— Но, Говард, их можно понять, нам нечего делать во Вьетнаме, — говорила Полли, приходя от подобных речей в ужас, потому что была ярой противницей войны. Полли вопросительно смотрела на Питера, но муж сидел не реагируя, прикрыв лицо руками. У него не было политических убеждений, он всегда говорил: «Нас это не касается. Мы — художники». Полли думала про себя: «Ну, хорошо, меня ты не поддерживаешь, но пора становиться самим собой, нельзя всё время копировать Говарда. Если бы ты возразил ему, он бы это оценил. Но ты не станешь, ты — трус». Позже Полли скажет: «Думаю, именно в тот день я и разлюбила Питера».
Первого ребёнка, дочку Антонию, назвали в память умершего брата Питера. «Мишени» вышли в прокат летом 1968 года. Фильм провалился. Богданович считал, что причиной тому убийство Мартина Лютера Кинга, после которого люди с предубеждением стали относиться к фильмам о стрелках. Тем временем, Питер стал отмечать, как обходят его сверстники. «Коппола был впереди нас, — вспоминает Полли Платт. — Питер его тогда ещё не знал, но дух соперничества в нём был потрясающий. Мы завидовали, что ему удалось опередить нас, поставив «Радугу Файниана» и «Людей дождя», пока мы барахтались, как котята, чтобы встать на ноги».
Компания «Би-Би-Эс» все средства, поступавшие от проката картины «Беспечный ездок», незамедлительно направляла на новый проект — «Пять лёгких пьес» в постановке Боба Рэфелсона с Николсоном в главной роли. Актёр становился настоящим достоянием компании. «Я был счастлив, что столкнулся с парнем, который и знать не знал, какой он, сукин сын, хороший актёр», — замечает Рэфелсон. Берт носился с ним, как со звездой и даже ссудил 80 тысяч на покупку дома в верхней части Малхолланд-Драйв [69]. По крайней мере, два раза в неделю они вместе обедали, а главное — именно Берт устроил так, что Джек стал получать в компании проценты. «Они были как братья, — вспоминает Джеймс Нельсон, специалист по доводке всех картин «Би-Би-Эс». — Даже на выездные матчи «Лейкерс» вместе летали».
Джек захотел поставить что-нибудь сам, и Берт выполнил его желание, приобретя права на сценарий «Он сказал, поехали» об университетских баскетбольных командах 60-х по мотивам романа Джереми Ларнера. Джек был парень общительный, везде, что называется, свой, и тянул за собой в огромных количествах старых друзей — с прежних проектов, из студии актёрского мастерства, даже из средней школы. Однако Берту не хотелось, чтобы кто-то, кроме него, имел доступ к уху опекаемой звезды. Обычно он говорил: «Джек тебя перерос, так что катись отсюда». В таких людях, как Фред Рус и Гарри Гиттес, он не нуждался, считая их неудачниками. А Рус, между прочим, был прирождённым специалистом по актёрам, своего рода Мэрион Догерти, только на Западном побережье. Ещё в середине 60-х он устроил Николсону несколько ролей в фильмах категории «Б», да и в создание картины «Он сказал, поехали» внёс немалый вклад, что Берт так и не признал. Гиттес же заслужил титул «лучшего из лучших» друзей Джека — так много было у актёра «просто лучших» друзей. Когда Николсон достиг высот кинозвезды, Гиттес стал для него лакмусовой бумажкой — только он мог сказать актёру ту правду, о которой все другие предпочитали помалкивать. Позже Николсон воздаст должное другу, взяв его фамилию для своего персонажа в «Китайском квартале» — Джек Гиттес. Они познакомились в самом начале 60-х, когда Гарри был уже довольно успешным продюсером рекламной продукции на Мэдисон-авеню в Нью-Йорке, а Джек только начинал актёрский путь. Оба парня росли без отцов и сразу нашли общее — роднящую их ущербность. «Мучительные терзания пустоты — это всё, что у нас было. У них было всё, у нас — ничего. Джек постоянно бесился из-за этого», — вспоминает Гиттес.
