В это воскресенье я не был в Тийи: воспользовавшись тем, что дети у бабушки, мы с женой приняли приглашение наших друзей провести уик-энд у них на даче, которая расположена на окраине леса Рамбуйе. День был жаркий, парило, несколько раз собиралась гроза, и под вечер даже покапало.
Точно не помню, но, должно быть, в понедельник утром я дома просмотрел газету, и если не заметил сообщения о Дандюране, то лишь потому, что в рубрике происшествий оно занимало не больше трех-четырех строчек.
Шел уже одиннадцатый час, я принимал пациентку у себя в кабинете, и тут позвонила Люлю.
— Шарль, это вы?
Я не сразу узнал ее голос, хотя он мне хорошо знаком. Люлю, не дожидаясь ответа, сообщила:
— Боб погиб.
Теперь я уже знал, кто говорит. Но известие было настолько неожиданным, так ошеломило меня, что я нахмурил брови и спросил, словно стараясь выиграть время:
— Люлю, вы?
Но сразу же взял себя в руки:
— Когда это случилось?
— Вчера утром, в Тийи. Они говорят, это несчастный случай.
— Где он?
— Здесь.
Я глянул на пациентку, которую выслушивал, когда зазвонил телефон: она прикрывала полотенцем обнаженную грудь.
— Я приеду, как только смогу отлучиться.
— Я не поэтому вам звоню. Просто подумала, что вы, может быть, не заглянете в газету.
Не могу даже сказать, что меня смутило. У женщины, у которой скоропостижно умер муж, особенно если ничто не предвещало его конца, голос, естественно, может измениться. У Люлю он был обыкновенно звучный и в то же время грубоватый; интонация всегда веселая, смешливая. Короче, голос заурядный, но в нем столько жизни, что хорошее настроение Люлю всегда заразительно.
А тут я услышал бесцветный, равнодушный голос, без какого-либо оттенка чувства, словно Люлю выполняла обязанность или неприятную работу: сообщит новость и тут же кладет трубку, не оставляя собеседнику времени подыскать слова соболезнования.
Позже я понял, что она чуть не все утро обзванивала знакомых, монотонно повторяя:
— Боб погиб.
Она констатировала факт, не больше, и, казалось, мертвое тело, лежащее в нескольких метрах рядом, не до конца убеждает ее в реальности этого факта.
Мы с женой и двумя нашими мальчиками часто бывали в Тийи. Даже когда дети были еще совсем маленькими, мы и то наезжали туда, хотя и нерегулярно, так что мне нетрудно реконструировать субботний вечер и утро воскресенья.
Мне знакома любая бухточка бьефа, как называют завсегдатаи участок Сены между шлюзами Ситангет и Родниковым, находящимся в шести километрах выше по течению. На берегу нет ни городка, ни большой деревни; гостиница «Приятное воскресенье», которую держат супруги Фраден, — единственное, пожалуй, людное место.
Дандюраны приехали в субботу, как обычно, в половине восьмого: Люлю никогда не соглашается закрыть лавку раньше шести. В будни она иногда открыта до восьми, и клиентам это известно; я нередко был свидетелем, как Люлю во время обеда вставала из-за стола, услышав звонок в дверь.
— Маленькая Бови пришла за шляпкой, — объясняла она.
Люлю произносила это так, словно явилась ее лучшая подруга, и не раз бывало, что она приглашала клиенток в заднюю комнату выпить с нами чашечку кофе или полакомиться десертом.
При запирании дверей присутствовала мадемуазель Берта, старшая мастерица. Она все время толчется у Дандюранов и, когда мы у них обедали, всегда сидела за столом; к ней относятся как к члену семьи. Лет ей сорок пять — пятьдесят, скорее, ближе к пятидесяти, чем к сорока пяти. Она тощая, чернявая, с длинным острым носом, большая мерзлячка: зимой и летом носит шерстяное белье, отчего пахнет от нее как-то по-особенному.
Думаю, что в глубине души она считает себя кем-то вроде домашнего ангела-хранителя. Одного Боба или Люлю также?
