«Клуб «Коттон», съёмки которого стартовали 28 августа 1983 года, стал стихийным бедствием, которое не унималось целых 22 месяца. 10-дневная подёнщина Кеннеди растянулась на 87, то есть на весь период съёмок, и обходилась в 12,5 тысяч в неделю. А бюджет с 20 вырос до 48 миллионов долларов.
Эванс переигрывал «Крёстного отца», только на этот раз на экране не было счастливого конца. Коппола запретил пускать Эванса на площадку. «Так и подмывало тряхануть этого толстозадого и вышвырнуть в окно», — кипятится Эванс.
По версии Копполы, ситуация выглядела иначе. Согласившись стать режиссёром, Коппола добился того, что Эванс отказывается от контроля над творческим процессом. Но, как говорит режиссёр, собрав под своё имя недостающие деньги, тот постоянно пытался вмешаться в работу. Премьера состоялась 8 декабря 1984 года в Нью-Йорке. А вскоре фильм сошёл с экранов.
Но худшее поджидало Копполу впереди. В 1986-м, во время съёмок картины «Сады камней», истории о взаимоотношениях старого солдата и его приёмного сына, который погибает во Вьетнаме, Джио, его собственный сын, погиб в результате несчастного случая на лодке. Вскоре, подобно Фридкину, Коппола превратился в наёмного режиссёра, дойдя в своём унижении до «Чудотворца», картины по роману Джона Гришэма. И тоже понял, что так и не стал режиссёром авторского кино: «Вуди Аллен сидит в своём доме и строчит сценарий, потом выходит и ставит кино, один фильм за другим. Вот он никогда не будет экранизировать Гришэма. Именно его в профессиональном плане я уважаю как никого другого. Всегда мечтал так работать».
В 90-е Коппола серьёзно занялся виноделием и превратил свои виноградники в туристический объект. Теперь он восседает за длинным деревянным столом, настоящий padrone [186], приветствует туристов, подписывает этикетки на бутылках со своим вином, фотографируется с милыми девчушками со Среднего Запада, по очереди спешащими присесть на его колено. В его взгляде — грусть и печаль. Наверное, так может смотреть человек, не сумевший реализовать задатки великого мастера.
К 1984 году, когда братья Шрэдеры выпустили фильм «Мисима», киноисследование жизни консервативного японского писателя, который, совершив харакири, превратил самоубийство в акт пьесы политического театра [187], смерть, похоже, уже наступала всем на пятки. Кампания Пола редела день ото дня от наркотиков, а тень смерти всё больше, и больше накрывала Голливуд. Друзья вдруг стали валиться от рака, воспаления лёгких и других болезней. Говард Розенман, раньше посещавший занятия в медицинском училище, листал специальные журналы и сейчас: «Я предупреждал ребят: «Знайте, наступает какая-то страшная зараза». Пол решил, что я параноик и посоветовал сходить к психиатру. Но я оказался прав — СПИД убивал всё вокруг, превращая живое в миллиарды безжизненных фрагментов». (Шрэдер добавляет: «Говард уверен, что жив до сих пор только потому, что у него — геморрой».)
Несмотря на драматичный сюжет, сценарий «Мисимы» вышел холодным, чересчур стилизованным и не вызвал большого интереса у специалистов. Пол уговорил Копполу продюсировать картину, а тот предложил Лукасу взять на себя финансирование. К всеобщему удивлению, Лукас моментально согласился. Сам нс занимаясь постановкой подобных картин, он с радостью был готов поддержать других. «Сравнивать Фрэнсиса и Лукаса со Спилбергом нельзя, это — небо и земля, — рассуждает Шрэдер, который так и не простил ему «Близкие контакты». — Ребята всегда были готовы рискнуть состоянием и славой ради других. А Спилберг — консерватор. Не удивлюсь, если у него до сих пор хранится первый заработанный доллар, прикрутил, небось, к стенке».