Берт Шнайдер считался в киносообществе переговорщиком-киллером — другая сторона была уверена, что в его жилах течёт не кровь, а ледяная вода. Он обожал читать контракты, скрестив руки на груди и обняв себя за плечи. При этом он сканировал взглядом страницу за страницей так, словно читал скабрёзный роман. Время от времени и Гиттес оказывался в подобной, малоприятной ситуации: «Всегда не покидало ощущение, что это игра в «кошки-мышки», причём я, конечно, — мышь. Ребята из «Би-Би-Эс» тебя просто наизнанку выворачивали. Самые отвратительные люди, которых я встречал, жестокие, бесчеловечные, с менталитетом гангстеров. Уважение и преданность — вот основополагающие принципы работы их компании. Никаких еврейских штучек и сантиментов. Да, они тоже евреи, но евреи типа Багси Сигала — то есть никакой еврейской мягкости у них и в помине не было. Самые безжалостные, самые холоднокровные евреи на моём жизненном пути. Так относиться к другому еврею, уму непостижимо! Например, я обращался к нему:
— Земляк!
— Исчезни, — было мне ответом. А уж если он нащупает у тебя слабинку, пиши пропало, прожуёт и выплюнет».
Джек пытался сопротивляться Берту, старался сохранить верность старой дружбе, но лишь до определённой степени. «Мне-то казалось, что Джек заботится обо мне немного больше, но я не в обиде — уж слишком жизнь его потрепала в самом начале. Я не прощу ему другого, того, что он связался с этими ребятами. Ведь «Би-Би-Эс» сыграла с ним злую шутку — отыскала и вывела наружу самые отвратительные качества его души, подлую «крутизну» Джека».
Во время работы над фильмом «Он сказал, поехали» между Ларнером и Николсоном возникало много странного и непонятного. «Все знали, что Берт и Боб потихоньку, а Джек не стесняясь, «знакомились» с достоинствами всех мужчин в городе, — рассказывает Ларнер. Так вот Берт всегда поддерживал Джека. Например, он говорил: «Ты же знаешь, моя работа заключается в том, чтобы Джек был доволен. Джек хочет переписать твой сценарий, что я могу — нужно поддержать», или «Джек хочет тебя уволить, придётся поддержать»». (В действительности, Николсон не увольнял Ларнера.)
Берт был невысокого мнения о сценаристах, да и вообще, многое из старой студийной практики взял от своего отца, хотя и не хотел в этом признаваться. Во время работы над монтажом «Беспечного ездока» у него вошло в привычку, направляясь вместе с Хоппером в отдельную столовую кинокомпании «Коламбия», колотить в двери кабинетов сценаристов и орать: «Вылезай из-под стола, ублюдок, я знаю, что ты там. Лучше изобрази что-нибудь, бездельник!».
В жизни Берт и Джек были, как говорится, два сапога пара. Когда они были вместе, что случалось довольно часто, схема работала просто — Берт давал, Джек — брал. В представлении Джека формула успеха заключалась в том, чтобы за себя не платать. Без особой нужды он никогда не дотрагивался до счёта. Дом его был завален вещами, которые достались ему даром — он их либо выклянчил, либо «замылил». Многое оказалось здесь в качестве манны небесной, причитающейся звёздам кино, например, наборы дорогих клюшек для гольфа или уйма отличной итальянской обуви. Однако Берт, обладая на порядок более развитым чувством власти, чем другие, шёл гораздо дальше — он платил за других, делая всех друзей и знакомых своими должниками. Годы спустя, когда Джек станет суперзвездой, а их весовые категории в плане возможности диктовать условия чуть ли не поменяются местами, Берт даже попробует представить кое-что к оплате. Он попробует что-то взять, да Джек — не даст.
