Дамодар по достоинству оценил мудрость Учителей Блаватской и «первым ввел в теософский лексикон слово махатма применительно к гималайским адептам»[386]. Это нововведение тут же сделало всех Учителей Блаватской по происхождению и постоянному местожительству индусами. Это было существенное уточнение, которое основательно преобразило всю ее концепцию о сверхсуществах. Учителя Елены Петровны с горних высот спустились на индийскую землю. Они с этого момента оказались крепко-накрепко привязанными к индийской истории и ее героям. К тому же теперь она могла своим фантазиям дать более-менее определенные географические координаты:
«Сейчас Мория живет большей частью вместе с Кут Хуми, у которого есть дом на пути к горам Каракорум за Ладакхом, находящимся в Малом Тибете и относящемся в настоящее время к Кашмиру. Это большое деревянное строение, похожее на пагоду в китайском стиле, между озером и красивой горой. Братья считают, что мир еще недостаточно созрел для того, чтобы учить его оккультизму на высшем уровне. Мир слишком верит в личного Бога и в христианство, в божеств и прочую чепуху. Они крайне редко являют себя миру. Однако они могут проецировать свои астральные формы куда угодно»[387].
Поскольку же у махатм оказались более-менее постоянное место жительства и земная биография, они могли закончить свой жизненный путь и быть упокоенными в достойном для них месте. Что и произошло в конце концов с наставником Альфреда Перси Синнетта махатмой Кут Хуми: «В одном месте, о котором не принято упоминать в разговорах с посторонними, есть ущелье, через которое перекинут непрочный мостик, сплетенный из трав, а под ним стремительно несется яростный поток. И храбрейший из членов ваших альпинистских клубов едва ли рискнет пройти по мостику, ибо он свисает подобно паутине; кажется, что он необыкновенно хрупок и не выдержит вес человека. Но это не так, и перед тем, кто отважится на подобное испытание и успешно его преодолеет, — когда захочет, ибо как раз на это ему должно хватить смелости, — открывается исключительной красоты пейзаж: вход в одно из наших потайных мест и к одному из наших людей, и ни о том, ни о другом нет упоминаний в записях и беглых зарисовках европейских географов. На расстоянии броска камнем от старого ламаистского монастыря стоит древняя башня, в которой созревали целые поколения Бодхисаттв. Именно там сейчас покоится ваш безжизненный друг (К. X.) — мой брат, свет души моей, которому я поклялся следить в его отсутствие за его работой»[388].
Дамодар неожиданно, никого не предупредив, исчез из Адьяра 23 февраля 1885 года после скандала, вызванного Куломбами. Официальная версия теософов, которой они придерживаются до сих пор, — верный чела Блаватской отправился в ашрам своего Учителя в Тибете. В 1886 году Олкотт получил очередное письмо от махатмы Кут Хуми, в котором сообщалось, что Дамодар добрался до намеченной цели, прошел инициацию и стал Адептом, преодолев по пути немало трудностей. Еще один яркий и режущий глаз штрих к портрету «старой леди», во время получения Олкоттом письма живущей вполне комфортно в Германии в окружении экзальтированных западных поклонниц. А ведь никто из всех ее учеников не был к ней привязан так самозабвенно, как этот нелепый, наивный и романтичный молодой человек, ради нее и Теософического общества оставивший свою жену и родителей. Блаватская, легкая на подъем и острая на язык, из безжалостной насмешницы незаметно для самой себя превращалась в поразительно безразличную к людям старую неповоротливую тетку. Что Дамодар, несчастная жертва теософских мистификаций, занялся поисками настоящего Учителя — несомненно. Как достоверно и то, что спустя некоторое время его труп был обнаружен в Сиккиме, о чем основоположница теософии была осведомлена. За свою наивность и доверчивость Дамодар расплатился собственной жизнью. В этой трагической ситуации Олкотт повел себя еще хуже, чем Блаватская. Поскольку исчезновением Дамодара была задета честь Теософического общества, он утверждал, что найденный труп молодого человека — обман зрения, иллюзия, созданная махатмами в целях маскировки, чтобы «создать впечатление, будто паломник погиб». В действительности же, утверждал Олкотт, Дамодар жив и здоров и наслаждается общением с махатмами[389].