По ходу работы заметнее стали прежние обиды и раздражение, определявшие отношения братьев. Пол признаёт: «Я всегда по-свински относился к Леонарду. Присвоил права на сценарий «Якудзы», понукал как наёмным рабочим. Что же здесь хорошего. Но до сих пор у него оставалось то, чего не было у меня — его Япония. А потом настал черёд «Мисимы» и я украл у него и Японию. Ведь этот фильм — исключительно его идея. Все завязки в стране были в его руках, но в гостинице я поселился в огромном «люксе», ведь я — режиссёр, а он в маленьком номере. На встречах главным был я; мой друг Алан Пал, свободно говоривший по-японски, стал первым помощником; Чийеко, жена Леонарда, переводила актёрам. Леонард оказался за бортом и на площадке появлялся редко. Теперь, вспоминая былое, понимаешь, что за работой я мало обращал внимания на то, что от тоски и безделья он банально напивался».
Однако Леонард добился определённого успеха и сам по себе. Его сценарий к «Поцелую женщины-паука» (1985 год) выдвигался на премию «Оскар», а картина стала арт-хаусным хитом и оказалась в числе представленных на Кинофестивале в Каннах в один год с «Мисимой». «Мне позарез нужно было иметь в Каннах под рукой Чийеко, для имиджа, — продолжает Шрэдер. — Требовалась натуральная японка, чтобы пресса прониклась якобы подлинным духом и колоритом картины. Но Леонард ехать отказался, потому что не хотел быть в роли девочки-статистки на заднике. А раз не едет муж, значит, не едет и жена. Я позвонил ей и сказал: «Знаешь, если Леонарду нравится гробить себя и беситься, ради бога, но ты поехать обязана». И она — поехала! Конечно, легче ему от этого не стало. Думаю, только поплохело. Больше мы не разговаривали. Точка».
После «Мисимы» о Шрэдере-драматурге или режиссёре почти не было слышно, во всяком случае, своих высот 70-х он больше не достигал. Рассказывает Розенман: «Стивен Сондхайм считает, что любое произведение искусства рождается из гнева и ярости, наверное, в отношении Шрэдера это справедливо. Но демоны и прочие твари, что «заводили» его прежде, вдруг поутихли». Похоже, что к Шрэдеру подходит определение Кэйл: «Скорее нагловат, чем талантлив». По иронии судьбы, лучшей режиссёрской работой Шрэдера остался «Синий воротничок», его первая картина, от которой он, по существу, отрёкся. Говорит Леонард: «Брат стесняется этого фильма. Причин, наверное, две. Первая — он ещё не владел стилем, что как бриллиант засверкал в «Людях-кошках»; вторая — сценарий писал не он». Ещё бы, ведь его написал Леонард.
К началу 80-х Деннис Хоппер достиг дна самого глубокого ущелья. В день он потреблял по два литра рома, 28 бутылок пива и 3 грамма кокаина. Ром он пил с кока-колой, по решил, что клюквенный сок полезнее для печени, и сменил рецепт Несмотря на беспробудное пьянство и наркотический туман, Хоппер считал, что ещё кое на что способен. Жалел тех, кто ломался после пары стаканов или одной «дорожки» кокаина — им только предстояло пройти «12 ступенек», а он — в полном порядке.
Паранойя становилась сильнее, хотя дальше, вроде бы и некуда. Он был уверен, что мафия его «заказала» и решил покончить с неопределённостью. На основе трюка «Русский стул для самоубийств» Хоппер решил устроить хэппенинг на специальной площадке при подъезде к Хьюстону. По сценарию он ложился в импровизированный гроб из бумаги и обкладывал себя динамитными шашками. Подобную штуку он видел в детстве и даже думал ввести её в начало «Беспечного ездока» Предполагалось, что он либо погибнет от взрыва, либо от рук мафии, которая непременно прознает, где его искать, и исполнит приговор. Со всех концов страны слетелись друзья, чтобы воочию увидеть, удастся ли ему, наконец, свести счёты с жизнью.