Несколько дней спустя, отвечая на мои вопросы, она пробурчала:
— Не скажу, что заметила что-нибудь особенное. Вторую половину дня мсье Боб провел вне дома. Предполагаю, что он пошел играть в белот в кафе «У Жюстена».
Это маленькое кафе, где собираются завсегдатаи, на углу площади Константен-Пекёр, в двух шагах от лавки Люлю; Боб обычно играл там в карты с соседями по кварталу.
— В котором часу он вернулся?
— Около половины шестого. Хозяйка была в комнате, собирала чемодан.
Обе женщины на «ты», но когда мадемуазель Берта говорит о Люлю даже с близкими людьми, то называет ее хозяйкой.
— Он выглядел озабоченным?
— Он насвистывал.
Боб всегда насвистывал — и дома, и прогуливаясь по улицам.
— Произошло что-нибудь?
— Ничего. Хозяйка переодела платье и спросила его, не наденет ли он свежую рубашку. А он сказал, что в Тийи все равно ее сменит.
Приятели Дандюранов знают их дом не хуже своего собственного. За лавкой находится большая комната, именуемая ателье, она же служит столовой и гостиной. Днем в ней, в зависимости от сезона, работает от трех до пяти мастериц; там стоят три длинных стола, заваленных шляпками, кусками ткани, лентами, искусственными цветами. Когда наступает время обеда, часть одного стола освобождают и застилают клетчатой скатертью. Полутемная кухня располагается по одну сторону комнаты, спальня — по другую, и я не помню, чтобы когда-нибудь видел дверь в нее закрытой.
В субботу во вторую половину дня работает только мадемуазель Берта. Остальных мастериц отпускают. День был жаркий, и держу пари, что Люлю ходила в одной комбинации: она полная, плохо переносит жару, и вечно под мышками у нее на платьях круги от пота. Впрочем, слово «полная» может создать неверное представление. Люлю при ее крохотном росте кажется куда толще, чем на самом деле. Точнее было бы сказать, что она пухленькая, и я слышал, как друзья сравнивали ее с куклой. В ней и вправду есть что-то кукольное. Однажды — мы были знакомы всего месяца полтора — Боб спросил меня: «Вам не кажется, что у моей жены съедобный вид?»
Как всегда, нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно.
— Что он делал между половиной шестого и шестью?
— Ничего такого, на что я обратила бы внимание. Перед уходом, как обычно, дразнил меня — чтобы не выйти из формы. Помнится, налил себе стаканчик белого и спросил, не составлю ли я ему компанию.
Это была обычная шутка Боба. Мадемуазель Берта не пьет, не выносит даже запаха вина, и Боб, наливая себе, всякий раз предлагал стаканчик и ей. Она на него не сердилась. Если бы хоть день прошел без поддразниваний, мадемуазель Берта сочла бы, что ей чего-то не хватает.
— Вы же знаете, какой он был: бродил все время из комнаты в комнату и нигде надолго не присаживался. «Машину вывел?» — спросила хозяйка. Он ответил, что вывел; в этот момент он был занят: прилаживал какую-то деревянную рыбку к проволоке.
— Вы не знаете, он в тот день купил ее?
— Откуда мне знать.
— Раньше вы видели эту рыбку в доме?
Она не могла ответить. Люлю, когда я задал ей такой же вопрос, — тоже. Как ни странно, мне это представляется важным.
Насколько мне известно, вот уже пятнадцать лет, а пожалуй, и чуть больше, еще с довоенных времен, Дандюраны более или менее регулярно отдыхали в «Приятном воскресенье» в Тийи, а до этого выезжали на Марну, в окрестности Ножана.
Эти два места посещают совершенно разные люди. В Ножан, находящийся недалеко от Парижа, приезжают в основном парочки; день они проводят на реке, а потом до поздней ночи танцуют в людных, шумных кабачках, которых там великое множество.
В Тийи такой публики почти не встретишь. Большинство здешних постояльцев — супружеские пары; они привозят с собой детей. Жены сидят и вяжут на берегу под ясенями, мужья рыбачат.
