— Знаешь, Уоррен, мне кажется, что ты перешёл черту.
— Кто тебе мог такое сказать? — в бешенстве прокричал Битти.
— Боб, — ответил я.
— Так вот я хочу, чтобы он повторил тебе то же самое в моём присутствии!
Как-то на вечеринке у Голди Хон, разъярённый Уоррен, взял нас с Бобом за грудки и прошипел:
— Повтори при мне то, что ты наплёл Дэвиду.
И знаете, Боб сказал, что ничего мне не говорил о том, что Битти незаслуженно числится соавтором «Шампуня». Ответ очевиден — ему не смелости не хватило, нет, просто это была неправда. Тем же вечером Уоррен позвонил мне и сказал: «Никогда больше так не делай».
А вот рассказа Битти: «Таун сам предложил поставить моё имя в титры. Пожалуйста, я мог бы пойти в арбитраж, нет проблем. Никакой политической подоплёки, ни Роберт, ни Никсон здесь ни при чём. Просто сценарий на 99% — моя работа. Да, мы встречались каждый божий день, и я пережевывал ему сюжет. Не может быть и речи о том, что все диалоги написаны им. Это — ложь несусветная. Тем более, что оба эпизода приёмов написал я сам, а это — половина фильма. В варианте Тауна их вообще не было. Так что сама мысль о его неудовлетворённости — безумие. К тому же, половину съёмок его вообще не было на площадке, он, видите ли, был у врача».
Справедливости ради нужно заметить, что сценарии Тауна всегда отличала затянутость, а заставить его что-нибудь подсократить не представлялось возможным. Поэтому кардинальные творческие решения оставались за режиссёром, продюсером, актёром-звездой или тем, кто в том или ином проекте имел право голоса. Вспоминает Джули Пайн, бывшая жена, явно не испытывающая к Тауну особых симпатий: «По большому секрету скажу, что в «Китайском квартале» Роман вполне мог просить о включении своего имени в титры как соавтор сценария и с лёгкостью получил бы согласие Тауна. И вопрос не в концовке фильма. Роман передел всё с самого начала, по-новому выстроил сюжетную линию. Но его не волновал вопрос авторства. Он просто снял свою картину и уехал из города».
Битти и Таун дружили с 60-х годов, были близки так, как только могут быть близки мужчины. Но в Голливуде дружить нелегко: ставки слишком высоки, различия между имущим и не очень, влиятельным и бесправным огромны, граница между человеческой привязанностью и деловыми отношениями едва различима. Человеку здесь подчас трудно понять, заслужен его успех или случаен. Славы и денег много не бывает, а яд зависти способен отравить самую искреннюю и бескорыстную дружбу. Режиссёры мечтают стать продюсерами. Продюсеры хотят ставить картины. Режиссёры метят в актёры. А сценаристы, исторически самое слабое звено кинопроцесса, дрессированные обезьяны за пишущей машинкой, переживают своё положение гораздо сильнее остальных. «Роберт очень завидовал успеху других. Причём, совсем не обязательно Уоррену. Он хотел быть таким как Фрэнсис или Джек», — заключает Пайн.
По словам Джулии Филлипс, Скорсезе почти не вылезал из монтажной «Таксиста», только глотал наркотические пилюли, запивая их шампанским «Дон Периньон». Иногда заглядывал Богданович, чтобы удостовериться, всё ли правильно с точки зрения подачи на экране Сибилл. Фильм ему необычайно правился, чего нельзя было сказать о собственной работе. Как-то он предложил Марти сделать несколько купюр: «Имей в виду, уберёшь десять минут и получишь бриллиант чистой воды».
Отношения между Шрэдером и Скорсезе, которые и так нельзя было назвать безоблачными, становились всё напряжённее. Шрэдер считал коллегу своим соперником, завидовал его успеху как режиссёра. И предъявлял претензии, мол, тот предаёт концепцию его замысла. «Работать с Марти нелегко, — говорит Шрэдер. — После того, как я посмотрел вариант его монтажа, мы серьезно поговорили. Кончилось криком. Он обвинял меня в том, что я понятия не имею, о чём наш фильм, в том, что у меня на него зуб. Марти действительно хорош и одна из причин в том, что он прямолинеен и упрям. Он считает себя важной фигурой и оттого зачастую воспринимает любую критику, как ребёнок тумаки, морщится при каждом ударе. Но споры помогают, они сродни лечебной терапии. Где мольбой, где руганью вы помогаете своему пациенту. Никуда не денешься, ведь приходится работать с лучшими, и вопрос, насколько это трудно, отпадает сам собой».
