Таким образом, руководители "Ауто-унион" в Цвиккау получали подробнейшую информацию о нашей повседневной работе в Монце. Наш повар, который в действительности был искушенным автомехаником и шофером, обвел нас вокруг пальца.
На сей раз "Мерседес" потерпел поражение, но впоследствии взял великолепный реванш.
Без лакировки, но зато с победой
Первая проба сил новых гоночных машин, построенных по "формуле", состоялась 27 мая 1934 года на берлинском треке АФУС. Кроме автомобилей "ауто-унион" и "мерседес", на участие были заявлены красные "альфа-ромео" и "мазерати" и синие "бугатти".
Любители автоспорта ожидали поистине драматической борьбы. Газеты сообщали о тренировочных заездах с какими-то рекордными показателями скорости. Но в последнюю минуту произошла сенсация: из-за неисправностей в бензоподаче, которые нельзя было немедленно устранить, фирма "Мерседес" от участия в гонках отказалась, вызвав огромное разочарование десятков тысяч зрителей, собравшихся вокруг маршрута.
Но уже спустя неделю наши инженеры решили выпустить свою новую модель, начиненную несколькими сотнями лошадиных сил, на кольцевую трассу Нюрбургринг и добиться там убедительного успеха. Эти так называемые "эйфельские гонки"14 были суровой проверкой для водителей и машин. 172 поворота на одном круге! Такое "испытание на разрыв" мог выдержать только человек, обладающий выносливостью бегуна на марафонскую дистанцию.
Караччиола еще не выздоровел окончательно и не мог подвергать себя такой опасности. Поэтому фирма "Мерседес" возложила всю ответственность на итальянца Фаджиоли и на меня.
Накануне гонок, находясь в гостинице, мы узнали роковую новость: наши машины не подходили под весовой лимит "формулы". Вес "серебряной стрелы" без воды, бензина, масла и резины не должен был превышать 750 килограммов, весы же зарегистрировали 751 килограмм!
Так как все уже было взвешено и рассчитано до последнего грамма, а о демонтаже какой-то части не могло быть и речи, мы буквально впали в отчаяние и ломали себе головы, не зная, что придумать. Поглядев на сверкающее лаковое покрытие машины, я растерянно пробормотал: "Вот и остались в дураках... Даром что навели такую лакировку..." Нойбауэра молниеносно осенило: "Послушайте, Манфред, да вы же молодчина! Именно лакировка... Лак, только в нем наше спасение!"
Всю ночь механики соскребали лак с наших машин. Утром мы вкатили их на весы для контрольного взвешивания... ровнехонько 750 килограммов!
Мы просияли!
Множество специальных поездов доставили зрителей в маленький эйфельский городок Аденау. Тысячи мотоциклов, автобусов и грузовиков двигались со всех концов к кольцевой трассе Нюрбургринг. Толпы болельщиков стекались из Франкфурта, Дюссельдорфа, Кёльна, из Рурской области, Мюнхена, Гамбурга и Берлина. Все горели нетерпением стать свидетелями этой битвы моторов.
Вдоль трассы выстроились 200 тысяч зрителей. Близ поворотов у Хатценбаха, у Карусели, у Лисьей Трубы, у Верзайфенской долины и около Ласточкина Хвоста многие еще накануне разбили палатки и захватили выгодные наблюдательные пункты.
В то время автомобильные гонки становились все более популярными, и миллионы граждан, не сумевшие прибыть к месту состязания, устраивались около радиоприемников, чтобы, слушая захватывающий репортаж комментаторов Лавена и Эрнста, внимательно следить за каждым этапом гонок.
Стартовый флажок резко опустился, и трибуны сразу охватило лихорадочное волнение. С оглушительным ревом и грохотом машины плотным косяком рванулись вдаль. Когда их свора скрылась, все перевели дух и каждый стал с напряжением ожидать вторичного появления первой машины.
В этой гонке, состоявшейся в июне 1934 года, я с первого же круга вырвался вперед и до самого конца не уступил своего места никому. То была огромная удача для фирмы "Мерседес" и для меня — первый же старт новой "серебряной стрелы" увенчался победой!