Сперва в «Приятное воскресенье» приезжали одни рыболовы, они либо брали лодки напрокат у Леона Фрадена, либо оставляли свои под его присмотром. Но когда на Сене появились байдарки, молодые пары открыли для себя бьеф, и вскоре тут стало плавать несколько парусных лодок.
До позапрошлого воскресенья, 27 июня, Дандюраны принадлежали к группе так называемых байдарочников, а это значит, что воскресные дни они проводили в своей лодке из лакированного красного дерева, спускаясь по течению. Это времяпрепровождение как нельзя больше соответствовало характеру Боба, который кстати и некстати повторял остроту Альфонса Алле[1]: «Человек не создан для работы. И вот доказательство: от работы он устает».
Постояльцы «Приятного воскресенья» делятся на тех, кто, встав ни свет ни заря, отправляется на рыбалку и в предрассветных сумерках с ненавистью копается в моторе, который никак не желает заводиться, и на тех, кто не представляет, как можно вылезти из комнаты раньше десяти утра и вместо завтрака ограничиться стаканчиком белого сухого.
Дандюраны относились ко второй категории, и можно было смело утверждать, что тут они чемпионы; они даже несколько кичились тем, что встают позже всех.
Но так было до позапрошлого воскресенья, дня открытия рыболовного сезона. В субботу вечером, когда загорелись подвешенные на ветках лампы и вокруг них зароилась мошкара, а несколько пар устроили танцы под патефон, Боб, вместо того чтобы играть под деревьями в карты, налаживал спиннинг под руководством г-на Метенье, а уже с пяти утра тащился в кильватер его лодке от шлюза к шлюзу.
В то воскресенье я был в Тийи и, читая на террасе, несколько раз видел, как мимо проплывал в лодке Боб, голый до пояса, с носовым платком вместо шляпы на голове. Моя жена сидела неподалеку, болтала с Люлю, и я слышал, как та говорила:
— На него просто нашло. Буду удивлена, если это затянется надолго. Во-первых, он не способен вставать спозаранку. Во-вторых, очень скоро начинает испытывать, как он выражается, жесточайшую жажду, а чтобы ее утолить, ему необходим стаканчик прохладного белого вина.
Должен оговориться: я ни разу не видел Боба по-настоящему пьяным. Но и не помню, чтобы он мог долго обходиться, употребляя его словцо, без «глоточка белого». Люлю ему не препятствовала, напротив, сама с удовольствием пригубляла и под хмельком становилась уморительно бойкой и смешливой.
С какой же стати Боб решил перейти из клана сонь в клан рыболовов? Как раз это я и пытался выяснить, опрашивая, кого только удастся. В первое воскресенье Боб, понятное дело, ничего не поймал, вернулся перед самым полуднем и объявил, что ощущает «жесточайшую жажду»; спина и шея у него обгорели на солнце чуть не до живого мяса.
Когда я расспрашивал г-на Метенье, он задумался — не такой он человек, чтобы отвечать наобум.
— Мне показалось, что господин Дандюран действительно интересуется ловлей на спиннинг. Я знал и других, которые, как он, занялись рыбалкой в довольно позднем возрасте, но стали завзятыми рыболовами. Я показал ему, как крепить к леске грузило, чтобы блесна, — вам, конечно, известно, что так называют приманку в форме рыбки, — так вот, повторяю, чтобы блесна шла не слишком близко ко дну и не слишком близко к поверхности. Глубина проводки, в общем-то, зависит от времени дня, места, температуры, облачности и множества других факторов, но за один раз я сумел дать ему только элементарные сведения.
— Вы не знаете, он на неделе не покупал новую блесну?
Г-н Метенье, который возглавляет довольно крупный станкостроительный завод недалеко от бульвара Ришар-Ленуар, ответить, к сожалению, не смог.
— Помню только, я сказал, что у него неплохая блесна — эта модель хорошо себя зарекомендовала; но потом, когда он немножко подучится, ему понадобится много разных.