По-прежнему не сомневаясь, что мафия у него «на хвосте», Хоппер решил «заметать следы»: перестал «толкать» кокаин и героин в Лос-Анджелесе и уехал в Мексику, где наклёвывался ангажемент. Однажды в приступе белой горячки он разделся догола и пошёл прогуляться по джунглям. Наконец, после того, как он здорово наподдал мексиканскому детективу, кинокомпания решила отправить его в Штаты. Поднимаясь но трапу в самолёт, он почему-то решил, что его бывшие режиссёры Коппола и Вим Вендерс снимают его через иллюминаторы. Каким-то образом он умудрился пробраться на крыло самолёта, благо тот не успел взлететь. После того, как Хоппер, наконец, оказался в Лос-Анджелесе, его сначала поместили в больницу в Сенчури-Сити, затем включили в антинаркотическую программу реабилитации знаменитостей «8-я студия» и, напоследок — в Центральную больницу штата. «Я зарегистрировался, но выписаться уже не мог, — рассказывает Хоппер. — Здесь меня собирались запереть на два с половиной года, решили, что на волю выпускать меня нельзя». Боб Рэфелсон через своих агентов разыскал место, где держали Денниса, на День отца [188] навестил его, вывез с территории больницы и доставил к Берту Шнайдеру. Берт продержал его у себя до тех пор, пока Хоппер более или менее не пришёл в себя и даже подыскал ему сиделку. «Я принимал таблетки против психоза, от которых еле волочил ноги и она спросила:
— Что принимаешь?
— Это мои таблеточки, я должен пить их, потому что я — псих. Она забрала моё лекарство, спустила в унитаз и сказала: «Алкоголик ты чёртов, а не псих!».
«По молодости я не знал, как можно жить без спиртного, — продолжает Хоппер. — А пенсионный рай представлял как вечный балдёж в кресле-качалке с батареей бутылок виски, граммулечкой кокаина, «травкой» и кучей сигарет. Наркотики открывают кое-какие двери, правда, быстро их захлопывают. И вот ты уже работаешь только на наркотики, жизнь строишь так, чтобы достать дозу, в друзья выбираешь тех, кто не сдаст, и печёшься только о том, чтобы не «замели». Страдают же те, кто тебя любит, потому что других вокруг уже нет. Жуть».
После «Личного рекорда» дела у Тауна шли неважно и он хотел привлечь внимание Битти и Пенна к своему сценарию под названием «Русалка». Но писал его так долго, что в прокат вышел «Всплеск», и надобность продолжать работу отпала сама собой. Потом занялся для Эшби переработкой сценария Оливера Стоуна «Восемь миллионов способов умереть». Выстраивая эпизод, режиссёр поменял кое-какие детали, что, по словам продюсера Стива Рота, «привело Роберта в бешенство. Он как псих бегал и вопил. Наверное, считал, что из сценария выбросили кусок, по гениальности сравнимый разве что с изобретением метода нарезки хлеба для тостов. Самовлюблённого маньяка окружала толпа ему подобных. Подоплёка скандала очевидна — Таун завидовал Халу, крупному режиссёру, и думал, что делает тому большое одолжение, переписывая диалоги. Отвратительнее сцены я не видел. Халу и без того мало когда везло, а тут навалились обвинения в злоупотреблении наркотиками. И Таун злобствовал, мол, режиссер уже перевалил через горку и скрылся за горизонтом. Придурок. Разорялся: «Больше меня он меня ни разу не отымеет». Самое отвратительное в том, что оба очень по-доброму относились друг к другу. А тут враз взяли и похерели дружбу. Не думаю, что после этой ссоры они когда-нибудь разговаривали».