Кстати сказать, эту гонку я выиграл без смены баллонов на маршруте, что впоследствии, когда скорости начали неудержимо расти, стало просто немыслимым. С годами вопрос о шинах вырос в целую проблему, и выигрыш или проигрыш той или иной гонки полностью определялся рекордно быстрой заменой колес, что зависело от сноровки механиков. В этом смысле они добивались какого-то подлинного артистизма, научившись заменять два колеса всего за 23,9 секунды — результат бесконечных тренировок, тщательной отработки каждого приема. По этому поводу одна газета писала: "При смене баллонов механики работают, как секунданты призового боксера перед ударом гонга к последнему раунду".
Все дело в том, что с нарастанием скорости увеличивается нагрев покрышки, отделяется слой, связывающий корд с протектором, и под действием центробежных сил резиновое покрытие разрывается в клочья. И это при скоростях свыше 300 километров в час!
За многообещающим успехом на Нюрбургринге 1 июля последовал позорный провал при розыгрыше "Грае при Франции" на Монлерийском шоссе под Парижем.
Повторная встреча автомобилей новых конструкций окончилась "массовой гибелью" немецких машин. Наши новинки, видимо, еще не вполне созрели. В каждой машине обнаруживался какой-нибудь небольшой дефект, сразу же исключавший продолжение ее участия в состязании. То выходило из строя сцепление, то давал течь бензопровод, то ломалась подвеска колеса, то заедало водяную помпу и многое другое в таком же роде.
Только три автомобиля "альфа-ромео" и один "бугатти" полностью преодолели дистанцию 500 километров. Широн финишировал перед Варци и алжирцем Ги Молле, вскоре погибшим в Италии на гонках под Пескарой. Но прошло совсем немного времени, и нам удалось заставить публику забыть о наших неприятностях: на той же трассе мы добились поистине блестящего успеха. Под немилосердно палящими лучами солнца Караччиола прошел 500 километров за 4 часа 54 секунды. Отстав от него на пятнадцать десятых секунды, я занял второе место. Этот разрыв в полторы секунды был для меня тем обиднее, что руководитель нашей "автоконюшни" просто-напросто приказал мне на последних кругах этой убийственной гонки ни в коем случае не обгонять Караччиолу. Она прошла в точном соответствии с двумя почти "священными" для всех автогонщиков главными правилами:
Каждый, хорошо зная свою машину и свои возможности, снимается со старта так быстро, как только может, но не форсируя двигатель до предельных оборотов и не растрачивая сил уже на первых кругах.
2. Водитель, вырвавшийся таким образом вперед и имеющий перед соперником выигрыш в одну минуту, не должен подвергаться атакам со стороны своих товарищей по "конюшне". Он завоевал себе право на победу.
Караччиола превозмог всех своих конкурентов и, несомненно, вынес на себе главную тяжесть этой трудной борьбы: в течение нескольких часов он выжимал из своей машины и из самого себя все до последнего. Половину дистанции я держался "в тылах"; лишь на последней трети маршрута я сделал рывок и обогнал Караччиолу, но, когда поравнялся с нашими боксами, получил сигнал поотстать от него.
Луиджи Фаджиоли принципиально придерживался тактики "выжидания", предоставляя остальным бороться впереди. Но перед самым концом заезда он пулей проносился мимо измотанного ведущего "наездника" и таким образом часто вырывал у него победу, в которой тот уже нисколько не сомневался. Поэтому с Фаджиоли то и дело крупно спорили и даже скандалили. В конце концов, фирма "Мерседес" рассталась с ним.
Однажды нашему шефу Альфреду Нойбауэру пришло в голову с помощью особого языка знаков избавить нас от чувства одиночества во время гонок.
