А вот замечание самого Фридкина: «Я сразу сделал необходимые анализы, и получив результаты, окончательно убедился, что являюсь отцом ребёнка. Больше я никогда не оспаривал этот факт и с момента рождения оказывал ему всяческую помощь».
Барри Диллер и Сид Шайнберг посмотрели монтаж и уже не сомневались, что попали в беду. Опасения только усилились, когда Фридкин стал в открытую выказывать им своё пренебрежение. В особенности это касалось Шайнберга, которого режиссёр иначе как идиотом не называл. К тому же в «Колдуне» было слишком много актёров-европейцев и среди них Франсиско Рабаль, Амиду и Бруно Кремер. Шайнберг указал на этот факт режиссёру:
— Понимаешь, проблема в том, что фильм воспринимается как зарубежный, слишком много в нём иностранных имён.
— Думаю это не проблема. Давай предложим им поменять фамилии.
— Как это?
— А так: пусть Франсиско Рабаль станет, скажем, Франком Робертом, Амидо — Джо Смитом. Захочешь, я и сам сменю фамилию, мне это раз плюнуть.
Тогда руководство компании решило встретиться с режиссёром за ланчем в закрытой столовой студии «Юнивёрсал». «В то время я считал себя непобедимым и заранее знал, что всем их замечаниям грош цена», — замечает Фридкин. Режиссёр попросил Смита и Грина сопровождать его, причём настоял на том, чтобы Грин, работавший по благоустройству его дома, был в рабочем халате, заляпанном краской. «Вы должны показать им своё полное пренебрежение, — пояснял Фридкин, сам отправившийся на официальную встречу в комбинезоне служащего автозаправки. — Дело с ними можно иметь, предварительно хорошенько запугав. А то привыкли, понимаешь, что все им поддакивают. Напоминаю: что бы они ни говорили, даже если вы согласны, не кивайте, вообще не смотрите им в глаза, уставьтесь на уши. А как только они спросят, можно ли то-то и то-то подправить, мы ответим: «Без проблем, правда, придётся собрать весь коллектив и снимать всё заново».
Пришли, как договорились. Перед собой на стол Смит положил диктофон «Сони», якобы собираясь зафиксировать ход обсуждения. (На самом деле в аппарате не было ни плёнки, ни аккумулятора.) Подошёл официант и предложил:
— Что желаете: холодный чай, кока-кола, диетическая пепси?
— Мне водки, пожалуйста, — сделал свой выбор Фридкин.
— Бокал?
— Нет, бутылку «Смирновской».
— Может быть, лёд?
— Не стоит.
Заметим, что Фридкин вообще не пил, а тут хлестал водку прямо из горлышка. Естественно, очень скоро лицо его побагровело.
На день памятного ланча фильм, съёмки которого велись 11 месяцев, уже был смонтирован и даже показан в узких кругах, так что серьёзные доработки и изменения делать было поздно. Тем не менее, список претензий выглядел внушительно. Одна из них касалась того, что по ходу развития сюжета не было ясно, сколько миль водители с грузом взрывчатки уже преодолели и сколько остаётся. Диллер предложил почаще показывать в кадре одометр. Сделав очередной глоток из бутылки, Фридкин согласно кивнул:
— Если вы этого хотите, пожалуйста. Только вот незадача, придётся созывать актёров, съёмочную команду, да и запросить разрешение правительства Доминиканской республики на съёмку. Думаю, за месяц управимся.
— Постойте, постойте, — замахал руками Диллер. — При чём здесь актёры и правительство? Я говорю о простом кадре…
— Я голые вставки не снимаю! — стоял на своём Фридкин.
Под конец Шайнберг, сияя от гордости, решил продемонстрировать подготовленную студией рекламу фильма. Фридкин подался, было, вперёд, чтобы получше её рассмотреть, и рухнул на пол.
— Что это с ним? — спросил Шайнберг.
— Не вынес рекламы, — нашёлся Смит.
«Они подумали, что я конченный идиот и тихо удалились», — заканчивает воспоминание Фридкин.
Через пару дней режиссёр встретил Шайнберга в отделе пресс-службы студии. Тот разглядывал рекламу, склонясь над столом. Насвистывая популярную мелодию 40-х годов «В пляс под симфонию Сида», Фридкин, как рассказывает Смит, свидетель забавного эпизода, «пристроился сзади Шайнберга и сделал несколько характерных движений нижней частью тела».
Посмотрев, наконец, «Колдуна» вместе с Шайнбергом, Вассерманом и остальным руководством студии «Юнивёрсал», Тэнен пришёл в ужас и обрадовался одновременно — предчувствия его не обманули. «Нас всех отымели. И стоило пройти такой путь, чтобы на финише получить вот это?!».