Лживая жизнь становилась нормой для основоположников теософского движения. Когда привязан к вращающемуся колесу, хочешь не хочешь, через определенное время обязательно оказываешься висящим вниз головой.
К лету 1879 года финансовые дела Блаватской пошли на поправку. В Теософическое общество вступило много состоятельных индийцев. Например, Шишир Бабу, издатель и редактор калькуттской газеты «Амрита Базар патрика», а также раджа княжества Бхавнагар. Вся компания перебралась в просторный дом, который они назвали «Кроуз нест», «Воронье гнездо», расположенный в респектабельном районе Бомбея. Отец Дамодара, состоятельный человек, подарил Блаватской лошадь с экипажем. Его сын наконец-то нашел своего гуру и согласно индусской традиции какое-то время должен был жить в его доме.
Блаватская активно переписывалась с Альфредом П. Синнеттом и его женой Пейшенс. Они пригласили ее и полковника посетить Аллахабад, что было с благодарностью принято. В декабре 1879 года они в сопровождении Дамодара отправились в путь. В Аллахабаде, где жили Синнетты, большую часть года находилась верхушка британской колониальной администрации. Синнетты встретили Блаватскую и Олкотта с большим почтением и радушием. В доме Синнеттов, в котором почти на две недели остановились основатели Теософического общества, устраивались в их честь бесчисленные приемы и производилась демонстрация оккультных способностей Блаватской. С кем только ни перезнакомилась Елена Петровна! И с членом Верховного суда, и с министром государственного образования, и с секретарем вице-короля. Самым важным, наверное, было ее знакомство с Эллис Гордон, женой члена совета при вице-короле Индии, и Алланом Хьюмом, еще недавно чрезвычайно влиятельным чиновником британской колониальной администрации.
Аллан Октавиан Хьюм и Альфред Перси Синнетт были в Индии известными людьми. Как сейчас сказали бы, имели высокий рейтинг одновременно у индийской общественности и английских колониальных властей. Иначе говоря, к ним относились со всем почтением, на какое только была способна образованная публика. Их в равной степени уважали, несмотря на то что Хьюм был долгое время высокопоставленным британским чиновником и воплощал официоз, а Синнетт относился к представителям четвертой власти — журналистам. В 1879 году Хьюму, когда он впервые встретился с Блаватской, было 50 лет, а Синнетту — 39. Один был отошедшим отдел, некогда влиятельным чиновником колониальной администрации, известным ученым-орнитологом, другой — видным журналистом. За плечами каждого из них стояла непростая, полная приключений жизнь. Аллан Хьюм был сыном бесстрашного шотландского реформатора Джозефа Хьюма. Его отец сделал крупное состояние в Ост-Индской компании. По возвращении в Англию он купил себе место в палате общин и занимался политической деятельностью до конца своих дней. Аллан Хьюм с юности отличался независимым характером, в 13 лет он уже плавал юнгой, а в 25 лет пошел по отцовским стопам — отправился за счастьем в Индию. К этому времени он кое-что понимал в медицине и довольно-таки легко нашел место в бенгальской государственной гражданской службе. По служебным ступенькам он продвигался с необыкновенной скоростью. Он даже стал кавалером престижного ордена Британской империи — ордена Бани. Именно этой наградой было отмечено его мужественное поведение во время Сипайского восстания. Последней его должностью перед уходом в неожиданную отставку был престижный пост секретаря по сельскохозяйственным вопросам английского колониального правительства. К моменту появления Блаватской в Аллахабаде Хьюм вел частный образ жизни, обладая солидным состоянием. По-видимому, Елена Петровна пришла в восторг от орнитологического музея, основанного Хьюмом на собственные средства. Она вспомнила о своей бабушке Елене Павловне Фадеевой и подумала, что та тоже обрадовалась бы, увидев такую роскошную коллекцию. В музее находилось 63 тысячи чучел и 19 тысяч яиц. Хьюм привлек внимание Блаватской еще и тем, что изучал восточные религии, говорил на нескольких индийских языках и в отличие от Синнетта и большинства англичан благожелательно относился к индийцам. Он был убежден, что они будут в конце концов сами управлять своей страной. Этого уже было достаточно, чтобы Блаватская выделила его из многих англичан, с кем она встречалась в Индии, избрала своим собеседником и часами рассказывала ему об эзотерическом братстве.
