«Я чувствовал, что он калечит себя, — вспоминает Барт. — Однозначно, амфетамины или то, что он принимал, снотворное, стимуляторы или депрессанты, оказывали своё действие. Он стал заметно беспокойнее, сильно нервничал, злобствовал по поводу Эли Мак-Гроу, и вообще, стал очень неуравновешенным. Случалось, что мне самому приходилось принимать решения, потому что я не мог его нигде найти. Часто это были решения по вопросам, которые не были в компетенции вице-президента компании по производству. А критических ситуаций становилось всё больше».
Среди самых неотложных вопросов компании стоял вопрос о продолжении «Крёстного отца». «Парамаунт» и Пьюзо вовсю работали над сценарием, но Коппола отказывался участвовать в продолжении проекта. Бладорн делал всё, что мог. Он не уставал повторять, что у Фрэнсиса в загашнике есть кое-что «поценнее формулы кока-колы».
Учитывая то, что Эванс занимался исключительно «Китайским кварталом», личной жизнью и к тому же не не мог разговаривать с Копполой, обхаживать режиссёра пришлось Барту. Коппола был непреклонен. К картине приложили руку такие талантливые люди, как Брандо, Уиллис, Пьюзо, что он без боязни мог называть её своим детищем. Но ещё один фильм мог погубить весь предыдущий успех. «Не дай бог, сиквел провалится. Тогда люди ещё раз посмотрят первую часть и скажут: «Ну конечно, там же был Брандо!» — размышлял Коппола. — Определённо, если бы я обратился к актуарию [92] по поводу карьеры, для поддержания творческого здоровья он прописал бы мне режим воздержания от любых продолжений».
Наконец, Бладорн уговорил его стать если не режиссёром-постановщиком, то хотя бы продюсером фильма и курировать его производство. Он даже предложил Копполе самому выбрать режиссёра. Месяца через три Коппола позвонил Эвансу:
— Я нашёл парня.
— Кто это?
— Мартин Скорсезе.
— Кто угодно, только не он! Очень неудачный выбор. Только через мой труп!
Тогда Коппола отправился к Бладорну и заявил:
— Больше я с этими людьми работать не могу. У них один ответ — «нет». Они меня достали!
— Тогда ставь фильм сам.
Как-то утром Коппола завтракал с Бартом и завёл такой разговор:
— Пойми, ну неинтересно мне делать кино вроде «Крёстного отца». Я хочу делать своё, понимаешь, своё кино, даже если придётся снимать на «Супер-8». Попытка вновь вернуться к этой «семье» окажется пустой затеей. Одна лишь мысль о том, что придётся опять работать над огромным и дорогим фильмом, под диким давлением, с кучей людей, которые будут указывать, что и как делать, тут же возвращает меня на два года назад, в атмосферу горечи и унижений.
— Зато ты сможешь заработать столько, что хватит на самостоятельную работу.
Коппола до сих пор был зол на Эванса и продолжал отказываться.
— Я устал. Сначала я делаю то, что меня просят, даже умоляют сделать, а потом те же люди на меня и нападают. Вот почему я люблю готовить: хорошо потрудишься на кухне и все довольны, никто не скажет: «Что-то у тебя риготони плесенью отдают».
— Хорошо, ну а кто, по-твоему, был главной звездой «Крёстного отца», а? — начал «разводить» режиссёра Барт. — Разве Брандо или Пачино? Нет, звездой фильма был ты. А сколько, по-твоему, должна получать звезда?
— Миллион долларов, — моментально сориентировался Коппола.
— Хорошо, если я добьюсь у компании миллионного гонорара за сценарий и режиссуру, ты согласишься?
— По рукам.