Я беседовал и с Джоном Ленауэром; он не рыбак, а соня и вместе с Бобом входил в компанию игроков в белот.
Дандюраны — я, кажется, уже это говорил — вышли из лавки, которая находится на улице Ламарка за несколько домов от угла улицы Коленкура, в субботу в шесть вечера. Люлю сама повернула ключ в замке и подергала дверь, проверяя, хорошо ли она заперта. Мадемуазель Берта стояла на тротуаре, провожала взглядом открытый автомобиль Дандюранов.
Они пересекли весь город, выехали на шоссе, ведущее в Фонтенебло, и сразу же за Пренжи повернули налево. Джон Ленауэр был свидетелем, как около половины восьмого они подъехали к гостинице, и, поскольку он тоже постоянно испытывает «жесточайшую жажду», сразу же увлек Боба к стойке, а Люлю поднялась в комнату распаковывать чемодан.
— В эту субботу он был такой же, как всегда, — сообщил Джон. По отцу он англичанин, а мать у него француженка. Работает он в Париже в конторе Кунарда[2]. — Мы с ним пропустили по стаканчику-другому.
— А может, по четыре или по пять?
— Ну, может, по четыре.
Меня уверяли, что в рабочие дни Джон до шести вечера не берет в рот ни капли. В Тийи же, чуть проснется, начинает накачиваться белым вином; сколько я здесь его видел, вечно у него глаза блестят, вид рассеянный, на губах ироническая полуулыбка.
— Боб! Отличный был парень!
В «Приятном воскресенье» завтракают и обедают на террасе у самого берега. Зонтиков над столами нет, зато есть великолепные тенистые вязы; по вечерам в их кронах зажигаются лампы. Но если начинается дождь — это катастрофа: народ тут же бросается в дом, а столовая здесь тесная, всех не вмещает.
В ту субботу дождя не было. Погода стояла теплая. Боб пожал множество рук, бросил несколько своих излюбленных шуточек и пошел в пристройку, где они с Люлю уже много лет занимают одну и ту же комнату на втором этаже. Обособиться здесь невозможно. Жизнь протекает на глазах у всех. Лестница в пристройке наружная, а двери и окна комнат выходят на общий балкон, который и служит коридором.
Боб, как он и заявлял в Париже, переоделся в холщовые штаны цвета хаки и красную рубашку, которые он носил за городом, а Люлю надела черные габардиновые брюки, туго обтягивающие ее плотный зад.
Я спросил у Люлю, о чем они говорили. Она ответила:
— Мне ничего такого не запомнилось. По-моему, он насвистывал. Потом Ольга снизу крикнула, что подошла наша очередь.
Ольга — одна из подавальщиц. В субботу ужинают по сменам, и она сообщила, что пора садиться за стол.
— Мы сидели с Мийо и Мадо.
Мийо тоже из постоянных. Живут они в районе площади Бастилии, сам Мийо — дантист. Оба они молоды, влюблены друг в друга. По-моему, переспали они в первый раз именно в «Приятном воскресенье», куда приезжали еще до свадьбы. Мадо, их дочке, девять лет. Мийо купили маленькую яхту и на ней проводят все воскресенья, а так как тут они со всеми дружны, их с радостью принимают в каждой компании.
Мийо мне сказал:
— Боб был жизнерадостен, как обычно.
— О рыбалке он говорил?
— Передразнивал господина Метенье: изображал, как тот на прошлой неделе наставлял его.
Г-н Метенье уроженец Канталя и сохранил тамошний выговор.
— Потом Боб добавил: «Если завтра судьба мне улыбнется и я поймаю щуку, Метенье хватит удар, потому что, как он мне весьма аргументированно доказал, это будет против всех правил. По его словам, сперва надо несколько месяцев учиться правильно ставить грузило, следующий сезон — искать место, где есть рыба, и, наконец, при выдающихся способностях…»
Монолог этот Боб завершил одним из излюбленных своих словечек:
— Умора!
Он произносил его так же часто и серьезно, как пресловутую «жесточайшую жажду».
— Умора.