Хьюм верил и не верил Блаватской. Однажды он написал ей:
«Хотя время от времени мне отчаянно хочется сказать себе, что вы — мошенница, все-таки, кажется, вы лучшая среди них всех, и я люблю вас больше всех»[390].
Елена Петровна не признавала золотой середины. Демонстрируя феномены, она часто перехватывала через край, не знала, когда вовремя остановиться. Профанация ею своих оккультных сил могла кого угодно озадачить, даже самых преданных чела. Первое время демонстрация Блаватской феноменов приводила Хьюма и Синнетта в настоящий восторг.
Блаватская околдовала Синнетта без особых усилий. Он безоговорочно принял ее теософскую стратегию и тактику. Другое дело Хьюм, на бюрократический опыт и политическое влияние которого она безусловно рассчитывала. Он то восхищался ею, то обходил стороной. В сравнении с Синнеттом Хьюм был гигантом, в интеллектуальном смысле, разумеется. Мягкость и приветливость Блаватской не произвели на последнего должного воздействия. Нельзя сказать, что он относился к людям хищного склада, но и ягненком не был. Она основательно взялась за приручение Хьюма. Для начала она проникла в частную жизнь его семьи. С ее помощью и при содействии махатм сблизились друг с другом Росс Скотт и дочь Хьюма Мэри Джейн, которую домашние называли Минни. В декабре 1881 года они поженились. Ничего хорошего, однако, из сводничества Блаватской не вышло. Дочь Хьюма ее возненавидела и в конце концов разрушила добрые отношения между «старой леди» и своим отцом и мужем.
К 1882 году Хьюм окончательно порвал с Блаватской и, назвав ее «лгуньей, притворщицей, посредственностью и хронической хвастуньей»[391], вышел из Теософического общества.
Однако Синнетт стоически переносил все проделки «старой леди», как они с Хьюмом называли Блаватскую. Ему определенно пришлась по вкусу ее склонность к насмешкам над ханжеством и лицемерием британской администрации в Индии.
Синнетт был худощавым, стройным, лысым мужчиной с аккуратно подстриженными пышными усами и бородой. Он оказался в Индии в 1872 году. Ему, талантливому журналисту, писавшему для престижных английских газет и немного проработавшему в колониях, в частности в Гонконге, предложили престижную и высокооплачиваемую должность главного редактора видной англо-индийской газеты. Он конечно же согласился и оказался в шикарном особняке, окруженный слугами и заискивающими посетителями. Это была долгожданная и справедливая награда, как он считал, за его трудную предыдущую жизнь. Ведь он провел детство и юность, полные лишений. По правде говоря, он даже не закончил школу. Теперь он наслаждался жизнью в Индии вместе со своей женой Пейшенс — на русский язык это имя переводится как «терпение».
