Моя каюта помещается в надстройке, и ее иллюминаторы выходят на полубак, где слышен спор молодых офицеров, вышедших покурить. Командир группы движения инженер-лейтенант Хасик, конечно, на стороне своего начальника Козинца. Он рьяно начинает доказывать, что машинисты - самые добросовестные люди, они знают и любят технику и вообще пятая боевая часть - важнейшая на корабле. Вот сейчас по их, механиков, просьбе корабль встал на планово-предупредительный ремонт, а остальные подразделения только примазались к ним. Хасик вовсю расхваливает матросов-машинистов. Ведь чтобы любого из них допустить к самостоятельной вахте, его тщательно готовят, иногда даже флагманский механик проверяет знания матроса. После выпусти этого парня на кафедру - он целую лекцию сможет прочесть по механике и электротехнике. Да иначе и быть не может: ведь это же главная боевая часть, которая всех на корабле возит, кормит, поит, обогревает, освещает. Не напрасно пятую боевую часть зовут сердцем корабля.
Первым не выдерживает артиллерист Ярмак. Бросив папиросу, он перебивает Хасика и начинает доказывать, что главная боевая часть на корабле - это, несомненно, артиллерийская, о чем каждый ребенок знает.
- Не было бы артиллерии - и вас давно бы не существовало со всей вашей механикой. Кто ведет бой? Артиллерия! Кто сбил вражеский самолет? Артиллерия! Кому объявлена за это благодарность? Артиллеристам! Правда, механиков тоже похвалили, но только благодаря нам.
- Подождите, - останавливает штурман Бормотин расходившегося артиллериста. - Вы забываете, что первой боевой частью на корабле числится штурманская. Думаете, зря это? Что бы вы делали со своими пушками, если бы мы не довели корабль в заданную точку?
Я уже привык к таким спорам. Слушая их, невольно вспоминаю крыловскую басню "Пушки и паруса". Ясно, что не правы горячие головы. Да, пожалуй, офицеры не хуже меня знают, что на корабле все подразделения одинаково важны. Но вслушиваюсь в эти споры с удовольствием. Пусть спорят. Пусть каждый считает свою специальность самой главной, самой важной, самой лучшей. Это говорит только о любви к своему делу. Ничего плохого в том нет, наоборот, всему кораблю польза.
Конец спору положил комиссар Бут. Подошел к офицерам и сказал:
- А знаете, очень правильно вы здесь говорили. Все специальности у нас самые главные, и второстепенных лиц на нашем корабле нет. А раз так, значит, каждый должен вкладывать в свое дело все силы и заботиться о том, чтобы не только он и его подчиненные, но и остальные подразделения действовали как можно лучше, чтобы все мы побольше помогали друг другу, работали как можно слаженнее...
Корабль посетил командующий эскадрой. Владимирский поинтересовался, как идет ремонт, обошел котельные и машинные отделения, командные пункты. Услышав, что моряки обязались произвести ремонт за пять дней, командующий спросил:
- А не отразится такая спешка на качестве работ? Смотрите, лучше на день-два задержаться, но сделать все как следует.
Мы с Бутом заверили его, что для опасений нет оснований. Люди всю душу вкладывают в работу.
- Вообще-то мне остается только приветствовать решение ваших моряков, сказал Владимирский. - Жду не дождусь, когда ваш корабль снова войдет в строй. Под Одессой дела плохи. Надо доставлять туда войска, боеприпасы, а из города вывозить мирное население. Транспортов у нас для этого хватает, а вот охранять их некому. Все эсминцы сейчас в море.
Вечером во время ужина я побывал в кубрике машинистов. Матросы тесно сидели за столом, ели торопливо, будто кто их подгонял. Но частенько ложки застывали на лету и опускались обратно в миску, потому что хозяева их вдруг прыскали со смеху, хватаясь за животы. Виновником был главный старшина Вакуленко. Он сидел на разножке возле стола и рассказывал веселые истории. Рассказывать он мастер. Такое завернет, что самого серьезного хохотать заставит. Я обратил внимание: в других кубриках во время еды всеобщая болтовня, шутливая перепалка. А здесь за столом слышен только голос главного старшины, прерываемый вспышками дружного смеха. Говорит один Вакуленко, остальные лишь слушают да на борщ нажимают.
- Хитер наш главный, - шепчет мне матрос-дневальный. - Сам говорит, говорит, а матросам не дает специально, чтобы не отвлекались и ужинали быстрее.