Боб Эванс пообещал Николсону устроить обед, если получит «Оскара» за свой фильм-возвращение «На языке нежности». Под десерт — крем-брюле с виноградом — Эванс решил растрогать Николсона до слёз и объявил, что Таун вот-вот закончит сценарий «Два Джейка», вторую часть из задуманной писателем трилогии. Если действие «Китайского квартала» происходило в 30-е годы, а сюжет строился вокруг ирригации и власти старых монополистов, то продолжение должно было происходить уже после войны, в 1947 году. В основе — борьба нефтяных баронов и крупных владельцев недвижимости, другими словами, противостояние белых англосаксов и евреев за контроль над Лос-Анджелесом. По сюжету Джейк Гиттес ищет Кэтрин Малурей (дочь Эвелин от своего же отца) и узнаёт, что та замужем за человеком, которого тоже зовут Джейк. Этот персонаж отдалённо напоминал отца Тауна, Лу. (Продолжение тут же окрестили «Железный еврей».) Неплохо выпив и закусив, трое друзей решили, что Эванс, не появлявшийся па экране 26 лет, сыграет второго Джейка. В логике им нс откажешь. По словам источника, «Эванс идеально подходил на эту роль, такое же дерьмо». К тому же, если что, Джек — первый Джейк — мог помочь на площадке.
Другим сюрпризом стало то, что постановку фильма поручили Тауну. Период у него в жизни выдался тяжёлый. «Личный рекорд» финансово провалился и потянул за собой судебные иски. И главное, он потерял то, что считал главным в своей жизни: «Грейсток» «уплыл» в «Уорнер бразерс»; а в 1981 году у него па руках умерла любимая собака, Хира, оставив его одного-одинёшенька Геффен предостерегал Николсона в отношении Тауна, но актёр не прислушался. Джек позвонил Диллеру из кинозала Эванса и предложил условия: бюджет картины 12-13 миллионов; прибыль делят между собой новая компания «Тэн продакшенс» (по первым буквам имён продюсеров Таун-Эванс-Николсон) и «Парамаунт» после того, как кассовые сборы перевалят через 18 миллионов долларов. Выходило, что сделка была выгодна обеим сторонам — все делили между собой не только риски, но и навар, обещавший стать огромным.
Но ещё до начала съёмок, 19 февраля 1983 года, скоропостижно скончался Бладорн. Мартин Дэвис, бывший главный пиарщик, в жестокой схватке наследовал его место. Потом поссорился с Диллером из-за бонусов, хотя тот и поддержал его в драке за власть. Диллер тут же ушёл в отставку и присоединился к «Фокс». Не раздумывая, Дэвис заявил «Уолл стрит джорнел», что уволил Айзнера с Катценбергом, пока те летели коммерческим рейсом в Нью-Йорк (в самолёте компании им было отказано), чтобы обсудить с ним свои будущие контракты. Как по сценарию научно-фантастических лент 50-х годов, изгнание шишек «Парамаунт» имело серьёзные последствия для всего Голливуда. Разработанная и планомерно внедряемая ими формула «высокой концепции», вкупе с жёстким контролем «творческих руководителей», поразила все студии, как неизвестный ранее вирус, а действие той заразы ощущается до сих пор.
Бладорна похоронили по христианской традиции. На что Эванс заметил: «Вокруг часовни над его могилой крестов больше, чем у погребений римских Пап».
Диллера сменил начальник отдела маркетинга Фрэнк Манкузо, а Айзнера — Тэнен, покинувший «Юнивёрсал». Руководство сразу ухватилось за «Два Джейка», только бы побыстрее забыть про слишком успешный период компании, что пришёлся на правление Диллера. Выход картины запланировали на Рождество 1986 года. Тут выяснилось, что сценария пока нет, потому что Таун закрутился с организацией помолвки с Луизой Сельведжио, в прошлом хозяйки гостиницы и жены владельца итальянского ресторана, обслуживавшего Олимпиаду. Эванс пообещал закатить для счастливой пары приём в своей «Лесной стране», если тот закончит работу ко дню бракосочетания — 17 октября 1984 года. Таун уложился в срок, Эванс сдержал слово, пригласив 150 гостей, хотя и зудел о бешеных расходах ещё несколько лет.
Эванс с Тауном всегда жили не по средствам, а потому были «хроническими» банкротами. При подготовке проекта к запуску Эванс многое оплачивал из собственного кармана. У Тауна в месяц уходило тысяч 50, да ещё ему предстояло потратиться на обстановку в новом доме. Как в прежние времена, Эванс собрал старую гвардию: Сильберт стал художником-постановщиком, Калеб Дешане, немного снимавший в «Личном рекорде» — главным оператором. Николсон настоял на приглашении Гарольда Шнайдера в качестве линейного продюсера. Съёмки назначили на 5 мая 1985 года.