Блаватская обратила внимание, что во вновь образованных индийских отделениях Теософического общества наиболее активные позиции занимают ирландцы и шотландцы. О духовном аспекте этого явления я уже говорил на предыдущих страницах. Но был еще аспект политический. В 1850-х годах, как пишет английский ученый Нэйл Фергюсон, в Шотландии проживала приблизительно одна десятая часть населения Британских островов, однако управленческий аппарат Ост-Индской компании по меньшей мере наполовину состоял из шотландцев. Со своей стороны добавлю, что если приплюсовать к ним ирландцев, то этот процент значительно увеличится. Нэйл Фергюсон отмечает, что ирландцы были более представлены не среди офицеров в бенгальской армии Ост-Индской компании, а среди нижних чинов. Так, согласно его сведениям, бенгальская армия состояла на 34 процента из англичан, на 11 процентов из шотландцев и на 48 процентов из ирландцев. Среди директоров Ост-Индской компании из 371 человека 211 были шотландцами. У многих шотландцев и ирландцев жены были из местных. Ирландцам Индия казалась той же Ирландией, только большего размера. Сами же индийцы в борьбе за национальную независимость многое почерпнули из ирландского опыта. Ведь политика ирландцев по отношению к англичанам состояла не в том, чтобы добиваться уступок, а путем бойкота британской власти достичь победы[392]. Шотландцы и ирландцы в Индии с симпатией относились к деятельности Теософического общества, справедливо видя в ней легальную интеллектуальную оппозицию англичанам. В конечном счете именно ирландка Анни Безант, духовная преемница Блаватской, была избрана президентом политической партии Индийский национальный конгресс, которая привела индийский народ к освобождению от британского господства.
Во время пребывания Блаватской в Индии процессу законной ассимиляции с местным населением был положен конец. Браки с индийскими женщинами и мужчинами объявлялись нежелательными и не регистрировались. Стремление англичан оставаться в замкнутом своем кругу победило. Нетрудно представить, какую негативную реакцию вызвало это решение у англоиндийцев. Как я думаю, именно оно заставило их со временем охотно и массово вступать в Теософическое общество. К 1885 году, времени отъезда Блаватской из Индии, там насчитывалось 124 отделения общества.
Альфред Перси Синнетт был в полном восторге от «Изиды без покрова». Его друзья жаждали общества Блаватской и поражались необыкновенным ее умением подавать себя публике.
Она произвела несколько феноменов — преимущественно постукивания и пощелкивания, а также перемещала в пространстве некоторые предметы, например кулоны и броши. К тому же она читала запечатанные сургучом письма. Однако Блаватская наотрез отказалась повторить эти теософско-спиритуалистические опыты перед комиссией, состоящей из серьезных ученых. Дабы утихомирить недовольных и пресечь разговоры о своих цирковых способностях, она небрежно сотворила еще одно чудо во время обеда, данного в ее честь индийским махараджей: на обедающих упало сверху несколько роз. На этом обеде, между прочим, присутствовал Свами Даянанда Сарасвати, который воспринял ее демонстрацию чудесного с некоторой иронией и сделал загадочное заявление, что Блаватская в сотворении этого чуда — не главное лицо.
Синнетт, воплощенная аккуратность, записывал за Еленой Петровной в Индии, а позднее — за ее сестрой Верой в Европе как стенографист, слово за словом, стараясь быть точным, как самые лучшие брегетовские часы. Он был человеколюбив и честен и считал, что помогает справедливому делу, покровительствуя своим пером Блаватской. Ведь она и ее окружение были для него благородными людьми, которые, подобно аргонавтам, приплыли в Новую Колхиду — Индию за золотым руном древней мудрости. Этот поход, предпринятый для восстановления в правах на Западе индийской культуры, как нельзя лучше соответствовал свободолюбивым умонастроениям образованных индийцев и поддерживающих их европейцев.
Ко времени знакомства Блаватской с Хьюмом и Синнеттом созданное ею Теософическое общество приобретало в мире широкую известность.
Елена Петровна писала всем, кто мог бы оказать ей какое-нибудь содействие и поддержать ее детище. Рассчитывая на отклик, она написала письмо Ивану Павловичу Минаеву, выдающемуся русскому востоковеду, основателю русской индологической школы. Минаев известен своими трудами по буддизму, философии и лингвистике, исторической географии, фольклору, средневековой и новой истории Индии. Свое двухлетнее путешествие по Индии он описал в книге «Очерки Цейлона и Индии», вышедшей в 1878 году.