Если бы мы с женой не поехали в Рамбуйе, то Дандюраны, конечно, ужинали бы с нами, потому что маленькая г-жа Мийо всегда немножко побаивалась, как бы Боб не отпустил при Мадо какую-нибудь рискованную шутку или крепкое словцо. Такого, правда, никогда не случалось. У Боба была ехидная манера внезапно остановиться, когда все уже думали, что он забыл о присутствии девочки, и насмешливо глянуть на г-жу Мийо: он обожал нагнать на нее страху.
— Умора! — заключал он.
Так как Боб принадлежал отныне к клану рыбаков, он должен был бы, как все они, лечь спать пораньше. В «Приятном воскресенье» время отхода ко сну — причина распри, которая тянется из года в год; из-за нее несколько раз часть постояльцев уходила. Рыболовы возмущаются, что вечерами им мешает спать патефон, громкие разговоры, а поздно ночью — шум умывальников. Остальные жалуются на лодочные моторы, которые начинают тарахтеть еще до восхода солнца.
В эту субботу Боб не пошел за советом к г-ну Метенье. Никто не видел, чтобы он готовил удочку или чистил переносной мотор, чем занимались вдоль всей пристани остальные рыбаки. Поужинав, он предложил Джону Ленауэру:
— Ну что, до полутора тысяч очков?
Они позвали Рири, который служит в страховой компании на улице Лаффита; в Тийи он ходит в матросской тельняшке и белой американской военно-морской бескозырке набекрень. За неимением четвертого партнера с ними села Люлю; играли на террасе, и в полночь, когда г-жа Фраден пришла остановить патефон, под который неутомимо танцевали не то две, не то три пары, партия еще продолжалась.
Упомянув Рири, я поразился одной вещи. Рири костляв и тощ, как бездомный пес, ему года двадцать четыре, не больше. Он совсем еще юнец. Джону Ленауэру порядком за тридцать; он женат, но живет холостяком: его жена служит в Лондоне, тоже у Кунарда, так что видятся они всего несколько дней во время отпуска.
Бобу к моменту смерти было сорок девять; Люлю — она никогда не скрывала своего возраста — на три года младше его. Родились они оба 27 июля и всегда страшно веселились, поздравляя друг друга с общим днем рождения.
Так вот, я поразился тому, что до сих пор мне не бросалась в глаза разница в годах между Дандюранами и многими их приятелями. В Тийи они были своими почти в любой компании, но помнится, я гораздо чаще видел их с молодежью, чем с людьми их возраста. На улице Ламарка, где они редко оставались в одиночестве, часов в одиннадцать вечера часто можно было застать компанию человек в пятнадцать; гости пили, расхаживали по ателье, которое служило гостиной, и кого там только не было: и супружеские пары в возрасте до тридцати, и девицы, явно не достигшие совершеннолетия, тут же оказывались такие люди, как художник Гайяр, давнишний друг дома, которому далеко за шестьдесят, или Розали Кеван, старуха соседка, умеющая гадать на картах и на кофейной гуще.
Я поинтересовался у Джона:
— Выиграл Боб?
— Как обычно.
Дандюран почти никогда не проигрывал в белот. Он играл в него ежедневно, как минимум часа по два — по три, так что, естественно, стал первоклассным игроком. Конечно, в игре многое зависит от везения. Но в его руки с длинными, удивительно гибкими пальцами карта, что называется, перла. Бывало, при торговле, особенно с ворчливыми противниками, он заявлял, не глядя: «Беру!»
А через секунду поднимал карты, и оказывалось, что у него достаточно масти, чтобы объявить козыри. Не стану утверждать, что это приводило Люлю в ярость. Она не умела злиться на мужа по-настоящему. Однако в такие моменты Люлю смотрела на Боба, нахмурив брови. Не знаю, что она при этом думала. Но, наверно, ее возмущала эта несколько детская манера испытывать судьбу, а может быть, и всегдашнее его везение. Мне кажется, получи Боб скверную карту и проиграй кон, она бы тихо обрадовалась.