Если решение доверить постановку картины выглядело спорным, то актёрство Эванса — нелепым. Эванс пообещал Тау ну, что отведёт три недели на репетиции. Во время съёмок «Личного рекорда» Таун добился сносного исполнения от непрофессиональной актрисы Патриции Доннелли И рассчитывал на аналогичные эффект в работе с Эвансом. Но Эванс отлучился на Таити, чтобы встретиться с личным пластическим хирургом Алена Делона и подготовить к работе своё лицо. Как кто-то заметил, по возращении он походил на «китайского еврея». Кинопробы зафиксировали абсолютно зажатого, деревянного актёра. Но он боролся за свой имидж и противился делать стрижку под моду 40-х, тогда он походил бы на одного крупье в Лас-Вегасе. Правда, когда его всё-таки подстригли, вышло ещё хуже, потому что на коже головы стали видны швы. На репетициях над потугами Эванса, нс стесняясь, покатывалась со смеху актриса Келли Мак-Гиллсс. По мере приближения дня съёмок очевидное стало невозможно больше скрывать и Таун начал сомневаться. «Эванс всегда говорил мне, что хуже актёра, чем он, на свете нет. Но смотреть на его игру было действительно больно, — вспоминает Сильберт. — Манерности в его исполнении было не меньше, чем у Фэй Данауэй. В общем, катастрофа, а главное, Таун ничем не мог помочь». Эванс мог затянуть процесс на дни и даже педели, а перерасход бюджета оплачивался из доли Тауна. Режиссёр, наконец, осознал, что шутка по поводу Эванса может стоить ему целое состояние и отправился к Николсону.
— Джек, думаю, что с Бобом я картину не потяну.
— Думаешь, не сможешь довести до конца?
— Начать не смогу!
— Да он озвереет, если узнает. Пусть снимается, а если через пару недель станет ясно, что ничего не выходит — вышвырни вон.
— Но я на крючке по срокам, ещё три недели и я — вечный банкрот!
По версии Эванса, Таун настучал Николсону, что тот сам виноват во всём, потому что не хочет играть еврея. Развязка не заставила себя ждать. В тот вечер часов в 8 Таун должен был присоединиться к Сильберту, которого Дешане пригласил па лосося на гриле. Режиссёр появился около 10, когда все, уставшие, но довольные, подчищали косточки. «Я уволил Боба Эванса», — объявил Таун. Рассказывает Сильберт: «Эванс рвал и метал, как ненормальный, он просто превратился в ненормального!
Начались звонки, угрозы, крики. Он хотел прикончить Боба Тауна. А Джек — выбить из Тауна всё дерьмо, за тот вечерний поступок».
В субботу Таун известил о своём решении руководство «Парамаунт». Манкузо и Тэнен в ужасе бросились к Эвансу. В доме уже находились Таун и его представитель, адвокат Берт Филдс. Переговоры шли долго. Таун настаивал на замене Эванса, Николсон, который раньше открыто поддержал Тауна, бросился защищать актёра. В разгар спора зазвонил телефон. Сообщили о самоубийстве Макс, бывшей жены Тэнена; тело обнаружили её дочери. Тэнен покинул собрание. Поднимаясь, Николсон, напоминая прозвище Тауна, сказал:
— Послушай, Бинер, будет Эванс — мне ничего не надо, без него я хочу получить свои 6 миллионов и 15%. Усёк?
Потом он предложил Тауну выкупить у него сценарий за 2 миллиона, но тот отказался.
В понедельник утром все отправились в район Пасифик Палисейдес на первую съёмку. Выбрали «Бель-Эйр Бей клаб», дом причудливой формы, выстроенный в 1928 году на самом верху гряды крутых утёсов. Место было «не засвеченное» — ещё не появлялось на киноэкране, но и в тот день на плёнку оно не попало. Тэнен бился изо всех сил, чтобы спасти ситуацию. Наконец, вроде бы компромисс был найден: гарантии по перерасходу средств брали на себя все три принципала, а не только Таун. Эванс с Тауном согласились, а Николсон заартачился, смекнув, что раз деньги из троих есть только у него, то и всех собак повесят именно на него. Не выдержав, Манкузо позвонил Тауну и сказал, что виноват во всём он сам.