Блаватская во всех своих начинаниях надеялась на серьезный успех, поэтому-то ей было очень важно заполучить в союзники крупного русского ученого. Вряд ли она догадывалась, что Иван Павлович Минаев помимо своих научных штудий сотрудничал с российским Генеральным штабом. Знай она это — не писала бы тогда, что английские власти подозревают в ней русскую шпионку[393]. Минаев не ответил на письмо Блаватской. Русский ученый, как я полагаю, решил, что его втягивают в какую-то международную авантюру, и проявил осторожность. Он не собирался наносить ущерб своей научной репутации. Это — с одной стороны, а с другой — Минаев знал, что русская угроза Британской Индии — не просто пропагандистский миф, а реально существующая вещь. В советской индологической науке факт поездки русского ученого в Индию в 1880 году по заданию военного ведомства тщательно замалчивался. Сама его поездка в тот год была ко времени. Люди, принимающие решения, ждали от него ответа как от специалиста. Вот что пишет по этому поводу российский индолог А. А. Вигасин: «Русское продвижение в Средней Азии, афганская война, „досадительный инцидент“ при Кушке, наконец, захват англичанами Бирмы — все способствовало тому, что русские военные и дипломаты проявляли самый пристальный интерес к Британской Индии. Об актуальных политических проблемах в данном регионе И. П. Минаев постоянно писал в прессе 70-х — начала 80-х годов (кстати, далеко не только в демократической — в „Новом времени“ и в „Голосе“)»[394].
В своих дневниках Минаев рассматривает возможности военного противостояния между Англией и Россией и даже не исключает в этой ситуации захват последней Индии. В 1870–1880-х годах в русских журналах и газетах появляется немало материалов, лейтмотивом которых становится идея русского похода в Индию[395]. На волне этой пропагандистской шумихи создавалась писательская известность Блаватской как автора очерков «Из пещер и дебрей Индостана». Что касается Минаева, он делал все с его стороны возможное, чтобы воспрепятствовать авантюре втянуть Россию в бессмысленную и кровавую бойню. Недаром он записал в своем дневнике: «Эта вера в то, что в Индии нас ждут как освободителей — просто непостижимая глупость!»[396]
Может, также думала и Блаватская, но своим русским друзьям она говорила совершенно противоположное. По существу, она подыгрывала их настроениям. Пренебрежение, с которым отнесся к ее письму Минаев, конечно, задело Блаватскую. Хотя она привыкла к тому, что соотечественники смотрят на нее как на особу несерьезную. Вот в этом они основательно ошибались. Ее тактика обольщения британских должностных лиц принесла плоды. Блаватская с каким-то злорадным торжеством обиженной женщины сообщала в письме Дондукову-Корсакову: «…г-н Хьюм предпочитает служить не Ее Величеству королеве-императрице, а г-же Блаватской (смотрите прилагаемую брошюрку с нашим Уставом)»[397]. Напротив должностных лиц, обозначенных в уставе Эклектического общества Симлы, а именно: Аллана О. Хьюма, Альфреда П. Синнетта и Росса Скотта, к тому времени ставшего главным судьей в городе Дехрадун, — она приписала: «Вся эта троица — мои подчиненные, британские подданные в рабстве у русской старушки. О триумф патриотизма! Дорогой князь, я мщу за Россию»[398].
Социальная гармония и равенство, предвосхищающие божественную гармонию, — эти первоначально провозглашенные цели Теософического общества отступали на второй план. Чуть-чуть позже она заявит Синнетту, что это в башке Олкотта «возникла в высшей степени идиотская идея Храма Человечества или Всемирного Братства»[399]. Отношения Блаватской с Дондуковым-Корсаковым приобретали сугубо деловой характер. Она понимала, что для российских чиновных вельмож во все времена основной смысл жизни — в безудержном обогащении. Вот почему, как только ее положение в Индии укрепилось, она предложила князю стать его торговым агентом. Как она писала: «Здесь нет ничего дешевле резной мебели. <…> Мой дом весь заставлен мебелью из черного и сандалового дерева, потому что она здесь дешевле, чем еврейская мебель у нас в Одессе»[400]. Понятно, что через некоторое время из Бомбея в Одессу один за другим пошли тщательно упакованные ящики с мебелью, с отрезами даккского муслина-паутинки, с антикварными вещами. В самом деле, а почему не порадеть родному человечку? Особенно когда этот человек — князь и генерал-губернатор Кавказа.