Вид у него всякий раз был такой, будто он посмеивается над партнерами. Он мог небрежно сказать соседу слева, словно карты у того прозрачные:
— Ну-ка, выкладывай короля «пик».
И тому действительно приходилось отдавать пикового короля.
Боб не играл по крупной — чаще всего на угощение. Но если бы захотел, мог бы зарабатывать белотом на жизнь — стать своего рода профессионалом, вроде игроков, что встречаются в маленьких барах на Монмартре да и в других кварталах. Он же довольствовался тем, что каждый или почти каждый год выигрывал чемпионат Восемнадцатого округа.
— Выпили вы много? — спросил я еще у Ленауэра.
— Две бутылки белого.
На четверых это пустяк, особенно если учесть, что в этой четверке были Боб и Ленауэр.
— Спать он пошел сразу, как кончили играть?
— Люлю отправилась первая и зажгла в комнате свет. Я помню ее тень на оконной занавеске: она стягивала через голову свитер.
— Боб ничего вам не сказал?
Джон задумался и не без удивления сообщил:
— Да, действительно. У меня это как-то из головы вылетело. Прощаясь, Боб произнес: «Ты славный малый». И мне еще показалось, что, отвернувшись от меня, он пробормотал: «Умора! На свете тьма-тьмущая славных парней!»
Я не отставал от Джона:
— А во время игры они не ссорились?
Нет. Вопрос был явно дурацкий.
Лампы на террасе погасли. В тот вечер была луна — я это знаю, потому что в Рамбуйе мы с друзьями допоздна пробыли в парке, болтали, слушали кузнечиков. Лениво плескалась Сена; в комнате, где раздевалась Люлю, горел свет.
— Боб поднялся к себе.
Джон занимает комнату на первом этаже как раз под Дандюранами и слышал все, что они говорили.
— Долго они разговаривали?
— Пока не легли. Я слышал, как Люлю сказала: «Тише! Разбудишь господина Метенье». Боба я больше не видел. И утром ничего не слышал.
Не смог мне ничего сообщить и Рири, который, как обычно, ночевал на барже-даче Ивонны Симар, пришвартованной метрах в ста от гостиницы. Об этом все знают, но молчат. На людях он и Ивонна, которая старше его на восемь лет, ведут себя так, чтобы ничем не обнаружить свою близость; они даже не на «ты», хотя в Тийи все друг друга «тыкают». Уходя из «Приятного воскресенья», где она столуется, Ивонна желает Рири, как и всем остальным, спокойной ночи. Он же почти всегда дожидается, пока постояльцы не разойдутся, полагая, видимо, что так обязан вести себя порядочный человек, и только тогда в своем матросском наряде направляется вразвалочку к сходням баржи.
Это, в общем-то, небольшое суденышко; на палубе установлен деревянный домик с двумя тесными каютками и еще один, который служит гостиной и столовой, а также трамплин для прыжков в воду.
Ивонна, дочь адмирала Симара, живет здесь с подругой, толстой девицей по имени Лоранс; они ровесницы, и обе работают продавщицами в доме моделей на авеню Матиньон.
Лоранс, как и остальным, все, конечно, известно. Да и сопоставив количество постояльцев и число комнат, легко убедиться, что для Рири места в гостинице нет.
Но он неизменно дожидается, когда в каютах погаснет свет, и только тогда по доске, служащей сходнями, проходит на баржу. Лоранс рано встает, и поэтому еще до восхода он уже слоняется по берегу. Рири да Леон Фраден — единственные, кто присутствует при отплытии рыболовов и подчас даже подсобляет, если у кого-нибудь не заводится мотор.
Люлю сквозь сон слышала, как поднимался муж, но до конца так и не проснулась.
— Кажется, он поцеловал меня в лоб: я почувствовала прикосновение его небритой щеки.
Рири видел, как Боб в красной рубашке, с накинутым на спину свитером, рукава которого были завязаны на шее, спустился по лестнице. У пристани оставалась всего одна лодка, но солнце еще не взошло.