Скорсезе неимоверно злило, когда его имя упоминалось в прессе. Но напрямую он никогда не выяснял отношения со Шрэдером. Обычно за него это делала Камерон: «Знаешь, Марти расстраивается, когда ты говоришь такие вещи газетчикам» «Я не могу сказать, что он напролом лез в драку, — продолжает Шрэдер. — Он просто переносил это желание на экран. Потому-то его фильмы и несут столь мощный заряд противостояния, а в обыденной жизни ему этого не хватало».
Немало вариантов монтажа было отвергнуто, прежде чем вышло нечто, удовлетворявшее всех. Но теперь Ассоциация американского кино пригрозила присвоить ленте категорию «X». Тогда Скорсезе и Джулия Филлипс отправились на встречу с Бегельманом и Стенли Джаффом, занимавшим в тот момент пост вице-президента «Коламбии» по производству за пределами США. Джафф был откровенен: если фильм не будет перемонтирован под категорию R [126], за них это сделает студия. Больше всего Джаффа раздражала сцена, где Де Ниро наблюдает, как в стакане с водой растворяется таблетка алко-зельцера Никакие слова о дани уважения Годару и прочей «киношной глупости» не помогали, для него это был «рекламной ролик противопохмельной пилюли» и ничего больше. Скорсезе не находил ответа на вопрос, в чём причина такой позиции компании, ведь всё показанное на экране было в сценарии. Наконец, он понял, что здравого обсуждения с этими людьми не получится и решил бороться. Правда, средств борьбы у него было до обидного мало. Он мог лишь обставить всё по театральному: «Я — художник, я так вижу!». На что оппоненты наверняка бы сказали: «Ну, и дальше что? Кому ты и твой фильм вообще нужны. Спасибо, до свидания!». Больше всего на свете хотелось сказать им в старинном сицилийском духе: «Как вы смеете говорить со мной подобным тоном», но лицо Скорсезе оставалось непроницаемым.
Руки у режиссёра опустились. Вернувшись домой, он созвал друзей: Милиуса, Де Пальму и Спилберга.
— Можешь приехать немедленно? — спросил он, позвонив Спилбергу.
— Что случилось?
— Вопрос жизни и смерти.
Спилберг не задумываясь вскочил в «Мерседес» и в миг прилетел из Каньона в дом Скорсезе на Малхолланд-Драйв. «Я ещё никогда не видел Марти в таком подавленном настроении, — вспоминает Спилберг. — Из глаз вот-вот брызнут слёзы, а сам — вне себя от ярости. Пол кухни усеян стеклом разбитой бутылки из-под минералки. Мы попытались успокоить его и выяснить, что случилось. Наконец, он смог рассказать, что руководство «Коламбии» посмотрело картину, выразило неудовольствие концовкой и обязало его убрать из ленты сцены насилия, все перестрелки, раздробленные пальцы и даже намёки на кровопускание. По их мнению, картина подпадает под категорию «X» и заставили режиссёра подправить её под стиль Диснея. Закончил Марти историей о Тимоти Кэри, актёре, который в начале 50-х годов участвовал в прослушивании перед Гарри Коном. В разгар выступления он вдруг остановился и сказал не по тексту: «Знали бы вы, что за унижение вот так стоять и кривляться перед вами, теми, кто понятия не имеет о том, что такое актёр и подлинное искусство». Затем он достал револьвер, направил на функционеров и разрядил в них весь барабан, заряженный, правда, холостыми патронами. После этого случая актёр несколько лет не мог получить работу. Скорсезе задумал примерно то же самое: он направил палец в сторону воображаемого Стенли Джаффа и произнёс: «Он руководитель студии, он во всём виноват, он причина моих проблем. Значит, мне нужен пистолет, чтобы убить его». Конечно, всё было понарошку, но так он мог хоть немного остыть и хотел, чтобы мы разделили с ним его негодование».