В самый неподходящий для Блаватской момент на ее голову свалились Эмма и ее муж. Французский консул в Галле и другие сердобольные люди собрали для них деньги на билеты пароходом до Бомбея. Они приехали прямо к ней, в «Кроуз нест», «Воронье гнездо», в уже насиженное бомбейское гнездышко.
Новое появление Эммы в ближайшем окружении Блаватской не предвещало ничего хорошего.
Непоправимую ошибку совершают те люди, которые, заявив о себе в общественном мнении, привлекают к своей деятельности неудачливых друзей и знакомых из далекого прошлого, из совершенно другой жизни и делают их своими доверенными лицами. Чувство зависти всегда сильнее у таких людей чувства благодарности. По правде говоря, Эмма Куломб и ее муж не производили впечатления шантажистов, они выглядели забитыми и несчастными людьми, и сердце Елены Петровны растаяло. Она была не злой женщиной, пока ее не трогали и ей подчинялись. Блаватская поселила чету Куломбов у себя. Олкотт устроил Алексиса механиком на хлопковой фабрике. Однако муж Эммы оказался строптивым, неуживчивым человеком. Он не поладил с хозяином фабрики и был уволен. Теперь Елене Петровне пришлось позаботиться об устройстве еще двух взрослых людей. Блаватская не могла предположить, что, допустив близко к себе Эмму и ее мужа, она закладывает под Теософическое общество и самое себя мину замедленного действия.
Годы состарили Эмму. Они иссушили, согнули и скособочили ее тело, однако отступили перед живостью ее натуры. В душе она все еще ощущала себя молодой женщиной. Если можно так сказать, Блаватская телесно опиралась на Эмму Куломб и надеялась, что взамен та, усмирив свою гордыню, положится на ее духовный опыт, с ее помощью как-то устроит жизнь. В то же время Блаватскую смущала психическая неустойчивость характера старой подруги. Видать, многое та перетерпела в жизни. По любому поводу Эмма пускалась в слезы. Истерических рыданий становилось все больше и все меньше понимания того, каким серьезным делом занимается Елена Петровна. Ведь, по существу, Блаватская была искусным лекарем, причем лечила она не физические травмы, а душевные.
Эмма Куломб, я думаю, изначально не собирала на нее компромат. Просто она ненавидела помощников Блаватской, как индийских, так и западных, а особенно ее раздражала Роза Бейтс. К тому же она больше всего боялась, что кто-то из сотрудников Теософического общества догадается о технической стороне того, как создаются Еленой Петровной с ее помощью феномены. Ведь Эмма была соучастницей обмана. Вероятно, при этом ее успокаивала единственная мысль, что она также способна распорядиться в какой-то определенный момент судьбой Блаватской, как та ежедневно распоряжается ее жизнью.
Какая-нибудь другая женщина, но только не Блаватская, по всяким бытовым мелочам обязательно почувствовала бы, что отношение к ней меняется в худшую сторону. Она конечно же знала, что Эмма подворовывает, не раз ловила ее за руку, но разборок не устраивала. Знала ведь, что левантийская подруга у нее на крючке. Никто из двух женщин, однако, не учел того обстоятельства, что Теософическое общество незаметно набрало силу и уже существовало само по себе. Блаватская, обладая огромным творческим потенциалом, титанической энергией и новыми идеями, была сердцевиной этой оккультной глыбы, ее брендом. Теперь что бы она ни совершила — все сошло бы ей с рук. Самое любопытное и парадоксальное заключалось в том, что Блаватская тогда даже не догадывалась об этой возможности.