Голливуд не удивить скандалами, но такого общественного резонанса здесь ещё не видели. Сплетни, паранойя и несусветные слухи преследовали несчастных принципалов. Никто не спорил, что присутствие Эванса — это катастрофа, но больше остального людей поражало то, как разруливал ситуацию Таун. Договорились так: Таун начнёт съёмку без Эванса (месяц — полтора он не был задействован), а потом позволит ему уйти.
«Думаю, Таун сам не хотел начинать работу, потому что сомневался в себе как в режиссёре, — считает Гарольд Шнайдер. — Он струсил, а Эванса приплёл для отмазки, сделав козлом отпущения. Впал в ступор…От страха прятался от всех под кроватью и не своим голосом орал оттуда: «Не пойду! Они меня прикончат!». По мнению Кэйл, Таун «впустую растратил свой дар. Трагедия в том, что у пего было всё, вот только здравого смысла не хватило». А народ шептался, что Николсон заварил эту кашу специально, потому что сам хотел ставить этот фильм. Что, собственно, и произойдёт через несколько лет.
Картина «Дна Джейка» вошла в историю как пример того, насколько хрупки человеческие отношения — дернешь за верёвочку весь клубок размотаешь, не оставив и следа от вроде бы крепчайшей на свете дружбы. И Таун, и Эванс (не говоря уже про Рэфелсона, Майка Николса или Эшби) целиком и полностью зависели от Николсона, его слова и преданности, и замаячившей вдруг надежды заработать и сбросить ярмо, повисшее после «Клуба «Коттон» на одном и «Личного рекорда» на другом. Но дружба Тауна с Николсоном кончилась. «Джек значил слишком много для меня, — говорит теперь Таун. — Мы вместе выросли. Я учился писать, наблюдая за его игрой. Я поклялся, что он станет кинозвездой, а я буду писать для него сценарии. Так и вышло. Он был моим самым близким другом, но я не разговариваю с ним уже лет десять».
Фиаско картины сбросило Эванса в пропасть. Избежав уголовного преследования в связи с делом Радина (сам он категорически отрицает свою причастность к убийству), Эванс остался для студии вечной обузой. Друзья покинули его. «Боб из породы людей вроде Гэтсби, Фицджеральда — знался только с шишками, а друзей или приятелей у него не было». В глубокой депрессии он лежал в кровати, свернувшись калачиком, отказываясь покидать свой дом. 19 мая 1989 года он обратился клинику лечения депрессии «Скрипт мемориал хоспитал», что к северу от Сап-Диего, опасаясь того, что покончит с собой. Его поместили в отдельную палату и начали накачивать седативными препаратами. Когда врачи решили применить электрошоковую терапию, пациент понял, что совершил ошибку — попросился на выписку, но его не отпустили. Спустя трое суток он сбежал. Позже на «Парамаунт» ему предоставили второй шанс, но достиг он не многого.
В 1989 году законченный всё-таки фильм «Два Джейка» положил конец и дружбе Николса с Бертом Шнайдером. Берт перестал бороться. Его мир разваливался на части. Мало того, что рухнули мечты о революции, так стали уходить и самые близкие люди. Один за другим скончались брат Стэнли и Арти Росс. В 1989 покончил жизнь самоубийством Эбби Хоффман, а Хью Ньютона застрелили в тёмном переулке Окленда во время разборки наркоторговцев. «Когда ушёл Хью, я решил, что вместе с ним нас покинула и добрая половина самого Берта, — вспоминает Рэфелсон. — Не думал он, что добрый приятель закончит как гангстер — с пулей в башке».