После ужина по распорядку дня положен отдых. Но матросы вернулись к разобранным механизмам. Вечером работать еще тяжелее. Корабль затемнен, значит, все иллюминаторы и люки задраены. Жара везде адская. А тут к тому же с освещением перебои. Корабельная электростанция не работает: дизель на ремонте, а с берега ток то поступает, то нет. Работы идут при аварийных фонарях. От них какой свет? Горе! И все-таки матросы трудятся.
В полночь мы с Кабистовым подытоживали сделанное за день. Я прислушался. В машинном отделении стучат. В чем дело, ведь отбой давно сыграли? Пошли взглянуть. В первом машинном в тусклом свете аккумуляторного фонаря увидели склоненные фигуры матросов.
- Что вы здесь делаете? - строго спросил Кабистов. - Кто вам разрешил ночью оставаться?
Оторопели матросы, молчат. Из-за холодильника показался старшина Мисько.
- Товарищ командир! - говорит он мне. - Да если мы будем отдыхать, то не соберем в срок маневровый клапан. Вот закончим, тогда поспим.
В котельных отделениях мы тоже застали людей. Здесь готовятся банить котлы. Это самая трудоемкая работа. Каждую водогрейную трубку котла нужно очистить особой шарожкой на гибком шланге. А труб таких сотни, тысячи. Здесь командует младший политрук Носков. Объяснил он ночное бдение просто:
- Если не будем работать круглыми сутками, ремонт затянется на две недели... И потом, не можем мы от турбинистов отставать. Пусть лучше они за нами плетутся.
Меня разыскал лейтенант Галкин. Нужно проверить аппаратуру центрального артиллерийского поста. Раньше ее ремонт производился только на заводе. А сейчас в Севастополе и завода такого нет. Вызывать рабочих с другого завода? Но когда они доберутся сюда? Что делать?
- Справитесь? - спрашиваю офицера.
- Справимся.
- Вскрывайте!
Нелегко мне было произнести это короткое слово. Центральный автомат стрельбы сложнее и точнее любого часового механизма. Потому и пломбы висят на каждой коробке. Снимать эти пломбы в мирное время разрешалось только специалистам завода и то после соблюдения ряда формальностей. Теперь же в таинственных коробках копаются наши матросы, которые до этого даже не заглядывали в них ни разу.
Спать я не мог. Уже под утро спустился в центральный артиллерийский пост. Матросы подтянутые, строгие. Все в чистом рабочем платье. Из нагрудных карманов выглядывают кончики батистовых салфеток: только ими можно протирать шестеренки тончайших механизмов. Вход в помещение наглухо закрыт, чтобы ни пылинки не проникло снаружи.
Так шла работа день, второй, третий. Матросов, занятых на ремонте в ночное время, с трудом укладывали отдыхать днем. Проспав два - три часа, они вновь возвращались к механизмам.
Через пять дней корабль был готов к выходу в море. Командующий эскадрой, приняв мой доклад, приказал объявить благодарность всему экипажу.
- Теперь вы должны опробовать механизмы? - спросил он. - Вот и хорошо. Выйдете сегодня в дозор.
Вечером по эсминцу вновь прозвучал сигнал "Корабль к бою и походу изготовить". На малом ходу вышли из бухты. Рядом со мной на мостике только Кабистов. Остальные офицеры все внизу: прослушивают механизмы, проверяют показания приборов. Мы на мостике тоже молчим, напрягая слух, стараясь по вибрации корпуса и шуму, доносящемуся снизу, угадать, все ли в порядке.
Даю средний, потом полный ход. На мостик поступают доклады: машины работают нормально, оружие в полной исправности.
Значит, воевать можно!
Снова и снова испытываем механизмы на разных режимах. Верхняя вахта тем временем всматривается в ночь. Ведь мы в дозоре, выполняем боевую задачу. Дозорная служба - особая. Состоит она в том, что корабль зорко контролирует заданный район, а в случае обнаружения противника сообщает о нем командованию, если нужно, вступает в бой, стремясь задержать врага до подхода подкрепления или пытаясь заманить его на наши минные позиции. Командир в дозоре рассчитывает курсы корабля так, чтобы обеспечить максимальную дальность обзора, используя и светлую часть горизонта, и лунную дорожку, и другие обстоятельства, облегчающие наблюдение. Рекомендуется чаще менять наблюдателей, чтобы избежать утомления глаз. Прежде чем наблюдатель выйдет на свой пост, его держат в затемненном помещении, чтобы глаза привыкли к ночному мраку.