В самом конце марта 1880 года она вновь привязалась к Эмме, с которой могла не церемониться. Эмма выполняла, как и в Каире, ее деликатные поручения. На этот раз, например, оповестила Олкотта о странной фигуре в белом, увиденной ею в саду, и была искренне удивлена, когда полковник объяснил, что это был, по-видимому, один из членов Гималайского братства. Или по просьбе Блаватской вышивала инициалы Синнетта на носовых платках, которые плавно падали на его же доверчивую голову. Или принимала участие в материализации нового феномена для приехавшего в гости к Олкотту и Блаватской какого-нибудь махараджи. Не брезговала Елена Петровна и мелочовкой. Например, в Аллахабаде купила симпатичную белую кепку в подарок Дамодару, но решила преподнести ее таким образом, чтобы юноша подумал, что этот дар исходит от кого-то из Учителей. И в этом ей тоже помогла Эмма[401]. Подобные непритязательные штучки приводили Блаватскую в наилучшее расположение духа.
Хитроумные уловки Блаватской не пропадали даром.
Олкотт находился в плену навязанных ею представлений о существовании махатм. Она неспроста брала надушу этот грех. Вера зарождается не на пустом месте, а на совмещении миража и яви. Кто-то должен в таком случае сидеть за волшебным фонарем!
Блаватская наблюдала со стороны за результатами своих действий, следила за Олкоттом и другими своими подданными, словно восточная владычица, сидящая за ажурной сквозной решеткой на троне. Она доходила до совершенства в этой сложной игре, искусно блефовала, тасовала колоду с краплеными картами, делала вид, что проигрывает. Блаватская наслаждалась этими шалостями и была убеждена, что не поступай она так, постоянно впадающий в депрессию Олкотт пустил бы себе пулю в лоб. Не по какой-то серьезной причине, а просто из-за охватившей его хандры. Совсем как маленький ребенок, радовался происходящим феноменам Дамодар. А ее британские друзья Хьюм и Синнетт, хотя и подозревали во всем этом иллюзионистские трюки, в большинстве своем приходили от них в неподдельный восторг и рекомендовали посмотреть другим. Эти необъяснимые здравым смыслом чудеса вдохновили Синнетта на написание книги «Оккультный мир», главы из которой он печатал в «Пайонире», а затем выпустил отдельным изданием в 1881 году в бостонском издательстве. Конечно, книга вышла в США по рекомендации «старой леди».
Елена Петровна обладала недюжинной душевной силой, что позволяло ей деликатно, но настойчиво душить своих врагов в жарких объятиях. Однако она же с неудовольствием вздрагивала при их предсмертных, в фигуральном смысле, разумеется, всхлипах.
Со дня на день Блаватская и Олкотт откладывали свою поездку на Цейлон, куда их пригласили буддийские монахи.
Первые месяцы 1880 года Блаватская, как я уже писал, была занята работой над очерками об Индии для русского издателя Михаила Каткова, который платил ей за каждую написанную страницу щедрый гонорар — 50 рублей (по тем временам пять фунтов стерлингов). Кроме того, она взялась за перевод на английский язык для «Пайонира» книги русского генерала от инфантерии, участника Хивинского похода Николая Гродекова «Через Афганистан».
Олкотт тоже не сидел сложа руки, читал лекции и занимался насущными делами расширяющегося общества. В мае 1880 года он и Блаватская наконец-то отправились с лекциями по Цейлону. Их сопровождала большая компания. Помимо Уимбриджа, Дамодара и Бабулы к ним присоединились пятеро индийцев, членов общества. Розу Бейтс и Эмму Куломб решили оставить в Бомбее — кто-то должен был присматривать за домом. На хозяйстве в Адьяре за главную распорядительницу Блаватская оставила Эмму, а не Розу[402]. Это был первый серьезный просчет Елены Петровны, но что ей оставалось делать — ее каирская подруга много о ней знала и все ее распоряжения неукоснительно выполняла.