Подхалимаж Барт сыграл, как по нотам. Коппола сообразил, что успех «Крёстного отца-2» принесёт ему долгожданную независимость и позволит снимать собственные произведения. Режиссёр выдвинул свои условия: в новом проекте не примет участие ни один из продюсеров и представителей руководства компании, кто так или иначе был причастен к первой части картины; Эвансу было вообще запрещено появляться на съёмочной площадке; «Парамаунт» берёт на себя обязательства по финансированию фильма «Разговор». Барт немедленно позвонил Бладорну и сообщил хорошую новость. Бладорн буквально захлёбывался от переполнявших его чувств:
— Да-да, договаривайся! Где бумаги? Подписывай сейчас же! Думаю, это как раз тот случай, когда мы «не сможем» застать Боба на месте. Вот так всегда, не на кого лавку оставить!
22 июня 1972 года контракт был подписан. Впервые в истории кинематографа режиссёр получал миллион долларов вперёд да ещё и долю в «валовой» прибыли. Так начиналась новая эра режиссёров. И только Йабланс сумел разглядеть в этом признак надвигающегося несчастья: «Мы заплатили Фрэнсису за «Крёстного отца» 60 тысяч долларов. Когда же в деле фигурируют огромные суммы, режиссёры начинают смотреть на тебя с презрением. Они уже не слушают советов, что можно снимать, а что нельзя. Они посмотрят, обзовут тебя «занудой» и пойдут дальше». Как только новость облетела Голливуд, Фрэнк Уэллс потребовал, чтобы Коппола вернул компании «Уорнер» 300 тысяч, которые ему выделили на развитие «Калейдоскопа». «Ребята с «Уорнер» тогда мне много крови попортили, — вспоминает Коппола. — Они даже обещали «замазать» весь проект «Крёстный отец-2», если не получат свои деньги. В общем, вели себя так, как представители подлинной «Империи зла».
К моменту, когда Эшби заканчивал монтаж «Последнего наряда» реакция «Коламбии» не могла радовать создателя фильма. Руководству не нравились резкие переходы, которые он позаимствовал у Годара. Выпуск отложили на 6 месяцев и повторно начали борьбу со сквернословием. Наконец, Эрсу удалось убедить отправить картину в Канны. Студия отказалась устраивать положенный в таких случаях торжественный приём. Однако по-прежнему держать ленту на полке после того, как Николсон получил первую премию в номинации «Лучший актёр», было, прямо скажем, уже неловко.
Летом 1973 года, пока Эшби и Эре продолжали ожесточённые споры со студией, банки приостановили деятельность «Коламбии». При Шнайдерах убытки компании до вычета налогов составили 72,5 миллиона долларов, а после — 50 миллионов. Это был третий показатель убыточности за всю историю компании. Цена акций на бирже с 1971 по 1973 год упала с 30 до 2 долларов за штуку. «Коламбия» оказалась на грани банкротства. Главный держатель акций, инвестиционная компания «Аллен и Компания», устроил переворот: отец Берта, Эйб, был «повышен» до поста почетного председателя компании с вознаграждением в 300 тысяч долларов в год, а в июне рассчитали и Стенли Шнайдера. При поддержке Герберта Аллена корпорацию возглавил Алан Хиршфилд, а Дэвид Бегельман из «Си-Эм-Эй», в прошлом агент, стал её президентом.
Из прежнего руководства Бегельман оставил в качестве своего заместителя Питера Губера. Хотя назначение Бегельмана, как покажет жизнь, и оказалось неудачным, в тот момент акционеры были вполне довольны. Чего, естественно, нельзя было сказать о Шнайдерах. В апреле Берт вместе с Кэнди на три недели улетел в Китай. Спонсировала путешествие «Гардиан», газета левого толка. Друзьям Берт посылал открытки с неизменным приветствием «Дорогой друг, рабочий культуры». Вернулись они 9 мая, как раз в 27-й день рождения Кэнди. Друзья устроили по этому поводу вечеринку. Берт идти отказался, а в половине второго ночи позвонил в дом, где чествовали Берген, и приказал ей немедленно возвращаться домой. Она застала его в ужасном состоянии. Голос Берта дрожал от злости и негодования. С этого момента без ссор не проходило и дня. Обстановка внутреннего дворика непременно оказывалась в бассейне, а местные столяры стали постоянными посетителями их дома — ремонт требовался каждый день.