Готовя «боеприпасы» для неизбежной схватки с Ассоциацией американского кино и студией, Джулия отвезла рабочий вариант «Таксиста» в Нью-Йорк, где показала его Кэйл и другим критикам. Полин предложила в случае необходимости напечатать в её колонке открытое письмо Бегельману. Вернувшись в Калифорнию, Джулия распустила слушок о том, что Кэйл в восторге от материала. Теперь настало время беситься Бегельману и Джаффу. Опасаясь того, что они арестуют плёнку, Скорсезе сначала спрятал её в багажнике своего автомобиля, а потом вывез с территории киностудии.
Несмотря на то, что Марти считал себя в борьбе со студией беспомощным, при желании он мог пустить в дело пару сильных козырей. Например, в кинокомпании «Юнайтед артистс» мечтали увидеть его в своих рядах. Как-то Скорсезе, Майкл Филлипс и Эрик Плескоу завтракали на территории «МГМ» и Плескоу предложил взять у них «Таксиста» без просмотра и с категорией «X». К тому моменту «Юнатед артистс» уже выпустила в прокат «Полуночного ковбоя» и «Последнее танго» и успешно работала с продукцией данной категории. Скорсезе подумал тогда: «Вот с какими ребятами нужно работать». Но оказалось, что не суждено.
В конце концов, Скорсезе согласился убрать несколько кадров, где кровь хлещет из отрезанных пальцев, а также предложил немного приглушить краски в самой кровавой заключительной сцене. Он подумывал о таком решении с тех пор, как увидел ход, предпринятый режиссёром Хьюстоном в картине «Моби Дик». Функционеры Ассоциации, обрадованные сговорчивостью Марти, не раздумывая, проштамповали категорию R на все остальные спорные эпизоды. Как говорится, последним смеялся Скорсезе — приглушенные тона только усиливали шокирующий эффект всей сцены.
Бегельман возненавидел «Таксиста» даже больше, чем «Шампунь». Он не мог выпустить гулять по экранам сборище безмозглых ублюдков и, тем более, показать насквозь пропитанный кровью финал картины. Бегельман решил загнать картину в кинотеатры для автомобилистов на Юге страны.
Череда триумфальных работ мало сказалась на Фридкине. «После выхода «Изгоняющего дьявола» мы объездили весь мир и везде встречали восторженный приём, — рассказывает Нэйрн-Смит. Все наперебой называли его гением, но вряд ли это было нужно — Билли с ними не спорил». Успех не сгладил свойственные его натуре крайности — на стене в кабинете у него красовалась фотография Иди Амина. Теперь в буквальном смысле купаясь в деньгах, режиссёр решил завести собственный дом. Нэйрн-Смит взялась за поиски и вскоре присмотрела особняк в Бель-Эйр на Удин-Уэй рядом с особняком Чарльза Бронсона и Джил Айрленд. Оплатил покупку Фридкин, а обстановкой занялась Нэйрн-Смит, на свой вкус подбирая мебель и обои. «Я предпочитала цветочные узоры, — вспоминает она, — а он — работы Жоржа Гроса [127], в духе Фрэнсиса Бэкона, исключительно мрачные». Так Фридкин стал вести тот образ жизни, о котором позже будет жалеть. «В самом начале карьеры в Нью-Йорке я снимал квартиру, каждый день пользовался подземкой и питался в дешёвых ресторанах, — рассказывает режиссёр. — Но, достигая успеха определённого уровня, мы стремимся поменять свои привычки и, оказывается, уже не соответствуем духу времени. Спросите, например, приятеля, умеет ли он играть в теннис. Если он ответит, что, конечно, умеет, считайте, что своим ответом он поставил на себе крест. Он потерял контакт с окружающими людьми, потому что большинству из них теннис — по барабану».