— Я обратил внимание, что щеки у него красные, как у ребенка, которого вытащили из постели. «Однако холодно», — пробормотал он и поежился. Чтобы завести мотор, ему пришлось раз шесть дернуть за — шнур.
Мотор у Боба был дюралевый, подвесной, в полторы лошадиные силы.
— Он сделал два круга перед гостиницей.
— Смотрел на окна своей комнаты?
— Не знаю, куда он смотрел. Над водой, словно дымовая завеса, висел туман. Боб помчался вверх по реке да с такой скоростью, что лодка наполовину выскочила из воды.
— Он забросил спиннинг?
— Не думаю. Не помню этого. Он сидел неподвижно, держа рукой румпель. Если он и начал рыбачить, то выше, когда я уже перестал наблюдать за ним. Господин Метенье возился со своей лодкой и пробормотал: «Да, бывает, они тоже начинают чем-нибудь заниматься всерьез».
Я уже говорил, что хорошо знаю бьеф. Правый берег здесь довольно высокий, лесистый, лишь кое-где среди зелени видны красные пятна крыш. Левый же — низкий, заросший тростником, куда влюбленные загоняют свои лодки.
Таких, кто блеснит щук, пользуясь спиннингом как дорожкой и плавая на малом газу от шлюза к шлюзу, немного. Большинство удит на червяка или на мушку; они причаливают лодки к кольям, воткнутым в нескольких метрах от берега, и, скрючившись, неподвижно сидят целыми часами, а то и весь день. Леон Фраден, который выглядит заправским браконьером, хотя круглый год носит форму охотничьего сторожа, на неделе подготавливает места рыбалки для своих клиентов; это одна из его обязанностей.
Покусывая, как обычно, усы, отчего они всегда мокрые, Фраден рассказывал мне:
— Когда он отплыл, человек пять уже устроились у своих жердей, а господин Рэм даже поднялся в четыре, чтобы занять место напротив карьера.
Г-ну Рэму под пятьдесят, он начальник отдела в министерстве общественных работ, а в Тийи считается лучшим удильщиком впроводку. Он видел, как Боб плыл на лодке, и даже сделал ему знак держаться подальше и не распугивать рыбу. Нет, у него не создалось впечатление, что Боб тянет блесну. Если бы он блеснил, то плыл бы медленней. В этот момент Боб находился километрах в двух от плотины, к которой, похоже, и направлялся; тут как раз порожняя баржа, поднимавшаяся по Сене, дважды прогудела, сигналя смотрителю шлюза. Суда, которые плавают на буксире или большими караванами, по воскресеньям чаще всего стоят на приколе. Но кое-кто из владельцев самоходных барж работает и в воскресные дни.
Баржа проплыла недалеко от Боба, и рулевой, надо думать, видел его. Они вроде бы даже помахали друг другу. Как бы то ни было, можно полагать, что эти десять минут Боб еще был жив.
Расспросить хозяина баржи мне не удалось: сейчас он далеко, плывет, наверно, где-нибудь по Сене или по Восточному каналу. О том, что они с Бобом обменялись приветствиями, рассказал мне г-н Рэм.
Что же касается дальнейшего, то никаких свидетельств нет. Смотритель Родникового шлюза вспоминал, что, когда маневрировал затворами, вроде бы слышал шум маленького мотора. Но внимания не обратил: тут это обычное дело.
— У меня руки замерзли. Прямо не верилось, что накануне стояла такая жара и после полудня снова станет жарко. Я ушел со шлюза на минутку, чтобы выпить чашечку кофе; пока камера опорожняется, я как раз успеваю его сварить. Я пригласил и хозяина баржи, но он ответил, что уже пил. Вы же знаете, как это бывает.
— А в сторону водослива вы не смотрели?
Если бы он даже смотрел, все равно бы ничего не увидел. Метрах в десяти ниже водослива на самом течении есть небольшой заросший кустарником островок, который закрывает обзор.
Шум доносился как раз из-за островка.
— Мотор умолк?
— Должно быть. Когда баржа отшлюзовалась, уже ничего не было слышно.
Шлюзовой смотритель ушел к себе.