Когда часами сидишь за рулем, не имея никакого понятия, кто впереди тебя и какое до него расстояние, не зная, кто мчится сзади и настигает тебя, нередко теряешь всякое представление относительно общей ситуации гонки. При таком сверхнапряжении сил ты не в состоянии считать даже собственные круги и уж никак не можешь судить, слишком ли ты торопишься или, напротив, слишком отстаешь. Поэтому ты, конечно, крайне благодарен, когда, проносясь мимо своих боксов, вдруг что-то узнаешь. На первых порах сигнализация флажками и таблицами давала лишь общую информацию о положении участников. Но в дальнейшем Нойбауэру удалось усовершенствовать эту систему, и, находясь в своем боксе, он с помощью весьма хитроумных приемов действительно руководил своей командой. Подобно фельдмаршалу, он решал вопросы побед или поражений. Правда, с течением лет он становился все более властолюбивым, что, к сожалению, не прибавляло ему справедливости. Вне гоночной трассы Нойбауэр был одинаково внимателен ко всем, особенно за завтраком, обедом или ужином. Однако в его "конюшне" были "любимые лошадки", которым он отдавал предпочтение. Много лет одной из них был Руди Караччиола, его близкий друг, затем его сменили иностранные мастера, а с 1938 года Нойбауэр всеми средствами продвигал Германа Ланга.
Я лично так и не попал в число этих любимчиков. Ни разу мне не поручалось "испытать" специальные, особо надежные шины, как, например, Караччиоле — единственному из всей команды — на гонках по треку АФУС в 1931 году. Ни разу в ночь перед стартом мне не заменяли потрепанный тренировочный мотор на новый, как это сделали Герману Лангу перед состязанием на "Большой приз Швейцарии" в 1939 году. Ни разу я не увидел на своем двигателе дополнительный карбюратор, какой был поставлен в Реймсе тому же Лангу незадолго перед розыгрышем "Большого приза Франции" в том же году.
Даже непосвященный легко поймет: при равных возможностях лучших водителей именно такие мелочи и определяли успех или неуспех. К тому же чувство ущемленности в сравнении с кем-то другим угнетало морально.
Нойбауэр отлично умел "угощать" нас подобными горькими пилюлями, которые не скоро удавалось проглотить. Чтобы помочь Лангу победить Караччиолу в дождь — а Караччиола славился как "всепогодный ездок", — он применил чисто психологический прием: в период испытательных заездов, когда лило как из ведра, Лангу снова и снова поручалось выезжать на трассу, чтобы дать ему привыкнуть к особенностям мокрой и скользкой дороги. Нойбауэр намеренно называл ему неверное, меньшее, чем в действительности, время прохождения кругов, чтобы повысить его уверенность в себе, в своем мастерстве. И ему в самом деле удалось сделать своего протеже истинным "дождевым гонщиком". Что же до нас, "стариков", меня и Караччиолы, то мы, естественно, возмущались всем этим, делались угрюмыми и злыми.
Во время довольно бурных совещаний перед гонками, когда шло теоретическое обсуждение всех мельчайших подробностей, толстяк Нойбауэр, словно восседая на троне, по-королевски требовал от своих "вассалов" безоговорочного выполнения его приказаний. Однако он был не только нашим "регентом", но и умел толково позаботиться о насущных нуждах семьи гонщиков и механиков, вникал во все их горести и затруднения. Он подыскивал всем кров, обеспечивал размещение и ремонт машин, недреманным оком следил за "нравственностью" своих "овечек", по возможности удовлетворял все особые пожелания, касающиеся еды и питья. Так он завоевал себе доверие и авторитет. Он мастерски приготовлял смесь из малаги, черного кофе, сахара, яичного желтка и некоторых пряностей, которую мы прозвали "Альфредо-коктейль". А когда по вечерам, после изнурительного дня, Нойбауэр, блаженно потягивая виски, рассказывал нам: какие-то уморительные истории, мы забывали про все его недостатки.
В общем, мы глубоко уважали его...