В 80-е, в Америке Рейгана и Буша, таким как Берт места не было. В начале 70-х годов ребята из «Би-Би-Эс» думали, что оседлали волну, несущую их в будущее, а через 10 лет поняли, что попали в западню. «Даже несмотря на фантастический успех «Беспечного ездока», я всегда считал нас, как бы помягче выразиться, — носителями идей меньшинства, — размышляет Шнайдер. — Обращаясь к очень небольшому слою населения страны, нам следовало ставить недорогое кино, потому что только так мы могли выжить. Массе наши фильмы были не нужны». Исследование Американской ассоциации игрового кино 1979 года показало, что 90% покупателей билетов в кинотеатрах — люди в возрасте от 12 до 39 лет. Но к контркультуре эта аудитория больше не принадлежала, это была аудитория «Порки» [189]. При всех изъянах, значимость фигуры Шнайдера настолько велика, что для всех, кто его знал, его добровольная ссылка и сейчас воспринимается как укор представителям поколения «Я» [190], что пришло на смену.
Однажды Николсон больше обычного заканючил, что его никогда не станут серьёзно воспринимать как режиссёра. Берт в ответ предложил возродить идею «Двух Джеков»: на себя взять роль исполнительного продюсера, Гарольда поставить на производство, а режиссуру отдать Джеку. На «Парамаунт» от услуг исполнительного продюсера отказались, но Берт рассчитывал, что Николсон отстегнёт ему из своей доли. Вспоминает Блонер: «Берт обалдел, что Джек «не въехал». Ведь он же его и сделал, не будь «Би-Би-Эс», он до сих пор бы снимался в байкерсках киношках!».
«Деньги здесь были не главное, — рассказывает Гарри Гиттес, который знал историю со слов Гарольда. — Берт не чувствовал к себе того уважения, которого заслуживал и воспринял ситуацию примерно так: «Джек, мой кровный брат, ты всё погубил, значит, ты — мертвец. И ты посмел послать с этой вестью ко мне моего братишку, моего «Добермана». Унизил, так унизил. Разве так поступают?!». Очень похоже на Берта и, наверное, он прав, потому что Гарольд никогда не носил белых перчаток».
Разрыв вроде был прёодолён, когда Берт предложил Джеку небольшую, но яркую роль в продолжении «Беспечного ездока» по сценарию Майкла О’Донахью. По словам Блонера. Джек как-то сказал Берту: «Будет роль, только свистни». Сценарий Джеку понравился и он согласился сниматься. Миллион за три дня работы и доля от чистой прибыли — неплохое одолжение со стороны актёра! Хоппер, Фонда и основные участники первого фильма тоже были готовы к работе. Берт отправил Блонера заключать контракт с Николсоном, а тот — ни в какую! «Подписывай, не валяй дурака, — опешил Блонер. — Эта важно для Берта!» — но Николсон не реагировал. Блонер вскочил в машину и помчался по шоссе. Николсон за ним:
— Что за гонки, приятель?
— О чём с тобой говорить! — рявкнул Блонер и выжал педаль газа.
«Джек не подставил тогда Берту плечо, да и вообще, никому и никогда, как был джерсийцем, себе на уме, так и остался», — заканчивает Блонер.
Что бы там ни задумал Николсон — понятно, что он не хотел терпеть диктата. Одно дело 25 лет назад, когда Берт был всемогущ, а Николсон, начинающий актёр, но не теперь, и Николсон проигнорировал предложение. Продолжает Гиттес: «Теперь Джек — король, и мы кланяемся королю. А Берт последний, кто ещё мог держать себя с ним как прежде: «Я — Берт, а ты — Джек. Я — «крёстный отец», ты — солдат. Ты — приближённый солдат «крёстного отца» и потому можешь выбиться в «звёздные солдаты», но солдатом останешься навсегда!».
Хоппер между Бертом и Джеком всегда был вроде связного, но поссорился с Бертом и тот его отставил. «Я люблю Берта, — говорит Хоппер. — Никогда не забуду, что для меня сделали и Берт, и Боб, но подлые они какие-то, мелочные. Им богу бы молиться, что меня встретили». Берт и Джек по-прежнему ходят на все матчи «Лейкерс», но, встречаясь, уже не разговаривают.