Несколькими минутами позднее один рыболов — не из «Приятного воскресенья», у него здесь собственная хибарка — заметил недалеко от островка пустую лодку, стоящую носом к водосливу.
— Что-то не давало ей плыть по течению, словно она зацепилась за дно. Сперва я подумал, что она отвязалась где-нибудь наверху и перевалила через водослив. Такое иногда бывает. Я рыбачил и не сразу забеспокоился. Но немного спустя развернулся рядом с этой лодкой и вдруг, не знаю почему, почувствовал: что-то тут неладно. Я вытащил из воды блесну, потом схватил эту лодку за нос, и несколько секунд она плыла рядом со мной, но как-то неровно, словно ей что-то мешало. Какой-то человек удил с берега — я его не знаю — и крикнул мне, не надо ли помочь. Я показал знаком, что не надо.
— Сколько времени все это продолжалось?
— Не знаю. Минут пять, наверно. Точно трудно сказать. С лодки уходила в воду бельевая веревка, она была натянута. Часто, чтобы заякорить лодку на течении, на веревку привязывают большой камень или чугунную гирю. Я потянул за нее, она подалась. Нас сносило течением, а я все тянул, и вдруг из воды показалась рука и словно поманила меня.
Рыбак с перепугу тут же бросил веревку. Фамилия его не имеет значения. Он краснодеревец, из Пюто, отец четверых детей. О рыболове, который подавал с берега знаки и что-то кричал, сложив руки рупором, он просто забыл и кинулся прямиком к шлюзу, видимо, потому, что шлюзовой смотритель — лицо в определенном смысле официальное и носит форменное кепи.
— Там… «Лодка… Утопленник…
Может быть, Боб тогда еще был жив и, подоспей помощь поскорее, его удалось бы откачать. С момента, когда краснодеревец заметил пустую лодку, до того, как он к ней подплыл, прошло вроде бы не более пяти минут. Но трудно поверить, что рука и впрямь подавала ему знак, — из-за течения часто кажется, будто утопленник шевелит руками…
Шлюзовой смотритель схватил багор и почему-то — видимо, не подумав — спасательный круг.
На том берегу рыболов все время кричал, но что — они не разобрали.
Они потянули за веревку. Вынырнуло тело Боба: рукава свитера завязаны на шее, красная рубаха облепила грудь, вокруг правой лодыжки двойной петлей захлестнулась веревка.
На конце ее была привязана шестиугольная чугунная гиря в пять килограммов — такими пользуются в лавках.
Смотритель, который, по его собственным словам, за годы службы выловил добрую дюжину утопленников — и мертвых, и еще живых, — сказал мне нехотя, словно ему неприятно касаться этой темы:
— Я хорошо его знал. Он часто приплывал ко мне на шлюз выпить глоток белого.
— Как вы думаете, веревка захлестнулась у него вокруг ноги, когда он бросал груз в воду?
Начнем с того, что Бобу Дандюрану незачем было останавливаться на самой быстрине. Его спиннинг лежал на дне лодки, и ничто не свидетельствовало о том, что он его забрасывал. Даже если бы неожиданно заглох мотор, Боб мог бы подождать, когда лодку отнесет пониже, на спокойную воду, и там посмотреть, что случилось.
— Один раз веревка может захлестнуться, такое бывает, — веско произнес смотритель. — Я сам однажды видел, как, бросая швартов в камере шлюза, матрос вот так же свалился в воду. Но чтобы два раза…
Мы беседовали в доме смотрителя. На шлюзовых воротах его заменила жена. Из дубового буфета с дверцами из цветного стекла он извлек бутылку виноградной водки, наполнил две стопки с толстым дном.
— Ну, за упокой его души! — произнес смотритель, поднимая стопку к глазам и вглядываясь в прозрачную жидкость.
Потом, утерев рот, добавил:
— Ему тоже нравилась эта водка.
Альфонс Алле (1855–1905) — французский писатель-юморист.
Кунард (точнее Кьюнард) — английская судоходная компания, осуществляющая пассажирское сообщение через Атлантику.