Лента «Пять лёгких пьес» стала небольшой, можно сказать, личной картиной, «европейской» по ощущениям, где главным оказался характер героя, а не сюжет. В центре внимания — опустившийся пианист из благополучной семьи музыкантов, белых протестантов, по имени Буби Дупи (Николсон), которой мотается по стране, как перекати-поле. Впервые зрители видят его работающим на буровой установке. Стенли Шнайдер умолял Берта не отдавать картину Рэфелсону, памятуя о провале «Предводителя». Но Берт считал, что своим решением он только подбросит полено в костёр. И осенью 1969 года Рэфелсон начал готовиться к съёмкам. Драматургом стала Кэрол Истмен.
Николсон гордился, что у него особый глаз на таланты, и Истмен стала таким открытием. Актрисы из неё не получилось и она начала писать, специализируясь на характерах из рабочей среды — она удачно передавала мелодику и юмор диалогов «синих воротничков». Натура с исключительно тонкой душевной организацией, она и внешность имела примечательную — высокая блондинка, худая, как щепка, с очень длинной шеей, точь-в-точь пугливая пташка, готовая улететь прочь при малейшем шорохе. Вот, правда, летать боялась. «Она и под пистолетом не вошла бы в самолёт, — замечает Бак Генри. — Похоже, ей на роду было написано остаться эксцентричной старой девой». Ещё Кэрол чуть-чуть страдала агорафобией, никогда не покидала Лос-Анджелеса, если и садилась в чужую машину, то только за руль. Боялась, когда её фотографировали, была помешана на еде и непрестанно кашляла, потому что не выпускала изо рта сигарету. Даже в Лос-Анджелесе она старалась ходить только в знакомые места. Всех безумно интересовала её сексуальная ориентация: мужчины подкатывали к ней постоянно, но, похоже, любовника, того или иного пола, она так и не завела.
Рэфелсон, отпетый хулиган, не гнушался ничем, лишь бы добиться своей цели, запугивал или травил свою жертву. «Ты мне должен», — орал он, а затем перечислял всё, что когда-то сделал для человека. Не собирался он играть роль второй скрипки и при Истмен, сколь бы талантливой та ни была. И хотя на тот момент он и закорючки не поставил в сценарии, его тщеславие не могло смириться с тем, что его имя не будет стоять хотя бы раз в платёжной ведомости. Впоследствии в одном из интервью он будет настаивать на том, что «ни один из его фильмов не начинался без привлечения собственного материала», и скромно сравнивать свою скупую, минималистскую манеру с почерком обожаемого им японского режиссёра Ясудзиро Одзу. Он знал всё, остальные — ничего. Даже прославился, когда учил Свена Ньюквиста, легендарного оператора Ингмара Бергмана, правильно выставлять свет. Сценаристы чувствовали, что, как и другие режиссёры, не умевшие писать (впрочем, и те, кто писать умели), он посягнёт на их территорию. Рассказывает Уолон Грин, автор сценария к фильму «Дикая банда» (совместно с режиссёром Сэмом Пекинпа), а спустя несколько лет и адаптации «Играя на полях Господа» для самого Рэфелсона: «Десять слов напишет, а скажет, что сценарий — исключительно его заслуга».
Рэфелсон изложил свои идеи Истмен, после чего на шесть недель она в сопровождении Ричарда Уэчслера, старинного приятеля Рэфелсонов по Нью-Йорку, уединилась для работы. Ричард опекал её по полной программе вплоть до появления сценария, только бы она не столкнулась с Рэфелсоном. «Она боялась, что не отмоется после общения с режиссёром», — заметил её «опекун». Рэфелсон внёс несколько исправлений и стал — соавтором, оказавшись в ведомости рядом с Истмен. Она негодовала. «Ну, уж если он мог подправить Шекспира, стать соавтором Кэрол Истмен — пустяки», — резюмирует Бак Генри.
Рэфелсон никогда не обсуждал вопросы аванса или финансирования, а отправлял человека к Берту. А тот в подобных случаях говорил одно и тоже: «Ты ведь знаешь Боба. Думаю, у него запал пропадает. Если он не «автор» фильма, может и расхотеть снимать картину. Строго между нами: поделись, а я сделаю так, что и ты не прогадаешь».