Дважды Фридкин был почти у алтаря и оба раза отступал, когда на Тасмании к свадьбе всё уже было готово. Об этом заботилась «правильная» семья банкиров невесты. Про одну церемонию даже писали в колонке светских новостей. После повторной отмены процедуры бракосочетания скончался отец невесты. Во время похорон на Тасмании Фридкин пригласил мать Нэйрн-Смит погостить у них в Лос-Анджелесе. Однажды вечером, ближе к концу её пребывания в Америке, она, наконец, решила выяснить, почему свадьба никак не может состояться. Вот как об этом рассказывает Дженнифер: «Она прямо спросила: «Уильям, почему вы не женитесь на моей дочери? Может, вас останавливает то, что она не еврейка?». Что тут началось! Он вопил, словно в припадке, кричал и плевался, слюни текли изо рта, как у двухлетнего ребёнка. А в довершение всего бросил ей в лицо: «Расиста!». Надо было видеть мою мать! Настоящая леди и бровью не повела, только сказала: «Мы, пожалуй, пойдём, а вы, Уильям, подумайте над тем, что сейчас наговорили». Он звонил мне весь вечер и просил:
— Возвращайся в постель, Дженнифер, возвращайся.
— Нет, я останусь с мамой, — отвечала ему я. — Кровь — не вода. Утром Фридкина было не узнать. За столом он, как ребёнок, пускал пузыри в стакане с молоком, словно спрашивая: «Ну, чем я не пай мальчик?». На следующий день моя мать улетела домой».
Тем временем Фридкин начал готовиться к съёмкам «Колдуна». Это была донкихотская попытка сделать нечто по мотивам работы Клузо «Плата за страх». Предполагалось, что фильм будет небольшим и проходным, с бюджетом в 2,5 миллиона, пока он не сможет приступить к следующему большому проекту. Им должен был стать «Треугольник дьявола», история о Бермудском треугольнике, в которой корабли и самолёты отправлялись не на дно морское, а в космос. Правда, Спилберг опередил его, снимая «Близкие контакты третьего рода».
Сюжет «Колдуна» разворачивается вокруг попытки нескольких отчаявшихся людей переправить пару грузовиков с нитроглицерином через полную опасностей горную местность. Замечает сценарист Валон Грин: «Ощущение было такое, что мы снимаем настоящее авторское кино: можем воплотить на экране всё, что хотим, можем снимать там, где пожелаем». Фридкин всегда соревновался с Копполой. Так вышло и на этот раз — Коппола отправлялся на Филиппины снимать «Апокалипсис сегодня», а Фридкин в Южную Америку. Проект задумывался не менее амбициозный и дорогостоящий, к тому же — у чёрта на куличках. Но неожиданно возникли проблемы с актёрским составом. Фридкин показал сценарий Стиву Мак-Куину и тот был в восторге.
— Знаешь, Билл, это лучшее, что я читал в своей жизни. Но не мог бы ты поставить картину в Соединённых Штатах?
— Нет, место съёмок здесь исключительно важно, всё должно быть правдоподобно.
— Не знаю, что и делать, ведь придётся уехать из страны месяца на три и боюсь, что после возвращения вопрос о браке с Эли потеряет свою актуальность. А нельзя придумать роль и для неё?
— Нет, женщина по сценарию не предусмотрена.
— А место вроде помощника продюсера, главное, чтобы она оставалась со мной?
— Нет, об этом не может быть и речи.
Так после отказа Мак-Куина Фридкин начал съёмки, не имея актёра на главную роль. В конце концов, на неё согласился Рой Шайдер, ветеран «Французского связного», к тому же очень модный актёр после работы в «Челюстях».
Контракт Фридкина с Джулией Стайн на постановку трёх картины предусматривал бонус в миллион без согласования с Вассерманом. И по мере того, как рос бюджет, начал беспокоиться и Вассерман, отказавшись поддерживать проект стоимостью 12 миллионов долларов, съёмки которого планировалось вести в джунглях, да ещё и без звёзд. В общем, картину прикрыли. Как только слухи об этом просочились за пределы студии, вмешался Бладорн. Он позвонил Фридкину и предложил снимать на «Парамаунт» в своей вотчине — Доминиканской республике. Кончилось всё миром — студии решили ставить фильм совместно.