Уж если не повезло…
Перед началом официальной тренировки на Нюрбургрииге к "Большому призу Германии", розыгрыш которого был назначен на 15 июля 1934 года, я на особой тренировочной машине много раз "прокрутился" по трассе, проверяя маленькие усовершенствования двигателя и шасси. Еще утром мне посчастливилось показать прямо-таки сказочное время, а после обеда даже улучшить его. И уже на закате, на заключительном круге, стряслась беда: на участке близ Хатценбаха, где шоссе выходит из лесу, изгибаясь влево, и дальше устремляется круто вверх, я был ослеплен лучами заходящего солнца. Непроизвольно я дернул руль, тут же заметил свою ошибку, мгновенно скорректировал ее - но поздно! Машину несколько раз крутануло, занесло в канаву, она перевернулась и вновь встала на колеса.
К счастью, во время штопора и пике я не выпал из машины и "приземлился" вместе с ней. Иначе от меня не осталось бы и мокрого места, уж это точно. Меня нашли перегнувшимся вперед, с головой, прижатой к рулевому колесу.
Сутки я провел без сознания, потом очнулся. Где я, что со мной произошло? Неуверенной памятью я мысленно пытался воспроизвести случившееся. Вспоминая, я, видимо, невольно пошевельнулся. Медицинская сестра, дежурившая около меня, сейчас же встала и осторожно прикоснулась ладонью к неперевязанной части моей головы.
"Ну, вот вы и в порядке", - радостно сказала она.
Нажав на кнопку звонка, она сообщила о моем пробуждении кому-то еще. Вскоре появился главный врач со своей свитой. Это было скорее приветствием и поздравлением с возвратом к жизни, нежели визитом лекарей.
Первый диагноз врача больницы местечка Аденау гласил: перелом четырех ребер, ключицы и предплечья, разрыв лопатки, тяжелая контузия всего тела. Позже в довершение ко всему у меня признали еще и сотрясение мозга и перелом костей черепа.
В первые дни я страдал от сильных болей. Но множество знаков сочувствия и симпатии, зачастую исходивших от совершенно незнакомых людей, облегчили мне этот тяжелый период. Снова и снова распахивалась дверь, и медсестры приносили в палату свежие цветы. Тихонько смеясь, они обсуждали, где бы еще найти вазы для них.
Почта доставляла мне целые ворохи писем, многие от детей и подростков. Они от всего сердца желали мне скорейшего выздоровления.
Все это придавало мне сил и бодрости, укрепляло мысль, владевшую мною днем и ночью: поскорее поправиться и вернуться к любимому делу.
Однажды я уже доказал свою "живучесть" и волю, способную, как говорят, горы своротить: в 1931 году во время гонок в горах, на участке, покрытом щебенкой, зад моего тяжелого ССК15 внезапно скользнул вбок, налетел на кучу камней, и машина перевернулась колесами кверху скорее, чем я успел испугаться. Я повис на привязных ремнях головой вниз, и вместе с машиной меня протащило еще несколько метров вдоль кювета.
Но тогда мне все-таки повезло: я отделался тяжелым повреждением челюсти, сотрясением мозга и переломом нескольких ребер...
И вот я опять лежал в гипсе и не знал, смогу ли после поправки снова как ни в чем не бывало сесть за руль.
Надо было привести в порядок мысли, ясно обдумать свое положение. В одном я ни минуты не сомневался: узнав про мою аварию, мои соперники втихомолку радовались. Они просто радовались тому, что на трассе стало одним конкурентом меньше.
А если, мол, его долбануло так, что он уже вообще не сможет соперничать с нами, что ж, тем лучше. Именно так они и рассуждали. "Они" - это, по сути, все скоростники.
Да, таковы были нравы. Впрочем, я и сам, честно говоря, не рассуждал бы иначе. Конечно, такая позиция может показаться бессердечной и даже крайне жестокой человеку, который каждое утро идет на службу, проводит там полжизни рядом с каким-нибудь коллегой, о котором знает все, с которым делит радость и горе и лишь редко желает ему зла.
Однако все это объясняется отнюдь не каким-то особенным характером автогонщиков, а единственно обстановкой и условиями их тяжелого и опасного труда.