И тем не менее, «многие идеи принадлежали именно Бобу, — делится впечатлениями Тоби Рэфелсон. — Рассказ о талантливом бунтаре, который растрачивает свой талант, пока не остаётся с носом, это ведь и о нём самом, о людях вокруг него». Справедливости ради стоит сказать, что сюжет о судьбе «опрощающейся» личности был, действительно, придуман Рэфелсоном Руку приложили и Шнайдер с Блонером, удачно имитируя словечки дальнобойщиков, развлекаясь на улицах Лос-Анджелеса.
«Пять лёгких пьес» снимали 41 день на бюджетные деньги компании «Би-Би-Эс» (876 тысяч долларов), начав в начале зимы 1969, и захватив самое начало января следующего года. Рэфелсон пытался контролировать игру Николсона, его движения и темп, составив «график» приёма актёром наркотиков. Рассказывает Уэчслер: «Он обычно спрашивал меня: «Как думаешь, для этой сцены Джеку лучше подойдёт «травка» или гашиш?». Часто на площадке между Бобом и Джеком вспыхивали настоящие драки, а когда они заканчивали, заканчивалась и съёмка.
Тоби между тем не знала, что Боб ей изменяет. «Он так искусно заметал следы, что я ни о чём не догадывалась, — вспоминает жена Рэфелсона. — Осознать подобное не получалось, иначе я бы с ним не осталась». Хотя, возможно, это была сознательная слепота. Как-то она сама проговорилась: «В Голливуде, если ты замужем за влиятельным человеком, ты не можешь спросить — изменяешь или нет. Потому что они в любом случае изменяют. А если не можешь смириться, то там тебе не место». Тоби долго преследовал один ночной кошмар: она с мужем находится в доме с множеством комнат или в медленно идущем поезде в окружении гостей. Боб то рядом с ней, то исчезает. Она, в тревоге, ищет его, заглядывает в комнаты и, наконец, находит его с другой женщиной. Осадок от подобных сновидений очевиден, но ведь это только — сон.
А самого Рэфелсона, во-первых, режиссёра, во-вторых, продюсера, уже тяготила нынешняя роль в компании «Би-Би-Эс». Ему казалось, что он слишком много времени тратит на поиски талантов и проектов, помощь в подборе актёров для чужих картин. Так и было. Например, именно он посоветовал Богдановичу взять в картину Эллен Бёрстин. Он завидовал ему — почему не я ставлю «Последний киносеанс», ведь это фильм как раз для Боба Рэфелсона? Правда, позже он скажет: «Думаю, это наш лучший фильм».
Теперь, когда вопрос со съёмками фильма был решён окончательно, Богданович, наконец, решил прочитать и сам роман. К большому разочарованию, речь в нём шла скорее не о последнем сеансе или закате кинематографа, а о наступлении новой эпохи — начале 50-х годов — в забытом богом, захолустном техасском городке. В основе сюжета история дружбы душки-безобразника Дуэйна, который пошёл по скользкой дорожке, и Сонни, правильного во всех отношениях парня, который изо всех сил ищет свое место в жизни. А третий герой, точнее героиня, повествования, Джейси Фарроу, богатая, скучающая роковая женщина, губит обоих. Кроме этой троицы, ещё один персонаж — Сэм-Лев, престарелый владелец бильярдной и старого кинотеатра, вот-вот готового развалиться. Сэм, который сам крутит себе папироски и рассказывает истории, — единственный хранитель благочестия в городе. Стоит ему неожиданно умереть от инфаркта, как всё проваливается в тартарары. «После смерти Сэма-Льва ничего путного в этом городе не осталось», — делает заключение Сонни.