Вернувшись из Китая, Берт с удивлением узнал, что некогда семейный бизнес превратился в компанию чужаков. «Я знал Бегельмана ещё тогда, когда он как липку общипывал Джуди Гарленд, — отмечает Блонер. — Вор он был известный. Правда, это не мешало нам поддерживать хорошие отношения». Для Бегельмана наступило самое время пересмотреть отношения «Коламбии» с «Би-Би-Эс». «Он не погнушался бы переманить наших секретарш и уборщиц», — продолжает Блонер. Тем временем Берт освободил свой кабинет в офисе «Коламбии» на Пятой авеню, 711, в Нью-Йорке. Он свернул там свой бизнес и собирался, было, уже исчезнуть, как руководство компании начало настойчиво предлагать ему встретиться с Аланом Хиршфилдом. Берт этой встречи не хотел, но деваться было некуда. Стоит отметить, что «Коламбии» он и слова не сказал о «Сердце и разуме», считая, что студии это не должно касаться. Известно было только название картины. Встретившись, мужчины обменивались исключительно любезностями, и лишь когда Берт собрался уходить, Хиршфилд заметил:
— Жду, не дождусь просмотра «Сердце и разум».
— Знаете, это не совсем обычный фильм.
— Что вы имеете в виду?
— Это документальная лента.
На самом деле, Хиршфилд не распознал бы в картине документальность, доведись ему её посмотреть. «Но ребята заерепенились, — рассказывает Блонер. — Это их не устраивало, потому что они почувствовали подвох, мол, Берт их обошёл, и решили аннулировать контракт». Добавляет Рэфелсон: «Берт гнул свою линию: «Это — картина. В контракте ни слова о том, что я не могу ставить документальную картину. Значит, пошли все — вон!». Между тем в декабре компания «Би-Би-Эс» получила уведомление о том, что постановка шестой картины отменяется. «Коламбия» пошла на принцип и стала задерживать поступление средств, которые причитались Шнайдеру за ранее произведённые фильмы.
Правда, нужно было знать Берта: если вы начинали с ним войну, нужно было обзавестись соответствующей бронёй. Вот как говорит об этом Рэфелсон: «Нам было плевать на судебные иски. Это было характерно для всех, кто работал в «Би-Би-Эс». Более того, мы гордились тем, что нас считали компанией отморозков, которые, не стеснясь, в лицо посылают всех и вся, и могут в трудную минуту поддержать друг друга». В самой компании считали, что за документальность «Сердца и разума» зацепились специально, что это был лишь предлог для очередного «наезда» на Шнайдеров. «Коламбия» всеми силами стремилась избавиться от всех представителей семьи, включая и Берта, чтобы вырвать из их рук контроль над студией.
Берт же продолжал устраивать свои вечеринки. Сидни Принс, его личный психиатр, проводил у него неформальные сеансы групповой терапии в горячих ванных. Принимал в них участие и Кэлли, который всерьёз «запал» на одну чешскую красотку. С ней его познакомил Милош Форман. Это была сногсшибательная красавица, бывшая «Мисс Чехословакия» по имени Олинка. Кэлли пригласил её на работу в качестве домашней хозяйки, одновременно взяв в свой дом её дочь, родителей и отца ребёнка — «Мистера Вселенная». Никто из новых обитателей дома Кэлли не говорил по-английски. «Они разговаривали исключительно между собой, по-чешски, никак не общаясь с англоязычными обитателями дома, не произнося ни слова по-английски, ни — «да», ни — «нет», — вспоминает Бак Генри, который часто бывал в доме Кэлли. — Джон же не знал ни слова по-чешски и мы интересовались:
— Джон, ты хоть понимаешь, о чём они говорят?
— Слава богу, нет».