Был на просмотре и Джо Хаймс. Не стесняясь присутствия высшего руководства компании, Фридкин обратился к нему:
— Джо, кажется, я при тебе получил разрешение Клузо снять картину на его сюжет. Помнишь, что я ему тогда сказал?
— Ты сказал, что никогда не сможешь снять так же хорошо, как он.
— Правильно, я сдержал слово!
«Таксист» стартовал 8 февраля 1976 года в кинотеатре «Синема 1» в Нью-Йорке сеансом в полдень. Шрэдер проспал и попал на премьеру только в 12:15. Вокруг кинотеатра тянулась очередь, состоящая сплошь из ребят, как две капли похожих на Трэвиса Бикля — бледнолицых, в коротких куртках на молнии и в армейских разгрузках. Шрэдер в ужасе подумал: «Какого чёрта народ не пускают в кино!». Но быстро сообразил, что это очередь за билетами на следующий сеанс. В зал он прибежал, когда шли титры и присоединился к Марти, Майклу и Джулии, которые устроились в самом дальнем ряду. По окончании все только и говорили о картине, и стоило кому-нибудь вслух произнести название «Таксист», как все вокруг начинали аплодировать. Три создателя картины, взявшись за руки, что есть мочи, отплясывали в фойе кинотеатра. «Это была не просто искренняя радость, это было подтверждение нашей правоты», — замечает Шрэдер. После демонстрации в Лос-Анджелесе для членов Гильдии кинорежиссёров Джулия столкнулась с Тауном и Бертом Шнайдером. Ей показалось, что им фильм не понравился, хотя ни один из них вслух этого не сказал. Через пять лет, когда Джон Хинкли, вероятно, не без влияния «Таксиста» стрелял в Рейгана, снова встретившись с Шнайдером, Джулия, улыбаясь, сказала:
— Значит, фильм не так уж плох.
— Будь он по-настоящему хорош, Хинкли наверняка убил бы его, — парировал Шнайдер.
Публика была поражена увиденным и вскоре картина стала хитом. За первую неделю показа в Нью-Йорке фильм собрал 58 тысяч долларов, а всего до конца первого выхода на экраны от проката было получено 12,5 миллионов. Критика тоже довольно благосклонно отнеслась к картине. По крайней мере, Кэйл она действительно понравилась. На фоне реалистического изображения нью-йоркских улиц, в котором явно просматривается влияния Кассаветеса и Годара, в подаче настроения Скорсезе смог уловить экспрессионизм Орсона Уэллса, добавляющий городу атмосферу отстранённой напряжённости. Аналогичная глубина вскоре проявится и у Копполы в филиппинских съёмках Вьетнама.
Создатели «Таксиста» намеревались переплюнуть «Бонни и Клайда», а заодно попробовать разобраться в природе феномена славы. Превознося Трэвиса Бикля как героя, пресса сигнализирует о том, что в ней самой не всё ладно. «Общественное мнение оправдывает действия людей вроде Бикля, — говорит Шрэдер. — Попал на обложку «Ньюсуика», значит — герой, а вопрос, почему ты там оказался, никого не волнует». Кончилось тем, что критики, шарахаясь из крайности в крайность, сами запутались. «Кроме всего прочего мы рассматривали свой фильм как некое политическое послание, — вспоминает Уайнтрауб. — Пусть Марти и не заявил публике открыто: «Да, я хочу снимать кино с политическим подтекстом», уверена, в подсознании он имел это в виду. Бурные 60-е не прошли для него даром. Вудсток пробудил сознание. Нагнетая на экране атмосферу жестокости и насилия, Марти рассчитывал привлечь как можно более широкую аудиторию, но хватил через край, и за потоками крови зритель не заметил послание режиссёра. Честно говоря, я была этим разочарована».
Если Шрэдер думал, что смог дать свой комментарий на тему морального банкротства средств массовой информации, то он ошибался. Ему не удалось создать новый, отшлифованный вариант «Бонни и Клайда», лишённый недостатков оригинала. Он лишь вывернул сюжет прежней ленты наизнанку. Оставаясь «шестидесятниками», ребята были лет на пять моложе представителей поколения Битти, Николсона и Хоппера и в данном случае эта разница оказалась определяющей. При всём уважении к мнению Уайнтрауб, скажем, что рецепты выписывать они не могли. Шрэдер перенёс войну на свою территорию, но начисто лишил её той страсти, что питала антивоенное движение (по аналогии с тем, как Скорсезе приглушил на экране цвет крови), приравняв по эмоциональному накалу к европейской отчуждённости и американскому виджилантизму, по которому герой-одиночка борется с преступностью её же, то есть преступными, методами. Перефразируя Шрэдера получаем формулу «Таксиста»: под дулом пистолета Пени и Антониони трахаются, а в замочную скважину за происходящим наблюдает Брессон.