Питер задумался. Что он, парень из Нью-Йорка, может знать о жизни техасского захолустья? А Полли, напротив, знала. Книжка, может, и понравилась ей потому, что писали её как будто с неё, девчонки со Среднего Запада, а не из Европы. «Фильмов со схожим сюжетом было множество, но все они были насквозь фальшивы, — рассказывает Полли. — А в книге всё — правда: и лифчик на зеркале машины, и холодные руки мужчины, которым позволялось потрогать лишь сосок груди и чуть подняться вверх по бедру. Я сама через это прошла ещё совсем молодой. Конечно, для Голливуда показ определённых частей тела был невозможен. Не то, что в Европе, когда в «Фотоувеличении» Антониони зритель видел волосы на лобке героини».
Если Битти, Пени, Бентон и Ньюмен в «Бонни и Клайде» трактовали американские реалии по-французски, то Питер с Полли решили, что именно в 1969 году, говоря словами Полли, быть может, настало время «экранизировать книгу так, как это сделали бы французы, проникая в самую суть загадочной американской сексуальности».
Богданович решил, что для более достоверной передачи времени действия чёрно-белый вариант предпочтительнее цветного. Его никто не хотел и слушать, и Питер обратился к Берту напрямую. Тот, следуя главному принципу компании — «вся власть принадлежит режиссёру» — своё слово сдержал и сказал «да». «Следует помнить, что «Беспечный ездок» тогда ещё был на пике успеха, — замечает Богданович, — и если бы мы даже захотели снимать на 16-мм плёнку и провалились, нас бы простили».
Питер и Полли вновь работали вместе. Она занималась интерьерами и разрабатывала костюмы героев. В своём доме в Ваннис вместе с Макмюртри они упорно работали над сценарием. Самые интересные идеи приходили Богдановичу в голову, когда он брился. Так и сейчас, в ванной, он вдруг решил пригласить на роль Сэма-Льва, владельца кинотеатра «Ройяль», Бена Джонсона, сподвижника Джона Форда. Тот наотрез отказался — по сценарию он должен был рассказывать о триппере. «Никогда таких слов не говорил, — объяснял он Питеру. — Ведь моя мама наверняка пойдёт в кино!». Богданович позвонил самому Форду:
— Бен отказывается от роли, говорит слишком много текста.
— Да, он всегда так говорит. Слова для него сущая каторга. Я сам поговорю со стариком Беном, — сказал Форд и через полчаса перезвонил Богдановичу:
— Питер, он согласен.
— Боже, что ты ему сказал?
— «Не вечно же тебе быть на подхвате!».
Заполучив Джонсона, Богданович приступил к поиску актрисы на роль Джейси Фарроу. Как и Олтмен, он не стремился использовать звёзд, но и среди начинающих не находил нужного типажа. Однажды, стоя в очереди в кассу в супермаркете рядом с домом, Полли показала ему на лицо с обложки журнала «Глэмер» «У неё были очень забавные кудряшки, вызывающе-игривый взгляд и голубые глаза настоящей южанки, — вспоминает Полли. — Во взгляде сквозила сексуальность, она словно дразнила вас — иди и попробуй».
С просьбой найти лицо с обложки Питер обратился к Марион Догерти. Так в Эссекс-Хаусе, на южной стороне Центрального парка в Нью-Йорке, он встретился с Сибилл Шеперд, высокой, под метр восемьдесят, крепко сложенной, пышущей здоровьем молодой женщиной. Блондинка, с игривым носиком и великолепным цветом лица, была сногсшибательно красива. Одежда обычная — простые белёные джинсы, такой же пиджак и сабо. Отсутствие макияжа позволяло бледно-голубым теням подчёркивать цвет её ярко-синих глаз, с весёлым, ещё неиспорченным взглядом. Богданович был очарован. Женщина уселась на пол и сказала, что читает сейчас Достоевского. Пока Сибилл вспоминала, что именно (она так и не вспомнила), она крутила в руках один из цветков в вазе, которые принесли в номер вместе с завтраком. «В этих движениях было что-то повседневно-разрушающее, — отметил Питер позднее. — В них угадывалась подспудная жестокость женщины по отношению к мужчине — вроде и не сознательная, но неотвратимая».
Питер попросил Догерти вызвать Шеперд на просмотр ещё раз:
— Посмотрите её, пожалуйста, обнажённой. Нужно удостовериться, что на теле нет следов подтяжек, ну, вы меня понимаете — в фильме планируются соответствующие сцены.