В конце концов, Кэлли женился на ней и сделал своей супруге царский подарок, по своим меркам, конечно, — он назвал её именем свой 20-мстровый ялик. Медовый месяц счастливые молодожёны провели на борту лодки в Эгейском море вместе со Сью Менджерс и её мужем. Рассказывает Менджерс: «Каждое утро Олинка, настоящая красавица, роскошная, особенно в бикини, здоровалась, прыгала за борт и плавала в море, пока я, ёжась от холода, куталась в полотенце. Мой муж смотрел сначала на Олинку, а потом на меня, ну вылитый Чак Гродин! А я была словно Дженни Берлин, ребёнок разбивающий сердца, клянусь, честное слово!».
По мере того, как Берт и Кэнди всё больше отдалялись друг от друга, его отношения с Хью Ньютоном становились всё теснее. Хью стал чаще бывать в его доме. Между тем кокаин стал непременным условием любой вечеринки — кофейные столы были уставлены хрустальными блюдами и чашами, заполненными порошком. «Кокаин стал такой обыденной вещью, что даже самые стойкие поддавались искушению и пробовали. Хью постоянно был под кайфом», — вспоминает Брэкмен.
Кое-кто из «пантер» в Окленде стал поговаривать, что Ньютон окончательно свалил в Голливуд, где возможность беспрепятственно пользоваться деньгами и наркотиками Шнайдера увела его в сторону от дороги борьбы. Для Шнайдера страстное увлечение Хью стало худшим примером такого радикального шика. «Я-то никогда не сомневался, что в подоплёке так называемого левого радикализма, что в Голливуде, что вообще в стране, всегда были женщины и наркотики, — высказывает своё мнение Бак Генри. — Как только я увидел Хью, сразу подумал: «Плохо дело, глядишь, не участвуй народ в правозащитном движении, не соблазнили бы его ни подобный секс, ни наркота. Сколько людей из-за этого сгинуло. А Хью, как лакмусовая бумажка, продемонстрировал смятение неокрепших душ, терзаемых вопросами: из каких низов они вышли и какие привилегии имеют. Взамен они получили в своё полное распоряжение кучу роскошных девиц. Правда, Хью и сам в долгу не остался — через него столько людей подцепило сифилис и триппер, что и не сосчитать».
Хотя, справедливости ради, следует сказать, что в случае Шнайдера дело было не в простом проявлении радикального шика. Если за всем в Голливуде маячили деньги, то Берт относился к правозащитникам вполне серьёзно. Его чековая книжка всегда была для них открыта. Он мог прийти в штаб-квартиру «Чёрных пантер» в Окленде и, глазом не моргнув, выписать им чек на 100 тысяч долларов. «В этом вопросе слово у него никогда не расходилось с делом, — рассказывает Тоби Рэфелсон. — Он был исключительно ответственным и смелым человеком в подобных делах, искренне хотел, чтобы деньги помогли справедливому делу».
Почти два года Берт заботился о Сюзан Брэнеман, умиравшей от рака. Она была из семьи Мак, владельцев компании, производившей большегрузные грузовые автомобили. Училась в Радклифском колледже для девушек, но бросила занятия, в Норт-Бич связалась с художником и поэтом, а чтобы доставать героин, занялась проституцией. Берт устроил в её честь поминки: тело кремировали, а прах в специальных чашах безутешные гости передавали друг другу, вдыхая, словно кокаин.
У Боба Рэфелсона тоже не всё шло гладко. Функционеры «Коламбии» хотели, чтобы он занялся очередной картиной, а для обсуждения проекта попросили его приехать на студию. Естественно, как смертным врагам, он ответил: «Я не поеду в «Коламбия пикчерз», сами приезжайте». Так президент и председатель компании оказались в Ла-Бреа. «Невероятно, — вспоминает Боб, — но я не считал, что поступаю по-хамски. Я понятия не имел, какие у них правила игры». Рэфелсон рассказал о картине.
— Отлично, мы согласны на её постановку.
— Великолепно, но есть одна загвоздка. Как бы нам решить вопрос с документальной лентой, ведь вы, ребята, вроде, против её выпуска? — Боб задумал решить все вопросы разом.
— Конечно, мы позаботимся и об этом, — был ответ руководства компании.