Создателей «Бонни и Клайда» критика ругала за ироничный отказ дать оценку своим персонажам. Теперь, на фоне «Таксиста», «Бонни и Клайд» стал восприниматься как моралистическая притча, а её имплицитно либеральный (изначально воспринимаемый как радикальный) политический подтекст стал проступать гораздо явственнее, чем девять лет назад, когда лента вышла на экраны страны. Поместив главных героев в современную неуютную городскую среду и подчёркивая крах любовной интриги, Скорсезе и Шрэдер лишили бандитов эры Великой депрессии романтического ореола народных любимцев. Сюжет свёлся к банальной жестокости, которую разбавляет любование Шрэдера-кальвиниста очищающим насилием, которое совершает персонаж вроде Мэнсона.
«Таксист» идеально вписался в новый центристский курс администрации Джимми Картера, игнорировавший левое крыло демократической партии, сторонников сенатора Макговерна. «В 70-е активность Голливуда подхлёстывала политика, — говорит по этому поводу Битти. — С избранием Картера бурление жизни прекратилось. Воистину, никто так не вредит Демократической партии как сам брат-демократ». А от «Бонни и Клайда» в памяти зрителя осталось только насилие.
Церемония вручения «Оскаров» за 1975 год состоялась 29 марта 1976 года. Картина «Кто-то пролетел над гнездом кукушки» стала лауреатом, обойдя «Барри Линдона», «Полдень скверного дня», «Челюсти» и «Нэшвилл». Так впервые кинокомпания «Юнайтед артистс» стала обладательницей «Оскаров» три года подряд. Верна Филдс получила статуэтку за лучший монтаж в фильме «Челюсти». Луиза Флетчер победила в номинации «Лучшая актриса» за роль сестры Рэтчед в «Кукушке». Рана, нанесённая ей Олтманом, когда он отдал выстраданную ею роль Лили Томлин, до сих пор напоминала о себе. А тут ещё Томлин номинировалась как актриса второго плана за роль в «Нэшвилле». «Я места себе не находила, — вспоминает Флетчер, — ведь могла получить сразу две премии! Ну, да ладно. Самое ужасное случилось позже и опять «благодаря» Бобу. В тот год отмечалось 200-летие Соединённых Штатов и все лауреаты в конце церемонии награждения вышли на сцену, чтобы исполнить «Америка прекрасная». [128] А потом я поприветствовала и поблагодарила своих родителей языком знаков. Тут же взгляд выхватил в одном из первых рядов лицо Боба. Его словно перекосило, он стал обезьянничать, грубо копируя обращение Флетчер к своим глухим родителям. Сама Луиза постаралась достойно выйти из неловкого положения. «Не хочется верить, что Боб намеренно издевался надо мной, — продолжает актриса. — Скорее, он думал, что удачно пошутил. Однако была во всей этой цепочке событий — проигрыш «Нэшвилла», моя победа, ужимки Боба — некая ирония судьбы, вполне закономерная».
В мае вся бригада «Таксиста» отправилась в Канны. Шрэдеру предстояли горячие денёчки — в конкурсе участвовала ещё одна его картина, «Наваждение». Расположившись на террасе отеля «Карлтон» вместе с Марти, Брайаном, Серджио Леоне и Райнером Фассбиндером, вдыхая ароматы весенней Ривьеры, сдобренные виски, он говорил с ними на равных. «Таксист» получил «Золотую пальмовую ветвь» и Шрэдер, что называется, окончательно попал в обойму.
Фильм «Наваждение» вышел в прокат в августе и, на удивление, сделал неплохую кассу. Двойной успех картин по его сценариям позволил Шрэдеру заняться режиссурой и приступить к работе над лентой «Синий воротничок».
А Скорсезе, на волне своего успеха, с головой ушёл в работу над фильмом «Нью-Йорк, Нью-Йорк» на студии «Юнайтед артистс». Картина задумывалась как крупнобюджетный мюзикл «нового» Голливуда и дань уважения студента киношколы старым мастерам жанра, нечто среднее между лентами Винсенте Миннелли и Джона Кассаветеса. В главных ролях снимались Де Ниро и Лайза Миннелли.
Как говорится, за всё нужно платить. Трудно сказать, успех или наркотики вскружили голову Скорсезе, но он сам поставил себя в положение, из которого только одна дорога — вниз. «По крайней мере, за одну вещь я буду вечно благодарен французам, присудившим мне Гран-при в Каннах. Эта награда помогла мне осознать, каким ничтожеством я мог бы стать в этой жизни, — признается режиссёр. — Помню, уже через несколько недель после выхода на экраны «Таксиста», во время съемок картины «Нью-Йорк, Нью-Йорк», я серьёзно подсел на наркотики. Так началось двухлетнее падение на самое дно бездны, из которой я выкарабкался едва живой».