Фридкин убеждал Грина в том, что добивается «передачи подлинных чувств и переживаний народов стран «третьего мира», угнетаемых транснациональными корпорациями, на присутствие которых, в картине, правда, нет и намёка». При всей парадоксальности подобной сентенции режиссёр-миллионер на собственной шкуре мог почувствовать бесправие неимущих — кованный сапог студии твёрдо стоял на его горле. А Бладорн, его личный угнетатель и капиталист-разбойник, через компанию «Галф + Уэстерн» символизировал всех поработителей развивающихся стран уже тем, что съёмки картины проходили на территории его владений.
Съёмки «Колдуна» проходили во Франции, Израиле, Доминиканской республике и в Нью-Джерси. Бюджет картины вырос до 22,5 млн., по сравнению с которыми перерасход средств при производстве «Челюстей» сравним разве что со сдачей в магазине. Примечательно, что Фридкин ненавидел Израиль. По словам Нэйрн-Смит, он постоянно твердил: «Когда мы только уедем из этой страны, что за люди! Противные и надоедливые, как в нашей семье!». Здесь же закончились и счастливые дни этой пары. Вспоминает Нэйрн-Смит: «Однажды я сказала, что, наверное, опять беременна. Он начал кричать:
— Мне сейчас не до ребёнка! Я совсем не хочу этого ребёнка! А если ты не избавишься от него, я избавлюсь от тебя!
— Абортов больше не будет! — ответила я.
— Извини, у меня начинаются пробы актёров, — коротко сказал Фридкин, развернулся и ушёл.
Последний раз я его видела на съёмках взрыва здания. На мизинце у Фридкина красовалось обручальное кольцо «Картье», которым он эффектно помахал мне и прокричал через всю площадь: «Всё решим в Нью-Йорке!».
На самом деле Фридкин и не помышлял о женитьбе. В 70-е годы вообще никто не женился, обещания давались мимоходом и нарушались чуть ли не каждый день, как тогда говорили «пока молоко не скисло». Ни к чему не обязывающий, случайный секс был нормой. Рассказывает Фридкин: «Я относился к Дженнифер просто как к очень красивой женщине, но настоящего чувства к ней никогда не испытывал. Как сексуальный объект она была великолепна. А вот она, похоже, относилась ко мне по-другому. Кстати, я всегда считал её реальным воплощением образа героини фильма «Роковое влечение». Почти двадцать последних лет она одержима своей страстью. Даже у себя дома в мою честь устроила нечто вроде храма. Как-то в Израиле она пришла ко мне и сказала, что беременна и хочет, чтобы я на ней женился, а я ответил: «Я на тебе не женюсь».
Все мысли Фридкина были заняты «Колдуном», а не Нэйрн-Смит. Благодаря необычной финансовой схеме в его распоряжении оказалась не одна, а целых две студии. Рассказывает Марк Джонсон, начинавший работать на картине стажёром второго ассистента режиссёра: «На тот момент Билли уже получил «Оскар» за «Французского связного» и снял «Изгоняющего дьявола», третий в Голливуде фильм по величине кассовых сборов за всю историю. Понятно, что нам он казался Иисусом Христом, спустившимся на площадку прямо с небес. Конечно, он считался неприкасаемым». Стоило Фридкину узнать, что на «Юнивёрсал» умудряются просматривать текущий материал раньше него самого, он поставил перед камерой рабочего, которого предварительно обучили английской фонетике. Его роль заключалась в том, чтобы раз за разом, пока в бобине не кончится плёнка, твердить, чётко проговаривая специфические звуки: «А вот ещё суточные, ми-и-стер Ва-хер-ман, ещё суточные!». Тем временем Бладорн купался как сыр в масле. Трудно было не заметить, что Доминиканская республика очень бедная страна, а вся власть в ней принадлежит холдингам Бладорна. «По сути, на него работал и президент Балагер, и всё правительство», — замечает фридкин. Поэтому неудивительно, что, когда для офиса совета директоров некоей нефтяной компании, железной хваткой державшей за горло вымышленную латиноамериканскую страну, в котором должен был пройти аукцион, режиссёру потребовалась фотография, он, не раздумывая, вырвал из годового отчёта «Галф + Уэстерн» групповой снимок руководства и повесил на стену. «Для меня они ничем не отличались от банды головорезов», — отмечает Фридкин. По словам Грина, после того, как Бладорн увидел в кадре свою фотографию, у него случился приступ геморроя.