Вспоминает Рэфелсон: «Больше на эту тему я от них ничего не слышал. Просто понять ничего не мог. А главное — не мог найти человека того уровня, чтобы он растолковал, почему я концов не могу найти в этом деле. Ведь ребята вели себя уверенно, говорили с энтузиазмом. Меня даже ещё не турнули из офиса. Потом, конечно, я всё разузнал — ну и грязный же это бизнес, доложу я вам!». Рэфелсон продолжал поддерживать репутацию человека, с которым нелегко работать, который всегда готов ввязаться в драку, чтобы отстоять свою точку зрения.
В августе 1973 года в доме Боба и Тоби в Аспене взорвалась газовая плита. Серьёзные ранения получила их дочь, Джули. Родители в ней души не чаяли — Джули ещё не исполнилось и 11-ти. Ребёнка срочно доставили в больницу Денвера, но она получила сильнейшие ожоги, к тому же начала распространяться инфекция. Берт и Джуди, хотя почти не разговаривали друг с другом, тут же вылетели в Денвер, чтобы быть рядом с убитыми горем друзьями. Джули умерла. «Ребята так и не смогли оправиться от страшной беды, — рассказывает Генри. — А всё, что в дальнейшем делал Боб, так или иначе, несло на себе отпечаток трагедии». Тоби, наконец, узнала о неверности мужа, в том числе и о его связи с Полой Страхан. (Пола совсем ненадолго оказалась женой старшего брата Рэфелсона, Дона.) Выяснилось, что муж переспал со многими её лучшими подругами, так что её отношения с людьми оказались серьёзно скомпрометированы.
Тоби предстояло пережить то, что Джуди прошла ещё три года назад. «Ни одна из женщин среди пар, что я знаю, не вела себя так безответственно, как мужчины. Да и стремления протестовать у них не было, — рассказывает Тоби. — Я не мешала Бобу, но и присоединяться не собиралась. Могла иногда «полетать» с ним под наркотиками, но это было очень редко, потому что я не могла на него до конца положиться. Когда живёшь с человеком, который вечно экспериментирует, вечно на подъёме, неважно, трахается ли он с кем-то, колется или рассуждает о том, что ты не очень одобряешь, трудно сохранить семью, дом, отношения, постоянно осаживая его или осуждая». Тоби и Боб всегда любили посмеяться, обменяться колкими замечаниями, но теперь в их пикировках сквозила откровенная злоба. Вскоре у Тоби нашли рак. Друзья чувствовали, что Боб ей больше не опора в тяжёлую минуту.
Весна и лето 1974 года стали для Берта и его друзей временем серьёзных испытаний. Не зря говорится — беда не приходит одна. Жену Питера Дэвиса, Джози Манкевич, насмерть сбил таксист в Нью-Йорке. Свидетелем трагедии стал их маленький сын. Отношения Шнайдера и руководства «Коламбии» продолжали ухудшаться. Бегельман вроде бы согласился послать «Сердце и разум» на Каннский кинофестиваль 1974 года и попросил черновой вариант монтажа для демонстрации совету директоров компании. Шнайдер отказал, посчитав просьбу «странной». Впервые Бегельман увидел картину только весной и изменил своё решение. Берта это не остановило и он продолжил готовить фильм к Каннам. Тогда Бегельман потребовал убрать с ленты логотип «Коламбии». В ответ, чтобы вынудить Бегельмана всё-таки выпустить картину, «Би-Би-Эс» выдвинула против компании иски, требуя вернуть якобы накопившиеся долги. Кончилось тем, что Джэглом передал «Би-Би-Эс» свой миллион долларов. Деньги он копил в течение пяти лет вместе с Заком Норманом, собирая пожертвования от дантистов и пластических хирургов на продюсирование собственной ленты «Следы», о вьетнамской войне, с Деннисом Хоппером в главной роли. Джэглом сначала выкупил «Сердце и разум» у «Коламбии», а потом заключил дистрибьюторский договор с Кэлли, который и выпустил картину в прокат в декабре 1974 года, как раз, чтобы успеть к рассмотрению Киноакадемией кандидатур на премию «Оскар».