На Цейлоне они были встречены «на ура» сингальскими буддистами. Аудитории, в которых выступали Блаватская и Олкотт, не вмещали всех желающих их послушать. Иногда набивалось до четырех тысяч человек, чему в немалой степени способствовало миниатюрное телосложение местных жителей. В конце мая Блаватская и Олкотт получили в одном из буддийских храмов посвящение. Теперь они с полным правом могли называть себя буддистами. Они вернулись в Индию, создав на Цейлоне семь филиалов Теософического общества. Это был успех, да еще какой![403]
Пока они успешно укрепляли на Цейлоне связи с местными буддистами и даже перешли в их «желтую веру», между Розой Бейтс и Эммой Куломб разгорелась настоящая война. Роза Бейтс не считала себя мелкой сошкой среди других официальных лиц Теософического общества. Она пыталась вмешиваться в издание журнала «Теософист». Конфликт дошел до того, что Роза обвинила Эмму в попытке ее отравить и требовала немедленного изгнания из дома четы Куломбов. По мнению Розы Бейтс, Эмма совала свой нос куда не следует.
Блаватская приняла сторону своей старой подруги и попыталась урезонить Розу Бейтс, поставить ее на место. Розу поддерживал Уимбридж. Олкотт же этой ссорой был захвачен врасплох, он напомнил, что изначально высказывался против того, чтобы брать Розу Бейтс с собой в Индию, но пошел на поводу у Блаватской, которая представляла ее чуть ли не оккультной провидицей.
Чтобы выйти из создавшегося двусмысленного положения, Олкотт предложил купить Розе Бейтс за счет Теософического общества билет до Нью-Йорка.
Роза Бейтс сначала согласилась с этим предложением, но затем заупрямилась.
С каждым днем атмосфера в доме сгущалась. Роза Бейтс и Уимбридж ни с кем не разговаривали, совершенно отдалились от своих прежних друзей. Наконец 12 августа 1880 года они покинули «Кроуз нест» — Блаватская и Олкотт с облегчением вздохнули. Впрочем, Уимбридж не успокоился и превратился из друга в смертельного врага Блаватской и Теософического общества. Со страниц индийской газеты «Индиан миррор» он обвинял ее в автократическом управлении, иронизировал над лозунгом общества «братство и справедливость». Уимбридж утверждал, что сотрудники общества разбегаются кто куда и скоро никого не останется. Вот это уже была с его стороны бессовестная ложь. Он нашел себе в Индии прибыльное дело, основал мебельную фабрику, которая существует по настоящее время[404].
По приезде в Бомбей их ожидала скорбная весть: скоропостижно скончался Мулджи Такерсей.
По приглашению Синнетта они в тот же день, когда от них съехали Уимбридж и Роза Бейтс, отправились в горы, в Симлу, куда на время жары перемещалась часть британской колониальной администрации. После этой поездки Блаватская полюбила этот городок на подступах к Малому Тибету — пограничному пространству между Индией и Тибетским плоскогорьем. Она останавливалась там либо у Синнеттов, либо у Хьюмов. Дом Хьюмов назывался «Замком Ротни», он располагался на крутом склоне горы и из него открывалась захватывающей красоты панорама снежных пиков.
Елена Петровна наслаждалась путешествием по Индии. В сопровождении супругов Синнетт Блаватская и Олкотт посетили Бенарес, город индусских святынь и святых. Ей надо было окончательно определиться в отношениях со Свами Даянандом Сарасвати. Блаватская попросила Олкотта сказать что-то в ее защиту. Ей безумно надоело безразличие к себе высокомерного индуса. Он поглядывал на нее с неудовольствием и настороженностью, точно от нее исходила опасность. Елена Петровна предприняла последнюю попытку примирения — не хотела она никакой вражды, не в том была ее миссия на земле.