Манера поведения Фридкина любую сложную ситуацию превращала в критическую. Он лично инспектировал самые отдалённые места съёмок, обнаруживал пару не понравившихся мелочей, ставил всех на уши и не начинал съёмку, пока не добивался исправления. Его страсть к перфекционизму обходилась недёшево. Рассказывают, что увольнения во время работы над фильмом следовали одно за другим. Он уволил даже Дейва Сальвена, своего многолетнего линейного продюсера и пятерых менеджеров производства. Текучка кадров была такой, что Джонсон вскоре «дорос» до второго ассистента режиссёра. «Еще бы неделька-другая, и я стал бы продюсером», — шутит Марк. «Мне повезло больше остальных. Я исполнял главную роль и уволить меня было нельзя, — вспоминает Шайдер. — Как-то я попросил Билли перестать увольнять людей, потому что мне надоело мотаться а аэропорт и желать всем доброго пути». А вот замечание Бада Смита, монтажёра Фридкина: «Поначалу это напоминало старый бейсбольный принцип: три плохих удара и тебя меняют, три пропущенных мяча и — всё. Но постепенно дело дошло до двух промахов, потом до одного, пока, наконец, ошибки или просчёты вообще перестали иметь значение. Он стал увольнять людей просто потому, что не хотел их больше видеть. Он уволил оператора Дика Буша за то, что тот хотел подсветить эти чёртовы джунгли, и мы лишились полностью всей операторской команды. Был уволен профсоюзный шеф водителей грузовиков — за ним ушли все водители. При наших масштабах требовалось человек тридцать — сорок и нам пришлось набирать полностью весь коллектив. Та же история повторилась с группой каскадёров». Работу Сальвена Фридкин взял на себя, подражая режиссёрам «нового» Голливуда, продюсировавшим собственные картины. Результат был катастрофическим.
Для одной из финальных сцен за несколько песо он нанял местного крестьянина, который должен был исполнить роль шофёра, везущего героя Шайдера в город. На свою беду, водитель по пути задавил свинью. Фридкин снял эпизод, накричал на бедолагу и уволил. Вспоминает Джонсон: «На обочине лежала умирающая свинья и билась в агонии. Билли подошёл к ней и расплакался. Всем, и актёрам, и съёмочной группе стала очевидна фальшь его чувств и отношения к людям: он мог зайтись в истерике при виде умирающего животного и без зазрения совести выгнать с работы ни в чём не повинную замечательную женщину, менеджера съёмочной площадки. Она убежала от нас прочь, обливаясь слезами. Так Билли умел выражать своё сочувствие. После этого случая народ стал задумываться, а есть ли у него сердце?».
Ребёнок Фридкина и Нэйрн-Смит родился в ноябре 1976 года. Дженнифер назвала его в честь своего отца — Седрик. Близкие отношения тут же свелись до упоминания друг о друге в третьем лице — «он сказал», «она ответила». После трёх лет совместного проживания как муж и жена, он, по словам Нэйрн-Смит, бросил её и ребёнка, отказываясь признать своё отцовство. По свидетельству Эллен Бёрстин, имевшей близость с Фридкиным после работы над «Изгоняющим дьявола» (что сам режиссёр, правда, отрицает), он рассказал ей, что «разошёлся с Нэйрн-Смит, но однажды всё-таки имел с ней секс, во время которого она не воспользовалась тем, что обычно использовала. Так Нэйрн-Смит забеременела. Она сделала это нарочно, чтобы привязать его к себе. Сам же Фридкин не собирался иметь с ней в дальнейшем никаких отношений». Рассказывает Грин: «Он с ума сошёл, когда Дженнифер объявила, что на четвёртом месяце беременности. Закатывал истерики, утверждая, что она хочет прижать его к стенке. Буквально за пару дней она стала его врагом. Билли не признавал своё отцовство до тех пор, пока это не стало очевидно. Я сам видел младенца и знаю, что он как две капли воды похож на Фридкина, но тот стоял на своём:
— Я не сдамся, это не мой ребёнок.