Особое внимание уделяется светомаскировке. Корабль затемняется так, чтобы ни один лучик света не пробивался наружу, ни одна искра не вылетала из дымовой трубы. Идет борьба за бесшумность. До предела ограничивается хождение по верхней палубе, турбовентиляторы работают на малых оборотах.
Самая важная забота командира - о постоянной боевой готовности всего экипажа. К орудиям уже подан боезапас, расчеты - на своих боевых постах, они смогут открыть огонь по первому сигналу, не дожидаясь объявления тревоги.
Офицеры бесшумно обходят боевые посты, проверяя, как люди несут вахту. Приходится учитывать, что матросы устали за напряженные дни ремонта. Требуется огромная сила воли, чтобы сейчас в этой томительной тишине усталым людям сохранять бодрость.
Рядом со мной стоит молодой сигнальщик. Он облокотился на поручень, приставив к глазам ночной бинокль. Но когда я присмотрелся, понял, что он спит. Стоит и спит... Снял его с вахты. В другое время строго наказал-бы, но сейчас не мог: парень несколько суток проработал без отдыха.
А ночь все темнее. В трех кабельтовых уже ничего не видно. Взглянул на часы. Всего два часа мы на позиции. Время течет мучительно медленно.
Вглядываясь в темноту, тихо разговариваем с Кабистовым. Помощник вдруг заинтересовался моей биографией. Такие часы располагают к откровенности. Даже суховатого, неразговорчивого человека, как мой помощник.
- Григорий Пудович, я еще в училище присматривался к вам. Почему вы так рано поседели?
Признаться, я чуть растерялся от этого вопроса. Чтобы собраться с мыслями, стал набивать трубку, протянул кисет Кабистову.
- Откуда, спрашиваете, седина? Жизнь нам с вами выпала нелегкая. У вас ведь, Алексей Николаевич, детство тоже было несладким. Ваш отец, насколько мне известно, погиб при штурме Зимнего. Большая семья осталась на плечах матери работницы ткацкой фабрики. Чтобы помочь ей, вы еще ребенком начали работать.
Учиться смогли уже после гражданской войны. А мое детство и вовсе было холодным и голодным. В четырнадцатом году отца угнали на фронт, семья осталась без кормильца, а была она большая - семеро детей мал мала меньше. Я подростком пошел в шахту, вывозил из штреков уголь на санках. Вы знаете что это такое? Запрягаешься в лямку и ползешь на четвереньках в темноте, духоте, пыли. Потом забойщиком стал. Долбишь целый день кайлом, а подрядчик заплатит тебе несколько копеек - и на обед не хватит.
Однажды нас завалило. Чудом остались живы. Напрасно ждали помощи. Хозяевам нужен был уголь, им невыгодно было бросать людей на спасательные работы. Мы сами себя отрыли, как кроты. Страшно было на нас смотреть: выходцы с того света. В этот день хозяин нам не заплатил ни копейки, так как мы не уголь добывали, а спасали свои жизни.
Вот так и жил. Уже при Советской власти узнал я, что такое школа. Сижу в первом классе с малышами. Те дразнят меня: "Папа!" Трудно было. Ходил раздетый, разутый, но учился. Советская власть не оставила в беде. Помогла стать человеком. Сейчас мы с вами на мостике боевого корабля. У нас высшее образование. Мы и наши семьи обрели настоящее счастье, его и отстаиваем в боях. Сражаемся за то, чтобы юноши наши больше никогда не седели в двадцать лет...
Утром "Беспощадный" вернулся в базу. Механизмы корабля работали безупречно. Эсминец был готов к выполнению новых боевых заданий.
В главной базе
Возвращение в базу для моряков всегда праздник. Война омрачила его. Севастополь теперь строг и суров. Улицы перегорожены баррикадами, изрыты траншеями. Прохожих мало. Люди трудятся на заводах или роют укрепления вокруг города. Все чаще налетают на Севастополь вражеские самолеты.
И все же, входя в севастопольские бухты, мы по-прежнему испытываем радостное волнение. На кораблях, стоящих у причалов, взвиваются сигнальные флаги: "Поздравляем с благополучным возвращением. Желаем дальнейших боевых успехов". Это нас приветствуют товарищи.