успокоились: симпатия к спортсмену перевесила антипатию к представителю милитаристской Германии, которого они было заподозрили во мне. Полицейское расследование быстро окончилось констатацией моей невиновности. Беседы с этими взволнованными французами подкрепили мое убеждение в том, что Германия медленно, но верно идет к опасной изоляции.
Когда вскоре после этой, в общем, тяжелой аварии я зашел в местный трактир, его крепкая и статная хозяйка, женщина лет пятидесяти, заявила, что, мол, месье срочно нужно поесть и выпить.
"Неужели вы думаете, месье, — сказала она, хлопоча у плиты, — что немцы поступают правильно, так настойчиво добиваясь новых земель? Ведь вы еще молоды и, видимо, согласитесь со мной, что без винтовки в руке гораздо легче и приятнее есть и пить!"
Она поставила на сверкающий чистотой кухонный стол глазунью из четырех яиц, и я принялся за еду.
"Только еда успокаивает нервы! Ешьте на здоровье, месье!" — заявила француженка.
Что мне еще оставалось?
Скоро из больницы вернулся д-р Глезер. Машины, которую Нойбауэр выслал за нами из Парижа, все не было. Я заскучал. Но с приходом в трактир нескольких водителей междугородных грузовиков атмосфера оживилась. Перекусив, они завели со мной разговор.
"Когда наблюдаешь вас, немцев, поодиночке, — сказал мне плотный и рослый пожилой шофер с бронзовым загаром на лице и густой бородой, — именно поодиночке, а не в куче, то вы кажетесь вполне разумными людьми. Но в массе вы опасны. Тогда вы обязательно начинаете маршировать, и как же это глупо! Тогда вы опять кричите "хайль!" вместо того, чтобы просто жить и работать".
Мы с Глезером невольно кивнули в знак согласия, и бородач, который уже пятнадцать лет возил свиней по этой дороге в Париж, продолжал сдержанно и словно по-дружески упрекать нас.
"Взять, к примеру, тебя. Ты — гонщик. Ведь и в Париже, и в Монлери народ радуется твоим победам. Ты ездишь по всем странам, и никто на тебя не в обиде, что ты немец. Но от вас опять понесло пороховым дымом, а мы, французы, страсть как не любим его! У Гитлера не будет друзей во Франции, если он лишит нас спокойной жизни, а от немцев во всей Европе вечное беспокойство!"
Он поднял полный стакан красного вина и с нескрываемым раздражением выпил его...