— Бога ради, какие подтяжки, ей не больше восемнадцати лет.
— И найдите для неё самое откровенное бикини на свете. «Он влюбился в Сибилл, а Полли была беременна. Представляете себе ситуацию», — вспоминает Догерти.
Руководство «Би-Би-Эс» оказалось в замешательстве, ведь Шеперд ещё не разу не снималась в кино. Николсон был в восторге и не упускал возможности подкатить к ней. А Платт чувствовала беду. Даже беременная вторым ребёнком, Александрой (Саши), она примчалась в Лос-Анджелес на предсъёмочные мероприятия. У Сибилл в Нью-Йорке остался приятель, который пытался отговорить её сниматься в откровенных сценах. Он постоянно звонил по телефону, чем ужасно изводил её. Как-то вечером после особенно бурной телефонной ссоры Питер предложил Сибилл отвезти её домой. «Я поняла всё сразу. По тону голоса, по интонации мне всё стало ясно», — вспоминает Полли.
«Полли начала пилить меня из-за Сибилл сразу, как только мы приехали на место съёмок. Хотя тогда я и не думал ни о чём таком, — говорит Богданович. — Бесило меня это страшно». Он сказал, как отрезал: «Не смеши меня, никакого помешательства у меня нет. Да, она смешная, симпатичная, но она — актриса в моём фильме, тем более неопытная. Я ей помогаю, какие проблемы?». Сибилл внимание, естественно, льстило. «Питер показал мне, что создавать кино — это самое захватывающее занятие в мире. Многие считали, что я кукла безмозглая, один агент даже говорил со мной медленно, иначе, мол, я не пойму. Питер так никогда не делал, он не такой», — рассказывает Сибилл.
Тимоти Боттомс, ещё начинающий актёр, который впоследствии прославится тем, что на съёмках «Урагана» помочится на ботинки Дино Де Лаурентиса, страстно влюбился в Сибилл.
Только в толк взять не мог, почему Питер, у которого была жена и ребёнок, вдруг запал на неё. Всё время съёмок они чуть ли не дрались, но, в конце концов, Боттомс отомстил — он дал Сибилл роман Генри Джеймса «Дейзи Миллер».
В ходе предсъёмочной подготовки, 7 апреля 1970 года, Богданович и Платт выкроили время, чтобы побывать на церемонии вручения премии «Оскар» за 1969 год. Масштабные студийные мюзиклы — «Милая Чарити» («Юнивёрсал»), «Покрась свой фургон» («Парамаунт») и «Хелло, Долли!» («Фокс») — с треском провалились, хотя, по необъяснимым причинам, «Хелло, Долли!» вместе с «Анной тысячи дней», «Зет» и «Буч Кэссиди и Сндэнс Кид» всё-таки была номинирована в категории «Лучшая картина». Фильмы «нового» Голливуда, такие как «Беспечный ездок» и «Дикая банда», были проигнорированы. Только «Полуночный ковбой» попал в номинацию «Лучшая картина». Безупречным никак нельзя было назвать и выбор номинантов в категории «Лучший актёр», где соревновались Джон Уэйн («Настоящая выдержка») и Дастин Хоффман/Джон Войт («Полуночный ковбой»).
Питер с Полли болели за Уэйна и «Настоящую выдержку». За Хоппера они так и так не стали бы переживать, тем более что вместе с Фондой и Сазерном он номинировался в категории «Лучший оригинальный киносценарий». За несколько месяцев до церемонии Денни Селзник пригласил их на обед в дом своего отца, Дэвида О. Селзника и его жены Дженнифер Джоунс. Среди гостей были Деннис, его жена Брук и Джордж Кьюкор. Деннис, как всегда пьяный и на взводе, приставал к Кьюкору и, тыча ему пальцем в грудь, завёл свою старую песню: «Мы вас похороним. Мы возьмём власть. Вам конец». А тот, как человек воспитанный, пытался всё сгладить, бормоча что-то вроде: «Да-да, вполне возможно».