«Звёздные войны» поглотили сердце и душу Голливуда. Этот фильм дал дорогу череде крупнобюджетных комиксов».
О том, как «Звёздные войны» Джорджа Лукаса закончили дело, начатое «Челюстями», «Колдун» совсем околдовал Фридкина, а Спилберг установил близкий контакт с Эми Ирвинг.
Сведением звука ленты «Нью-Йорк, Нью-Йорк» Мартин Скорсезе занимался на старой студии Самюэля Голдвина. Марша Лукас была одним из редакторов картины, а её муж, Джордж, на той же площадке, только по ночам, завершал работу над «Звёздными войнами». В округе только и говорили о «Нью-Йорке»: роскошные декорации, впечатляющие суммы, потраченные на постановку, оригинальный, современный сюжет и несчастливый, если не сказать жестокий финал, всё готовило публику к встрече с шедевром. Марша тем временем накачивала мужа: «Вот, смотри, «Нью-Йорк, Нью-Йорк» это фильм для взрослых, а твой — для детей. Никто всерьёз его и не воспримет». Джорджа, правда, волновали не её замечания, а то, что он здорово превысил бюджет. Более того, он был уверен, что картина не принесёт прибыли. Этим летом намечалась жуткая конкуренция — ко Дню поминовения [129] готовился выпуск таких фильмов, как «Бездна», «Слишком далёкий мост», «Смоки и бандит» и «Аллея проклятия», ещё одна научно-фантастическая лента. Расстроенный Джордж жаловался своим друзьям Уилларду Хайку и Глории Кац: «Все фильмы выйдут одновременно, так что моему выше четвёртого места не подняться».
Джордж настолько переживал по поводу картины «Нью-Йорк, Нью-Йорк», что вместе с женой собрался, было, тайком проникнуть на предварительный просмотр, но Джей Кокс вовремя достал им официальные приглашения. Хайк тоже посмотрел фильм и позвонил Джорджу: «Ничего не понял. Ума не приложу, с чего это все прочат фильму грандиозный успех. По-моему, ужасная тягомотина». Однако он не был уверен, поверил ему Джордж или воспринял эти слова как выражение преданности. Лукас же по-прежнему не находил себе места, а состояние постоянной тревоги грозило перейти в хроническое.
Джордж Лукас родился 14 мая 1944 года в городке Модесто, в Калифорнии. Детство ничем примечательным отмечено не было, и по прошествии лет своё воспитание он с иронией называл «воспитанием по Норману Рокуэллу [130]. Высоким ростом Джордж не отличался — не дотягивал до метра семидесяти и, как большинство в молодёжной кинематографической тусовке, был интровертом, иначе говоря, с людьми сходился туго. Бог не наградил его спортивным телосложением, а потому часто болевший, застенчивый Джордж нередко становился объектом нападок задиристых сверстников. Из каверзных ситуаций его обычно вызволяла младшая сестрёнка.
Конечно, по сравнению с муками, выпавшими на долю Шрэдеров, холодность лютеранской семьи и полное отсутствие культурной жизни в маленьком Модесто представляются сущим пустяком, но молодому Джорджу сравнивать было не с чем, и он воспринимал окружавший его мир исключительно остро и болезненно. Отец будущего режиссёра, Джордж Лукас-старший, закоренелый республиканец, бизнесмен, повзрослевший в период депрессии, имел магазин канцелярских товаров.
Сына, плохо успевающего в школе, он окрестил лодырем, который вряд ли достигнет успеха во взрослой жизни. Как-то даже обозвал его «тощим дьяволенком». Джорджа записали в детский подготовительный военный лагерь, и каждое лето отец брил его наголо. Голливуд Лукас-старший называл «городом греха» и рассчитывал, что сын продолжит семейное дело. Вряд ли стоит говорить, что он противился решению сына поступать в Киношколу. По иронии судьбы, человек строгих правил и железной дисциплины, отец умудрился воспитать привыкшего к понуканию сына, лишённым каких бы то ни было авторитарных замашек. Впоследствии это найдёт отражение и в его фильмах. Разлад с отцом заставлял Джорджа искать недостающих отношений на стороне, что, например, привело к дружбе с Копполой. Тем не менее, многие качества отца всё-таки передались и ему. Джордж ценил упорство в работе, ставил перед собой честолюбивые задачи, стремился превзойти взрослых в их занятиях и рано понял, что между деньгами, с одной стороны, и властью и свободой, с другой, существует взаимосвязь. Подобная неоднозначность в характере наглядно проявилась в момент спора с отцом по поводу предстоящей учёбы в Киношколе.