Питер и Полли, чувствовали, что их оскорбляют. «Никогда ему этого не простим. Выразить такое непочтение одному из наших любимейших героев», — вспоминает Полли.
«Полуночный ковбой» стал лауреатом в категории «Лучший фильм». Ничего не получила сестра Питера, Джейн, номинировавшаяся за «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» (Входя в зал, она приветствовала толпу жестом «рот-фронт».) А Уэйн переиграл Хоффмана и Войта. К концу церемонии Хопперу пришлось забыть о наградах — он ничего не получил, но о себе напомнить считал необходимым. Хоппер играл в «Настоящей выдержке» отрицательного персонажа и отправился поздравить коллегу. Хоппер был для Уэйна доморощенным коммунистом. Где бы ни случилось серьёзное антивоенное мероприятие, в ответе был обязательно Хоппер. Уэйн тут же отправлялся на его поиски. Однажды, когда они работали в «Настоящей выдержке», Уэйн посадил свой вертолёт на площадку компании «Парамаунт» («вертушку» он держал на борту минного тральщика в ньюпортской гавани), прошёл с «кольтом» 45-го калибра на боку в тонателье и прокричал: «Где этот «красненький» Хоппер, университетский знайка, которой матерится на каждом углу, а мои дочурки должны это слушать? Отдайте мне «красного» ублюдка! Где этот «комми»? Хоппер спрятался в вагончике Глена Кэмпбелла и носа не показывал, пока Уэйн не успокоился.
В конце апреля Никсон отдал приказ о вторжении в Камбоджу, а 4 мая четверо студентов были застрелены национальными гвардейцами на территории университетского городка в Огайо. 29 мая Апелляционный суд штата Калифорния назначил новое расследование по делу Хью Ньютона. 5 сентября он был отпущен под залог. Впервые Берт увидел Хью в сентябре. Берт мог разглядеть в человеке кинозвезду, а Хью был настоящей звездой. Вспоминает Брэкмен: «Хью — красавец по типу Белафонте. Человек удивительного сочетания здоровья и чистоты, физической и душевной мощи».
Берт был очарован Хью. По иронии судьбы, Берт, в котором друзья и подопечные искали поддержки, считая его гуру, сам нуждался в примере и проводнике. Вот как он с обезоруживающей непосредственностью подростка объяснил свои чувства: «Ну как это выразить? Хью — мой герой. Если он не Мао, я его обязательно съем».
Хоппер надеялся, что «Би-Би-Эс» возьмётся финансировать его следующий фильм, но, «благодаря» характеру, даже Рэфелсона подобная перспектива не прельщала. Сомневался и Берт. «Он предчувствовал, что после успеха «Ездока» Деннис так возгордится, что контролировать его станет совсем невозможно. Берт как в воду глядел», — рассказывает Ричард Уэчслер. Верил в Хоппера только Блонер.
Идея картины «Последнее кино» была навеяна размышлениями о вестернах, колониализме и смерти в духе Пиранделло.
В основе сюжета противопоставление: «крутой» каскадёр — «вшивый» вестерн. Вот как определяет свой замысел сам Хоппер: «Когда съёмочная группа возвращается в Штаты, герой остаётся в Перу, чтобы найти места для натурных съёмок будущих вестернов. Он — «Мистер настоящая Америка». Ему не хватает больших машин, бассейна, роскошных девчонок…А тут иидейцы…и вшивый вестерн, почему, собственно, он здесь и находится, — трагическая легенда, в основе которой алчность и насилие, а в конце — неминуемая гибель. И они решают достать из скарба камеру и переснять кино, но уже как ритуальное действо. А на роль жертвы выбирают каскадёра…» Хоппер задумал фильм как «рассказ об Америке и о том, как она сама себя разрушает». Здесь продолжается линия «Бонни и Клайда» и «Беспечного ездока», когда обречённый самим провидением «герой» встречает свой страшный, мученический конец.